Глава 12. ШЕСТЬ СЕРЕБРЯНЫХ ВОРОБЬЕВ 6 страница
САЙМОН ПИЛИГРИМ
Глава 1. ВСТРЕЧА В ТРАКТИРЕ
Первое, что услышал Саймон, было странное гудение, унылый жужжащий звук, который настойчиво лез к нему в уши, пока он мучительно пытался очнуться.
Приоткрыв один глаз, юноша увидел нечто чудовищное – темную смутную массу копошащихся ног и блестящих глаз. Саймон вскочил с воплем ужаса, молотя руками, и шмель, простодушно исследовавший его нос, умчался прочь с сердитым гудением на поиски менее возбудимого субъекта.
Он поднял руку, прикрывая глаза, завороженный трепетной чистотой окружающего мира. Дневной свет был ослепителен. Солнце с царской щедростью рассыпало свое золото по травянистым холмам. Повсюду, куда хватало взгляда, росли одуванчики и ноготки на длинных стеблях. Пчелы торопливо сновали между ними, то и дело присаживаясь, как маленькие доктора, которые к своему удивлению обнаружили, что все их пациенты неожиданно поправились.
Саймон рухнул обратно в траву, закинув руки за голову. Он спал долго; яркое солнце высоко поднялось над горизонтом. От этого волосы у него на руках горели расплавленной медью. Носки его ободранных башмаков казались ему такими далекими, что их вполне можно было принять за вершины высоких гор.
Внезапно холодная дрожь воспоминания нарушила его безмятежный покой. Как он попал сюда? Что?..
Присутствие чего‑то темного за плечом заставило его быстро сесть. Он обернулся и увидел окруженную деревьями шапку Тистеборга, возвышавшуюся в полумиле позади него. Каждая деталь была ошеломляюще отчетлива, края холма казались выписанными тонкой кисточкой. Если бы не гнет пульсирующих воспоминаний, он мог бы показаться уютным и прохладным, мирный холм, окруженный высокими деревьями, одетый тенью и зеленой листвой. У самой вершины покоились Камни гнева – еле различимые серые точки на фоне ярко‑голубого весеннего неба.
|
|
|
Сияние дня будто заволокло призрачным туманом. Что про‑исходило этой ночью? Он, конечно, не забыл побег из замка, минуты расставания с Моргенсом были навсегда выжжены в его сердце, но вот что было дальше? Откуда взялись эти кошмарные воспоминания? Бесконечные тоннели? Элиас? Огонь и демоны со снежными волосами?
Сны, идиот, дурные сны. Страх, усталость и снова страх. Я бежал ночью через кладбище, упал, заснул и видел страшные сны.
Но эти тоннели и… черный гроб? Голова все еще ныла, но кроме того возникло мучительное чувство оцепенения, как будто к ране приложили кусок льда.
Странный сон был чересчур реальным. Теперь это стало чем‑то далеким, ускользающим и не имеющим значения: черная волна страха и боли, которая готова была рассеяться, как дым, стоило ему только захотеть, по крайней мере он на это надеялся. Саймон постарался упрятать эти страшные мысли как можно глубже и захлопнул за ними память, словно тяжелую крышку сундука.
|
|
|
Как будто мне и без них не о чем беспокоиться!
Яркое солнце Дня Белтейна смягчило боль в перетруженных мышцах, но тело все равно ныло… а кроме того он был невыносимо голоден. Он медленно поднялся на ноги, стряхнул приставшую к грязной, выпачканной в глине рубашке траву и бросил еще один взгляд на Тистеборг. Интересно, угли того гигантского костра еще тлеют среди камней? Или все это было просто безумием, вызванным невероятными событиями вчерашнего дня? Гора оставалась равнодушно‑спокойной; впрочем, какие бы тайны ни скрывались под покровом густой листвы и в каменной короне холма, Саймон не хотел о них ничего знать. Было вполне достаточно пустот, которые давно необходимо заполнить.
