Глава 14. Покаяния в сорок первой камере
Огонь, который принес на землю Христос, был зажжен. Зажжен и ярко разгорался, забирая в свою среду все, что было на пути.
Как только дверь за начальством закрылась, на колени упал один из друзей Бернадского, Лука Сильченко, и с воплем стал исповедоваться:
— Прости меня, Боже! Я убил своего любимого дядю Онисима, и он сейчас стоит у меня перед глазами. С тех пор я стал страшным злодеем: я не щадил ни детей, ни юношей, ни девушек. До сих пор я вижу перед собой девушку с распущенными волосами и голубыми глазами, которая умоляла меня: «Я жить хочу». И я не мог от боли сердца нажать курок пистолета, но я все равно убил ее.
И она все время судит меня! Боже мой, Боже. Прости меня, освободи от кошмаров и бессонниц. Омой меня, очисти, помоги. Я готов теперь отдать всю свою кровь, отдать жизнь, чтобы войти в Твой свет. Пусть вся моя жизнь будет принадлежать Тебе, и твори мною волю Твою. Я ничего нестоющий раб твой. Я повинуюсь Тебе. О Боже мой, Боже мой!..
Рыдания и стоны до поздней ночи наполняли камеру. В этот день к пище не прикоснулись. Многие не спали всю ночь и плакали. Некоторые ходили по камере, как бы ища выход на свободу. Но выход был один: раскаяние и в нем обретение свободы.
Утро встретило всех обновленными.
Никто не курил, не было брани. Все верили в скорую свободу и желали слушать чтение Евангелия. И непременно из уст самого Онищенко. И он читал. И в это утро оно звучало, как всеми принятая истина. Все было ясно, все укладывалось, все становилось на место. Не радовались, не молились и не хотели слушать чтение Евангелия только два вора: вчерашние первые приспешники Бернадского. Чувство обиды за своего атамана, закоренелый закон воров - уничтожить предавшего - осенило их умы, глаза и сердца наполнялись ненавистью и жаждой мести. Они сели около параши и сурово смотрели в упор на Бернадского, находившегося теперь вблизи читающего Онищенко.
|
|
|
И от этого в камере не было полной радости и свободы. Но новое брало в свои руки всю жизнь в камере. Когда принесли обед, все поставили миски на стол, выкладывали все, что у них было в сумках, и никто не забирал оставшегося. И когда пообедали, на столе оказалось больше, чем в этот день было подано в камеру хлеборезом и супораздатчиком.
Перед сном Бернадскому несколько раз передали, что два вора, сидевших у параши, замышляют ночью убить его и к этому стараются подготовить многих -
чтить незыблемый закон воров. Ему предлагали перейти в тот угол наверх, где когда-то от него укрывали Ивана. И что они будут охранять в эту ночь и его.
После кипятка и поверки была скручена лампа, все спели молитву «Отче наш» и тихо стали укладываться спать. Только двое, замышляющих месть, не пошли на нары. Они оставались сидеть у параши на полу, откуда вся камера просматривалась как на ладони.
|
|
|
Бернадский ничего не говорил друзьям на их предупреждения и желание стеречь его, много думал и решил сделать по-своему: он взял свой матрац, пронес по камере и положил у стены на пол, где сидели двое. Они подвинулись, чтобы пропустить его, и продолжали сидеть. Бернадский принес свой бушлат,.подложил его под голову, встал на колени, помолился Богу своему и лег. Скоро все затихло. Онищенко долго не спал.
События прошедшего дня были еще невиданные им по силе и значимости. Покаяние Сергея, Луки, слезы и рыдания всей камеры - все еще звучало в его ушах и отзывалось в сердце... Он смотрел в ту сторону, где у параши сидели двое и около них лежала жертва, намеченная ими для расправы. Никто из арестантов не смел воспротивиться решению Сергея самому отдаться в руки убийц. Все обновленные увидали в этом силу, веру, правильность поступка. И многие долго не спали, не спускали глаз с этой тройки. Некоторые чаще обычного вставали к параше, готовые каждую минуту броситься на помощь. И видели, что Бернадский спал, как невинный младенец. А двое сидели, не двигаясь, не смыкая глаз всю ночь. В камере было тихо.
|
|
|
Ангел любви и мира проходил между спящими, не отступая и от сидящих у параши. К утру, кроме двоих, спала вся камера. Когда объявили подъем, Бернадский раньше всех поднялся, отнес на нары бушлат и матрац, освежил лицо смоченным в воде платком и приготовился встать на колени для молитвы. И
в эту же минуту один из воров быстро подошел к атаману и, упав на его грудь, сказал:
— Я не спал всю ночь, брат мой, и стерег тебя, чтобы чья-либо рука не убила тебя. Как я тебя уважаю! Боже, это Ты сотворил со мною такое. Благодарю Тебя!
