Глава 8 Судьба Наташи Кабаевой
"…се, раба Господня; да будет мне по слову Твоему"
Лук.1:38.
Могучим грозным шквалом волна арестов 1937 года обрушилась на Ташкентскую, едва сформировавшуюся, общину христиан и увлекла в пучину страданий вначале отцов, а вслед за ними и сыновей. Стойкость, верность и нелицемерная христианская любовь юных друзей была подвержена самому суровому испытанию. И, слава Богу, многие из них оказались в этих скорбях верными, преданными Богу, прежде всего, а также чуткими, сострадательными и братолюбивыми друг ко другу.
Ковтун отец и сын, Комаров Женя, Тихий Миша с отцом, Лысенко отец и сын Юрий, оба брата Недостаевы: Давид и Яша — все оказались на далекой чужбине и, оторванные от родных и любимых друзей, утешались только редкими письмами. Разлука, до нестерпимой боли, раздирала души друзей, и оставшиеся на воле проявляли подлинное мужество, отвагу и бесстрашие, чтобы, оказывая сочувствие, утешать дорогих узников, с христианским постоянством, письмами и посылками.
В числе таковых оказалась и шестнадцатилетняя девушка Наташа Кабаева. Горячистой Божьей любовью, она через письма и открытки зажигала сердца страдальцев непоколебимым упованием на Господа. Господь же, со Своей стороны, наделял ее в этом служении ревностью, неутомимой энергией и здоровьем. Близкими сотрудниками ее были: Лида — жена Комарова, а также, любезные и достопочтенные, папа с мамой — Гавриил Федорович и Екатерина Тимофеевна.
|
|
|
До глубокой ночи, при тусклом освещении, при вдохновении старенькой мамы, Наташа часто просиживала за письмами. Из всех переписок, наиболее регулярной установилась у нее связь с Недостаевым Яшей. Еще на воле, до заключения, Яша наблюдал, как в ее, еще почти детском, сердечке формировалась и созревала чистая, бескорыстная любовь к Богу и к своим друзьям. Первой она бежала навстречу людскому горю и последней оставляла душу после того, как ей было оказано должное участие.
Теперь же, когда самые дорогие и любимые друзья оказались в страданиях, ее любовь мужала и крепла, как говорят, не по дням, а по часам.
Одного она не могла заметить, где и на каком году разлуки (через переписку с Яшей) у них открылась личная любовь. Он признался, что полюбил ее еще с первой встречи, но не открывал это из-за молодости Наташи. Теперь же объявил ей о своей любви и желании соединить в будущем их жизни воедино, и вместе служить Богу; просил терпеливо ожидать его возвращения. Наташа скромно согласилась, встретив в этом желанную взаимность.
Доверившись Господу, в дальнейшем, считая себя связанными обещаниями, они взаимно утешали и ободряли друг друга.
Однажды Яша сообщил, что им разрешены свидания с родными. Наташа известила об этом родителей и, со своей стороны, изъявила готовность и искреннее желание посетить своего брата и друга, чтобы послужить ему любовью, если бы даже пришлось перенести из-за этого лишения.
|
|
|
Старички долго думали об этом, но, наконец, Екатерина Тимофеевна сказала дочери:
— Наташа, послушай, что я тебе скажу. Прежде всего, тебе просто неприлично, как девушке, это делать, а потом, вот что еще, милая моя: если уж упование на Господа его не ободряет, то ты не вольешь ему бодрости и силы собой. Придет время, может, тебе придется ехать и еще дальше, но женой, спутницей, тогда — это будет великой честью для тебя. А сейчас, при известных обстоятельствах, может оказаться бесчестием. Пусть терпит; а мы, усиленной молитвой, поможем ему больше, чем жертвой.
Наташа в смирении приняла все это от родителей, выслушав их, и стала ожидать, хотя ожидание длилось уже седьмой год.
* * *
В доме Комаровых происходили необычайные волнения. Однажды вечером, прямо с работы, забежала к Кабаевым, с письмом от Жени, Лида и прочитала из него, что он сейчас работает по своей специальности, окружен замечательными людьми, обстановка, по сравнению с ужасным Бутыгичагом, неузнаваемо изменилась, и начальство выслало в Москву ходатайство с Колымы, о разрешении ее выезда туда. Теперь Женя сообщает ей, на ее усмотрение. В выезде Жени сюда, к семье, ему категорически отказано. Он пишет, чтобы она выслала свое решение, так как, в случае ее приезда, Женя мог бы заранее хлопотать там о комнате.
|
|
|
— Вот, я пришла к вам за советом, что мне делать? — закончила она.
— Ой, Лида, ты вопрос задаешь какой! Его решать придется только тебе, — ответила ей Екатерина Тимофеевна. — Скажу я тебе только, что женой, рано или поздно, оказывается почти каждая девушка, а другом является не каждая жена. Любой сестре-христианке до замужества один шаг, а чтобы стать верным другом, нужна жизнь кипучая, жизнь в смерти, которая подошла к тебе теперь вплотную, а у Жени она — на дне могилы. Конечно, нам всем очень тяжело, смерть "черным вороном" вьется над каждым из нас, мы все находимся сейчас, как бы на кладбище, но не все — в самой могиле, как наши дорогие друзья.
Чтобы смерть победить, Христос сошел в могилу и победил ее бессмертием. Чтобы победить ее, нам всем нужно быть облеченными в бессмертие, т. е. быть облеченными Христом.
Вот, до могилы ты была хорошей спутницей или женой, а чтобы стать другом, нужно спуститься к нему, в его могилу, а там — вместе жить и умереть. И это не порыв, моя дорогая, не романтический подвиг, это, именно, и есть жизнь — жизнь в смерти. Поэтому, Лида, решайся сама и, правильнее сказать, не на свидание с мужем, а, если нужно, и умереть там. Судя по его письмам, там так же, как и на фронте — царство смерти. Там, сама себя узнаешь, кто ты ему: просто жена или жена-спутница, сестра и друг. А теперь, вот уж, слово за тобой.
|
|
|
— Поеду, Екатерина Тимофеевна, а там посмотрим на месте, — ответила Лида.
— Нет, голубушка, смотри здесь, а не там. А если хочешь, то скажу: смотреть надо было, когда ты решалась на бракосочетание, тогда надо было решаться на жизнь и смерть сразу, потому что христианский брак — это сочетание обоих супругов в жизни и смерти, на все ваши земные дни. В брачный день — начало вашего сочетания, а конец его — в вечности. Там, твое имя будет уже не жена, а сонаследница благодатной жизни, и место твое не рядом, под руку с мужем, как здесь на земле, а в его венце жизни, если только сама, вместо всего этого, не окажешься его терновым венцом здесь, на земле.
— Мама, — вмешалась Наташа в разговор, — а почему ты мне не высказала всего этого, когда я готова была ехать к Яше на тот же край света?
— Наташа, прежде всего, вдохновение приходит от Бога, а кроме того, ты — это не Лида Комарова, и Яша — не Женя.
Долгое время Лиды не было видно в кругу друзей, она была в это время занята предварительными сборами в дальний свой путь.
