ТРИНАДЦАТЬ СВЯЩЕННЫХ РЕЛИКВИЙ 13 страница
— Здесь мне почему-то сразу вспомнились таинственные города-крепости, упомянутые Дакианом, — сказала я Вольфгангу. — Твое жилище похоже на волшебную пещеру, скрытую в недрах горы.
— И тем не менее днем здесь полно света, — заметил он. — Я застеклил все эти причудливые средневековые бойницы и оконные проемы и, как ты видишь, повсюду устроил наклонные прозрачные стены. Завтра, когда мы сядем здесь завтракать, все будет залито солнечным светом.
— Мы разве останемся тут на ночь? — спросила я, пытаясь подавить волнение, вызванное такой перспективой.
— Я был уверен, что ты слишком вымотаешься сегодня, чтобы возвращаться на ночь глядя к дядюшке Лафкадио, — сказал Вольфганг. — К тому же мой дом находится совсем рядом с монастырем, в который мы собирались заехать завтра утром.
— Отлично, — сказала я. — Если только это не слишком обременит тебя.
— Все в порядке, — заверил он. — Я заказал легкий ужин в маленькой гостинице, рядом с ближайшими виноградниками. Оттуда открывается отличный вид на реку. Но сначала я хочу показать тебе свой замок, если, конечно, у тебя есть желание.
— Желание? Да я мечтаю об этом! — воскликнула я. — Мне еще не приходилось видеть ничего подобного.
Вымощенный плитками нижний этаж круглой в плане башни был примерно сорок пять футов в диаметре. В центре находилось что-то вроде столовой с низким дубовым столом, окруженным мягкими креслами. Дальше от входа располагалась кухня, отделенная от столовой стеллажом, на полках которого стояли разнообразные баночки с пряностями и посуда. Вдоль кухонной стены тянулись поверхности крепких деревянных столов, а между ними красовалось что-то типа очага или камина с каменной трубой, встроенной во внешнюю стену башни, как обычно и бывало в средневековых замках. Поднимающаяся вдоль внешней стены лестница привела нас на второй жилой ярус, в библиотеку.
|
|
|
Более просторная, чем верхние комнаты, библиотека занимала половину круга и также поддерживалась металлическими конструкциями, надежно закрепленными на внешних стенах башни. В каменную стену был вделан большой камин, в котором уже лежали заготовленные поленья и растопка. Вольфганг опустился перед ним на колено, открыл дымоход и с помощью длинной соломины развел огонь.
Перед камином стоял кожаный диван с кучей подушек и заваленный книгами журнальный столик, по форме напоминающий бумеранг. Весь пол устилали толстые турецкие ковры спокойных оттенков. И хотя в библиотеке не наблюдалось никаких книжных шкафов, книги были повсюду: на массивном письменном столе в стиле «бидермейер», уснащенном также разнообразными письменными принадлежностями, документами и свитками, и на всех остальных столах, стульях и даже на коврах этого зала.
|
|
|
Следующий пролет винтовой лестницы привел нас на третий ярус, где находилась отведенная мне спальня с большой удобной кроватью, гардеробом, диванчиком и смежной с ней ванной комнатой. Две комнаты четвертого яруса явно отличались многофункциональным назначением и могли служить спальней, гостиной или кабинетом. Судя по обилию в одной из них исследовательских материалов, документов, компьютерной техники и прочего оборудования, логично было предположить, что именно здесь и находится так называемый офис Вольфганга. В каждом жилом помещении имелось несколько длинных узких окон, из которых хорошо просматривался большой, поросший травами внутренний двор крепости.
В верхнем ярусе, прямо под куполом, разместились спальные апартаменты Вольфганга, предметом гордости которых, как и в моих комнатах, служила большая ванная комната. Но во всех прочих отношениях они были совершенно особенные. Оторванные почти на пятьдесят футов от земли, они представляли собой замкнутый в кольцо балкон примерно дюжину футов в ширину, примыкавший к внешним стенам так, что в центре оставалось открытое пространство более двадцати футов в диаметре, а по его краю проходила защитная деревянная ограда, отполированная вручную. Сейчас, поздним вечером, благодаря отраженному струящемуся снизу свету встроенных в стенные ниши ламп и более мягкому внутреннему освещению застекленных нижних комнат создавалось такое впечатление, будто мы парим где-то в облаках.
|
|
|
Мы прошлись по этому кольцевому балкону, и мне удалось рассмотреть его во всех подробностях. С одной стороны находилась поднятая платформа кровати, с другой — что-то вроде гостиной с креслами и гардеробом, а между ними красовалась длинная медная труба телескопа, устремленная в небо.