Он повернулся спиной к Тистеборгу. Далеко за чередой холмов виднелись макушки леса. Вид этого бесконечного свободного пространства неожиданно вызвал у него глубинную скорбь и жалость к себе. Чудовищное одиночество! Они отняли у него все – дом, друзей… Он всплеснул руками в бессильной ярости и почувствовал боль от резкого движения. Потом! Потом можно будет плакать, а сейчас надо быть мужчиной. Но все вокруг оставалось несправедливым.
|
|
|
Он снова глубоко вздохнул и еще раз посмотрел в сторону далеких лесов.
Где‑то там, насколько он знал, тянулась Старая Лесная дорога. Она пролегала вдоль края Альдхорта, иногда на некотором расстоянии, иногда приближаясь к самому краю леса, словно дразнящий ребенок.
Кое‑где она заходила и под полог леса, пробегая через черные, сырые заросли и светлые, залитые солнцем поляны. Несколько маленьких деревень и одиноких полузаброшенных домишек ютились в тени леса.
Может быть, мне удастся найти какую‑нибудь работу, чтобы хватило денег хотя бы на хлеб. Я голоден, как медведь… к тому же только что проснувшийся. Я ведь ничего не ел с тех пор… с тех пор…
Он до крови закусил губу. Выхода не было, надо отправляться в путь.
Нежные лучи солнца, казалось, благословляли его. Согревая ноющее тело, они пробивали гнетущий мрак его мыслей. Он ощущал себя чем‑то вроде новорожденного жеребенка, которого показывал ему Шем прошлой весной. Любопытство на дрожащих ногах. Но непривычный сияющий мир, расстилавшийся перед ним, не был больше простым и понятным – что‑то чужое было в чересчур ярких красках и слишком сладких запахах.
|
|
|
Через некоторое время дал о себе знать манускрипт Моргенса под кушаком.
Несколько сотен метров Саймон пронес манускрипт в потных ладонях, но потом сдался и снова засунул его за пояс. Старик просил его сохранить рукопись, и он сделает это. Саймон подпихнул под нее подол рубахи, чтобы не так терло. Когда ему надоело каждый раз отыскивать переход через бесчисленные ручейки, тонкой сетью покрывавшие поля, он снял башмаки. Запах травы и влажного майского воздуха, хотя и не заслуживавший больше доверия, все же отвлек его мысли от немедленной голодной смерти, обратив их к болезненным кровоподтекам, холодная вязкая глина между пальцами ног тоже хорошо помогала.
Вскоре он достиг Старой Лесной дороги. Идти по глинистой дороге, разбитой колесами тяжелых телег, размокшей от дождей, было тяжело, и он свернул на заросшую жесткой травой обочину. Белые нарциссы и синие левкои смущенно и удивленно покачивались у него под ногами, лужи сверкали послеполуденной голубизной свежего неба, словно кусочки гладкого стекла, впаянные в мокрую глину.
По ту сторону дороги деревья Альдхорта вскоре превратились в монолитный строй, как целая армия, заснувшая стоя. Между некоторыми стволами было небольшое расстояние, и видно было, какая глубокая, непроницаемая тьма, напоминавшая входы в подземелье, царила за ними. Кое‑где встречались неуклюжие постройки, возможно, хижины дровосеков, безобразие которых подчеркивали стройные деревья.
Продолжая свой путь вдоль бесконечного порога леса, Саймон споткнулся о куст и больно ушиб и без того разбитые коленки. Как только он осознал, что было причиной его очередного злоключения, юноша перестал ругаться. Большинство ягод на кусте, правда, еще не созрели, но хватало и спелых, так что, когда он наконец двинулся дальше, продолжая жевать, подбородок его и щеки были густо вымазаны ягодным соком. Ягоды не были еще достаточно сладкими, но именно они стали первым за последнее время аргументом в пользу того, что не все так плохо в этом мироздании. Кончив есть, он вытер руки о давно погубленную рубашку.
Когда дорога, а вместе с ней и Саймон, начала преодолевать длинный подъем, появились, наконец, первые следы человеческого обитания. Здесь и там из высокой травы вырастали серые хребты изгородей; за этими обветренными стражами, подчиняясь беззвучным внутренним ритмам, двигались фигуры огородников, сажавших весенний горох. Рядом другие так же медленно двигались вдоль рядов, методично работая мотыгой, прилагая все усилия, чтобы спасти драгоценный урожай от возможного ненастья. Те, кто помоложе, взбирались на крыши, и там ворошили и уплотняли солому длинными палками и сдирали мох, выросший за время авриельских дождей. Ему страшно хотелось рвануться через поля, к этим аккуратным фермам, где его наверняка впустят, накормят… дадут работу…
Где кончается моя глупость? – думал он. Почему бы мне просто не отправиться обратно в замок и не покричать, что я, наконец, явился, где‑нибудь на хозяйственном дворе?