* * *
Зима 1944 года началась слякотью, то и дело моросил мелкий дождичек, переходящий, как обычно, в мокрый липкий снег. Кутаясь в поношенное коротенькое пальтишко, осторожно обходя лужи, Наташа торопилась с завода домой. Тревожные мысли, в неприятном сочетании с мозглой сырой погодой, леденили душу и легким ознобом, то и дело, пробегали по спине. Уже более двух месяцев от Яши не было никаких вестей. Однако, под влиянием маминой прошедшей беседы с Лидой, сердце Наташи наполнилось до краев решимостью на самые отчаянные подвиги, в деле оказания помощи страдальцам. Она даже и не замечала, что, окрыленная этой мыслью, обгоняла уже не одного прохожего. Но сомнения о Яшиной судьбе не оставляли юную борющуюся душу и, подползая холодной змеей, пугали еще чем-то неизведанным, страшным.
Вот уже много дней, возвращаясь с работы, она находила пустой свою заветную полочку на этажерке. И теперь, когда приближалась к дому, мрачное предчувствие, острой болью, царапнуло душу: "Неужели и сегодня нет?" Шаги замедлились. С печальной улыбкой, она заметила, что уже не обгоняет прохожих, но плетется, погруженная в свои догадки, сзади какой-то старушки… Вот и заветная калитка…
— Мама, есть чего мне? — нетерпеливо спросила она, входя в комнату.
— Там положила, — указав рукой, ответила мать дочери и вышла во двор.
Знакомая подпись на конверте утешила Наташу. Она порывисто вскрыв конверт, быстро пробежала глазами по строчкам короткого письма, но через минуту руки безвольно опустились на колени, губы задрожали, и из глаз покатились крупные слезы.
— Ната! Что случилось? — заходя, с тревогой спросила ее Екатерина Тимофеевна.
Наташа, закрыв лицо руками, упала на подушку. Беззвучно и частыми порывами рыдала она, страдая от еще неизведанного ею, чувства измены. На столе лежало развернутое Яшино письмо, в котором Екатерина Тимофеевна прочитала:
"Наташа, прости, прости меня за долгое молчание и еще более, прости за мое печальное признание. Я сильно заболел. За мною в болезни ухаживала одна девушка, в результате чего, я ей многим оказался обязанным, и у меня невольно возникло в душе колебание: по освобождении из заключения, кто должен оказаться моей женой — ты или другая?
Недостаев Яша".
Яд измены, вначале как бы парализовал на мгновение волю и ум Наташи, но вслед за тем, все существо собралось в решительном порыве:
— Ах, вот как!
Она сразу села и ответила:
"Яша, признание твое получила, приняла как от Бога, фото твои высылаю, письма уничтожаю. Прости меня и ты. Наташа".
Вскоре она получила от него еще короткое письмецо:
"Наташа, прости меня еще раз. Я постараюсь восстановиться перед тобой и перед Богом, но того, что случилось у меня, поправить уже невозможно…"
Это письмо Наташа оставила без ответа. От измены она страдала мучительно и долго, раздираемая внутренним возмущением: "Ведь все, самое ценное, в моей жизни я отдала на общий алтарь борьбы за истину: цветущую юность, драгоценное время, начаток сил, дни и ночи и, наконец, привязанность и семь лет ожидания?! Я плакала с ним, сострадая его печалям, радовалась его малейшим успехам и благополучию, кажется, что уже жила с ним одной жизнью, а теперь… Я получаю, за все это, самое бесчестное, безжалостное отвержение в то время, когда я готова на любой жертвенный подвиг. Мне легче было бы получить злой удар в спину или унизительную пощечину, нежели такой обман за мое многолетнее ожидание и самую чистую, бескомпромиссную любовь".
— Что может быть еще позорнее, еще больнее, и какие страдания могут быть еще мучительнее, чем страдания отверженной любви? — Так, не замечая никого вокруг, уже вслух разговаривала Наташа, изнемогая от сердечной боли.
— Натулька… есть страдания несравненно более глубокие, чем твои, — заговорил, незаметно вошедший, Гавриил Федорович — отец Наташи, нежно положив свою руку на ее голову. — Это страдания публично осмеянного, оплеванного, отверженного своими, мучимого от раздираемых ран, распятого на кресте, нашего с тобою, Спасителя Христа. Там, отверженная Любовь страдала на глазах тех, кто был исцелен ею от проказы, поднят с одра болезни, спасен от неминуемой гибели; страдала над головами, отвергнувших ее. И этими преступниками оказались мы с тобой, но Он простил нам и продолжает прощать еще и теперь.
Ты теперь посмотри на Него, на Его отвергнутую любовь, а Яшу оставь и, поверь мне, что это не случайно. Господь ничего не делает без того, чтобы не приготовить тебе нечто лучшее. У тебя есть твое счастье, приготовленное Самим Господом, и ты можешь получить его тогда, когда посчитаешь, что для тебя уже все потеряно, только доверься Ему.
Давай, будем молиться Иисусу и изложим Ему наши страдания.
Наташа ни разу в жизни своей так горячо и сильно не молилась, как теперь. С ней вместе, склонясь на колени, разделяли ее горе отец и мать. Никогда она не чувствовала так близость Божью, как после этой молитвы. То чувство отчаяния, которое душило ее — отступило. Безвыходность, представлявшаяся ей тупиком — раздвинулась. Тоска, охватившая ее, если не оставила совсем, то отступила, а рядом с собой она почувствовала незримое присутствие Спасителя и прошла, как бы очищение и крещение огнем, через эту личную скорбь, которая только приблизила к Господу и приготовила к серьезному служению Ему.
Наташа еще больше отдалась служению, посещая с друзьями скорбящие семьи, но при всем этом, страдала молчаливо и почти одиноко. Ведь у каждого из друзей было, по-своему, тяжкое горе, и у кого его не было? На вид она заметно изменилась, стала совсем худенькой, часто задумчивой. Однако Господь сильно любил ее. Вскоре, придя домой после работы, она застала у себя, сияющую от радости, Лиду. Держа в руке конверт, Лида объявила, что из Москвы ей пришло разрешение на выезд к мужу, Комарову Евгению Михайловичу, для постоянного жительства.
Наташа, услышав это, бросилась ее обнимать, поздравлять; она была очень рада за своих близких друзей. Весь этот вечер прошел в планах по всестороннему приготовлению. Известие об отъезде Лиды к Жене облетело всех верующих. Это была единственная из жен страдальцев, которая отважилась разделить с мужем его тяжкую участь. В глазах друзей, она представлялась в разных образах. Для Наташи — она была, по меньшей мере, княгиней, женой декабриста Волконского.
После того, как к отъезду было все готово, многие собрались на вокзале проводить их с дочкой в этот далекий, неведомый путь. Наташа и многие друзья, с искренними слезами, прощались с ней, не имея надежды, увидеть ее вновь. Кто-то из друзей ее поездку назвал — посольством в преисподнюю. Все имели самое страшное представление о тех отдаленных местах, куда надлежало ей ехать. У Лиды не было ни страха, ни смущения, и образ ее остался надолго в глазах Наташи, как образ дорогой, старшей подруги, достойной подражания.
* * *
Шурша льдинами, теплоход "Кулу", густым раскатистым басом, торжественно известил Магадан и прибрежную окрестность о своем благополучном прибытии. Людская лавина встречающих неудержимо хлынула к обледенелому борту океанской громады, а навстречу хлынул такой же поток, сходящих на берег людей, разливающийся по территории порта.
Среди царящего людского гомона, Комаров своими ушами различил родное, волнующее, отличающееся от тысячи окружающих:
— Женя! — и одновременно с ним писклявое детское — папа!
