Семья во второй половине жизни

Обычно сильнейшее психологическое воздействие на ребенка оказывает жизнь, которую его родителям… не удалось прожить.

Карл Юнг

Исторически сложилось так, что семья стала тем необходимым институтом, который объединил не только связанных кровным родством, но также и тех, на кого были возложены обязанности, связанные с выживанием, повседневным трудом и передачей племенных ценностей. Собравшись вместе, группа людей могла лучше обороняться, распределять роли и задачи, защищать молодое поколение и обеспечивать преемственность рода. Если правы социобиологи, то мужчины биологически запрограммированы на максимальное распространение своих генов с целью выживания вида, а женщины стремятся к стабильности партнерства, обеспечивая тем самым защиту для себя и для своего уязвимого потомства. Надо полагать, этой двуединой программе как нельзя лучше послужило формирование представления о супружеском союзе, достаточно полномочном, чтобы контролировать и направлять в нужное русло безудержные порывы, к которым так склонен Эрос.

С развитием культуры семья стала единственной устойчивой социальной структурой в переменчивом мире с его природными катаклизмами, враждебными набегами и постоянным поиском еды и убежища. Стабильность семейной структуры помогла ей и далее развиваться как важнейшему носителю культуры, иначе говоря, как средству сохранения племенной мифологии, общественных ролевых функций, а также непрерывной линии передачи племенных и трансцендентных ценностей. И все же семья – всегда нечто большее независимо от того, распалась она или сохранилась, живут ли все члены семьи под одной крышей или разлетелись в разные края. Она была и остается архетипическим силовым полем, в котором участвуем все мы, даже годы и годы после того, как оставили родительский дом физически, в том первом, более легком расставании ранней юности. Расстаться с семьей психологически – отдельная задача второй половины жизни, крайне важная, порой даже непосильная. Вот почему так часто бывает: чем дальше уходишь и чем больше времени прошло, тем чаще спотыкаешься о невидимую семью, которая чуть что, тут же дает о себе знать в наших психологических жестах и паттернах. Юнг подметил:

Когда возникает некая ситуация, соответствующая определенному архетипу, этот архетип приводится в действие и проявляется компульсивность, которая, подобно инстинктивному позыву, все равно найдет для себя выход, как бы тому ни противились разум и воля[26].

Вот почему Отец всегда идет с нами по одну сторону, а по другую – «Темная Мать! Ты всегда скользишь неподалеку тихими и мягкими шагами»[27].

С другой стороны, как известно, нормативная сила, непререкаемость авторитета и стабильность всех значительных общественных институций, таких как церковь, правительство и семья, существенно ослабели за последние два столетия, все более и более утрачивая прежнее влияние. В настоящее время о них вспоминают все больше с ностальгией, цинизмом или просто по привычке. Что касается первой из них, ностальгии, то ее квинтэссенцией стали те самые рождественские песенки, уже порядком опошленные, что настойчиво, порой даже слишком настойчиво, призывают чуть ли не с начала ноября: «Вернись к родному очагу на Рождество, на Рождество!» У большинства же моих клиентов остались о семейных празднествах самые невеселые воспоминания. Возможно, всему виной завышенные ожидания, что в своей семье еще все можно исправить – ожидания, которые никогда не сбывались. Или же во время праздников снова доводится окунаться в ту же семейную динамику, что скрытно сохранялась все эти годы как патология. А может быть, просто недостает тех, кто уже ушел из жизни или от которых мы сами безнадежно отдалились. Картина выходит, надо сказать, далекая от тех радужных тонов, в которых изображают предрождественские настроения по телевидению (не забывая при этом оставить место и для телерекламы). Как и с фантазией романтической любви, не исключено, что идеализированное представление о семье не срабатывает по той причине, что мы слишком многого хотим от нее.

Вот и сегодня мне довелось общаться с одним человеком, давно разменявшим пятый десяток, который только что вернулся с такого семейного сбора. По случаю праздника все члены разросшейся семьи слетелись в родное гнездо из самых дальних краев, представ друг перед другом во всей своей красе. Как оказалось, наследственность – не пустой звук. Правда, отца семейства в этот раз уже не было с ними. Мать, наконец-то подобревшая, не в последнюю очередь из-за старческого маразма, мало походила на ту ехидну, какой была прежде. Один из братьев крепко пристрастился к выпивке, другой – к компьютерным играм, сестра крутила интрижку с двумя женатыми мужчинами одновременно. И только со второй сестрой он смог поговорить по душам. Мне же оставалось только поздравить его с тем, что ему удалось выжить в таком окружении. С полным правом он теперь может отнести на свой счет эти слова Иова: «И спасся только один я, чтобы возвестить тебе». В ответ он спросил меня: «Скольких из своей семьи я могу спасти?» – «Одного, – ответил я, – он сейчас как раз и сидит передо мной». Достаточно в свое время натерпевшись от их алкоголизма, постоянных оскорблений и показной религиозности как способа привить чувство вины, теперь он никак не мог решиться на близость с другим человеком. Несмотря на свое одиночество, ему так и не удалось завязать ни с кем сколько-нибудь прочных отношений. Вот таким может оказаться этот домик Бабушки, тропинка к которому ведет вовсе не через сказочный лес.

Так чем же тогда в нашу современную эпоху с ее нестабильностью, стремительностью и безликостью может быть семья и что разумно будет просить от нее? Как семья может послужить задаче построения души? Да, как общественный институт семья исторически была необходима для выживания, для защиты детей и для передачи культурных ценностей. Но в наши дни лично я далек от наивного преклонения перед идеей семьи, поскольку не раз мне доводилось сталкиваться со случаями, когда семья могла оказаться орудием деспотизма, узаконенным способом подавления индивидуальности или ограничения психологических потребностей личности.

Раз уж мы задали такие непростые вопросы о браке, нам никуда не деться от того, чтобы выяснить для себя, насколько оправдана та сентиментальность, что окружает семью в целом. Я был бы не прочь о каждой супружеской паре узнать следующее: растут ли эти люди в результате того, что находятся в семейных отношениях? Не поощряют ли они инфантильные стороны друг друга? Способствовала ли «ячейка общества» более полному раскрытию их неповторимой личности? Ведь сколько душ увяло в браке, но сколько расцвело? Брак как способ вместе искать выход из затруднительных ситуаций, а не ретироваться при первой же размолвке – бесспорно, благородное вложение души. Брак как зона безопасности, как экономическое соглашение, как способ порадовать маму с папой и снискать поддержку общества постыден и губителен для души. Как следствие, все те же непростые вопросы мы вынуждены поставить и перед семьей, чтобы понять, служит ли душе этот институт в каждом конкретном случае.

Вот о чем следует спросить у семьи: «Признается ли, поддерживается ли в полной мере право каждого из членов на индивидуальность или цена семейной идиллии – соглашательство, отказ от программы индивидуального роста, с которой каждый из нас приходит в этот мир?» Подобно тому, как каждый брак вправе требовать верности от обеих сторон, обоюдного желания работать над разрешением разногласий, так же и семья имеет право претендовать на то, чтобы каждый из ее членов принимал максимально полное участие в ее жизни. Однако психологи – специалисты в вопросах семьи и брака – знают, что внутренние взаимоотношения семьи, как правило, выстраиваются вокруг наиболее уязвимого ее звена. За исключением разве что случаев неизлечимой болезни ребенка, этим слабым звеном семьи почти однозначно будет или один из родителей, или оба они в своем па-де-де. И когда я слышу, как кто-то ностальгически вздыхает, вспоминая свою семью, мне слышится в этих разговорах скорей тоска о том, какой их семье следовало быть, а не какой она была на самом деле. Тем, кто вырос в обстановке любви и взаимной поддержки, нет нужды вздыхать о прошлом: они продолжают стоять на крепком основании, прочно усвоив то, что было заложено родительской семьей. Она и в дальнейшей жизни остается надежной опорой, которая наделяет силой все их существо.

