Страница четвертая — ЧЕРНАЯ, цвета безысходности и зла 13 страница
В отличие от Генриха IV другой французский король, Луи Филипп, совершенно точно знал дату намеченного покушения на него. Им было получено несколько анонимных писем, которые называли этот день — 28 июля. А в отеле «Савой» под той же датой оказалось записано его имя с мрачной пометкой — «почил с миром». Луи Филипп был достаточно искушен в политике и наслышан о политических убийствах, чтобы понимать, насколько это серьезно.
Накануне рокового дня, откладывая решение некоторых государственных вопросов на 29‑е, он заметил:
— Я займусь этим тогда. Если, конечно, не буду убит завтра.
Было ли это проявлением храбрости или веры в судьбу, но он не стал ни прятаться, ни скрываться от тех, кто собирался убить его. Возможно, впрочем, он понимал бесполезность этого.
В день, назначенный для его убийства, в половине одиннадцатого утра, окруженный своими маршалами и высшими сановниками, Луи Филипп с небывалой пышностью выехал из ворот своего дворца навстречу судьбе. Он следовал верхом, открыто, во главе торжественной кавалькады, которая каждую секунду могла превратиться в траурное шествие. Почти все сопровождавшие короля знали об ожидаемом покушении. Страшное напряжение нарастало, пока не разрядилось оглушительным грохотом.
Судьба или случай спасли короля. Он остался жив, возвышаясь среди поверженных и окровавленных тел. Подняв голову, король смотрел на окутанное дымом окно, откуда секунду назад глянула на него смерть. Она имела облик 25 винтовочных стволов, соединенных вместе и нацеленных прямо на него.
|
|
|
Если рассмотреть историю политических заговоров и попыток убийства государственных деятелей, можно заметить одно странное обстоятельство. Это какое‑то глухое сопротивление, необъяснимое сцепление случайностей, словно оберегающих жизнь людей, облеченных высшей властью. Можно подумать, история не желала расставаться с ними раньше ей одной известного срока.
Это и уже упоминавшийся Луи Филипп — единственный оставшийся невредимым среди четырех десятков раненых и убитых, поверженных вокруг него.
Это и Наполеон Бонапарт. Для его убийства была изобретена адская машина — кошмар, преследовавший всех последующих правителей. Если бы она не взорвалась в руках своего создателя, парижского рабочего Шевалье, и первый консул Наполеон Бонапарт был бы убит, история никогда не знала бы императора, носившего это имя.
И еще один взрыв, который должен был унести жизнь будущего императора. 24 декабря 1800 года повозка, набитая порохом, гранатами и бомбами, поджидала карету первого консула на углу улицы Ришелье по пути его следования из дворца в Оперу. Время взрыва было рассчитано до секунды. И снова случай простер свою охраняющую руку. Нужно же было случиться, чтобы именно в тот день кучер Наполеона выпил за обедом несколько больше обычного, хлыст его чаще взлетал над спинами рысаков и карета проскочила перекресток чуть быстрее, чем всегда. Правда, взрыв, последовавший через мгновение, едва не перевернул ее. Шестьдесят прохожих было убито и ранено, окрестные дома и лавки сильно разрушены. Но сам Наполеон снова остался цел и невредим.
|
|
|
Так же невредим остался он, когда однажды во время военного смотра к нему приблизился студент, вооруженный кинжалом, с твердым намерением убить императора. Или еще раньше, когда в театре четверо убийц, вооруженных кинжалами, пробрались почти к самой ложе, где в то время находился он.
Сын императора, Наполеон II, тоже пережил попытки убить его, и столь же тщетные. Когда он въезжал во двор Оперы, в него были брошены одна за другой две бомбы. Сто шестьдесят человек оказались раненными или убитыми на месте. Сам же он отделался пробитой шляпой.
В обстановке беспрерывных покушений жил и российский император Александр II, и точно так же не раз смерть, казалось, обходила его.