Крестьяне всегда подозрительно относились к незнакомцам, а уж теперь, когда с севера поползли слухи о бандитизме и о чем‑то похуже того, тем более.
Кроме того, Саймон был уверен, что эркингарды будут искать его именно здесь.
Эти фермеры непременно припомнят странного рыжеволосого юношу, про‑ходившего мимо. Нет, лучше подождать с разговорами, по крайней мере пока Хейхолт так близко. Может быть, ему повезет в одном из трактиров, граничащих с этим таинственным лесом, – если только его пустят туда?
Я ведь знаю кое‑что о работе на кухне, верно? Где‑нибудь найдется дело для меня… правда?
Поднимаясь все дальше в гору, он увидел, что дорогу перед ним пересекает темная полоса, след проехавшей здесь телеги, выходивший из леса и тянущийся через поля к югу; путь, проложенный, вероятно, лесником к западным фермерским землям Эрчестера. На перекрестке торчало что‑то темное и угловатое. После короткого приступа страха он сообразил, что предмет этот слишком высок, чтобы оказаться поджидающим его стражником. Это было, видимо, пугало или придорожная статуя Элисии, Матери Божьей – перекрестки пользовались дурной славой, и местный люд часто водружал там священную реликвию, чтобы отпугнуть блуждающих духов.
Подойдя ближе, он решил, что был прав, подумав о пугале, потому что темный предмет был привязан к шесту или дереву и слегка покачивался от легкого ветра.
Приблизившись еще, он увидал, что это не пугало. Вскоре сомнений не оставалось, предмет был именно тем, чем казался, – телом человека, висевшим на грубой виселице.
Он дошел до перекрестка. Ветер стих; вокруг застыли коричневые облака дорожной пыли. Он остановился, беспомощно глядя на виселицу. Дорожная пыль осела, а потом снова закружилась под порывами ветра.
Ноги повешенного, босые, черные и распухшие, болтались на уровне плеч Саймона. Голова склонилась на сторону, как у щенка, поднятого за шкирку, птицы изуродовали его лицо и выклевали глаза. Сломанная деревянная доска со словами «ЛЯХ КОРОЛЯ» тихо стучала по его груди; на дороге лежал второй обломок. На нем было нацарапано: «ОХОТИЛСЯ НА ЗЕМ».
Саймон отступил; невинный ветерок качнул тело, так что безглазое лицо повешенного уставилось в бескрайние поля. Юноша быстро перешел дорогу лесорубов, сотворив знак древа. Прежде такое зрелище показалось бы ему притягательным, как все мертвое, но теперь он не испытывал ничего, кроме ледяного, сковывающего страха. Он сам украл – или помог украсть – нечто гораздо большее, чем этот бедный воришка когда‑нибудь мог мечтать: он украл брата короля из собственного королевского подземелья. Сколько времени пройдет, прежде чем они поймают его, как поймали этого несчастного, поеденного грачами? Как они накажут его?
Он оглянулся. Изувеченное лицо еще раз качнулось, будто наблюдая за его уходом. Он побежал и бежал до тех пор, пока дорога не ушла далеко вниз по склону и перекресток не скрылся из виду.
Было уже далеко за полдень, когда он достиг Флетта, маленького городка.
Честно говоря, это был не столько городок, сколько трактир и несколько домиков, сгрудившихся у дороги у самого леса. Вокруг не было ни души, кроме тощей женщины, стоявшей в дверях одного из грубых домов, и пары важных круглоголовых детей, которые выглядывали из‑за ее юбки. Несколько лошадей – в основном фермерские клячи – стояли, привязанные к бревну, перед городским трактиром под названием «Дракон и рыбак». Саймон медленно прошел мимо открытой двери, осторожно оглядываясь, а из пивной темноты трактира доносились пугавшие его мужские голоса. Он решил попытать счастья попозже, когда в трактир сойдутся посетители, сошедшие со Старой Лесной дороги, чтобы заночевать в нем, и его оборванный наряд будет не так бросаться в глаза.