Мне бы не хотелось, чтобы мое мнение о семье показалось негативным, а подход – циничным. Действительно, как психотерапевту, мне почти ежедневно приходится исправлять немалый ущерб, причиненный семьей тому человеку, что сидит в этот момент передо мной. Но я также знаю по опыту своей собственной семьи, что значит быть любимым без меры и свыше всяческих заслуг, бесконечно обогатившись этой любовью. Я знаю, что близкие готовы всем пожертвовать ради меня, что рядом всегда будут те, кто поддержит меня в неуклюжих попытках проложить свою дорогу в жизни. Скорее, я хотел бы донести свое глубокое убеждение, что все должно пройти реалистичную проверку сознанием. Мы должны спросить любую семью: «Вольготно ли здесь живется душе; сколько сил и времени оказалось потеряно из-за того, что не удалось выстроить жизнь по большим меркам; позволено ли было каждому следовать собственным курсом, не встала ли на их пути стеклянная стена семейных страхов и ограничений?»

Как тут не вспомнить слова, которыми открывается роман Толстого «Анна Каренина», что все счастливые семьи счастливы одинаково, в то время как несчастливые находят свои неповторимые пути к несчастью. Каждый из родителей в семье – чей-то ребенок, но также и выходец из какой-то другой семьи, управлявшейся, в свою очередь, ребенком того, чей след давно затерялся в бездонных глубинах истории. Требуя, чтобы этот чей-то ребенок был совершенным родителем, мы требуем от него слишком многого. И все же каждая психологическая недоработка со стороны родителей порождает тот груз истории, что ляжет на их плечи и плечи их детей, незримо определяя жизненный путь на грядущие десятилетия.

Как изменилась бы жизнь и весь мир в целом, если бы родители безусловно поддерживали свое чадо, стараясь каждый своими словами сказать ему следующее: «Ты наше сокровище; мы всегда будем любить и поддерживать тебя; ты пришел в этот мир, чтобы быть самим собой; всегда старайся не причинить никому боли, однако не переставай стремиться к тому, чтобы как можно полнее проявить себя в жизни; даже если ты упадешь, даже если твои мечтам и планам не суждено сбыться, мы все равно любим тебя и готовы принять в любую минуту; и все же нам предстоит расставание, и ты должен идти вперед в поисках своей судьбы, не заботясь о том, как угодить нам». Как изменилась бы тогда история! Какими свободными были бы дети, если бы у родителей хватило смелости избавить их от своих нарциссических нужд, чтобы дитя могло идти с ними рядом и при этом своей дорогой! Тогда и у взрослых освободились бы руки взяться за свои нерешенные проблемы, а не пытаться прожить жизнь заново через ребенка! А тот, кто только вступает в жизнь, мог бы исследовать, экспериментировать, падать и подниматься без стыда и самоуничижения, во всеоружии родительской любви и поддержки, как ничто другое, укрепляющие душу в час одиночества и скорби, который не минует никого!

Но лишь немногие родители оказываются способны на такую безусловную любовь, если сами не получили ее в свое время. И история снова повторяется самым обескураживающим образом. Ведь, если задуматься, кто они, эти родители, которые дают жизнь младенцам? Молодежь, едва-едва выпорхнувшая из-под родительского крыла, переполненная динамикой семьи происхождения. Молодым порой не по силам бывает тянуть одновременно и семью, и профессиональные обязанности. Зато самое старшее поколение, их дедушки и бабушки, не столь энергичные, чтобы идти в ногу с молодежью, нередко многое способны предложить своим внукам. Годы и десятилетия помогли им лучше узнать и понять себя, достичь полноты зрелости, чтобы стать примером и поддержкой своим младшим отпрыскам. Впрочем, подчас бывает и так, что старшее поколение, отказавшись от собственного путешествия, по-прежнему остается нарциссичным и требовательным, ничего не предлагая взамен. Стоит ли удивляться, что их ждет такой холодный прием в доме своих детей? Мне вспоминается одна женщина, которая буквально метала громы и молнии в моем офисе: оказалось, никто из взрослых сыновей не пригласил ее отпраздновать со своей семьей религиозный праздник. Это их обязанность, непреклонно заявила она, и в эту минуту мне стало ясно, почему никто не захотел ее видеть у себя дома. Она не смогла повзрослеть в достаточной степени, чтобы самостоятельно справиться со своими эмоциональными нуждами. Единственная разница была лишь в том, что у сыновей, в детстве остававшихся узниками в ее доме, теперь у каждого был свой дом, в котором можно было, как в крепости, укрыться от ее неукротимого напора. Однако подобное положение дел никому не идет на пользу, и ни одной душе не стоит рассчитывать на проявление родственных чувств.

Как утверждал в свое время Юнг – и эти слова стоит буквально выучить назубок всем родителям: наибольшее бремя, которое ложится на плечи ребенка, – непрожитая жизнь родителей: «Обычно сильнейшее психологическое воздействие на ребенка оказывает жизнь, которую его родителям (а также предкам, поскольку мы здесь имеем дело с таким явлением, идущим из глубины веков, как первородный грех) не удалось прожить»[28]. Иначе говоря, то, что останавливает родителя в росте, что пугает и кажется слишком рискованным: узость видения, отвержение души, – будет воспринято и усвоено как стереотипная модель его ребенком. Как следствие, став родителем, он с большой долей вероятности привнесет этот паттерн в другую семью, с другим взрослым ребенком. Но даже избежав воспроизведения этого в высшей степени ограничивающего паттерна, ребенок – будущий родитель – будет мотивирован поступать наперекор непрожитой жизни родителей, при этом оставаясь в заданных ими рамках. Возможно также, что ему приглянется какой-то из «планов лечения», будь то алкоголизм или же трудоголизм, чтобы смягчить тайную, ноющую рану души. Если эти влияния, идущие от родительской семьи, не осознаются, повторение паттерна или попытка компенсировать его окажется почти неминуемой.

Эти паттерны, которые были подмечены интуицией трагиков классической эпохи и существование которых давно не секрет для психоаналитиков и семейных психотерапевтов, передаются из поколения в поколение, снова и снова воспроизводясь в бесчисленных вариациях. Как тут не возникнуть трезвому взгляду на семью, когда сплошь и рядом видно проявление этого родового мифа? И как не возмутиться сентиментальностью и непомерными ожиданиями, возлагаемыми на семью, прекрасно отдавая себя отчет в том, какие факторы причинной обусловленности задают тон внутри семьи?

К середине жизни в основном бывает так, что свои дети успевают подрасти и уже пробуют вступать во взрослую жизнь. Они понемногу отстаивают собственное мнение перед родителями и формируют со своими сверстниками более тесные связи, чем с теми, кто лишь выплачивает ипотечный кредит за крышу у них над головой. Тем не менее подростковый бунт начинается не вдруг, когда в один прекрасный день ребенку вдруг захочется позлить родителей, все делая наперекор их воле. Скорее, это некая неукротимая энергия подталкивает их изнутри, инициируя тем самым процесс отделения, необходимый для успешного созревания ребенка. Меняется его тело, растут ожидания, связанные с выбранной для себя социальной ролью. К тому же весь этот период наша «прото-взрослая» молодежь, в полной мере подверженная перепаду гормональных и эмоциональных влияний, разрывается между тянущим в разные стороны порывом к самостоятельности и желанием сохранить относительно спокойное существование, которое воспринималось как должное в детские годы. Не удивительно, что окружающим бывает так непросто с подростками, ведь они, в первую очередь, сами с собой в конфликте. Мой совет родителям всегда один и тот же: сначала хорошенько подумать, а только потом говорить; ведь дети все равно вырастут и покинут родительский дом, но только виня во всех своих проблемах родителей, пока не обнаружат, что эти проблемы пошли следом за ними. Лучше постарайтесь сами жить более полной жизнью и держаться тех нравственных норм, которые хотели бы привить детям. Позвольте молодым быть не такими, как вы, иначе говоря, быть собой. Проявляйте безусловную любовь, однако придерживаясь разумных норм, психологических границ и оправданных ожиданий. Несмотря на все свои протесты, подростки так же отчаянно нуждаются и в ограничительных знаках, которые им самим куда сложней выставить в разгар внутренней анархии переходного возраста.