Там, где сводчатые каменные стены начинали выдаваться наружу, их опоясывал ряд стрельчатых бойниц, из которых когда-то осажденные обитатели сбрасывали тяжелые камни на своих врагов. В эти бойницы Вольфганг вставил оконные рамы, створки которых открывались внутрь и могли закрываться ставнями.
Потолок здесь был намного выше, чем в комнатах нижних ярусов. Балкон располагался прямо под массивными балками, перекрещивающими застекленный купол. Как заметил Вольфганг, в дневное время благодаря этой грандиозной стеклянной крыше вся башня хорошо освещалась. Но сейчас великолепное звездное море ночного неба смотрелось как гигантская перевернутая чаша, из которой изливала на нас свое сияние вся усыпанная звездами вселенная. Это было поистине сказочное место.
|
|
|
— Когда я бываю здесь, — сказал Вольфганг, — то иногда, лежа ночью на кровати, пытаюсь представить, что чувствовал Одиссей, заблудившийся и странствовавший так много лет, когда порой его единственными спутниками были тишина необъятных просторов и холодное, неподвижное безразличие звезд.
— Но если бы ты лежал очень тихо, то, вероятно, мог бы услышать пение созвездий — музыку сфер.
— Я предпочитаю человеческие голоса, — сказал Вольфганг.
Он взял меня за руку и провел по балконным комнатам. Подойдя к наружной стене, он открыл одно из окон, впустив струю свежего, холодного воздуха, долетающего из речной долины. Потом он выключил уличные фонари, освещавшие крепостные стены и внутренний двор, и стало возможно увидеть окрестные просторы. Мы стояли рядом и смотрели на мерцающие огоньки, пробегающие по грядам холмов, и на более удаленную двойную змеиную дорогу фонарей, пунктиром очерчивающих Дунай. Серебристые лунные дорожки разбегались по речной глади, отлично подсвечивая поверхность глубоких и темных вод. В этом волшебном месте впервые за последние недели на меня вдруг снизошло какое-то умиротворение.
Вольфганг повернулся и положил руки мне на плечи. На фоне ночного мерцания его глаза преломляли свет, словно полупрозрачные аквамариновые кристаллы. На нас медленно накатывала большая волна; я явственно слышала, как ее рокот перерастает в рев. Наконец Вольфганг сказал:
— Зачастую мне трудно даже смотреть на тебя. Ты поразительно похожа на нее, совершенно потрясающе.
Похожа на нее! Интересно, что бы это могло значить?
— В детстве мой отец как-то раз взял меня посмотреть на нее. — По-прежнему спокойно держа руки на моих плечах, Вольфганг устремил взгляд в речную даль и словно унесся в какую-то далекую страну. — Я помню, как она пела «Das himm-lische Leben»[52] Малера. А потом отец повел меня за кулисы, и я подарил ей маленький цветок, а она взглянула на меня такими глазами… — произнес он странным сдавленным голосом. — Твоими глазами. Когда я впервые увидел тебя в Айдахо, закутанную и похожую на полярного медведя, я видел лишь твои глаза, и они оковали меня.
Святое дерьмо! Ну надо же такому случиться! Неужели мужчина, которым я одержима, любит мою бабушку? Учитывая события прошедшей недели, лучшим способом для собственного исцеления мне представилось незамедлительное катапультирование из этой бойницы, подобное вылету средневекового ядра. Но ситуация осложнялась еще и тем — и тут уж я была совершенно бессильна, — что моя чертовски горячая ирландско-цыганская кровь вновь залила мои щеки предательским румянцем. Я резко отвернулась от Вольфганга, и его руки упали с моих плеч.