К ним подбежал и второй вор, упал на колени и обнял ноги Бернадского, говоря:
— И я не спал. Я тоже оберегал тебя, мой дорогой брат и друг! Прости меня за дурные замыслы. Виноват я во всем.
Сергей тоже не мог сдержать слез и кротко опустился на колени. И все трое стояли рядом, рыдая, изливая всю горесть прошлого. Все в камере сошли с нар, молча стали на колени и вполголоса запели молитву «Отче наш». После пения Онищенко вслух помолился, благодаря Бога за прощение, за явление Себя этим людям, так много страдающим и преступным. Благодарил за обновление всей их жизни, за спасение.
|
|
|
Когда принесли хлеб, сахар и кипяток, никто ничего не брал отдельно. Все ели за общим столом, и каждый старался есть хлеба меньше, чтобы другому досталось больше. Поистине, это была новая заповедь, это была вечеря учеников у ног их Учителя.
После чая была поверка, потом оправка, прогулка. Все были сосредоточены и задумчивы. Каждый думал о своем и, вместе с тем, так общим всем. Все ждут суда, но каждому будет испытание, все будут предстоять пред следователем, будут колебаться, что сказать, о чем умолчать, а уже сегодня каждый, обновленный покаянием, стоял перед судом Евангелия, перед неподкупной своей совестью. Слово Божье учило не надеяться на то, что что-то останется втайне, все откроется; совесть учила не лгать, говорить только правду. И молчать. Иисус на суде у Пилата молчал, а если что и говорил, то это была правда, была сила.
Теперь они знали, что будут идти только к свету. Нет в душе преступности, влечет к себе свет. Правдивость не страшится обнародовать себя. Теперь жить только открыто, только в свете солнца.
Глава 15. Прощальная беседа
После обеда никто не лег отдыхать. Все сели вокруг Онищенко и хотели слушать его. Для них он был пророк, для них он был воскресший Онищенко, о котором все так много слыхали, о ком так много думали и которого, казалось, похоронили. И вот он здесь.
Чувствовало сердце Онищенко, что теперь недолго ему уже быть среди них. Посещение вчера камеры следователем и прокурором имеет какое-то значение. Скоро суд и ему, и его друзьям. Ивану хотелось ввести в их сферу влияния Самого Иисуса Христа. Хотелось дать почувствовать каждому из них прямую связь с Богом, прямое общение с Иисусом Христом. Он забрался на верхние нары, открыл Евангелие и когда все уселись поближе, стал громко и внятно читать молитву Иисуса Христа за учеников Своих на тайной вечере, и все слушали, впитывая каждое слово. Он прочитал всю 17-ю главу от Иоанна.
Кончив главу, Онищенко бережно положил Евангелие в сумку.
— Знало сердце Иисуса, что скоро Ему уже не быть с учениками. И Он просил Отца сохранить их в мире, освятить их истиною. И когда Его распяли, Он не умер, Он воскрес и живет в сердцах любящих истину. И в наших сердцах. Чуют и наши сердца, что недолго нам быть здесь друг с другом. Никто не может предугадать, как с каждым из нас поступят судьи. Надо быть готовыми к худшему, но надеяться на лучшее. Худшее может быть ссылка, каторга. Но идти по трудным, темным дорогам, имея источник света, освещающего путь, не так страшно. Идти со светом в душе, светом от Бога и светить другим - участь святая и благородная. Так шел Иисус Христос, так шли апостолы, шли отцы наши и не
умерли. Они вошли в вечную жизнь правды и любви. Это если бы ожидало худшее, к которому мы должны быть готовы.
Надеяться на лучшее - это не просто. Нужно прилагать большое усилие с нашей стороны, чтобы это новое в нас пробивало себе дорогу. Новое - это при содействии Бога - на суде не говорить неправду, не изворачиваться всячески. Новое - это, в лучшем случае, молчание. И хорошо быть правдивым. Все, что вы найдете нужным сказать, должно быть правдивым и честным.
— И я скажу им правду, они меня и засудят. Правда-матушка теперь не в почете, - сказал один из арестантов.
— Это у людей гак. У Бога - иначе. У Бога все правда. В Библии сказано: «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его». И судей, и прокуроров побеждает слово правды, сказанное искренне, от чистого сердца, с твердой верой, что в правде сила. Христос сказал: «Я победил мир». Если Христос будет в нашем сердце, и мы будем говорить, повинуясь Его зову, мы войдем в Его победу. Ложь не побеждает. Правда уже победила, надо только жить ею.