Ну, а когда они все-таки выпорхнут из родительского гнезда, тут можно и всплакнуть немного, и вздохнуть с облегчением. Теперь какая-то часть жизни снова возвращается к нам. Когда мои дети разъехались, я не мог удержаться от слез, но понимал при этом: если они не уйдут, значит, я не справился со своей родительской задачей. Как тут не вспомнить замечательную формулировку британского психиатра Д. У. Винникотта «достаточно хорошая мать». Все мы далеко не идеальные родители, и даже не хочется думать, в какой кошмар идеальный родитель способен превратить жизнь своих детей. Что же касается тех, кто застрял в депрессивном состоянии, которое еще нередко называют «синдром пустого гнезда», – это плата за то, что оказалась стерта грань между личным развитием родителя и развитием его детей. Мы уже убедились, что непрожитая жизнь родителя, его нарциссические потребности и страх отвержения могут передаться ребенку. Когда же ребенок все-таки уходит, его родитель остается один на один с тем, от чего пытался спрятаться всю свою жизнь.

Все настолько очевидно, что далеко не каждый способен быть родителем. В лучшем случае лишь половина из нас окажется достаточно зрелой, чтобы взяться за такую непростую задачу, как воспитание детей, вполне обоснованно требующую многим пожертвовать в жизни. Да, за подобную жертву воздастся с лихвой, потому что отношения «родитель– ребенок» уже сами по себе могут оказаться немалой наградой. Забота о развитии маленького человека способна придать мощный заряд нашей собственной программе развития. И все-таки для многих родительский долг оказывается непосильной ношей, поскольку не всегда выходит четко размежевать восприятие себя и своего ребенка. Таких родителей, неспособных принять всю полноту ответственности за свое путешествие и перестать проецировать его на ребенка, едва ли можно считать взрослыми людьми.

Часто доводится видеть, что ноша эта перекладывается на ребенка, которого заставляют копировать родительские ценности, стремиться к той же цели: ходить в правильную школу, связывать свою жизнь с правильным человеком, выбирать правильную карьеру. Если же молодой человек поступает иначе, решение это нередко оставляет у него неприятный осадок вины или вызова родителями. Ну, а если ребенок поступает согласно с родительским выбором, явным или подразумеваемым, он сворачивает со своего пути, чтобы жить дальше чужой, не своей жизнью.

Только представить, какая пугающая дилемма стоит перед молодежью: угодить родителям и умереть для внутренней жизни или стать на свой путь и потерять их любовь. Подобное искажение неповторимого пути молодого человека, только вступающего в жизнь, – в своем роде духовное насилие. Увы, подлинное понимание той духовной деформации, которую пришлось испытать в самом раннем возрасте, приходит лишь спустя годы, когда самые важные шаги уже сделаны. Такое вот принуждение к согласию невозможно, конечно же, называть любовью: это глубочайшая психологическая травма, нанесенная тому, кого мы на словах любим. Но многих ли вы знаете родителей, достаточно сильных, чтобы наделить свободой своего отпрыска, любить его безусловно, с готовностью согласиться с тем, чтобы он оставался собой? Много ли детей с легкой душой отправляется в путь, не сомневаясь в поддержке родителей, даже если те хотели для них другой судьбы? И как много родителей, некогда жаждавших получить такую любящую свободу из рук своих родителей, способны одарить ею уже собственных детей? То, что осталось бессознательным у родителя, даже у самого благонамеренного, перейдет к его потомству и станет камнем преткновения на пути к более полной жизни.

Как это часто бывает, и мы в этом уже могли убедиться, к середине жизни расхождение между природной личностью и приобретенной, условной личностью родителя возрастает до такой степени, что начинает представлять угрозу для психологии родителя, брака, самой стабильности семьи. Это очень болезненный период для каждого. Как мне сказал один подросток, когда разводились его родители: «Я думал, что это мне предстоит уехать из дома, а оказалось, дом уехал от меня». Он пытался шутить, но в его глазах стояли слезы. Приблизительно половине детей приходится пережить распад семьи. Во многих случаях такой распад идет им на пользу, поскольку таким образом устраняются некоторые источники конфликта и недовольства, омрачающие их существование. В других случаях распад семьи лишь ухудшает положение дел. Но как бы то ни было, остается острая тоска по родителям, причем по обоим, мечта о стабильном, предсказуемом доме, который представляется таким надежным приютом в тревожном и беспокойном мире. Однажды моя коллега, сама мать и практикующий психотерапевт, призналась мне: «Мне так не хватает разговора по душам со своим отцом». Я сказал ей в ответ, что такое желание и мне знакомо: «Я бы и сам не прочь поговорить с отцом. Я представляю себе этот разговор едва ли не каждый день. И кажется, я знаю, что он скажет мне». Мне оставалось только посоветовать ей побеседовать с отцом мысленно. Как ни удивительно, но что-то внутри вполне может откликнуться на этот зов. Понятно, почему ностальгия – такое знакомое нам чувство. Кстати, само это слово, если перевести с греческого, указывает на то, что в такие мгновения мы испытываем «боль по дому», где можно передохнуть от постоянной борьбы за выживание, укрыться хотя бы на время от раздоров и смятения, царящих в этом мире. Роберт Фрост как-то сказал, что дом там, где тебя готовы пустить на порог. Слабое, что и говорить, утешение, но порой даже оно исчезает как дым.

Кроме того, родителям во второй половине жизни доводится переживать то, как стареют их собственные родители, как убывают их силы, и, наконец, их смерть. Мне не раз довелось общаться с пациентами, которые чувствовали облегчение, хотя и смешанное с чувством вины, когда умирал их родитель, а с ним и необходимость ублажать его. Другие испытывали угрызения совести за то, что не успели сказать или сделать, порой даже отчаяние, так как с утратой исчезала последняя капля надежды на то, что однажды удастся все исправить. Родители, старшее поколение – это всегда некий «буфер», пусть условный и неосязаемый, ограждающий от непредсказуемого внешнего мира. Исчезновение этого защитного слоя даже после длительного отчуждения с родителями нередко сопровождается приступами тревоги, даже паническими атаками. Теперь пришло время младшему поколению встать с открытым забралом перед вселенной, занять то место, что освободили предки, уже ушедшие в небытие. «Вот и эта тонкая красная линия тает перед нами», – написал Томас Харди в письме к товарищу, сообщая о смерти общего друга. Этот иносказательный образ – цепь английских солдат в красных мундирах, растаявшая под кинжальным огнем противника, – говорит о том, что наступил черед самим идти на неприступный вражеский редут.

Вторую половину жизни порой еще называют «возрастом бутерброда», когда доводится воспитывать детей-подростков и одновременно заботиться о стареющих родителях. И даже если люди легко справляются с этими обязанностями, все равно невольно приходится в чем-то ограничивать свою потребность в развитии. Возникающие раздражения и обиды редко когда выводятся на поверхность, а значит, отравляют собой подсознание. Единственный способ, которым можно избежать этого, – стараться сознательней относиться к обязанностям воспитателя и опекуна, иначе говоря, не забывать за заботами о старших и младших выделять время для самого себя. Затянувшееся пренебрежение своими психологическими нуждами даст о себе знать в другом месте как физическая болезнь, депрессия или, что бывает чаще всего, как «вечное недовольство», которое представляет собой не что иное, как сброс вытесненного гнева. Удержать равновесие между потребностью к личной свободе, личностному росту и потребностями других людей на поверку оказывается задачей трудной. Подобный баланс в любом случае найти нелегко, однако отказ от самой попытки такого поиска гарантированно означает, что человек «перегорает», замыкается в своей депрессии и обиде, и это вполне закономерно для гнева, обращенного внутрь. Как бы ни было велико чувство ответственности за ближних, от этого отравленного дерева нечего ждать доброго плода.

Если же стареющие родители, еще будучи молодыми взрослыми, сами не утруждали себя подобной ответственностью, тогда вполне стоит ожидать, что они окажутся особенно требовательны в отношении своих взрослых детей. Да и как ждать от того, кто жил эгоистическими интересами, что он внезапно повзрослеет? По большому счету, вместо созревания люди лишь прибавляют к тому, чем уже являются: нытик начинает ныть еще больше, иждивенец впадает в детство. Тот, кто привычно валил вину на других, становится язвительным брюзгой; а тот, кто не захотел взрослеть и принимать на себя полноту ответственности за собственное эмоциональное благополучие, вполне ожидаемо переложит ее на детей, когда его силы пойдут на убыль.