— Ой, да откуда же ты меня узнала, малютка, моя милая, — снял Женя со сходней дочку, удивляясь тому, что впечатление от фотографии, она смогла перенести на живого папу. Встреча была настолько трогательной, что обнявшиеся Комаровы и не замечали, как людской поток колыхал их из стороны в сторону.
Из-за недостатка транспорта значительная часть людей двинулась из порта в город пешком. В числе их, оказалась и счастливая семья Комаровых.
Поздно вечером Женя (совершенно случайно) встретился в одном из переулков с Павлом. Весь разговор был посвящен рассказу о встрече и описанию дочки с женой. Но так как путешественники, отдыхая с дороги, уже спали, то знакомство с семьей друга они перенесли до более благоприятных условий, т. е. в Усть-Омчуг.
По прибытии в поселок, Комаровых поселили в одной из комнат двухэтажного дома и, учитывая то, что у них есть дитя, по соседству с кухней. Перед окном сверкала, снежной скатертью, пойма реки Детрин, пестрея редкой порослью кустарника и вывороченными корягами. Сердце Лиды съежилось при виде дикой природы, но в присутствии мужа все тонуло в ощущении, еще неизведанного счастья.
— Женя, ты понимаешь, — с каким-то особым вдохновением заявила она, стоя в обнимку с ним перед окном, — мне кажется, что я не была так счастлива под венчальной фатой, как теперь, в этой убогой полупустой комнатушке и бедной душегрейке на плечах. Почему это, а?
— Милая моя, ты не забывай, что пять-шесть лет тому назад, моя жизнь для тебя, родных и друзей была безнадежно потеряна, а с ней умирала и твоя. Ведь то, что мы ощущаем теперь, это не брачное счастье, а счастье потерянной и вновь подаренной, Богом, жизни. Моя жизнь, уже несколько раз, не моя — это жизнь, вырванная могучей рукой Спасителя у смерти. Поэтому первое, что мы сейчас у чемоданов сделаем — это упадем на колени и будем благодарить нашего Искупителя за обновленное счастье.
Склонясь, они молились долго, сердечно, пока в дверь кто-то не постучался. Отворив, они увидели улыбающегося Николая Сергеевича с их дочуркой на руках, которая успела обойти многих сотрудников. Толпа друзей заполнила комнатку до отказа. Все искренне, горячо поздравляли Комарова и знакомились с семьей. А вечером все решили: устроить складчину и отметить новоселье их семьи — чаепитием.
Через месяц возвратился из Магадана Павел и, приведя себя в порядок, вечером постучался в комнату Жени. Все были в сборе; семья сидела за ужином.
— О, Павел, — подняв от радости руки кверху, встретил его Женя, — как раз кстати, — уступая ему место, усаживал он своего друга.
Лида суетливо пошла к окну за табуреткой и, возвратясь, подала руку для приветствия. В это краткое мгновение Павел осмотрел ее с головы до ног, и что-то с силой всколыхнуло его душу. Перед ним была женщина, скромная одежда которой, простота в движениях и одухотворенное лицо так контрастно отделяли ее от тех, с кем он последнее время встречался, что Павел, взяв протянутую ему руку, с трепетом в душе произнес, скорее признательно, чем вопросительно:
— Сестра!?
— Да, я сестра, — торжественно подтвердила Лида, а вас я могу назвать своим братом?
Павел, потупив взор, ничего не ответил на ее вопрос. Но, подняв голову, он на столике увидел книгу. "Библия", — промелькнуло в его сознании. Да, это была та самая Библия, которую он не держал в руках долгие годы. Не садясь, он, извинившись, шагнул к столу и, взяв книгу в руки, поспешно открыл ее.
— "Встал и пошел к отцу своему, — открылось ему место из Евангелия Луки 15:20–23. — И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться…"
Владыкин закрыл Библию и, упав на колени, зарыдал:
— Господи! Вот чего мне не хватало! Тебя, милующего Отца моего небесного. Только святая, дивная Библия могла явить мне Тебя. Прости меня, Отче! Я много согрешил против неба и пред Тобою, а Ты, через служение сестры, вышел ко мне, на эту жуткую дорогу вторично, как когда-то в годы моей юности, — изливал Павел душу в раскаянии. — Прости и возврати мне радость спасения моего. Аминь.
— Аминь!!! — подтвердили Женя с Лидой и подошли к Павлу.
— Вот теперь, ты меня можешь назвать братом, — со вздохом, облегченно сказал Владыкин Лиде, горячо пожимая ее руку. — Спасибо тебе, ты как сестра пришла к нам и принесла с собой святую Библию.
В радостных объятьях "душил" Женя своего друга, поздравляя с обновлением, но признался ему:
— Ты счастлив, Павел, что так доверчиво встретил Библию с первого же раза, а я вот, не мог так.
— Женя, я поясню тебе, почему это так: ты оказался между двумя самыми дорогими и любимыми личностями — женой и Христом;…а у меня Он один.
— Ой, Павел! — задумавшись, ответил Женя, — ты затронул такой вопрос, который, действительно, со всей ясностью мной, пожалуй, еще не решен.
— Ну хорошо, друзья мои, "станем есть и веселиться", — подходя к столу, повторил Павел слова, из прочитанного стиха.
За чаем Лида охотно рассказывала о жизни на "материке" и особенно о тех событиях, которые произошли в Ташкенте после ареста мужа.
Из рассказа Павел составил себе яркое представление о тех бедствиях, голоде; утратах родственников и друзей вследствие арестов, а затем уже, и войны; о тесноте — по причине прибытия эвакуированных людей и предприятий.
С особенным напряжением Павел слушал, как после многочисленных скитаний по убогим углам, церковь успокоилась в определенном доме молитвы, но ценой компромиссов, за счет духовной свободы. Осуждал в душе лукавые извороты Сыча Фомы Лукича, трусость и жажду к первенству, старцев: Глухова Савелия Ивановича, Умелова П.И., Громова И.Я. С ревностью, осудил деятельность Патковского Филиппа Григорьевича, за отступление от позиций святых принципов братства баптистов. Но загорелся самоотверженностью при рассказе о Михаиле Шпаке: хотелось встать рядом с ним на суде и сражаться с толпой фарисеев. Сердце Павла особенно "выпрыгивало" из груди во время рассказа о бодрствующей, подвизающейся христианской молодежи. Впервые в жизни он слышал об организованной молодежи, ее стойкости, самоотверженности и бесстрашии. В эти дни и ему хотелось быть там, в ее рядах: с Библией в руках, ободрять ее в минуты уныния, вдохновлять в случаях безвольного молчания, обличать за неуместные и несвоевременные увлечения, дышать с ней одним воздухом, вместе петь и молиться.
Шестнадцать лет назад он последний раз сидел в собрании, пел в хору рядом с матерью — Лушей, декламировал стихи за одним столом с отцом…
После ужина все перешли за стол в комнату, и Лида, продолжая свое повествование, показала фотографию ташкентской молодежи и хора. Павел долго, жадными глазами, с восхищением, осматривал это, невиданное им ранее, общество молодежи и был удивлен тем, что снимок сделан перед отъездом Лиды на Колыму. Открыв Библию, Женя прочитал из 132 Псалма: "Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! Это как драгоценный елей на голове…ибо там заповедал Господь благословение и жизнь навеки".