Первый выстрел прозвучал в апреле 1866 года, в четвертом часу пополудни, когда, выйдя из Летнего сада, царь садился в коляску. Стрелял двадцатишестилетний Дмитрий Каракозов. И снова между стрелявшими и тем, в кого стреляли, встал случай. На этот раз он принял облик мещанина Комиссарова. В последнюю секунду тот толкнул стрелявшего под локоть, и пуля, предназначенная царю, пролетела мимо.
|
|
|
«Гулял с Марусей и Колей в Летнем саду… — записал Александр II в тот день в своем дневнике, — выстрелили из пистолета, мимо… Убийцу схватили… Общее участие. Я домой — в Казанский собор. Ура — вся гвардия в белом зале — имя Осип Комиссаров».
Второй выстрел раздался в Париже, в Булонском лесу, когда Александр проезжал через него вместе с французским императором. Хотя пуля снова прошла мимо, царь был так удручен происшедшим, что собирался прервать свой визит и немедленно вернуться в Россию. С большим трудом его удалось отговорить от столь поспешного бегства. Характерно, что на этот раз уже не было ни официальных восторгов, ни «ура» по поводу чудесного спасения. Восторги отступили на второй план. На первом плане во весь рост вставал страх.
В своем непрочном и мучительном существовании русский царь не был одинок. Выстрелы цареубийц беспрестанно раздавались в разных столицах Европы. Рабочий Гедель, а следом за ним доктор Нобилинг стреляли в германского императора. Газеты писали об испанском рабочем Оливе Монкаси, совершившем покушение на Альфонса XII, о поваре Пассанате, который бросился с ножом на итальянского короля. «Тяжелое время переживают государи всех стран, — писал современник, — с властью трудно расстаться, с неограниченной еще труднее».
|
|
|
Как‑то апрельским утром, совершая обычную прогулку по площади у гвардейского штаба, Александр почему‑то обратил внимание на господина высокого роста в чиновничьей фуражке. Он шел навстречу царю уверенно и спокойно, но царь почувствовал вдруг, что эти спокойствие и уверенность — ложны. Чутьем зверя, за которым охотятся, он ощутил опасность. Хотел позвать на помощь, но на какую‑то долю секунды это показалось стыдно. Да и поздно было. Продолжая идти на него, человек каким‑то механическим жестом вскинул руку. Раздался выстрел. И тогда император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая, сделал то, что сделал бы на его месте всякий безоружный человек, — повернулся и побежал по панели, чувствуя, как сзади, казалось, прямо в спину, грохочут выстрелы. Запутавшись в шинели, он упал. Внезапно стало тихо. Когда император решился оглянуться назад, высокий человек в фуражке тоже лежал на панели, а вокруг него быстро собиралась толпа.
Не оглядываясь больше, царь быстрыми шагами пошел прочь. Подскочил пристав охраны, держа под козырек, что‑то истово стал докладывать, мелко семеня на ходу. Какие‑то военные, появившиеся неведомо откуда, тоже рапортовали о чем‑то и ждали каких‑то распоряжений. Все эти восклицания, суета, видимость какой‑то деятельности там, где явно было бессилие самого царя и бессилие охраны, глухо раздражали его.
Через несколько дней в кабинет царя были доставлены показания того, кто хотел его убить. Им оказался Александр Соловьев, бывший студент, тридцати трех лет. Тогда сцена, пережитая царем, предстала перед ним еще раз. Теперь так, как она виделась глазами другого:
«Я не прошел еще ворот штаба, как, увидя государя в близком от меня расстоянии, схватил револьвер, впрочем, хотел было отказаться от исполнения моего намерения в тот день, но государь заметил движение моей руки, я понял это и, выхватив револьвер, выстрелил в его величество, находясь от него в 5—6 шагах; потом, преследуя его, я выстрелил в государя все заряды, почти не целясь. Народ погнался за мной, и, когда меня задержали, я раскусил орех с ядом, который положил себе в рот, идя на— 1 встречу государю».