Взрослым второй половины жизни, даже если в других сферах жизни у них все обстоит благополучно, бывает исключительно сложно нести на себе это двойное бремя, находить здоровый баланс интересов с такими взыскательными родителями. Они или будут сверхкомпенсироваться, отдаляясь от старших, или же окажутся бессильны противиться ожиданиям родителей, в буквальном смысле не находя в себе сил провести защитную разделительную линию. Случись им сказать «нет» своим родителям или своим детям – и они уже терзаются чувством вины. Но в чем же они виноваты? То, что выглядит на первый взгляд как выматывающая вина, на поверку нередко оказывается проявлением тревоги, той самой, которая была приобретена в более ранний период жизни как цена самоутверждения против потенциально карающего или безразличного родителя. Родительские комплексы не устраняются сами по себе – они попросту уходят в подполье и тайно проникают в другие аспекты личности.

Многое в нашей жизни управляется виной. Но если мы сознательно принимаем тот факт, что найти время для своих потребностей – это честно и здорово, а прочертить границу перед чьими-то требованиями часто становится необходимостью – тогда какой смысл чувствовать себя виноватым? К внушению вины может прибегать как раз зависимый родитель, привыкший пользоваться виной как инструментом, чтобы контролировать свое чадо в более раннем возрасте. А если чуть углубиться в вопрос, то выяснится, что чувство вины, вынуждающее к уступчивости и угодливому поведению, – это на самом деле способ подавления тревоги. Тогда, возможно, получится и с тревогой справиться, и стать тем единственным взрослым из всех, присутствующих на сцене, который отдает себе отчет, что лучшее – враг хорошего.

Что касается меня, то я уже поставил в известность своих взрослых детей, что не собираюсь – больше того, не хочу – становиться иждивенцем, даже в случае недееспособности, физической или умственной. Мне хотелось бы освободить их от мысли об этом приближающемся дне, чтобы не стать для них обузой. Подобная свобода потребует немалой смелости от обеих сторон, однако смелость – то, без чего не обойтись, если хочешь прожить жизнь более или менее честно. Я нисколько не сомневаюсь в их любви, а они всегда могли рассчитывать на мою любовь. Просто нам нет необходимости доказывать ее с помощью какой-то внешней демонстрации. Но только среди такой свободы и возможна бескорыстная любовь, и подлинный баланс служения интересам других людей без отказа от своих потребностей.

Признавая тот факт, что семья как институт на протяжении истории во многом успешно справлялась со своими социальными функциями, такими как сохранение религиозных и культурных ценностей, защита и воспитание детей, так же справедливо и то, что она остается основной средой, оказывающей патологизирующее воздействие на ребенка. Здоровая семья, несомненно, способна опосредовать и смягчить травмирующее влияние окружающего мира на психику ребенка, однако нездоровая семья делает ребенка еще более уязвимым перед этим влиянием. В нынешнюю эпоху с ее широким доступом к различным типам ценностей, географической мобильностью, стремительными переменами в экономике, культуре и образе жизни семья лишилась значительной части этой цементирующей силы. Нередко дети оказываются той стороной, которая страдает от этого больше всего. Однако не стоит идеализировать и семейную атмосферу прошлого, нередко косную и удушливую. Нам ничего не остается, как по-новому сформулировать роль семьи в контексте заботы о душе.

Современная семья больше, чем фактор разделения труда, больше, чем защитная среда для воспитания потомства, больше, чем ячейка общества, хотя все это к ней применимо. Современная семья кладет в основу заботу о личности – заботу о всех личностях, составляющих семью, как наибольшую свою ценность. Отношения семейные, как и отношения между супругами, призваны поддерживать рост и индивидуацию каждого из ее членов, будь то родители или дети. В ней не должно быть места обслуживанию нарциссических потребностей другого, напротив, каждый должен стремиться поддерживать личностный рост всех членов семьи и взамен ощущать их поддержку. И это совсем не идеалистичный взгляд на возможности и перспективы семьи. Это практический план, в высшей степени целесообразный, который тем послужит обществу, что его гражданами станут вполне зрелые, сформировавшиеся личности. Чем выше роль семьи как связующей среды, где различия получают должную оценку, а не подавляются в угоду тревожности родителя, тем полнее сможет человек раскрыться в обществе. Если в семье возобладает терпимое отношение к индивидуальности, к несходству характеров и жизненного призвания, тогда каждый из ее членов свободнее сможет расти и развиваться. Чем больше поддержки будут находить в семьи и родители, и дети, тем скорей в ней воцарится любовь, а не принуждение.

Мы снова и снова убеждаемся, что в семейном противостоянии выигравшей стороной оказывается наименее сознательный из родителей. Первая задача, которая стоит перед родителем, – это личностный рост заодно с осознанным принятием на себя ответственности за рост остальных. Когда рост получает приоритетное значение, каждый будет поощрен через внешнее моделирование и внутреннее согласие на то, чтобы направить свои силы на индивидуацию. Одним словом, современную семью можно создать, даже если ее создатели пришли из семей, где такие ценности не поддерживались. Но если эти моменты вполне осознаются, к чему оставаться прикованным к железному колесу повторения? К настоящему времени мы прекрасно отдаем себе отчет, что работает на нас, а что нет. Так почему же тогда в семейной среде не сформировать такие ценности, которые послужат наилучшим образом задачам души? Современная семья – та, где индивидуальные различия и ценности принимаются, ценятся, поощряются. Несхожесть не просто терпится, она получает поддержку как великий дар отношений. Конфликты сглаживаются любовью, приемлющей все, какими бы ни были разногласия. И никто не лишается права быть самим собой. Вот это будет настоящая свобода! И как же не процветать душе в такой обстановке! Такое почтение к душе в современной семье – словно заново открытая древнейшая из истин, известная всем великим религиям: относись к другим так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе.

Создавать современную семью – значит оказаться достаточно зрелым для такого рискованного предприятия, которое невозможно без признания того, что ты всегда остаешься один на один с собой, несмотря на присутствие любящих других. Вот почему мы должны поддерживать каждого члена семьи в его неповторимом путешествии, тогда и мы можем рассчитывать на поддержку на пути к своей цели. Тогда семья сможет стать инструментом души вместо того, чтобы оставаться делом, начатым в далеком прошлом, но так и не получившим завершения.

Недавно мой пациент, которому скоро должно исполниться шестьдесят, рассказал мне, что за одну неделю ему пришлось пережить просто-таки нашествие сновидений на одну и ту же тему. Семья, в которой он родился, была полностью подчинена властной матери; ее воля для всех была законом. Сначала ему приснилось, что он в Нью-Йорке и заблудился там. Сон кончился тем, что мужчина, по ощущениям – его отец (а в детстве ему так не хватало отцовской поддержки и заступничества), оказывается рядом и помогает найти дорогу в нужную сторону. Далее во сне он увидел, что унаследовал голубой «Крайслерседан», совсем такой, в каком в свое время горделиво раскатывал его отец. А в третьем сне он оказывается во дворе дома, в котором жил в детстве, и, оставаясь взрослым во сне, он с наслаждением поет с остальными детьми и отбивает такт на ударных. Мелодия обрывается, когда раздается телефонный звонок, звонит его мать, сообщает, что у нее неприятности и срочно требуется его помощь. В очередной раз его вынимают из поля свободной игры, чтобы обслуживать прихоти матери.

Оба его родителя давно скончались, тем не менее продолжая жить в бессознательном, а дела прошлого так и остались незавершенными. Но разве не удивительно, что наша психе неустанно продолжает выносить эти моменты на поверхность, чтобы мы и дальше могли исцеляться и расти? Даже на шестом десятке этот человек продолжал остро ощущать давление материнского комплекса, который теперь вынуждал браться за решение чужих проблем, как некогда вынужденно приходилось исполнять приказания матери. Но он все еще мечтает о возвращении детской непосредственности, о способности включиться в игру. И для этого во сне ему дается подсказка, что настала пора вернуться к энергии и проницательности отца/ наставника, который смог бы вывести на нужный путь и помочь компенсировать психический контроль матери.