После чтения все склонились на колени и долго изливали перед Господом свои изболевшие сердца в молитве. Окончив молитву, Павел до полуночи списывал из Библии тексты в записную книжку. Затем, распрощавшись, вышел к пойме реки Детрин на то место, которое они с Женей назвали "Жертвенником". Огромное дерево, вывороченное ураганом, лежало стволом на земле, а, поднятыми вверх корнями, напоминало шалаш садовника. Пурга намела кругом такие сугробы, что под коряжиной царило полное затишье. Павел, зайдя туда, вспомнил, как два года назад они, по-братски обнялись на этом месте с Женей и назвали его молитвенным жертвенником, однако сюда больше не заходили. Теперь же Владыкин так рад был этому уединению, что, оттоптав ногами снег, склонился на колени в горячей молитве. Именно теперь, здесь, он ощутил ту близость к Господу, которую, когда-то так незаметно, утратил. Огонь в его груди разгорался, не подобно таежному костру, а вспыхнул ярким светильником, как в скинии Моисеевой. Душа была полна блаженства, так что в ней не было места другим желаниям, как только: "Жить для Иисуса, с Ним умирать…"
Он возвратился в комнату далеко за полночь и, ложась спать, любовно прижимал к груди книжечку со списанными местами из Библии; она в эти часы стала для него самым дорогим сокровищем.
Вечером, после занятий, Павел решил зайти в кочегарку, где дежурил брат Михаил Михайлович и, увидев его грустного, спросил:
— Брат, что-нибудь случилось? Почему ты так печален?
— А что могло бы случиться такого, чтобы мне быть таким сияющим, как ты? — вопросом на вопрос ответил ему брат.
— Как, что могло бы случиться? Библия прибыла в наши трущобы, гусли, журналы и сестра-свидетельница от церкви… Да что ты, брат? — тормошил его Владыкин.
— Я рад за тебя, Павел, что ты так загорелся, но ты пока один из нас. Случилось-то с тобой, а не с нами. Я просто остаюсь пока таким, каким ты видел меня раньше, потому что со мной ничего не случилось; тебе же, конечно, теперь все будет казаться новым… Ведь, это не в нашей силе, один Бог только может оживить…
— Это так, — согласился Владыкин, — но, как спросил Иисус расслабленного?
— Как? — скорбно улыбаясь, спросил брат.
— "Хочешь ли быть здоров?…"А ты, Михаил Михайлович, хочешь быть здоров? Неужели, брат, твоя рана неисцелима? Разве ты не видишь, что Иисус посетил и нашу "Вифезду"?
— Эх, Павел, тебе легко рассуждать, ты все нашел: и родных и Господа, а я вот все потерял — и семью и близость Божью.
— Но ты "хочешь быть здоров?" — спрашивает тебя Господь, — настаивал Павел.
— Кто же здоровым не хочет быть? — ответил брат.
— Так вставай же! Пойдем вон на Детрин, помолимся, и я уверяю тебя, что, безо всякого сомнения, Бог ответит тебе — и семью возвратит, и тебя оживит. Ну что же, изнывать здесь от горя?!
Оба неторопливо покинули кочегарку и пошли к речке. Придя на место, Павел сразу же опустился на снег, с молитвой:
— Господи, я благодарю Тебя, что Ты воскрес для спасения и оправдания многих погибших, тем более, Ты милостив к детям Твоим, которые так изнемогают под бременем жизни. Помилуй и оживи моего брата Михаила Михайловича, как оживил меня. Он очень тоскует по детям и семье своей, помоги ему, яви Себя. Ты потерянных ослов возвратил Саулу, неужели семья страдальца не дороже их? Соверши чудо милости Твоей. Аминь.
Слушая молитву Павла, Михаил Михайлович залился слезами и трогательно раскаивался перед Господом за маловерие и охлаждение. Молился и о семье.
После молитвы он встал успокоенным и, по совету Павла, сейчас же пошел на почту и отослал телеграфный розыск о семье. Через день, ранним утром воскресного дня, неузнаваемый от радости, он обнял всех друзей, сообщив им, что получил ответную телеграмму, в которой говорилось, что семья возвратилась вся полностью на свое место и ждет возвращения еще старшей дочери… В это воскресенье было решено: выйти в тайгу за поселок и, разжегши костер, провести первое настоящее собрание, с пением и проповедями… У костра собралось семь человек. Краткой молитвой начал общение Женя, после чего, все восторженно запели:
Братья, все ликуйте:
Славный день настал,
Сестры, торжествуйте:
Бог нам радость дал…
Впервые нелюдимая тайга огласилась звонким торжественным напевом:
Громко пойте: аллилуйя!
Бог нас спас и оправдал,
Наши имена навеки
В книгу жизни записал…
— За-пи-сал!!! — раскатилось эхом по долине.
Первым с проповедью встал Михаил Михайлович, говоря о милости Божьей. Проповедовал с вдохновением, плакал сам, плакали все остальные. Казалось, что огонь в сердцах и огонь в костре слились в одно пламя, которое возносилось в небо фимиамом молитв и песнопений. Братская семья, заживо погребенных отшельников, оживала под лучами любви Божьей. Кратко, пламенно проповедовал Владыкин. После него Лида спела:
О любовь! Как могу о Тебе все сказать?
Бренный разум сраженный молчит…
Ты, Любовь, заставляешь томиться, страдать
И гореть в Твоих чувствах святых,
И не страшно в любви даже жизнь всю отдать
За друзей и за милых своих…
— Могла ли я думать, что, где-то в снегах, за тысячу километров, встречу таких друзей, за которых не страшно и жизнь всю отдать? — закончила Лида.
После такого необычного служения, Женя кратко пригласил всех к благодарственной молитве. Когда закончили собрание молитвой, последнее пламя в костре, мигнув, погасло.
Каждое воскресенье после этого, друзья собирались на это место, радуясь тому, что они теперь не оторваны от дорогого братства, а, уже и письменными связями, соединены с ним.
* * *
В один из вечеров Лида, беседуя с Павлом, сказала ему:
— Павел, я очень рада и благословенным собраниям, проходящим среди нас, и встрече со всеми вами, и пробуждению среди вас; но вот смотрю на вас всех, особенно на тебя, и удивляюсь, а как же вы могли так охладеть, что даже не молились вместе и не имели общения? Неужели мой приезд послужил началом вашего оживления? Это же просто стыдно! А мы там ждем вас, как великанов веры, ведь Господь не напрасно поместил вас в это горнило испытания. Я даже не знаю, какого были бы мнения о вас верующие, встретив вас, действительно, расслабленными. Ведь вы все — проповедники, и мой муж в том числе, а я вот, его до сих пор не узнаю: он же совсем не такой, каким был до уз. Конечно, пусть Бог простит меня, я, может быть, и дерзко говорю, но ведь ты-то уж, свой. Не понимаю, как можно так меняться?…
— Лида, дорогая сестра моя, — начал Павел, — слова твои истинны и не требуют никаких исправлений. Ведь я годы сам ужасно мучился, чувствуя, как опускаюсь все ниже. Я так терзался душой о своей скудости. Молил Бога, чтобы Он за любую жертву оживил меня, но один Он только знает, что все мои усилия были тщетными, вот до этого случая, когда я увидел Библию, а в ней и Бога — Отца. Но ведь, сестра милая, и мучения были ужасны, мы же малые единицы, кто остались, чудом Божьим, живы, ты пойми это. Вот до этих переживаний я, может быть, так же, вместе с тобой, осудил бы, подобных мне, но теперь боюсь, боюсь. Потому что сам был осужден на смерть не раз, но вот, видишь — оживил Господь — слава Ему!
— А что же, нам там тоже было нелегко днями и ночами лить слезы о вас!