По словам П. А. Кропоткина, Александр II, несмотря на то что лично 1 не был трусом, «постоянно жил в страхе опасностей». Беспрерывно пребывая в ожидании покушения, царь выстрелил как‑то даже в своего адъютанта. Только потому, что тот сделал резкое движение и Александру показалось, что он хочет его убить. Настоятельно убеждая императора не покидать пределов своей резиденции, министр внутренних дел Лорис‑Меликов писал ему: «Ищут террористов, они где‑то близко, их скоро найдут… А пока государь не должен выезжать никуда».
Неограниченный и полновластный правитель обширнейшей империи 1 оказался в положении человека, вынужденного скрываться и прятаться, I быть пленником в собственном дворце.
Не каждый мог выдержать подобное напряжение. У Александра II состояние, в котором он пребывал, время от времени разрешалось бурным потоком слез.
Охота на него не прекращалась. Едва успели стихнуть выстрелы на I площади, как раздался взрыв на железной дороге. Царский поезд всего на несколько минут опередил это новое покушение. Следующий взрыв 1 раздался уже в самом дворце. В половине седьмого вечера, когда царь, чуть задержавшись, направлялся в столовую, каменные своды содрогнулись, свет погас, грохот и едкий дым заполнили коридоры дворца. Поднялась паника, по дворцовым переходам и лестницам метались обезумевшие от страха придворные дамы и свитские генералы. Как потом выяснилось, под караульным помещением, над которым находилась столовая царя, было взорвано несколько пудов динамита. И снова Александр остался невредим.
Казалось, царь был заговорен. Даже в роковой для него день 1 марта 1881 года, когда в карету его была брошена бомба и несколько человек, изуродованных взрывом, корчились на земле, а рядом валялся дымившийся остов кареты, царь опять, в который раз, остался без единой царапины. Но на этот раз, вместо того чтобы быстро удалиться от опасного места, Александр, движимый каким‑то неодолимым чувством, пожелал увидеть того, кто поднял на него руку. Это был молодой человек в осеннем пальто и шапке из выдры. Он смотрел на царя исподлобья и, казалось, не был ни растерян, ни обескуражен своей неудачей. Наоборот, он словно ждал чего‑то и знал что‑то, чего пока не могли знать другие. И только когда, отвечая на чей‑то вопрос, царь сказал, что он, мол, слава богу, остался цел, стоявшие рядом расслышали, что цареубийца заметил хмуро:
— Не рано ли бога благодарить?
Смысл этих слов стал ясен через несколько секунд, когда раздался второй взрыв. Отброшенный взрывной волной к решетке канала, царь умирал в луже крови; в нескольких шагах от него, тоже окровавленный, лежал тот, кто наконец все‑таки убил его.
Это был финал многолетней охоты и неотступных усилий, которые одно за другим кончались ничем. Причем многочисленные неудачи покушавшихся объяснялись не мерами, которые предпринимала охранная служба, а все теми же необъяснимыми сцеплениями случайных обстоятельств, всякий раз сводившими усилия покушавшихся на нет.
Биографии многих политических руководителей более близкого нам времени могли бы служить иллюстрацией все той же странной закономерности. Президент де Голль пережил, например, попытки убить его столь же многочисленные, сколь и тщетные. Направляясь в свое загородное имение под Парижем, генерал не мог знать, что всякий раз он проезжает место, отмеченное на карте террористов как место его убийства. Нити заговора вели в Люксембургский дворец, где помещается Сенат. Здесь, в одном из кабинетов дворца, прозвучал вопрос, ответить на который можно было только «да» или «нет»:
— Вы готовы к тому, чтобы убить де Голля? В ответ прозвучало «да».
Груда песка на обочине шоссе представлялась террористам идеальным местом, где можно было заложить бомбу. Когда по парижским улицам проехал пикап, в кузове которого лежал баллон из‑под пропана, мог ли кто подумать, что под его стальной оболочкой спрятано 45 килограммов взрывчатки? По расчетам, на месте взрыва должна была остаться воронка диаметром около 100 метров.
Глухой ночью бомба была заложена, а провод от нее протянут к электрической батарее, тщательно запрятанной в кустах. По сторонам шоссе были замаскированы машины, которые должны были увезти покушавшихся сразу, как только произойдет убийство.