Страшна правда для тех, кто живет во тьме, но когда человек становится на путь истины, правда становится его орудием, его одеждой, его щитом. Человек выступает как судья над самим собой: он судит себя по правде. Исчезает боязнь правды, приходит чистота сердца, человек зрит Бога.
Глава 16. Допрос Бернадского
На четвертый день после покаяния Бернадского начались допросы, расследования. Первого на допрос вызвали Сергея как атамана многих шаек и крупных воровских операций. Если раньше без кандалов и усиленной охраны из камеры его не выводили, то в этот раз он шел свободно, с одним надзирателем. Вера в нового человека после покаяния есть везде, даже в страшной по неверию тюрьме.
В левом крыле служебного корпуса Херсонской тюрьмы уже собралось расширенное заседание комиссии по расследованию особо важных преступлений. За большим столом посредине сидел губернатор Полищук, человек стройный, красивый, с благообразным, но суровым лицом. По обе стороны от него сидели два прокурора и четыре следователя. Пристав и священник сидели в стороне.
Бернадский вошел свободно и легко, даже с улыбкой, поклонился в сторону губернатора, окинул взглядом всех и стал посреди зала. Ведущий его дело следователь поднялся л подал арестанту стул, сказав с почтением:
— Садитесь, арестованный Бернадский. Но Бернадский так же почтительно ответил:
— Нет, я должен стоять.
— Почему стоять? - мягко спросил губернатор.
— Я стою прежде всего перед судом Бога. И стою перед судом сынов человеческих.
— Вы готовы говорить с нами открыто и говорить только правду? - спросил губернатор.
— Да, мои слова будут только правдою. Священник поднялся с намерением благословить его.
— Не надо, - коротко остановил его Бернадский и сделал рукой отрицательный жест.
Присутствующие ждали другого, переглянулись, пристав несколько раз поерзал на стуле и кашлянул. Следователь пригласил Бернадского к столу, где лежало Евангелие в позолоченном обрамлении и крест, и подал ему подписать заверение, что он будет говорить только правду. Подошел к столу и священник, чтобы на Евангелие и у креста он произнес устно присягу говорить правдиво. Бернадский не подошел к столу и твердо сказал:
— Да будут слова ваши «да, да» и «нет, нет». Я неправду теперь не могу говорить.
— Оставьте его, - сказал губернатор, - пусть говорит. И Бернадский стал рассказывать:
— Я теперь верю в Бога, верю, что в человеке есть душа и что эта душа ответственна перед Богом. И эта ответственность требует жить по правде, говорить только правду.
Родился я в Алашках, учился в Каховской гимназии и мечтал попасть в университет и стать человеком. Но прошла холера, скосила жизнь моих родителей и всю семью. Остался один я. Мне тогда было семнадцать лет. Дед поступил со мной несправедливо, и я остался на свете один, без дома и без средств. К работе не был приспособлен, а жить надо. Я пристал к недобрым друзьям. Сначала задолжался, потом научился делать фальшивые векселя. У меня требовали долги, денег у меня не было. И я, человек смышленный и физически сильный, был приглашен друзьями на ограбление банка.
— Банка в Елизаветграде? - поднял глаза на Бернадского губернатор.
— Да, банка в Елизаветграде, - серьезно ответил тот. Губернатор оживленно посмотрел на прокурора и сказал:
— Говорите подробно, это громкое дело интересует нас и сейчас.
— Я расскажу. Я хочу как перед Богом излить перед вами свою душу, рассказать о своей великой вине и подлости. Но только о своей душе, о своей вине. Других людей я не могу касаться. У каждого своя жизнь, свое горе, своя совесть.
Присутствующие заговорили между собой, зашумели, но губернатор сказал:
— Хорошо, говори о себе.
И Бернадский начал рассказывать. Все чувствовали, что ему тяжело вспоминать прошлое, но видели также, что к этому его побуждала страстная потребность истины: рассказать, излить, освободиться от гнетущей тайны, выйти
к свету правды.
— На ограбление банка меня пригласили быть только дозорным. Как сейчас помню, стоял я у окна столовой, около водосточной трубы, и при опасности должен был постучать об эту трубу ключом, который был у меня в кармане. Второй участник стоял у окна при входе в подвал, а третий подкопал тоннель под кассу и взял деньги. Сошлись мы в старом церковном саду, и каждый получил свою долю. Я получил меньше всех, потому что участие мое было без риска и без труда, но мне хватило, чтобы расплатиться с долгами и жить длительное время.