Владыкин заметил, что Лида как-то не в настроении или что другое у нее, но глаза ее горели не тем огоньком, какой он видел в первый раз.
— Лида, сестра моя, ведь я и сейчас готов на любую жертву или казнь за мое охлаждение, лишь бы Он помиловал, но Господь ничего с меня не взял, а упал на шею мне, как я прочитал у евангелиста Луки, снял с меня духовные лохмотья да одел в одежду веселья. Да, неужели я должен теперь сетовать, как в прошлом. Помилуй и ты нас, сестра дорогая, — умолял ее Павел.
— Да, я-то ничего, но… да, ладно, я уж, видно, надоела тебе со своими обличениями, — остановилась она.
Павел посмотрел на нее с какой-то затаенной грустью, потом, помолчав, сказал:
— Лида, я хотел воздержаться, но не могу, побуждает меня Дух Святой сказать тебе, ты побольше молись Богу, потому что я боюсь за тебя, чтобы там, где поднялся я и братья мои — не упала ты, помилуй Бог — и не поднимешься.
— Что же, я разве не молюсь? Молюсь… да, ладно, хватит уж нам… давай, поговорим о чем-либо другом, — спохватилась она. В это время вошел Женя, раздевшись, присел рядом и спросил:
— О чем это вы тут, так оживленно беседовали, что ваши лица такие серьезные?
— Да вот, хочу поговорить с Павлом, до каких это пор он бобылем будет жить, хватит уже скитаться, а, Павел? — заговорила Лида.
— Ты о чем это, жена моя, — спросил ее Комаров, — не пойму!?
— Женя, да как ты не поймешь, парню уже тридцать один год, пора искать подругу жизни, — ответила она.
— О, да-да, — хлопая Павла по плечу, согласился с женой друг.
— Ну, что ты молчишь? — наступала на него Лида, уже дружеским тоном.
— Сестра Лида, я ведь очень внимательно слушаю вас и глубоко тронут вашей, действительно, дружеской заботой обо мне, но вот мне пришли на память слова Христа из Евангелия от Матфея 6:33: "Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам". Я хочу подольше побыть в общении с Библией, списать побольше себе в книжку, окрепнуть духовно так, чтобы Господь, прежде всего, подготовил меня ко всем этим вопросам. Хочу прежде всего искать не невесту, а Царство Божье, насчет же невесты, Сам Христос сказал, что приложится. За совет ваш благодарю, буду молиться об этом Богу, чтобы получить мне ее, как Божье приложение. — На этом они разошлись.
Павел, уходя, попросил на несколько дней Библию с собой. До апреля месяца Владыкин погрузился в Слово Божье и в себя. Каждый вечер он посещал свой "Жертвенник" под корягой и усердно молился до полного духовного насыщения. По воскресеньям, со всяким постоянством, все собирались у костра на собрание, но к апрелю число участников уменьшилось, в связи с подготовкой к экспедициям на лето. Посещал Владыкин иногда по вечерам и Женю, но бывал там недолго, так как большее наслаждение находил в молитве на своем "Жертвеннике".
К концу марта ему стало известно, что и ему, и Жене подошло также время сборов в тайгу. Помолившись, он, с бодрым настроением, в один из вечеров пришел к Комаровым, раньше обычного.
— Мир дому вашему! Ну вот, друзья мои, теперь я зашел к вам специально по тому вопросу, какого вы коснулись зимой — о невесте.
— Ну-ну-ну! Давай! Пора поговорить и об этом, — обрадовано поддержал его Женя, — а то разъедемся и опять до "белых мух" (до снегопада).
— Так-так, Павлуша, — ласково назвала его Лида, — так вот, я с тем же вопросом: до каких пор ты будешь вот так, бродить один; девушек полно — выбирай, на какую глаза глядят, надо же ведь к одному концу; ты что надумал, скажи?
— Да, что же я тебе скажу, сестра? — ответил Павел. — Здесь ведь только дикие олени, да вот те, кого сама здесь видишь. Из кого выбирать?
— Ого! Да почему же не из кого? На-ка, вот, выбирай! — положила она перед ним прежнее фото, с ташкентской молодежью. Любая рада будет такому жениху, о любой, мы тебе с Женей, и характеристику дадим.
— Ой, Лида-Лида, да кого же здесь, я выберу и по какому принципу? Жить-то ведь придется не с фотографией, а с живой душой. Ты вот, карточку отложи, а давай, обратимся к Богу при решении этого вопроса, ведь решаться будет жизненная судьба двух христиан и на все земные дни. Пусть он вразумит нас и научит, как поступать.
Все трое преклонили колени, и Павел, заканчивая, усердно просил, чтобы Сам Бог послал ему навстречу такую невесту, чтобы она была, прежде всего, искренней сотрудницей в деле Божьем, другом и любящей, верной женой.
— Ну вот, я вам и скажу мой выбор, — продолжал Павел после молитвы, — а вы, из известных вам, мне порекомендуйте.
Прежде всего, чтобы она была членом церкви и не номинальным, а деятельной участницей в деле Божьем. Чтобы родители ее были оба верующие и верные Господу. Чтобы она была кроткой по нраву. Очень желательно, чтобы была грамотная, а внешне — не модница. Ну, что еще? Не урод: с руками и ногами, ну, и не очень безобразная, немного моложе меня годами.
— Ишь ты! А кому же, косые да безрукие? — со смехом спросила Лида.
— А слепым да косым, да безруким Господь пошлет, соответственно им, и верю, что не обидит.
Женя с Лидой переглянулись и после некоторого молчания заявили:
— Ну что ж, друг наш, есть у нас такая и близкий друг наш. Отец — служитель церкви, мать — преданная Господу, очень духовная сестра, оба — выходцы из молокан. Сама она: с шестнадцати лет член церкви, неутомимая труженица среди молодежи, немного моложе тебя. Насчет внешности: как тебе сказать, фото ее у нас нет, ну, не красавица и не урод; во общем, девушка как девушка, все они смолоду одинаковые. Грамотная, а насчет, модницы? Война, друг, сейчас всех остригла под гребенку. Да, к свадьбе, наверное, платье у каждой девушки есть, а там наживете. Зовут ее Наташа, фамилия Кабаева.
Долго все трое сидели молча, потом Павел первым нарушил молчание:
— Ну что же, предадим все это Господу, как ты написал в избушке на Солнечном озере: "Предай Господу путь твой и Он совершит", а я согласен с этим выбором, хотя и лица ее не знаю. Хочу довериться Господу и вам.
Разговор этот они так же, преклонив колени, закончили молитвой. Встав с колен, Владыкин заявил:
— Я прошу вас, со своей стороны, отошлите ей рекомендательную телеграмму, а я сейчас же напишу письмо.
К составлению телеграммы приступили так же все трое и, в результате, остановились на следующем тексте: "Наташа знакомлю тебя моим братом Павлом Владыкиным рекомендую тебе лично телеграфируй твое мнение Лида".
Когда Павел пришел к себе в комнату, то, со своей стороны, написал очень краткое, конкретное письмо Наташе. В нем он сообщил о себе, сделал ей предложение. Еще предупредил, что он вышлет на нее вызов, но просил, чтобы не пугалась этого, так как оформление его будет долго. В случае же, если между ними соглашение к браку не состоится, то этот вызов ее ни к чему не обязывает.
Отправив все это и предав Господу исход, Павел погрузился в заботы по приготовлению в тайгу. Еще усерднее он стал молиться Господу, теперь уже о своей судьбе, которая, как темная ночь, была сокрыта от него.