Он прошел еще немного. В животе у него бурлило, он начинал жалеть, что не приберег немного ягод. В городке было еще несколько домов да маленькая сельская церковь, а потом дорога сворачивала в лес, и Флетт как таковой кончался.
Едва миновав город, он нашел узенький ручеек, журчащий между черными, усыпанными листьями берегами. Вдоволь напившись, не обращая внимания на сучья, насколько это было возможно, на сырость и грязь, он снова снял башмаки, на сей раз, чтобы использовать их как подушку, и свернулся клубочком между корней старого дуба, невидимый с дороги и из последнего дома. Он быстро уснул – благодарный гость в прохладном древесном зале.
Саймон спал…
На земле, в футе от большого белого дерева лежало яблоко. Оно было такие круглым, таким блестящим и красным, что он едва смел укусить его. Но голод был силен, и вскоре он поднес яблоко ко рту и вонзил в него зубы. Вкус был изумительный, но когда Саймон взглянул на то место, от которого откусил, он увидел скользкого жирного червя, свернувшегося под яркой кожицей. Но у него не было сил выкинуть яблоко – оно было так красиво, а голод так мучил его! Он повернул яблоко другой стороной и снова откусил, и посмотрев, вновь увидел отвратительное, извивающееся тело. Снова и снова он откусывал в разных местах, но каждый раз под самой кожицей лежала скользкая тварь. Казалось, что у нее не было ни головы, ни хвоста, а только бесконечные кольца, обвившиеся вокруг сердцевины, пронизывающие белую, прохладную плоть яблока.
Саймон проснулся под теми же деревьями. Голова болела, а во рту был кислый привкус. Он пошел к ручейку попить, чувствуя, что совсем ослабел и пал духом.
Когда и кто был хоть вполовину так же одинок, как он?! Вечерний неяркий свет не коснулся сонной поверхности ручья; когда, встав на колени, он заглянул в спокойную темную воду, его пронзило ощущение, что когда‑то он уже был в этом месте. Пока он стоял так, удивленный, мягкий шум ветра сменился нарастающим гулом голосов. Сначала ему показалось, что это новый сон, но потом, обернувшись, он увидел толпу людей, не меньше двух десятков, двигавшуюся по направлению к Флетту. Все еще прячась в тени деревьев, он двинулся за ними‑, вытирая рот рукавом рубахи.
Это были крестьяне, одетые в грубую одежду овцеводов округа, но с оттенком праздничности. В распущенные волосы женщин были вплетены синие, золотые и зеленые банты. Юбки кружились вокруг обнаженных колен. Несколько девушек, бежавших впереди, несли в передниках яркие цветочные лепестки, которые они разбрасывали перед собой. Мужчины, среди которых была и легкомысленная молодежь, и хромающие старики, несли на плечах срубленное дерево. Его ветви, как и волосы женщин, были тоже украшены разноцветными лентами. Мужчины весело раскачивали дерево.
Саймон слабо улыбнулся. Майское дерево! Конечно, сегодня ведь день Белтейна, и у них в руках Майское дерево. Он часто видел раньше, как похожее шествие направляется к площади Битв в Эрчестере. Улыбка стала странно расплываться, он почувствовал сильное головокружение и совсем скорчился под скрывавшим его кустом.
Женщины запели, их нежные голоса весело переливались, пока процессия танцевала и кружилась.
Приди ко мне в Берередон,
На вересковый холм.
Цветами кудри перевей
У моего огня.
Мужчины отвечали возбужденно и весело:
С тобой у твоего огня
Станцую я, милашка.
На этом ложе из цветов
Забудем про печаль.
Все вместе спели рефрен:
Так встанем все под Йирмансол,
Споем: Хей‑ап, хей‑ярроу!
Скорей, скорей под майский шест,
Хей‑ап! – Наш бог растет!