— Как, вас было только трое? - с недоумением спросил один из прокуроров.
— Да, нас было только трое, - твердо ответил Бернадский. Прокурор с недоверием глянул в сторону губернатора и сказал:
— Но ведь был суд и по этому делу осуждено семь человек.
— Придется пересмотреть все дело, - жестко сказал губернатор, человек суровый, но справедливый.
— Да, будем пересматривать. Кропотливое это дело! - озабоченно сказал второй прокурор, что-то записал себе и спросил:
— Заключенный Бернадский, вы точно помните, что вас было только трое?
— Да, нас было только трое.
— А в какие часы это происходило?
— Между двумя и четырьмя часами ночи под престольный день. Бернадский глубоко вздохнул и продолжал: - Вторым я ограбил богатый экипаж, ехавший на ярмарку. При ограблении я ударил кучера обухом по голове, убил барина и, чтобы не выдала, убил хозяйку. Долго мучила совесть, а потом стихла. И грабил еще, и убивал. Мне сейчас сорок лет. За двадцать два года, живя жизнью не человека, а зверя, даже хуже зверя, мои руки, вот эти руки, которые теперь клопа не задавят, мухи не убьют, погубили сорок человек.
Бернадский закрыл лицо руками. Сильный, могучего сложения человек, рыдал. Так могут рыдать только большие грешники, раскаиваясь во всем своем прошлом. Немного успокоившись, он продолжал:
— Из сорока лет я прожил человеком только семнадцать счастливых лет. Тринадцать лет я существовал на свободе зверем, десять лет - арестантом многих тюрем, где тоже был страшным зверем. И вот я теперь перед вами, граждане судьи. Я достоин казни или пожизненной каторги. У вас я не имею права просить милости. Ваш суд подчинен закону возмездия, справедливого возмездия. Я сейчас счастлив возможности стоять перед судом Бога, у Которого милость превозносится над судом. Я узнал три дня назад, что такое суд Божий и
что такое прощение. Я прощен Богом, я не осуждаюсь сейчас совестью. Признание своей вины и сознание, что никогда я таким уже не буду, сняло с меня страшный гнет. Как разбойник на кресте, я в раю, сейчас уже в раю. Это я знаю из слов Самого Иисуса Христа. Может быть, вас удивляет и вам странно из уст злодея и разбойника слышать это святое имя, но я произношу его с глубоким преклонением. Я молюсь Ему, я принадлежу Ему.
Бернадский устал, он оглянулся на стул и сел на него. Губернатор поднялся.
Все было необычным. Необычно было его решение.
— Господа, - сказал он, обращаясь к присутствующим, - мы выслушали признание заключенного Бернадского. Я очень доволен, что присутствовал здесь.
Я много видел и много познал в эти часы. И благодарю за них Бога. Следователи продолжат разбор дела заключенного. Будущее вручим в руки Бога всеведущего и всемилостивого. А вы, Бернадский Сергей Иванович, пойдите в свою камеру и там расскажите всем своим товарищам: чистота раскаяния и правдивое признание служат судьям добрыми данными для оказания милости. Бог вам в помощь.
Вошедший конвоир отвел арестанта в сорок первую.
Глава 17. За закрытой дверью
Когда арестанта вывели, губернатор поднял руку и велел всем оставаться на местах.
— Ни в одной тюрьме не творится такого, что делается в Херсонской, - сказал он и по его тону нельзя было понять, осуждает он или хвалит. И, обращаясь к приставу, приказал:
— Попросите сюда начальника тюрьмы.
Начальником тюрьмы был Кузьменко. Он вошел виновато и подавленно. События последних двух месяцев выбили его из обычной колеи, и он не знал, чем все это может кончиться.
— Кузьменко, - строго сказал губернатор, - объясните мне, пожалуйста, что творится в вашей тюрьме?
Кузьменко вытянулся по-солдатски, отдал губернатору честь, но говорить сразу не смог.
— Сядьте, пожалуйста, не волнуйтесь. Расскажите нам, что случилось, что ваша тюрьма не похожа на обычные тюрьмы?
— Ваше превосходительство, - успокоившись заговорил начальник тюрьмы, -
с того времени, как в Херсонской тюрьме появился молодой евангелист Иван Онищенко, тюрьма потеряла покой. Вся причина тому, что здесь творится, - в нем. Он не буянит, ведет себя как бы хорошо, но его влияние на арестантов страшное. Во-первых, заметьте: вся тюрьма стала петь и утром, и вечером, даже часто и днем Господню молитву «Отче наш».