Через несколько дней, когда все уже было готово к отъезду, к нему вошел ликующий Женя и объявил, что его (Женю) на это лето оставляют в поселке, а Павлу пришла телеграмма от Наташи. Он с волнением прочитал ее…
* * *
В январе домашние Комарова получили телеграмму из Магадана (за подписью Жени с Лидой) о их радостной, благополучной встрече; потом письмо с некоторыми подробностями, которые больше касались родных. Там же Лида сообщила, что теперь, всвязи с закрытием навигации, переписка будет прекращена до лета. Описывая коротенько быт и общество тех мест, где жил Комаров, Лида обрадовала сердца близких друзей и даже вселила надежду на возможную встречу. Наташа больше всех была рада их встрече и, всеми силами воображения, старалась войти в их обстановку.
Наступление весны, как-то особенно, действовало на Наташу. Круг друзей заметно увеличивался, за счет обращения детей верующих родителей, всех возрастов, и труда среди молодежи было так много, что у Наташи ни одного свободного вечера не было. К апрелю, когда Ташкент благоухал пробуждающейся жизнью, сердце Наташи рвалось туда, к друзьям в неведомые края, где протекала жизнь скорбящих: Лиды, Жени и других. Сердечная рана, нанесенная изменой Яши, заметно зажила, но в ее воображении рисовались какие-то обстоятельства, неудержимо зовущие на подвиги труда и борьбы.
Так, по обыкновению, возвратясь однажды с работы, она застала старичков в саду, а на ее заветной полочке на этажерке лежала завернутая телеграмма: "Наташа знакомлю тебя моим братом Павлом Владыкиным рекомендую тебе лично телеграфируй свое мнение Лида".
Сердце просто окаменело от неожиданности. Руки не хотели опускать этот клочок бумаги. Так она и выбежала во двор. Навстречу ей, как-то особенно вглядываясь в ее глаза, шли Гавриил Федорович и Екатерина Тимофеевна.
— Мама… это что такое? — растерянно спросила Наташа родителей.
— Наташенька, это простая бумажка, но вот что она принесла в наш дом, мы и сами не знаем. Будем молить нашего Господа, чтобы Он помиловал нас, еще от какого-либо горя. А что за человек, этот Павел Владыкин, ты не знаешь?
— Откуда мне знать, папа. Я только сейчас прочитала о нем, не знаю, кто он.
Семейная беседа состояла из различных предположений, как о личности Павла, так и о его связях с Комаровыми. Мама почти насильно пыталась накормить возбужденную дочь. Сегодня мамина тамалыга была намного аппетитнее, чем в прошлый раз, так как Екатерина Тимофеевна подсдобила ее лучше обычного. Наташа изо всех сил старалась держать себя спокойно, но после нескольких глотков, в горле от волнения все пересохло. Незаметно для нее, ложка в руке повисла, а задумчивый взгляд в окно говорил о том, что она была уже далеко-далеко на Севере.
— Ната, да ты что?… Возьми себя, пожалуйста, в руки, кушать-то ведь, все равно надо, — легонько подтолкнув сзади, уговаривала ее мать.
Наташа, выйдя из раздумья, взглянула на маму и заторопилась закончить обед…
— Наташенька, я тебе вполне сочувствую и, вспоминая свои молодые годы, хочу рассказать тебе… — начал было Гавриил Федорович, подойдя от верстака со стамеской в руках.
— Папа, ты пойми меня правильно, — остановила его Наташа, — я ведь ни одного слова не услышу из твоего рассказа. Разреши мне, побыть одной.
И Наташа поспешила уединиться: и думала, думала… Ведь Лида знает о ее обещании Яше Недостаеву, о том, что она связана словом, а о том, что она, после всего пережитого, свободна, — Лида не знает. Почему же она пишет: "рекомендую тебе лично". Это не иначе, как воля Божья.
Хотя и мал был клочок, присланной телеграммы от Лиды, но принес озабоченность всем домашним; а в последующие дни домом Кабаевых овладел настоящий переполох.
Как ни пытались сдерживать себя родители Наташи и сама она, но телеграмма не давала им покоя. Да кто он, этот Владыкин?… Какой он?… Откуда, и что ему надо?… И что это там, Лида надумала?…
Эти вопросы занимали и всех домашних, и каждого из них в отдельности. Но Наташу он обязывал к ответу. Сказать "нет", а если — это от Господа? Если это судьба от Него? Сказать "да" — настолько страшно, что камень придавил сердце и не дает дышать, и свободно вздохнуть.
Жених неизвестный, да за тридцать земель, морей и океанов! И ехать одной туда?! А вдруг ничего не состоится? Какой позор!
Но отвечать надо, а что?! И после многих молитв и поста, когда в ее сердце созрело твердое решение, что если это от Господа, то Он все совершит Сам, Наташа ответила: "Мое мнение как будет угодно Отцу Наташа".
После полученной телеграммы Наташа, как никогда, спешила с работы домой, в ожидании дальнейших подробностей. И слава Богу, объяснение не заставило себя долго ждать. Вот и калитка, Наташа нетерпеливо дернула звонок; сестра Люба открыла калитку, молча, но как-то загадочно, посмотрела на Наташу и сердечно обняла ее, что та поняла все… На своих кроватях лежали молча Гавриил Федорович и Екатерина Тимофеевна, на этажерке лежало письмо, подписанное незнакомым почерком. Наташа порывисто вскрыла и прочитала:
"Сестра Наташа, мир Вам!
Как христианское семейство, я всех Вас и Ваших друзей приветствую именем Господа нашего Иисуса Христа, Ваш брат в Господе, Павел Владыкин.
С Вами меня обстоятельно познакомили: друг мой и брат Женя с Лидой, которые, по их свидетельству, в очень близких отношениях с Вами. Через некоторое время, после прибытия сюда Лиды, мои дорогие друзья пожелали принять близкое участие в моем личном вопросе, и мы вместе сделали заключение, что после многих лет одинокого скитания, мне необходимо уже просить Господа, чтобы Он послал мне спутницу жизни. Сообщаю о себе. Я из христианской семьи. За любовь к моему Господу и Его свидетельство, вот уже 10 лет, нахожусь в неволе. Мне более тридцати лет. Господь сохранил меня до этого часа, поэтому дальнейшую мою жизнь я хочу посвятить, полностью Ему, на служение. Одинокая жизнь для меня стала весьма тяжкой, а конец скитаниям моим сокрыт у Бога. Поэтому и пишу, сестра Наташа, без каких-либо обиняков, это предложение — разделить со мной мою скитальческую жизнь с тем, чтобы идти за Ним, уже вдвоем, куда бы Он ни повел. Пусть Вас не удивит, что я сделал через начальство запрос на Ваш выезд сюда. Этот запрос будет ходить по инстанциям очень долгое время, в течение которого мы можем, не торопясь, испытать волю Божью. И если Вы не решитесь на мое предложение, то можете отказаться; вызов, который я посылаю, Вас ни к чему не обязывает.
Не скрою от Вас и моих обстоятельств. К Вам выехать мне не разрешается. Путь мой, на какой зову Вас спутницей, сестра Наташа — суров был в своем прошлом, как и у нашего друга, которому Господь оказал милость, в лице его жены — Лиды. А каким он будет у меня впереди — не знаю!
Март 1945 года. Павел Владыкин".