Все было готово к тому, чтобы, нажав кнопку контакта, вместе с зарядом взорвать политическую картину, сложившуюся в стране.
Террористы учли и предусмотрели все, кроме одного — что один из них доверительно намекнет о готовящемся покушении своему приятелю, бывшему армейскому контрразведчику.
Настал день, намеченный для убийства. Заговорщики, расположившиеся на обочине шоссе, увидели огни приближающихся машин. За черным «ситроеном» президента, как всегда, шли две такие же машины, следом, с промежутком в 25 секунд, еще два автомобиля, один из которых был оборудован радиотелефоном. А над кортежем, тоже как обычно, огоньки полицейского вертолета.
Когда машина генерала поравнялась с местом, где была заложена бомба, раздался взрыв. Оранжевое пламя взметнулось над верхушками деревьев.
В то же мгновение шофер президента изо всех сил надавил на педаль газа. Машина рванулась вперед. Через секунду он оглянулся — президент и мадам де Голль, находившиеся на заднем сиденье, были невредимы.
Что же произошло? Вовремя предупрежденная служба безопасности! успела обезвредить бомбу. Но противная сторона тоже проявила неожиданную инициативу — в последний момент один из убийц решил добавить к бомбе канистру с напалмом. Она‑то и взорвалась, когда машина президента была почти рядом.
Несколько месяцев спустя уже другая группа убийц начинает охоту за( машиной президента на улицах Парижа. Маршруты его передвижения по столице изучаются с хронометром в руках. Теперь план заключается в том, чтобы, сблизившись с машиной генерала, изрешетить ее автоматными и пулеметными очередями. В какой‑то момент, казалось, это должно было произойти. Машина президента рядом. Убийца уже видит седой затылок де Голля и белую шляпку его жены. Он вскидывает автомат. Но в эту секунду генерал вдруг поворачивается и внимательно смотрит ему в лицо. Всего на какое‑то мгновение убийца замешкался, но этого мгновения оказалось достаточно — другие машины заслонили президентский «ситроен», и он потерялся в этом потоке.
Неоднократно покушавшиеся были буквально на волосок от того, чтобы исполнить свой замысел, но всякий раз какой‑то пустяк, случайность мешали им. Однажды, правда, им удалось наконец беспорядочно обстрелять машину президента, неожиданно оказавшуюся рядом, но и тут удача словно подловила их для того только, чтобы навести наконец полицию на след покушавшихся. Но они еще не подозревали об этом и продолжали свою охоту. Не надеясь больше на пулеметы, они решили использовать против «неубиваемого» президента ракетную установку…
Спустя какое‑то время подготовкой убийства президента начинает заниматься новая группа. Теперь снайперы. Они собирались застрелить генерала, когда он будет подниматься по ступеням в Елисейский дворец.
Но основные надежды покушавшиеся по‑прежнему возлагали на бомбу. Взрывчатка закладывается в гранитный вазон. На следующий день президент де Голль должен будет пройти мимо этого места. Один из присутствующих щелкнет фотоаппаратом — и через 10 секунд последует взрыв…
И снова какая‑то мелочь, пустяк не дают покушению произойти. Всего за четыре года президент Франции пережил пятнадцать прямых попыток убить его.
В тщетности этих попыток можно увидеть нечто вроде заданности исторического сценария, словно не терпящего вмешательства, нарушающего ход драмы. Но напрасно было бы искать в этом какие‑то начала добра и зла. Такой отсчет, присущий лишь человеку, чужд природе, чужд стихиям и времени. Не может быть поэтому ни нравственной оправданности, ни неоправданности того, что все то же необъяснимое сцепление обстоятельств столько раз отводило в сторону удар, который должен был бы уничтожить Гитлера. Известно около дюжины попыток убить его, но всякий раз смерть проходила рядом. Бомба, заложенная в зале, где он находился, взорвалась через 20 минут после того, как Гитлер неожиданно для всех вышел. В другом случае фюрер летел на самолете вместе с бомбой, часовой механизм которой отсчитал последние секунды, когда самолет находился высоко в воздухе. Но случайно не сработал детонатор.