— Что случилось? — удивленно спросил он, разворачивая меня обратно, прежде чем я успела овладеть своими чувствами.
Заметив выражение моего лица, он явно смутился.
— Пойми, это не то, что ты думаешь, — серьезно сказал он. — Тогда я был всего лишь маленьким мальчиком. Разве мог я чувствовать тогда то, что чувствую сейчас как взрослый мужчина? — Он пробежался пальцами по волосам и расстроенно добавил: — Ариэль, мне никак не удается выразить тебе свои чувства. Если бы я только мог…
Тут он схватил меня за руки выше локтя, и я задохнулась от обжигающей боли, прострелившей руку. Мое лицо невольно сморщилось.
Вольфганг мгновенно отпустил меня.
— Что с тобой? — встревоженно спросил он.
Я осторожно коснулась заштопанной руки и улыбнулась сквозь пелену слез.
— О господи! — воскликнул он. — Тебе еще не сняли швы?
— Мне должны были снимать их вчера утром, — сообщила я, глубоко вздыхая и стараясь усмирить пульсирующую боль. — Но в назначенное врачом время мы вылетали из Юты.
Если бы ты сказала раньше, то мы нашли бы специалиста в Вене. Но ты же понимаешь, что швы все-таки необходимо снять. Даже если они растворятся, это может грозить заражением или еще того хуже. До отъезда в Россию у нас очень плотное расписание. Хочешь, я сам сниму тебе швы? Прямо сейчас?
— Сам? — ужаснулась я.
— О боже, если бы ты сейчас видела свое лицо! — со смехом сказал Вольфганг. — У меня здесь есть все необходимое: дезинфицирующие средства, мази, пинцеты и ножницы. На самом деле это элементарная процедура. В школьные годы я хорошо попрактиковался в клинике, у мальчишек вечно бывали какие-то шрамы и швы, и мне приходилось не только снимать, но даже накладывать их. Так что поверь, я делал это сотни раз. Но сначала надо принести наши вещи из машины, чтобы позже с ними не возиться. А потом я быстро приготовлю на кухне все, что нужно для этой маленькой процедуры.
Открыв дверь ближайшего шкафа, он вытащил толстый и мягкий банный халат.
— Вот, переоденься пока, чтобы не испачкать одежду, — сказал он. — А потом спускайся и подожди меня в библиотеке. Должно быть, там уже потеплело. К тому же она ближе к кухне, и света там больше всего, — добавил он, начиная спускаться по лестнице.
Уж не знаю, каким я воображала этот вечер, но «Я люблю твою бабушку», сменившееся «Хочешь, я сам сниму тебе швы?», точно не было тем направлением, в каком могли бы развиваться мои мысли.
С другой стороны, это поможет мне забыть о страстях и треволнениях прошлой недели. Более того, процесс снятия швов обеспечит мне временное пространство для осознания того факта, что отношения этого, столь привлекательного для меня человека с моими родственниками, видимо, были более близкими, чем пока со мной.
Я зашла в его ванную комнату, сняла теплое шерстяное платье и изучила в зеркале багровеющий разрез, что поднимался от локтя к плечу, скрепленный поперечинами четырнадцати черных стежков. От недавних слез у меня припухли глаза и покраснел кончик носа. Я чувствовала себя какой-то развалиной.
Взяв деревянную массажную щетку, я несколько раз провела ею по волосам, сполоснула лицо водой, облачилась в пушистый халат и спустилась вниз.
В библиотеке уже бодро потрескивал огонь, распространяя вокруг аромат сосновых шишек. Подойдя к бидермейерскому столу, я пробежала пальцами по высившейся там стопке книг. Одна из них выглядела редкой и старой, ее прекрасно выделанный мягкий кожаный переплет с золотым тиснением почти совпадал по цвету с желтовато-маслянистым оттенком ближайшего дивана. Из этого фолианта торчала закладка. Я вытащила его из стопки и открыла.
Первую страницу украшало название:
Legenda Aurea
Золотая легенда: Жития святых
Толкование Якоба де Вореня
1260 A. D. [53]
Жития сопровождались многочисленными позолоченными иллюстрациями, изображавшими мужчин и женщин в сценах ужасных пыток или мучительных страданий. Я открыла заложенные страницы: святым под номером 146 был святой Джером. С удивлением я узнала, что по-латински его имя произносится Иероним, как у того человека, которого я до сегодняшнего дня считала отцом моего отца.