Женщины начинали новый куплет о Мальве, Лепестках лилии и Короле Цветов, когда шумная толпа поравнялась с Саймоном. Захваченный хорошим настроением, бурной музыкой и смехом, он медленно двинулся вперед. В двух шагах от него, на залитой солнцем дороге, один из мужчин споткнулся, свисающая лента сползла ему на глаза. Спутник помог ему распутаться, и когда он развязал наконец золотую ленту, его усатое лицо расплылось в широкой улыбке. Почему‑то вид белоснежных зубов, сверкающих на солнце, удержал Саймона от выхода из‑под прикрытия деревьев.
Что я делаю? – бранил он себя. Чуть услышав приветливые голоса, я тороплюсь покинуть надежное укрытие. Они веселятся сейчас, но ведь и собака играет с хозяином – и горе чужаку, который захочет присоединиться к ней.
Мужчина, за которым наблюдал Саймон, крикнул что‑то своему товарищу, но из‑за шума толпы юноше не удалось расслышать, что именно. Дерево, раскачиваясь, следовало дальше, и когда прошли последние участники веселой процессии, Саймон выскользнул на дорогу и двинулся следом. Его тонкую, закутанную в тряпье фигуру вполне можно было принять за печального духа дерева, тоскливо бредущего за своим украденным домом.
Покачиваясь, шествие свернуло на невысокий холм за церковью. Где‑то у края широких полей быстро таяли последние лучи солнца; тень от древа, венчающего церковь, рассекала холмы, как длинный нож с кривой рукояткой. Саймон осторожно держался сзади, пока они тащили дерево вверх по склону, спотыкаясь и держась за молодые стебли вереска. На вершине собрались потные мужчины и с громкими шутками опустили ствол в приготовленную яму. Потом, пока два‑три человека старались удержать его прямо, остальные укрепляли шест у основания камнями.
Наконец все было сделано. Майское дерево покачалось немного, потом накренилось в сторону, вызвав у толпы взрыв оглушительного смеха. Наконец оно застыло слегка наклоненным; раздался восторженный крик. Саймон, притаившийся в тени деревьев, тоже издал тихий счастливый звук и вынужден был немедленно отступить в укрытие, закашлявшись. Он кашлял, пока не потемнело в глазах – уже целый день он не проронил ни слова.
Когда он снова выбрался наружу, глаза у него слезились. У подножия горы развели огонь. Дерево с окрашенной закатом и отблесками пламени вершиной, казалось подожженным с двух концов факелом. Непреодолимо притянутый дразнящим запахом пищи, Саймон шаг за шагом придвигался к старикам и кумушкам, расстилавшим скатерть у каменной стены за маленькой церквушкой. Он был удивлен и разочарован, когда увидел, как скудны припасы, жалкое угощение для праздничного дня – что за проклятое невезение! – еще более жалкий шанс стащить что‑нибудь и скрыться незамеченным.
Мужчины и женщины помоложе принялись плясать вокруг Майского дерева, пытаясь образовать правильный круг. Кольца из‑за пьяных кувырков с холма и других помех так и не могли соединиться. Танцоры тщетно искали руку, чтобы схватиться за нее, и уже не держались на подкашивающихся ногах под пьяное гиканье толпы. Один за другим весельчаки отделялись от общей группы, скатывались по пологому склону холма и оставались лежать, уже не в силах подняться, беспомощно хохоча. Саймону до боли хотелось быть с ними и принимать участие в общем веселье.
Вскоре все уже расселись по траве вдоль стены. Последний луч солнца украсил Майское дерево рубиновым наконечником. Один из мужчин, сидевших у подножия холма, достал флейту, выточенную из берцовой кости, и начал играть.
Постепенно наступившую тишину нарушали только перешептывания да всплески случайного смеха. Вскоре полная звуками синяя тишина окутала все. Заунывный голос флейты стремился к небу, как дух печальной птицы. Девушка с тонким лицом встала, опираясь на плечо своего кавалера и начала петь. Она слегка раскачивалась, как стройная березка под легким ветерком. Саймон почувствовал, что сердце его раскрывается навстречу песне, навстречу вечеру, навстречу спокойному терпкому запаху травы и леса.
– Ах, липа, нежные цветы,
Я выросла в твоей тени,
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 84; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!