Гитлер должен был бы быть убит в июле 1944 года в результате «заговора генералов». И это произошло бы, если бы одному из присутствовавших не пришло в голову переставить подальше стоявший рядом с Гитлером портфель, в котором находилась бомба. Несколько человек было убито. Другие ранены. Но сам он снова не пострадал.
Впрочем, многочисленные неудачи покушавшихся не несли тем, на кого они замышляли, ни успокоения, ни чувства безопасности. Более того, неудачи порождали новые попытки, и, казалось, этому не будет конца. Диктаторы, президенты, наследственные владыки — в этом плане участь их не составляла особых различий.
Тень покушений столь неотступно следовала за каждым шагом российских императоров, что, даже когда случались происшествия, не имевшие отношения к ним, они воспринимались как попытки очередного цареубийства. Когда в январе 1905 года во время торжественного салюта одно из орудий сделало боевой выстрел, от которого пострадало ближайшее окружение Николая II, все были уверены — это очередное покушение. Правда, потом выяснилось, что злого умысла в этом не было. Но страх не стал от этого меньше. Как‑то, когда царю случилось плавать на своей яхте, Столыпин стал категорически настаивать, чтобы он какое‑то время не возвращался в Петергоф, так как ожидалось покушение. Из этих же опасений царь целых шесть лет не смел переступить порога театра.
Императоры всходили на престол. Они старели, они умирали. Но над теми, кто покушался на них, — над всеми этими студентами, социалистами, метателями бомб — бессильны были, казалось, и возраст, и время. Юноши, поднимавшиеся на эшафот при Александре II, были тех же лет, что и те, которые потом готовили покушения на его сына. А когда десятилетия спустя другие молодые люди на тайных сходках договаривались об убийстве Николая II, казалось, это были их же одногодки и братья. В неуничтожимости этих молодых людей, беспрерывно умышлявших Цареубийство, было что‑то, что делало борьбу против них безнадежной.
Страх перестал быть качеством благоприобретенным, это чувство стало врожденным, передававшимся по наследству вместе с властью. Николай I признавался в своих записках, что господствующим чувством, которое он испытывал в детстве, было чувство страха. Он не знал еще, чего именно следует бояться, поэтому боялся всего. Боялся наказания, боялся фейерверков, смертельно боялся пушечной пальбы. Как‑то, услышав ружейный салют, он так испугался, что спрятался, и придворные долго не могли найти его. Позднее, будучи уже в годах, он так же панически боялся пожара. Едва увидев огонь или ощутив запах дыма, он бледнел и чувствовал сердцебиение. От кого из своих самодержавных предков унаследовал он это всеобъемлющее чувство страха? От своего отца, деда? Страх этот — чувство неведомой подстерегающей опасности — был знаком и Александру I, которому случалось отменять военные смотры из опасения получить на плацу выстрел в спину. И императрице Екатерине II, которой пришлось сослать в Сибирь унтер‑офицера Оловянишникова вместе с двенадцатью гренадерами за то, что они «умышляли на ее жизнь». А еще раньше тот же страх не раз до краев наполнял сердце Петра I. Никакие годы не могли заставить его забыть те несколько минут, которые провел он, десятилетний мальчик, стоя на крыльце перед толпой разъяренных стрельцов. Это он, будущий герой Полтавы, победитель шведов, едва заслышав, что стрельцы умышляют на его жизнь, ночью, в чем был, верхом на коне спасается в ближний лес и прячется там, пока верные люди не находят его. «Злодеи наши Фетка Шакловитой с товарищами умышляли с иными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровьем, и в том по розыску и с пытки винились», — писал Петр в одном из писем.
А о скольких попытках умертвить его нам неизвестно, о скольких покушениях знали лишь ближайшие люди из окружения Петра! «Если бы когда‑нибудь случилось философу разбирать архив тайных дел его, — писал один из приближенных Петра I, — он вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 99; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!