Помимо его известности как исследователя священных писаний и создателя Вульгаты — канонического перевода Святого Писания, признанного Римско-католической церковью пятнадцать столетий назад, во времена царствования императора Феодосия, святой Иероним, подобно своему легендарному римскому предшественнику Андроклу, исцелил лапу раненого льва. Это вызвало у меня смутные воспоминания о чем-то сказанном сегодня Дакианом. Хотя пока я не могла уловить четкую связь.
Но тут появился Вольфганг с подносом, нагруженным медикаментами, склянкой с отмокающими в спирту хирургическими инструментами, бутылкой коньяка и коньячной рюмкой. Он уже закатал рукава рубашки, избавился от галстука и рас-
стегнул воротник. Через руку у него было перекинуто несколько чистых полотенец. Он поставил поднос на низкий столик перед диваном, где я успела расположиться. Пришлось отложить книгу. Заметив ее, Вольфганг с улыбкой сказал:
— А-а, немножко легкого средневекового чтива в качестве подготовки к собственным мучениям?
Он подтащил поближе к дивану торшер, расстелил на диванных подушках полотенца и сам устроился рядом со мной. Потом сделал неуловимое движение, после чего мой кушак развязался и халат, под которым было лишь необременительное нижнее белье, распахнулся. Бросив взгляд на мое лицо, Вольфганг сухо усмехнулся.
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я проводил операцию с закрытыми глазами? — спросил он с шутливой вежливостью, извлекая мою руку из рукава и вновь благоразумно прикрывая меня халатом. — Так, для начала профессор Хаузер произведет осмотр.
Он поднес мою руку к свету и тщательно осмотрел рану. Он сидел так близко, что до меня доносился исходящий от него аромат хвойно-цитрусового одеколона. Но тут я обратила внимание на выражение его лица.
— К сожалению, должен сказать, что выглядит это ужасно, — сказал он. — Твоя рука зажила слишком быстро, рана практически срослась. Необходимо срочно удалить все швы. Но к несчастью, это займет немного больше времени, чем я ожидал, и будет несколько болезненнее, чем я думал. Нужно удалять швы очень осторожно, чтобы рана вновь не открылась. Выпей коньячку. Если боль будет слишком сильной, сожми зубами полотенце.
— А может, все-таки не стоит делать этого сегодня? — с надеждой спросила я.
Вольфганг непреклонно покачал головой. Он мягко положил мою руку и, налив из графина изрядную порцию коньяку, протянул мне рюмку.
— Послушай, я принес достаточно полотенец, чтобы покрыть тебя, но тебе придется повернуться на бок и предоставить мне удобное поле действий. Для начала выпей немного, это поможет.
Меня слегка мутило от страха, но я проглотила коньяк. Потом улеглась на полотенца, расстеленные на диване, мягкостью не уступавшем убаюкивающим материнским объятиям, и позволила Вольфгангу укрыть меня остальными полотенцами. Он осторожно развернул к себе мою руку. Я зажмурилась; огонь в камине так распалился, что жар согревал даже мои веки. Нужно было постараться успокоиться.
Сначала, пока антисептик лился мне на кожу, боль казалась незначительной, но ее значительность быстро возросла. После первого легкого щипка пинцетом мне почему-то подумалось о том, что чувствует рыба, заглотнувшая острый крючок. Вероятно, она испытывает не сильную боль или даже страх, а смутное ощущение того, что может произойти нечто ужасно странное.
Первый дергающий рывок лишь царапнул меня, как гвоздь по стеклу. Но поверхностная боль, постепенно нарастая, пробиралась вглубь. Я постаралась не дрожать, чтобы не осложнять и без того сложную процедуру, однако вскоре тупая пульсирующая боль стала почти невыносимой. Лежа с закрытыми глазами, я чувствовала, как под веками скапливаются жгучие слезы. Для укрепления мужества я делала глубокий вдох перед каждым новым укусом пинцета.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем эти укусы прекратились. Я открыла глаза, и сдерживаемые до той поры слезы заструились по моим щекам на полотенца, покрывающие диван. Зубы мои все еще были стиснуты от боли, а живот вообще свело. Я понимала, что если открою рот, то просто разрыдаюсь. Вновь глубоко вдохнув, я медленно выдохнула.