Наша способность создать семью, которая будет служить целям души, прямо пропорциональна тому, в какой степени мы готовы по-настоящему принять ответственность за свою жизнь. Пока мы не возьмем на себя такую ответственностью, нам постоянно будет недоставать сил и сознания, чтобы поддерживать этот процесс в других. Заметьте, что ответственность всегда возвращается к нам, мы не можем просить у других того, что должны сделать для себя сами. Когда же мы делаем все необходимое для расширения своих горизонтов, мы тем самым служим другим, нравственно растем сами, способствуя, помимо прочего, и их росту. Подобные отношения, будь то супружеская взаимность или крепкая семья, служат не эгоистичной программе, но Самости, которая, в свою очередь, служит душе. Основной критерий, которому призвана соответствовать семья, заключается не в том, насколько она обеспечивает защиту и стабильность, но способна ли она и в какой степени дать каждому ее члену свободу уйти и вернуться столь же свободно, но уже как зрелой личности.

Глава седьмая

Карьера против призвания

Они подсказали мне, что выбирать,

И выдали все решенья.

Я ждал указаний, я принял их власть,

О, дважды слепой от рожденья!

Дэвид Вагонер. Герой с одним лицом

Сколько раз мы задавали себе вопрос: «Какой путь выбрать в жизни?». И так часто ответ на него диктуется жесткими реалиями экономической необходимости, прочно усвоенными голосами матери и отца или культуры. В бытность мою университетским преподавателем постоянно приходилось слышать, как студенты повторяли каждый на свой лад одно и то же: «Я бы хотел изучать предмет Х, однако мама с папой говорят, что они согласны помогать мне, если я буду специализироваться по бизнесу». В ответ на мое предложение самим поискать способ оплатить учебу они только отрицательно качали головой и не потому, что им лень искать работу – просто боятся потерять поддержку родителей. И вот что меня всегда интересовало: действительно ли такие родители считают, что помогают детям, превращая их в заложников своей потребности в прочном и стабильном положении? Ведь этим они делают все возможное, чтобы дети, которых они на словах так горячо любят, в конечном итоге испытали жестокое разочарование в профессиональной жизни. Фрейд однажды заметил, что для психологического благополучия необходимы две вещи: работа и любовь. Нет сомнений, что он имел в виду как правильную работу, так и правильную любовь.

К середине жизни становятся очевидными те ограничения, что возлагают на нас отношения с окружающими людьми, которые мы успели выстроить, и семейные роли, сложившиеся за это время. Следующей в очереди в качестве носителя проецированного удовольствия для многих оказывается карьера. Работе уделяется куда больше сознательной энергии, чем любой другой области. Выйдите в понедельник утром на центральный проспект и обратите внимание, что мобилизует такую пульсирующую, целенаправленную энергию – экономика, божество, неоспоримо владычествующее в нашей культуре. Притом, что всем нам действительно необходимо каким-то образом поддерживать свое материальное существование, на работу взвалено куда большее, хотя и невидимое бремя, а именно то, что она придает жизни смысл, а также дает заряд энергии. Порой это так и есть. Но к середине жизни, однако, многие начинают замечать, что работа скорей выматывает, чем заряжает новыми силами, начинают испытывать неясный дискомфорт, все чаще говоря себе, что устали, хочется перемен, хочется чего-то другого.

Настойчивость, с которой мы призываем нашу молодежь готовить себя к «пожизненному найму», свидетельствует лишь о том, как нам хочется, чтобы к середине жизни она подошла столь же несчастной и разочарованной, как и ее родители. Я – убежденный сторонник включения гуманитарных дисциплин во все учебные программы, для всех учащихся. Всегда можно освоить конкретные требования непосредственно к каждой профессии, тем более что в нашу эпоху постоянных перемен можно приложить силы одновременно в нескольких сферах, прежде чем истечет срок профессиональной жизни. Заработать на жизнь не так уж сложно, но куда сложней освоить то, что способно освободить от ограничений семьи и культурной истории. Какими мы обладаем ценностями, какими способами критического мышления, чтобы обогатить нашу жизнь? Какой взгляд на историю позволит избежать ее навязчивых повторений? Какое личностное развитие и оценочные суждения пронесем мы с собой через странствие длиной в жизнь? Этим интрапсихическим спутникам нашей жизни, способным значительно обогатить ее, не так уж много перепадет от ограниченных целей карьеризма и так называемой узкой специализации. Гуманитарные же дисциплины способны внести свой вклад в более взвешенное, более осмысленное и разностороннее представление о жизни, которое, в свою очередь, необходимо для свободного выбора.

Когда я смотрю на старшекурсников, многие из которых в растерянности стоят перед жизненным выбором, то невольно задаюсь вопросом: как, в представлении их родителей, вообще должна выглядеть помощь детям? Годы спустя, когда наши пути снова пересекаются, выясняется такая вещь, что почти никто из моих бывших студентов не задержался на том поприще, к которому готовился. Иногда родителям как раз и хочется, чтобы их дети оставались в тех рамках, которые желательны родителям, хотя открыто в этом, конечно, никто не признается. Они боятся, что их чадо подхватит идеи, чуждые старшему поколению, иначе говоря, которые не вмещаются в ограниченный мирок родителей. Это очень похоже на то, как человек испуганно отворачивается от новых форм искусства со словами: «Я лучше вас знаю, что мне нравится, а что нет». То, что он хочет сказать на самом деле, – это: «Мне нравится то, что я знаю» или «Мне нравится то, к чему я привык и что мне удобно». Фридрих Ницше как-то заметил, что плох тот учитель, чьи ученики не превосходят его. О нас как о родителях тоже можно сказать, что мы плохо справляемся со своими обязанностями, если наши дети не опередили нас на пути к тем огромным возможностям, которые жизнь открывает для удовлетворения души.

Следующая по частоте причина после минного поля семейных отношений, которая приводит людей к психотерапевту, – кризис в профессиональной жизни, который невозможно больше отрицать. Вероятно, на самом первом сеансе они не отдают себе отчета в подлинной причине своего состояния, более сосредоточиваясь на его эмоциональной стороне, чем на источнике. Поэтому работа психотерапевта, которую, безусловно, нельзя сводить лишь к профессиональному консультированию, включает в себя и выяснение тех сил, которые обусловили первоначальный выбор. Кроме того, важно определить, какие комплексы, связанные с аффектом, препятствуют смелому шагу, способному проложить новый жизненный курс.

Для меня самого стало полной неожиданностью, что депрессия среднего возраста привела меня из академического мира в мир психоанализа. Когда я обратился к психотерапии, у меня даже мысли не было менять профессию. Однако с течением времени, по ходу консультирования, мне стало ясно, чем вызвана такая крутая перемена. Я успел утратить интерес к большей части ученых знаний, приобретенных в академической среде, и меня скорей интересовало то, откуда, из какого места внутри нас приходит это знание, какой отклик находит в нас и насколько значимым может оказаться для раскрытия жизненных горизонтов. Я открыл для себя, что больше интересуюсь жизнью символической, чем интеллектуальной, – ведь символы связаны душой, в то время как интеллект имеет дело лишь с умом. Эти вопросы и эти различия, как я обнаружил, оставались вне сферы внимания академии, но имели самое непосредственное отношение к сфере интересов глубинной психологии. Опять же, я хотел познакомиться с вопросами, на которые зрелые, опытные люди продолжали мучительно искать ответы, жаждал углубленной, содержательной беседы со взрослыми людьми, с куда большим жизненным опытом, чем у молодежи, наполнявшей университетские аудитории. Да, я был счастлив в своем замечательном учительском деле. И все же меня не оставляло в покое то быстрое течение, что упорно прокладывало свой путь где-то в глубине, под всем тем, чем щедро одарила меня первая половина жизни. Оно звало меня погрузиться глубже работы ума, какой бы ценной та ни была, и обратиться к вопросу смысла. Стэнли Ромейн Хоппер, в прошлом мой наставник, однажды сказал мне такие слова, прозвучавшие словно напутствие: «Пусть Бог не даст твоей душе успокоиться». И, как оказалось, среди прочего это благословение наделило меня силой, которая привела от прекрасной карьеры к новому призванию.