— А разве это плохо? - спросил губернатор.
— Это неплохо, но чересчур ревностно тоже ведь нельзя. Порядок нарушается, да и на сговор похоже. Все камеры поют, даже политические, где в основном безбожники.
— А как вы думаете? - обратился губернатор к священнику.
— Молитва Господня - это не плохо, но в камере все делаются штундистами.
— Я вижу, - сказал губернатор, - что буйные бандиты становятся кроткими христианами. А почему бы это не вводить самим священником, не ожидая какого-то Онищенко? Может, учредить сан тюремного священника, и пусть он занимается чтением Евангелия и духовным пробуждением преступников?
— В синоде уже ставился об этом вопрос, - сказал священник, - я считаю, что
в ближайшее время это будет осуществлено. Это необходимо.
— А как вы думаете, начальник тюрьмы?
— Мы пробовали. Священники окружного синода заходили в камеру. Слушать их не хотят. Начинают говорить: «А вы как сами-то живете?» А что скажешь, если священники часто живут не как должно. - И уже не по вопросу Кузьменко стал рассказывать. - Когда каялся этот бандит Бернадский, мы в этой камере были. Вот и господин прокурор был, и следователь, и он так каялся, что у меня мороз по шкуре ходил, и я готов был вместе с ним каяться. Все мы, как преступники, все у нас что-нибудь да не так. И я думаю, что в камеры лучше не священников давать, а Евангелие, пусть читают. Оно, как молот, разит всех!
— Тогда все станут штундистами, - священник негодовал. Губернатор рассмеялся:
— Ну и пусть! Покаются, перестанут воровать, убивать и тюрьмы не надо будет.
— Да так они теперь в камерах и говорят, - вновь сказал священник.
— А тюрьмы не дай, все станут революционерами и заберут власть в свои руки, - сказал до сих пор молчавший пристав.
— Воры покаются, - сказал священник, - а штундистам и революционерам в чем каяться? К этим надо принимать самые жесткие меры. Не покаются они.
— Смотрите, что творится, - оживился начальник тюрьмы, - в Елизаветградской губернии уже тысячи штундистов. Там, рассказывают, книгоноши носят и раздают Евангелие. Может, тут есть какая-то правда? Может, и священникам нашим надо над собой задуматься, чтобы правильно жить перед людьми?
— Вы, Кузьменко, я вижу, и сами можете стать евангелистом, - полушутливо заметил губернатор. - А в какую тюрьму тогда сажать вас, если этой вы начальник?
— Евангелистом я могу и не стать, - полуобиженно возразил начальник тюрьмы, - но хотеть, чтобы священники посмотрели на себя и почерпнули бы у евангелистов, как поступать, хотя бы у Онищенко, я бы хотел. Да и вы, наверное,
тоже не отказались бы. Может, если бы батюшки вели себя, как подобает, и Онищенко ходил бы к ним и не отделялся бы к штундистам. Он же верит в того же Иисуса Христа.
Глаза священника стали злыми. Он резко встал.
— Разве вы не видите, - заговорил он, - что евангелисты вместе с революционерами взрывают устои нашего государства?! Это очень опасное явление, и с ним нужно вести непримиримую борьбу. Это одна шайка. Лучше пусть будут воры и разбойники, нам с ними легче справиться, чем с еретиками.
— Да, - закончил разговор губернатор, - вижу, что нам действительно есть над чем подумать. Я хотел бы сам лично поговорить с этим евангелистом. Может, пригласим наших священнослужителей и проведем серьезную полезную беседу. Пусть они и между собой порассуждают, где правда. Почему наше духовенство до сих пор не ставило так вопрос? Здесь вопрос не только Херсонской тюрьмы. Ведь евангелистов сегодня на Украине уже тысячи, всех судить ведь невозможно, так и тюрем не хватит! И ведь еще вопрос: стоит ли их сажать в тюрьмы? Лучше ли от этого будет или хуже? Ведь им в тюрьме предоставляется благодатная почва для евангелизации. Где еще может случиться такое покаяние, какое мы видим сегодня? К ним присоединяются и революционеры, как это было, рассказывали мне, в сороковой камере. Полищук посмотрел на всех и не так громко добавил:
— А что нам делать? И сила может оказаться у них. Вы слышали, что говорил Бернадский. Для него сейчас нет неволи, есть свобода духа. Давайте остановимся, подумаем и решим, как нам лучше поступить. Вы готовитесь производить допросы и дознания, но не будьте с ними суровы и жестоки. Не ожесточайте их, а дайте волю их признаниям. Я верю, они теперь другие. Они же не звери, а люди...
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!