— Первый стежок оказался очень трудным, но мне удалось чисто удалить его, — сказал Вольфганг.
— Только первый! — запротестовала я, пытаясь приподняться на здоровой руке. — Может, нам лучше сразу отрубить мне руку, чтобы больше не мучиться?
— Дорогая, мне совсем не хочется мучить тебя, — заверил он меня. — Но надо пройти через это испытание. И тогда все будет хорошо.
Вольфганг поднес бренди к моим губам. Сделав большой глоток, я слегка задохнулась. Он вытер пальцем мои слезы и молча проследил, как я выпила еще немного, а потом забрал у меня рюмку.
— Ты знаешь, как наша мама обычно успокаивала в детстве нас с Беттиной, смазывая йодом наши ссадины? Она говорила: «Подуем, поцелуем, и быстро все пройдет».
Склонившись, Вольфганг коснулся губами первого издерганного пинцетом места. Закрыв глаза, я почувствовала, как приятное тепло расходится по руке.
— Сработало? — тихо спросил он. Я молча кивнула, и он добавил:
— Тогда каждый стежок получит по поцелую. А теперь давай закончим испытание.
Я опять опустилась на диван, готовясь к новым мучениям. Удаление каждого стежка неизменно сопровождалось мучительной болью, пинцет осторожно вытаскивал нить из кожи, а потом резкий лязг ножниц сообщал мне о выдергивании очередного стежка. После удаления каждой скрепки Вольфганг склонялся и целовал уязвленное место. Я пыталась считать поцелуи, но минут через пять или десять уже готова была поклясться, что из меня извлекли три десятка или даже три сотни стежков вместо оставшихся тринадцати. И все-таки его поцелуи каким-то таинственным образом облегчали мои мучения.
Завершив пытку, Вольфганг слегка помассировал мою руку, и восстановившийся кровоток приглушил боль. Потом он продезинфицировал рану какой-то жидкостью с приятным запахом. После этого я наконец поднялась и села рядом с ним. Он помог мне продеть руку обратно в рукав и завязал кушак халата.
— Уверен, что ты пережила массу чертовски неприятных ощущений. Последнюю неделю ты не раз доказывала свою смелость, дорогая, но только что выдержала совершенно особенное испытание, — похвалил он меня, приобнимая за здоровое плечо. — Сейчас всего лишь начало восьмого, так что при желании ты вполне успеешь принять ванну или отдохнуть до того, как мы соберемся на ужин. Ну, как ты себя ощущаешь?
— Нормально, только устала.
Я действительно была бы не прочь принять ванну, если бы для этого не надо было совершать никаких телодвижений.
Вольфганг смотрел на меня с озабоченностью, но в его взгляде было еще какое-то непонятное выражение. Я и вправду слегка опьянела от коньяка, усиленного дозой природных эндорфинов, высвободившихся за полчаса ноющей и жгучей боли.
Вновь откинувшись на подушки, я попыталась прийти в себя. Вольфганг задумчиво вертел в пальцах прядь моих волос. После продолжительного молчания он заговорил с таким видом, словно только что убедил в чем-то сам себя.
— Ариэль, я понимаю, что, вероятно, сейчас неподходящее время, но я не знаю, когда наконец наступит то самое, подходящее. Если не сейчас, то, возможно, уже никогда… — Он умолк и закрыл глаза. — О боже, не представляю, как мне действовать. Пожалуй, стоит глотнуть коньяка.
Он перегнулся через меня, взял мою рюмку с оставшейся приличной порцией горячительного и одним глотком допил его. Поставив рюмку обратно на стол, он повернулся и взглянул на меня бездонными бирюзовыми глазами.
— Когда я впервые увидел тебя при входе в научно-техническое крыло вашего ядерного центра… ты услышала, что я сказал, проходя мимо тебя?
— Боюсь, что не совсем, — сказала я.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!