Значительная часть психотерапевтической работы, которой мне посчастливилось заниматься, была сосредоточена именно на этой мощной точке соприкосновения между карьерой и призванием, жизненной необходимостью и vocatus[29]. Да, никуда не деться от необходимости зарабатывать на жизнь, содержать себя и тех, кто нуждается в нашей поддержке, но есть и другой зов, приглашающий к духовным перспективам. Именно в нем открывается перед нами подлинное призвание. Возвращаясь к тем студентам, которые в поте лица овладевают будущей профессией, – нередко они совершенно искренне верят, что старшие пекутся об их благополучии, в надежде, что настанет тот день, когда за все их мучения воздастся сторицей. Не раз потом доводилось встречаться и с ними, и с людьми, во многом похожими на них, уже в офисе психотерапевта. Добившись значительных успехов в своей профессиональной сфере, они с какого-то момента все чаще начинали задумываться над тем, что они – нечто большее, чем экономические животные. Это расхождение между тем, что они собой представляют, и тем, чем занимаются, стоило им немалых мучений.

Мужчины же особенно, в силу традиции, привычно проводят знак равенства между собой и своей работой. Вот почему после увольнения, сокращения или выхода на пенсию, первым делом с тревогой оглядевшись по сторонам, мужчины почти всегда скатываются в глубокую депрессию. Да, среднестатистический мужчина воспринимает выход на пенсию как возможность безраздельно отдаться игре в гольф. Но пенсия – это не только возможность попасть мячом в заветную лунку, это также и риск впасть в депрессию. Ведь мужчина никак не был подготовлен к тому, чтобы переосмыслить свое существование, увидеть в нем нечто большее, чем ставшее привычным занятие. «Не хнычь! Будь мужчиной!» – твердят нам с самого детства. Почему? Потому, что так положено! Вот так и получается, что перед мужчинами неотвратимо маячит перспектива депрессии, системная утрата смысла и ранняя смерть.

Женщины по обыкновению куда более эмоционально дифференцированы – иначе говоря, они значительно острее воспринимают свою внутреннюю реальность, имеют круг друзей, поддерживающий процесс роста, и успели многое узнать об индивидуальных сторонах своей личности. Женщины наших дней еще помнят своих бабушек, страдавших от гендерной дискриминации и имевших очень незначительный профессиональный выбор. Их матери оказались в самой пучине быстро менявшегося мира, разрываясь между материнством и беспрецедентными до того времени карьерными возможностями. Молодую женщину дня сегодняшнего со всех сторон окружают примеры тех женщин, что уже добились немалого успеха, и у нее столько же шансов к самовыражению через профессиональную сферу, как у ее бабушки – у плиты на кухне. Но, по крайней мере, сегодня у нее есть из чего выбирать. Многие предпочитают совмещать одно с другим, и почти все героически борются за то, чтобы как-то уравновесить сферу домашних и профессиональных обязанностей. И зачастую это приходится делать без понимающего и поддерживающего супруга.

И тем не менее, когда доводится выступать перед группами женщин, я постоянно предлагаю им следующий взгляд на мужчин: стоит женщинам убрать сеть близких друзей, с кем они делят свое путешествие, лишиться женского инстинктивного «шестого чувства» с неизбежно следующим из этого чувством полного одиночества, и прибавить понимание, что их воспринимают исключительно по внешним стандартам успешности – и перед ними окажется внутреннее состояние среднего мужчины. От одной только мысли об этом женщины вздрагивают в ужасе. Нередко принимая обладание внешними силовыми ролями за индивидуальность и свободу, женщины делают вывод, что мужчинам живется лучше. Безусловно, перед мужчинами не стоит так остро вопрос выбора. Но большинство женщин не понимают того, что у мужчин и меньше возможностей выбора внутреннего. А именно этот внутренний выбор и играет самую решающую роль в формировании нашей жизни, что большинству женщин прекрасно известно.

Каким бы ни был источник формирования гендерных ожиданий, в наши дни двойная задача стоит как перед женщинами, так и перед мужчинами. Мы призваны использовать все возможности, которые открывает современный мир, чтобы плодотворно трудиться и заботиться о других, а также мы призваны пристально отслеживать свою внутреннюю жизнь, в которой заключен тайный источник мудрости, указывающий на лучший вариант выбора. Оба пола стоят перед двойственной задачей: заботы и усиления. Под усилением не имеется в виду, что нужно прибегать к силе в отношениях с другими людьми; это значит, что мы сами формируем и способны отстаивать свою способность выбирать собственные ценности и свой образ жизни в этом мире. Мы не можем требовать от межличностных отношений или же от внешнего консенсуального мира соответствия нашим глубочайшим нуждам или того, что они дадут нам чувство личной значимости. Мы не можем требовать от своей работы, чтобы она удовлетворяла всем этим нуждам, не принимая во внимание реальности задачи души в процессе. В конце концов мы и только мы ответственны за свой выбор и за обретение опыта заботы и усиления в своей жизни.

То, что не было сформировано в семье происхождения и что, по всей видимости, невозможно восполнить, обратившись к массовой культуре, становится персональной задачей для каждого из нас во второй половине жизни. Сбросить тиранию истории – предприятие поистине героическое и задача, которая так или иначе встает перед каждым из нас, независимо от силы сопротивления прошлого. Мне вспоминается один человек, одаренный учитель. Бремя семейной истории, а также борьба за существование вынудили его много лет изучать юриспруденцию. Он пришел ко мне в состоянии крайней подавленности. В своих снах он видел один и тот же повторяющийся мотив: он тонет или же отчаянно борется под водой. Эти сны позволили предположить, что образы бессознательного настоятельно пытаются привлечь к себе внимание. Свою повседневную обстановку он охарактеризовал как изнуряющую и выматывающую силы: словно бы ему постоянно приходилось брести в вязкой жиже, притом что он старательно, с чувством долга выполнял свою работу.

Сложность заключалась в том, что он должен был сам увидеть и понять, как с течением времени все больше отдалялся от того, что любил, в угоду ожиданиям родителей и супруги. Да, пришлось набираться смелости и все-таки оставить куда более прибыльный мир адвокатуры, к которому он успел уже привыкнуть, и вернуться к куда менее доходному учительскому поприщу. Однако у него получилось создать свою частную школу, и в итоге все вышло не так уж плохо. Его изначальной психологической задачей было установить, какие источники удерживали его от подлинного призвания, на которое указала душа, а не родители, культура или интернализированные комплексы. Далее встала задача окончательно порвать с прежней карьерой, что грозило значительно ограничить семейный бюджет, а также выдержать неодобрение семьи. Остается только гадать, как его жена и всё семейство верили, что жизнь с вечно угнетенным сыном и супругом можно назвать семейным счастьем. Если наша работа не служит опорой для души, тогда душа все равно найдет способ, как заставить платить по счетам. Там, где мы остаемся безучастными к задаче души, можно ждать того, что на сцене повседневности обязательно даст о себе знать та или иная патология.

Мы можем выбирать карьеру, но не выбираем призвание. Это оно выбирает нас. Выбрать то, что выбирает тебя, – это свобода, спутником которой станет чувство правильности и внутренней гармонии даже в конфликтном мире, невзирая на отсутствие внешней поддержки, и ценой значительных личных затрат.

Слишком часто мы продолжаем обслуживать программу первой половины жизни, когда душа уже обратилась к программе ее второй половины. В первой половине жизни есть место для порывов, для амбиций Эго, которые зовут нас отбросить страх и сделать шаг в открытый мир. Как мы уже видели, основная задача первой половины жизни – выстроить чувство сильного Эго, достаточное для того, чтобы вступать в отношения, соответствовать ожиданиям социальных ролей и самостоятельно поддерживать себя. Но мы склонны также излишне отождествлять себя с Эго и разнообразными внешними ролями. Как бы успешно они ни исполнялись, какими бы значимыми они ни были (а чаще всего их значение далеко от воображаемого), одной только эго-идентификации недостаточно, чтобы дать подлинное, а не сиюминутное удовлетворение душе. Уже Платон понимал риск этой подмены, когда двадцать шесть столетий назад своем в диалоге «Критий» вложил следующие слова в уста Сократа:

Стыдитесь, граждане Афин, что вы столь печетесь о том, как заработать побольше денег, превозносите свои заслуги и влиятельность, притом что истина и мудрость остаются у вас в небрежении, а исправление душ нисколько не заботит вас!

Рано или поздно это становится понятно каждому бизнесмену, страдающему от депрессии, каждой брошенной жене или разочарованной домохозяйке – подобные вклады, продиктованные первой половиной жизни, обязательно предадут во второй, какими бы благонадежными они ни казались в свое время.