Читая письмо, Наташа не слышала, как вошла в комнату Люба, как поднялись и сели на кровати папа с мамой, как они молча, внимательно изучали каждое движение ее лица и терпеливо ожидали, пока она дочитает письмо. Чувство любопытства, при чтении первых строчек, у Наташи заметно быстро исчезло, голова медленно склонилась на грудь, руки с письмом опустились книзу. После некоторого молчания, из плотно сомкнутых ресниц Наташи показались росинки слез, и она, глубоко вздохнув, сказала:
— Боже мой, Боже мой! Неужели… это… моя… судьба?!
Как-то ярко вдруг предстала ей, по-своему, картина того самого Крайнего Севера, о котором писали ей Женя с Лидой. Он уже не представлялся ей таким безлюдным, далеким, с его поросшими, замшелыми топями и воющей метелью, каким он укладывался в ее девичьем воображении, еще вчера. Нет, сейчас она там увидела и себя, но не легкой, прозрачной, в голубеньком платьице, с узорной сумочкой в руке, а с тяжелой ношей на спине, исцарапанными руками держащуюся за упругое плечо неведомого друга, который зовет ее в эти дебри. "Нет, это не предложение, окутанное какой-то розовой романтикой, — мелькнуло в сознании, — хотя это тоже зов, но это неотвратимый жизненный план, и никто за меня его не решит". Медленно и зычно стучало в груди Наташи, подстегнутое этой весточкой, сердце.
— Ну что, Наташенька, скажешь? — спросил Гавриил Федорович дочь после долгого молчания.
— Папа, — взглянув в его лицо, тихо проговорила Наташа, — от меня ведь требуется ответить, это значит, добровольно лечь на этот жертвенник, с которого не встают. Поэтому из всех вопросов, которые, как рой, взметнулись в моей голове, и какие еще будут возникать впереди — самый существенный: я ли удостоилась этой великой чести — разделить участь страдальца за имя Иисуса, или кто другая? Замечательные есть сестры в общине, пусть приедет и увидит, красивые и одаренные.
Гавриил Федорович, глядя на дочь, был крайне удивлен мудростью и глубиной ее ответа — не от Господа ли это?
С письмом в руке Наташа вышла в сад, забилась в самый отдаленный уголок, и один Господь знал, что переживало девичье сердце в эти часы. Несколько дней она молчаливо уклонялась от всех разговоров о ее судьбе и горячо молилась Господу. Наконец, ответила Павлу, что путь неведомый страшит, но хочется сказать, как некогда сказала Мария: "Се раба Господня", а для простой переписки нет ни сил, ни желания, и очень рада, что Павел прямо, конкретно высказал свое предложение.
На Наташину телеграмму ответ пришел очень скоро, но он еще дополнил общее замешательство: "Рад взаимности высылаю вызов Подробности письмом Павел".
— Какой взаимности? Почему взаимности?… — недоумевали домашние, глядя на эти короткие слова.
— Ната, ты что, разве дала ему свое согласие, почему он так пишет? — тревожно спросила Екатерина Тимофеевна.
— Мама, ничего кроме той телеграммы я не отвечала, а письмо мое он еще не получил; а почему он так пишет, я тоже не знаю. Остается думать, что он имеет уверенность в этом вопросе от Господа, — с легкой улыбкой, спокойно ответила Наташа.
* * *
Письма от Павла стали поступать регулярно, и в сердце Наташи зародилось, и росло к Павлу такое чувство, какого она не испытывала никогда, и это была не просто любовь. Каждое письмо от него было не только желанным, но утоляющим душу, потому что почти все письма были духовного содержания, всегда с какой-то новой мыслью, и полнее отражали его духовное лицо.
Хотя (за отсутствием фото) они долго не знали лица друг друга, но тем не менее, в сердцах взаимно носили именно такой образ, который впоследствии не принес разочарования. В кругу родственников и друзей в это время, с возрастающей силой, происходила оживленная полемика. С самого начала мнения о Павле Владыкине раздвоились. Одни высказывали либо недоверие, либо, в лучшем случае, считали, что без личного знакомства неприлично, даже просто непозволительно Наташе давать согласие на брак с неизвестным женихом. Другие, ссылаясь на письма, утверждали, что это действительно искренний христианин, достойный самого глубокого признания и доверия, и надо решаться.
Так или иначе, но вопрос о брачном союзе захватил большой круг близких и родных и больше всего, конечно, саму невесту. Много размышляла она о предложении, много слышала всяких эпизодов от окружающих, но после мучительных дней и бессонных ночей Господь помог вынести ей окончательное определение. От брачного союза с Павлом она не рассчитывала получить какое-то иллюзорное счастье, хотя, как и от всех девушек, скорбная сторона от нее была сокрыта, но Наташа ясно поняла, что в результате благословенного бракосочетания через обоюдный согласованный труд и святую победоносную борьбу, может быть, даже через перенесение лютых скорбей, свое блаженство они найдут только в венце жизни, на небесах.
Только после этого заключения, ее сердцем овладел покой. В кругу друзей и домашних борьба за расположение к неизвестному брату-узнику продолжала захватывать сердца все новыми вариантами, но сторонников за брачный союз Наташи с Павлом становилось заметно больше.
Последним решающим мнением, в определении судьбы Наташи, был поединок между Гавриилом Федоровичем и Екатериной Тимофеевной:
— Гаврюша! До каких же пор мы будем томиться сами и мучить Наташино сердечко, она уж вся извелась, сама на себя стала не похожа, надо решать: или отказ, или давать согласие. Я вот мучаюсь от одной мысли: невест полна община, почему этот жребий пал на наш дом? — разводя руками, рассуждала Екатерина Тимофеевна. — Почему ты так спокоен, ведь судьба же дочери решается?! Ну, как это, отдавать свое самое любимое дитя? Да еще, видишь, что он пишет, сам не приеду, а отправлять туда. А куда это — туда, понимаешь, т-у-д-а! За тридевять земель; где и когда это было видано?
Гавриил Федорович кротко, с улыбкой подошел к жене, положил руку на плечо и, глядя в глаза, ответил ей:
— Катя, Катя, ты так беспокоишься напрасно, подумай лучше, как мать-христианка: а если этот жребий от Бога, ведь это же, может быть? Да и должно быть, ведь Наташенька столько перенесла томления. Я вот так рассуждаю: если этот жребий выпал на наш дом, то он наш, и никому другому мы его передать не должны — сладкий он или горький. Теперь я хочу еще спросить тебя: почему же мы все мучаемся, доказываем, тревожимся, не спим ночами, все решаем Наташину судьбу, а сама Наташа слушает все это и молчит себе, да и ночами спит спокойно. Главное, нам услышать ее мнение.
Екатерина Тимофеевна, как будто очнулась от сна, взглянула на дочь и, с каким-то удивлением, спросила:
— Да и правда… ведь подумать только надо, Ната, что же ты молчишь? Мы за тебя изболелись, а ты все молчишь. Скажи же, как ты сама?…
— Мама, — посмотрев на мать, ответила дочь, — ведь меня никто не спрашивает, а уж если надо, то, конечно, отвечу. — При этом Наташа взяла Библию и, открыв книгу Бытия, нашла 24 главу, и внятно прочитала:
— "…И отвечали Лаван и Вафуил, и сказали: от Господа пришло это дело; мы не можем сказать тебе вопреки ни худого ни доброго. Вот Ревекка пред тобою; возьми и пойди;… Они сказали: призовем девицу и спросим, что она скажет. И призвали Ревекку, и сказали ей: пойдешь ли с этим человеком? Она сказала: пойду… и благословили Ревекку…" (ст.50–60).