Амбициозные устремления первой половины жизни черпают свою энергию из заряженных образов, иначе говоря от комплексов, полученных в наследство от семьи и культуры, при всем том, что те едва ли способны оказать человеку поддержку в его индивидуальной судьбе. Действительно, мощные комплексы способны вытащить нас из зависимого состояния в открытый мир. Однако, в конечном итоге, они же отвлекают и уводят сознание от заботы о душе. На комплексах, порожденных слабостью прошлого и его узкими критериями, базируется наша привычная система координат. Как следствие, она работает скорей на ограничение и сужение жизненной перспективы, чем на ее расширение. Нет сомнения, что всех нас, как детей от материнской груди, следует отлучать от наивного сна детства и летаргии иждивенчества. Но Эго скорей предпочтет безопасность, а не развитие, в конечном итоге не получая ни того, ни другого. Слова, которые Пол Фассел написал о бойцах на фронте, вполне применимы и к тем, кто находится на линии огня повседневной жизни:

Как бы ум ни притворялся, он все равно не способен снабжать достоверным знанием, легко отступая перед усталостью, гордостью, ленью и эгоистичным безразличием[30].

Только тогда, когда симптомы раскола между безопасностью и риском становятся достаточно болезненными, когда уже невозможно отмахнуться от них или приглушать антидепрессантами и когда фантазии Эго о своем суверенитете окончательно посрамлены, мы понемногу начинаем открываться для других возможностей.

Как ни печально, но люди по большей части продолжают оставаться в плену самоотождествления Эго с комплексами, притом страдая от того, что отказывают себе в широких возможностях жизни, и одновременно поощряя этот отказ. Если бы честолюбивые устремления молодости, во многом вполне достижимые, поистине служили душе, тогда бы нас окружало куда больше счастливых людей. Куда меньше было бы разводов, злоупотребления алкоголем и наркотиками, а нам ни к чему было бы выписывать такое множество антидепрессантов, если бы амбиции первой половины жизни продолжали работать и во второй. Незачем было бы создавать и культуру, во всем полагающуюся на эскалацию чувственности и каждодневные попытки отвлечься от глубокого несчастья. «Нам не удастся прожить вечер жизни, продолжая держаться программы ее утра, – заключает Юнг, – поскольку то, что было великим поутру, станет незначительным вечером, и правда утра жизни вечером уже будет ложью»[31].

Амбиции Эго так часто сосредоточиваются на материальных вещах, что даже исполнение желаний не оставляет после себя ничего, кроме усталости и апатии пресыщения. Случайно ли Данте отвел для чревоугодников один из кругов своего Ада? Ведь всем нам порой случается переедать. Возможно, он хотел сказать, что эти несчастные спроецировали духовную пищу на бездушную материю, обычное дело для нашей культуры, и такой конец для них, обманутых и неудовлетворенных, был вполне закономерен. (Прошу прощения за каламбур, но они действительно не поняли, чем действительно нужно кормить душу.) Тех, кто предавался похотям, ожидает огненный ров, ибо они сами ввергли свои тела в ненасытный пламень страсти. А материалисты, в предупреждение нашему материалистическому веку, получают материи с лихвой, и теперь им приходится беспрестанно катить огромные валуны. Определенно, нужно быть очень осторожным с тем, чего просишь: как бы оно потом не обернулось для нас тюрьмой. (Торо еще полтора века тому отмечал, что мы становимся пленниками абстракций, которые сами же создали. В заглавие самой длинной главы своего «Уолдена» он поместил слово «Хозяйство», порицая растущее порабощение экономикой, становившееся в те годы все очевидней.) На все грядущие века Данте запечатлел, как может выглядеть измена душе, убедительными образами тех, кто вверил жизнь материальному, но обманулся в своих ожиданиях. Вчитываясь в строки флорентийского изгнанника, понимая то, что он хотел сказать нам о своей эпохе и видя ее параллели с нашей, остается лишь сокрушенно признавать вместе с Мильтоном:

Куда, несчастный, скроюсь я, бежав

От ярости безмерной и от мук

Безмерного отчаянья? Везде

В Аду я буду. Ад – я сам[32].

Или с Фаустом Кристофера Марло: «О нет, здесь ад, и я всегда в аду»[33]. В противоположность меткому выражению Сартра, ад – это не другие люди; это мы с вами, придавленные миром, который сами построили для себя или позволили другим построить для нас.

Чувство тоски, обеспокоенность, даже депрессия, порой сопутствующие реализованным амбициям или же неудаче на пути к их реализации, – вот приглашение провести разделительную черту между собой и намеченными для себя целями. Как правило, такое приглашение обычно оказывается непрошеным. (Как гласит легенда, Александр Великий прослезился, подойдя к берегам Ганга, поскольку не осталось больше ничего в этом мире, что можно было завоевать. По всей видимости, ему даже не приходило в голову, что существует и внутренний мир, беспредельной ширины и загадочности.) Чтобы принять подобное приглашение, понадобится целая революция в мышлении, немалая смелость и постоянное усилие. «Раз я и мои роли – не одно и то же, то кто же тогда я?» – тут же запротестует Эго. Больше того, придется искать и новые ориентиры, отличные от нашей культуры, тем более что помощи от нашей культуры в любом случае ждать не приходится.

Во второй половине жизни Эго не раз придется оказаться перед фактом, что нужно избавляться от своей идентификации с чужими ценностями, с теми ценностями, которые были получены, пожалуй, даже навязаны окружающим миром. Придется согласиться с тем, что внутренняя жизнь скорей принесет с собой спокойную уединенность, чем бурное возбуждение, которым живет мир. Устояв перед напором старых комплексов, не остается ничего другого, как довериться тому необъятному, порой пугающему, что непрестанно приглашает к дальнейшему росту. Эго придется учиться, как жить, сверяясь со своим внутренним миром, а не с оглядкой на «страшилки» своего времени. Но это, наверное, может показаться пугающим вдвойне. Не удивительно, что вкрадчивый голос поп-культуры повсеместно находит ответное внимание. И стоит ли удивляться, что связь с душой – такая редкость, а нам в своей изоляции бывает так страшно оставаться наедине с собой.

И все же, как это ни парадоксально, в сильном Эго и заключается источник нашей надежды на что-то лучшее. Нам должно хватить сил на исследование своей жизни и рискованные, но необходимые перемены. Человек, достаточно сильный, чтобы осознать ничтожность большинства желаний, поверхностность большинства культурных ценностей, отказавшийся приспосабливаться к невротической культуре, в конце концов откроет для себя и перспективы личного развития, и большую жизненную цель. Наивысшая задача Эго – отречься от эгоизма ради служения тому, чего действительно хочет душа, а не комплексы детских лет или ценности культуры. Вторая половина жизни потребует от Эго принять абсурдность существования, признать, что перед лицом смерти и небытия смешным кажется всякое стремление к величию, что тщеславие и самообман – самые соблазнительные из утешений, а глубокие, инфантильные желания детства будут вечно оставаться неудовлетворенными. В этом плане скорей к обратному результату приведет обращение к массовой культуре, со всеми ее фантазиями сохранения моложавого вида, непрерывным стяжанием материального и неустанным, лихорадочным поиском «волшебной палочки»: шарлатанских снадобий, мгновенного исцеления, готовых ответов на все вопросы, новых развлечений, уводящих от задачи души.

Отказ от амбиций Эго, которые определяются и подпитываются комплексами первой половины жизни, в итоге принесет с собой и переживание вновь обретенной, а значит, неведомой прежде полноты. Человек освобождается от необходимости делать все то, что якобы поддерживало неустойчивую идентичность, ну, а затем ему будет дарована свобода заниматься тем, чем стоило заниматься, по определению. Если работать, то потому, что работа эта имеет смысл, в противном случае – не стоит за нее держаться. Если хватит сил принять уединение, необходимое для странствия, то возможно и подлинное наслаждение драгоценными мгновениями дружбы и близости, такими мимолетными перед лицом быстротечного времени и неизбежности расставания. Испытать тихую радость жизни в полном согласии с душой стоит просто потому, что в любом случае она приносит больше удовлетворения, чем ее альтернатива. Жизнь, переосмысленная таким образом, в конечном итоге оказывается куда приятнее и интереснее, поскольку перед человеком все более и более открывается ее богатство, ее причастность к тайне мироздания.

Призвание даже среди самых неблагоприятных обстоятельств – это призыв к божественному. Возможно, это божественное в нас самих, что стремится к созвучию с более высоким порядком божественного. В любом случае мы призваны стать собой тысячью различных способов, в тысяче вариантов, таких же разнообразных, как и мы сами. Но как легко это приглашение принять за создание благоприятной обстановки для Эго и его самоотождествления с заряженными комплексами своего времени! Как давно установлено всеми великими мировыми религиями, чтобы стать собой, потребуется многократно провести Эго через опыт смирения. Хороший пример подмены смысла в этой области – то, как снизилось в последнее время значение слова личность. Мы говорим о другом человеке, что тот обладает неповторимой личностью, при этом не имея ни малейшего представления, насколько правдив этот человек, в первую очередь, перед самим собой. Мы считаем, что личность можно считать состоявшейся, когда она хорошо уживается с другими людьми или когда удается неплохо приспособиться к окружающему миру. Но как смотрит на все это душа? С точки зрения души, хорошо устроиться – цель, вполне заурядная, поскольку душу не интересует социальная адаптация как таковая. Ее цель – исполнение замыслов, трансцендентных по отношению к Эго. И поскольку каждый из нас – существо уникальное и единственное в своем роде, если это, конечно, не позерство, как часто бывает в юношеские годы, то именно свою уникальность нам и предстоит реализовать во второй половине жизни.

Становление личности как призвание требует подчиненности, преклонения перед чем-то большим. Необходимая задача Эго – выйти за узкие рамки своекорыстных интересов, сказать «Да будет не Моя воля, но Твоя», а затем работать заодно с этим большим. «Пока не умрете (то есть пока не умрет программа Эго), не оживете». Иисус, ставший Христом, и Гаутама, ставший Буддой, – это культурные образы индивидуации, каждый со своим собственным этноцентрическим ареалом и каждый со своей убедительной доктриной. Конечно же, подобные парадигмы не являются строго обязательными образцами, иначе это будет повторением пути, который уже был пройден и успешно завершен. Но такой пример остается вызовом для последующих поколений. Слово ислам означает «покорность» перед трансцендентным. А священные тексты индуизма напоминают об опасности, подстерегающей того, кто пытается жить не своей, а чужой жизнью.

Лучше плохо исполнять свой долг, чем в совершенстве – чужой: если ты исполняешь то, что тебе надлежит исполнять, тогда не бойся никого и ничего[34].

Знакомые слова, но нам понадобится освежать их в памяти, причем не однажды, а много и много раз.

Эго, служащее душе, – вот что Юнг имел в виду, предлагая такое понятие, как индивидуация: не превозношение Эго, а подчиненность трансцендентному. Юнг уточняет, что эта задача сложная, требовательная, для ее выполнения понадобится вся жизнь:

Становление личности означает не больше и не меньше, чем оптимальное становление всего человека в своей индивидуальной неповторимости. Невозможно предсказать бесконечное разнообразие условий, которые понадобится выполнить. На это уйдет вся жизнь без остатка, со всеми ее биологическими, социальными и духовными составляющими. Личность – это наивысшая реализация прирожденной идиосинкразии живого существа. Это акт высокой смелости, вызов, брошенный в лицо жизни, абсолютное утверждение всего, что составляет индивидуальность, наиболее успешная адаптация к универсальным условиям существования вкупе с максимально возможной свободой для самоопределения[35].

Однако как легко поддаться соблазну и поверить, что мы служим душе, в то время как служим потребности Эго в укреплении, комфорте, и безопасности, и одобрении со стороны других. Как легко соблазниться бунтом против общественных норм в полной уверенности, что это и есть индивидуация, когда это просто блажь, скрытая под маской эпатажности. В обоих случаях соблазн с такой легкостью достигает цели, потому что Эго хочет служить себе и избегает служения душе. Вызволить от этого фальшивого протеста или же от удобного и привычного оцепенения может лишь протест души, когда он становится слишком болезненным, чтобы от него отмахнуться. Это и будет наш призыв к раскрытию своей неповторимой индивидуальности как дар коллективному. В конечном итоге давать оценку тому, насколько осмысленно у нас получилось прожить жизнь, будут не современники или их коллективные ожидания. Это должны сделать мы сами, отталкиваясь от своего неподдельного переживания этого смысла, а также той трансцендентной первопричины, которая, в первую очередь, и открыла нам смысл нашей жизни. Как отмечает Юнг:

Состоявшаяся личность всегда служит своему призванию, она уповает на него, как на Бога, при всем том, что это, как говорится, всего лишь внутреннее ощущение. Но призвание неотвратимо, как закон Бога, от которого невозможно спрятаться. Тот факт, что многие преткнулись и пали, следуя своими путями, ничего не значит для того, у кого есть призвание. Он обязан повиноваться собственным законам… Тот, у кого есть призвание, слышит голос внутреннего человека: ты призван[36].

Но кому хоть однажды доводилось слышать, чтобы такой совет исходил от наших старших, от нашей культуры? Мы превозносим нечто, именуемое «успех», но становимся еще несчастнее, достигнув успеха. Если же наша жизнь завершилась ничем, с коллективной социетальной точки зрения, но при этом исполнена миссия, возложенная самими богами, тогда такая жизнь была прожита достойно. Великие религиозные лидеры, перед которыми преклоняемся в наши дни, почти все подвергались преследованию, однако истово служили своему vocatus — собственно, отсюда и наше почтение к ним теперь. Ну, а недолговечные пустышки, оказавшиеся в идолах современной культуры – успех, праздность, самодовольство и развлечения, – бледнеют перед вопросом, воспринимается ли эта жизнь как содержательная. Более того, экзамен на содержательность – это не сиюминутная прихоть ума, так что не стоит так уж сразу рвать с настоящей жизнью ради донкихотских идеалов. Смыл обретается не вдруг, а в долгих поисках и испытывается чувством внутренней правильности. Его невозможно получить из вторых рук, хотя мы порой позволяем другим отобрать его у нас.

Каждому из нас приходилось скрепя сердце браться за осуществление родительских ожиданий, стопроцентный успех которых в глазах наших родителей гарантированно обещали общепринятые культурные формы, гендерные роли и такие современные ценности, как материализм, гедонизм и потакание своим прихотям. И всем нам эта пассивная уступчивость приносила и продолжает приносить немалые страдания. Когда сознание достаточно сильно, чтобы приступить к такой задаче, как подчинить себя душе и начать честный диалог с ней, тогда наступает время исцеления и познания разницы между карьерой и призванием, между профессией и подлинным созидательным трудом. Не проводя такой разделительной черты, мы предаем и себя, и своих детей. В эти минуты созвучия воле души мы оказываемся в присутствии божественного и в гармонии с тем, что было предначертано нам. Райнер Мария Рильке так писал об этом почти столетие назад: «Я учусь видеть. Не знаю, отчего это так, но все теперь глубже в меня западает, не оседает там, где прежде вязло во мне. Во мне есть глубина, о которой я не подозревал. Все теперь уходит туда. И уж что там творится – не знаю»[37]. Такой человек определил новое положение для Эго и теперь живет в унисон с вечностью. Он услышал и откликнулся на призыв стать тем, что уготовили ему боги, принял свое священное предназначение.

Собственно, для чего мы пришли в этот мир? Один человек, всю свою жизнь посвятивший реализации родительских амбиций, в итоге оказался на приеме у психотерапевта, как он сказал, чтобы «научиться, как быть обыкновенным человеком», иначе говоря, чтобы хоть под конец жизни получить искупление от родительских комплексов. Св. Августин говорил, что мы пришли в этот мир, чтобы любить Бога и радоваться жизни. А по убеждению Курта Воннегута, мы здесь для того, чтобы быть глазами и совестью Бога. Однажды, встречая рассвет в африканской саванне, глядя на силуэты животных, неслышно скользивших вдалеке, словно река, текущая в вечность, Юнг написал, что мы здесь, чтобы привнести сознание в животное начало. И пусть читатель выберет ту теорию, которая ему ближе, – в любом случае мы призваны как можно полней раскрыться в этой жизни, просто продолжая служить изобилию вселенной возможностей.

Глава восьмая

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 163; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!