— Папа и мама, я хочу довериться Господу, как Ревекка, — закрывая Библию, ответила родителям дочь.
— Ну, вот и все, — опустив руки и голову, спокойно закончила Екатерина Тимофеевна, — а мы столько мучились… Давайте, принесем наше решение в молитве Господу и будем собирать ее в дорогу, как Лаван с Вафуилом.
А Наташа вязала, вышивала, шила свое "приданное". Остаток времени был занят сборами дочери в неведомые края.
Среди родных и друзей все споры утихли, остались только отдельные люди, которые еще не решились одобрить решение Кабаевых, но и они сносили в дом разные вещи в подарок будущей семье и покорно собирали Наташу в дорогу. В беседах же о предстоящем, сердца всех сжимались перед неизвестностью, страшила и даль, и жених — Павел Владыкин, который никому не был лично известен.
Уже осенью, в письме Наташа получила любительскую фотокарточку жениха, и роем опять загудело все общество, высказывая свои предположения. В результате, и последние противники склонились в расположении к Павлу, а Екатерина Тимофеевна, долго вглядываясь в черты будущего зятя, нашла в них что-то близкое, родное и со вздохом заключила:
— Много эти глаза пролили слез.
В доме Кабаевых все приготовления уже были сделаны, и теперь всех озадачило, почему до сих пор не приходит вызов. Просили Павла повторить вызов в самом срочном порядке, что им было сделано. Начальство оказалось так расположено к Владыкину, что приняли самое близкое участие в вызове невесты, и с первыми октябрьскими заморозками Павел получил из управления сообщение, что выезд Наталии Гаврииловны Кабаевой к будущему мужу разрешен. Оформляется уведомление по ее местожительству.
Екатерина Тимофеевна, в своей многолетней христианской практике, много получала от Господа — силою веры и молитвы, и решила в сердце молиться Богу, чтобы Он, по Своей великой милости и могуществу, открыл путь сюда Павлу, так как для Него нет ничего невозможного.
Около двух месяцев не получала Наташа писем от Павла и сама не писала ничего, кроме односложных телеграмм: "Вызова нет жду Наташа". Один только Бог знал, какими мыслями томилось ее сердце, когда она всякий раз отходила от пустой своей полочки, не имея никаких известий от Павла. Наконец, в один из вечеров, она получила долгожданную весточку и с замиранием сердца прочитала. Письмо было очень краткое. В нем Владыкин объяснил, что, по не зависящим от него обстоятельствам, задержался с письмами. Павел утешал ее и призывал к терпению и полному доверию Господу.
Наташа успокоилась и с терпением ожидала от Господа благого разрешения ее вопроса. Во всех этих переживаниях она видела, что Сам Бог готовит ее к неизвестной, загадочной, но желанной будущности. Однако дни проходили за днями, а вызова все еще не было. Павел сообщил, что он хлопочет о своем выезде на материк для бракосочетания; и его заявление прошло несколько инстанций: одни ходатайствовали о нем, другие — отказывали. Шла борьба, нервы напрягались. Не один раз накладывала на себя пост и Наташа, и близкие, которые жили с ней, кажется, одной жизнью, но кругом царило молчание.
Прошел Новый год. Холода и непогода делали вечера еще более затяжными, томительными. Наконец, после долгих дней, январское солнце, как-то особенно ласково, выглянуло сквозь разрывы свинцовых туч, раздвинуло их и обогрело землю. У калитки задорно залаяла собачонка. Наташа "пружинкой" подскочила со стула и выбежала к воротам.
Почтальон любезно улыбнулся и после росписи вручил, в дрожащие руки Наташи, пакет и телеграмму. Тут же, у калитки, она нетерпеливо прочитала телеграмму, которая была предельно коротка: "Получаю выезд Ехать или нет телеграфируй Павел". Следом вскрыла и пакет, в нем, аккуратно сложенным, она увидела тот самый документ, который так трепетно ждала целую весну, лето и зиму — это было разрешение на выезд к Павлу.
С бумагами в руках она вошла в дом, и тут же, все вместе, еще раз прочитали и телеграмму, и все содержимое пакета; и так как все домашние были в сборе, то склонились все на колени и в горячей молитве благодарили Бога, что Он силен делать невозможное; и Екатерина Тимофеевна открыла свой секрет, что она сразу же начала просить Бога, чтобы Он разрешил Павлу, приехать самому за невестой.
После молитвы все окружили Екатерину Тимофеевну. Всем было понятно, каким близким, дорогим человеком и другом она оказалась во всем переживаемом; и дивились чуду милости Божьей, и силе молитвы мамы.
Но вот прошел уже январь. Теплым, по-весеннему ласковым, дуновением ветерка, февраль звал всех из душных помещений на просторы полей и лугов. Изумрудом, обмытым желанным дождичком, пробивалась кое-где травка.
Тревога обволакивала душу Наташи, как темные тучи на голубом небе. Как Павел? Что с его выездом сюда? Февральские дни, особенно вечера, как-то вдруг, заметно замедлились в своем беге. К середине месяца все кругом потускнело, холодной изморозью окутался город. Липкая уличная слякоть затрудняла всякое движение. Казалось, что зима возвращалась вновь, посмеиваясь над преждевременным весенним настроением людей. Вечера наступали раньше и тянулись томительно долго.
Настроение Наташи почему-то так соответствовало переменчивой погоде, но она усердно молилась и верой старалась пробиваться сквозь тучи томления к желанному радостному будущему.
К встрече Павла готовились так же и в доме Комаровых, с волнением, так как считали, что благоразумнее всего ему остановиться там, у них. Но увы, никаких вестей от него не поступало и туда. Наконец, от утомительного ожидания Наташа совсем притихла, притихли и родители. Сегодня особенно весь день шел дождь и, хотя к вечеру несколько утих, но огромные грязные лужи местами разливались через всю улицу. Не особенно охотно Люба (сестра Наташи) собралась на вечернее собрание, одна из всей семьи, желая одновременно узнать через друзей, нет ли каких вестей от Владыкина.
Гавриил Федорович проводил старшую дочь за калитку.
— Люба, не задерживайся после собрания и принеси нам радостную весть, — заботливо, по-отцовски, проговорил он, провожая ее.
Свет в доме горел тускло; и все предались размышлениям, лежа каждый на своей кровати. Наташа ничего не хотела делать, да при таком свете ничего сделать и нельзя. Все тихо, мирно разговаривали… Одна собачонка беспокойно охраняла двор, то и дело поднимая лай и предупреждая прохожих, что двор не беспризорен. На сей раз она заливалась необычно, с азартом и, почти не переставая. Екатерина Тимофеевна обратила на это внимание:
— Гаврюша, — окликнула она мужа, — Гаврюша! Выйди на улицу, почему-то все собаки на улице лают, не блудит ли кто?
Екатерина Тимофеевна, хотя и старалась меньше всех говорить о Павле, в душе почему-то, заочно, имела к нему расположение и беспокоилась, как мама, прислушиваясь ко всем звукам за калиткой.
Гавриил Федорович ответил:
— Ведь не стучат к нам, так зачем выходить зря? Через некоторое время она опять посылает:
— Гаврюша, выйди, не успокаивается собака и наша, и дальние все лают.
Муж вышел, но вскоре возвратился, уверяя, что никого нет. Однако тревога на улице была ненапрасной.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!