ИЗ «ИСТОРИИ ИУДЕЙСКОЙ ВОЙНЫ» ИОСИФА ФЛАВИЯ
Подготовка текста, перевод и комментарии А. А. Пичхадзе
ВСТУПЛЕНИЕ
Иосиф Флавий (ок. 38 — после 100) происходил из иудейского жреческого рода; во время восстания против римлян, участники которого сражались за политическую независимость Иудеи, был одним из организаторов сопротивления в Галилее, но после взятия римлянами города Иотапаты перешел на их сторону. Иосиф пытался уговорить повстанцев, защищавших Иерусалим, сдаться римлянам, но безуспешно; город был взят и стерт с лица земли на его глазах. «Иудейская война», написанная участником и очевидцем событий, является уникальным источником сведений не только о самом восстании, но и о разнообразных сферах жизни Иудеи этого времени. «Иудейская война» была написана Иосифом на арамейском и греческом языках; арамейская версия не сохранилась, а греческая получила широкое распространение — во многом благодаря тому, что трактовка Иосифом бедствий, обрушившихся на Иудею, как кары за грехи, за то, что иудеи отвергли истинного Бога, оказалась созвучна христианскому пониманию истории: как и сам Иосиф, средневековый читатель видел в разрушении Иерусалима свершение Божьего суда и исполнение пророчества Иисуса Христа о разорении города (Лк. 19, 41—44). Однако трактовка событий у Иосифа неоднозначна: признавая справедливость Божьей кары, он не может не оплакивать гибель родного города. Скорбь о его поруганной красе, о его попранных святынях, сочувствие к погибающим в страшных мучениях соотечественникам сообщают произведению Иосифа совершенно особую интонацию, отличающую «Иудейскую войну» от средневековых хроник и сохраненную в древнерусском переводе (это особенно отчетливо проявляется при сопоставлении с «Хроникой» Георгия Амартола, где также описано взятие Иерусалима).
|
|
|
Перевод «Иудейской войны» на древнерусский язык был осуществлен не позднее XII в. Выполненный в свободной манере, чрезвычайно выразительный и яркий, он является своего рода шедевром древнерусского переводческого искусства.
Вниманию читателя предлагаются три фрагмента: описание взятия Иотапаты в 67 г. (кн. III, 7—8), описание Иерусалима и Иерусалимского храма (кн. V, 4—5) и описание взятия Иерусалима в 70 г. (кн. VI, 3—5). Текст приводится по рукописи РГАДА, МГАМИД, № 279, XV в., л. 413—417, 438—440, 455 об.—460. Список акающий, отсюда написания типа гробѣжь вместо грабежь, своливатися вместо сваливатися, а вместо о (предлог) и т. п. Исправления сделаны по списку ЦНБ АН Литвы № 109/ 147 XVI в. и по изданию: La prise de Jérusalem de Josèphe le Juif. Par V. Istrin, t. 1—2. Paris, 1934—38; в основе издания — список РГБ, ф. 113, № 651, XVI в.
ОРИГИНАЛ
Како Отапатъ взятъ бысть
|
|
|
Как была взята Иотапата
Уеспасиянъ[1] же се съ своимъ сыномъ Титомъ[2] и въ Птолѣимадѣ[3] пребываа, искушаше вои и писаше, кождо какъ ихъ есть. И Плакида же, иже бысть посланъ на воевание галилѣйско, хотя славу взяти, и устрѣмися на Иотопатъ,[4] иже есть стлъный градъ галилѣйскый и твержий. Но не улучи упования. Гражане же очютивше пришествие ихъ, сташа прѣдъ градомъ исплъчившеся, и снемшеся съ римскыми плъкы, скоро побѣдиша ихъ, и язвивше много ихъ, и убивше 7 мужь. Зане не обычай имъ есть обратити плещи, когда побѣжени будуть, но тихо отступають, яко не знати бѣгания ихъ.
А Веспасиан со своим сыном Титом, пребывая в Птолемаиде, испытывал воинов и писал, каков каждый из них. Плацид же, который был послан вести войну в Галилее, желая добиться славы, устремился на Иотапату, столичный город Галилеи, укрепленный лучше других. Но не достиг того, на что надеялся. Ибо горожане, узнав об их наступлении, стали перед городом, изготовившись к бою, и, схватившись с римскими полками, скоро победили их, многих ранив и убив семь человек. Ведь не в обычае у них обращать спину, когда они терпят поражение, но отступают понемногу, так что бегство их оказывается незаметным.
|
|
|
И абие Еуспасианъ погна от Птоломаиды и на Галилѣю, и повелѣ воемъ ходити яко обычай есть римляномъ: стрѣлцемъ и легкооружником напереде, да блюдуть внезапнаго приезда противныхъ и испытають, егда когда будуть съкрыти вои по лѣсомъ; и по них ити бронистьцемь, едина чясть конникъ, а другаа пешець; и по нихъ путедѣлци, идеже тѣсно и люто, сѣкуще и равнающе, да не трудятся лютымъ путемъ; и по нихъ игемонъ товаръ и воеводстий и конници на съблюдение его; и потомъ съ избранными сам конникы и пешци; и по немъ осли и мскы, несуще съсуды, имиже грады възимаху; и по тѣхъ начялници спирамъ[5] и воеводы, окрестъ же ихъ избраннии вои; и потомъ хоругви наричемыи орелъ, зане се есть цѣсарь всѣмъ птицамъ и крѣплий всѣхъ, и устрѣтение его побѣды являеть. И тѣмъ въслѣдоваху трубници, и по нихъ плъкъ, расширився на 6 частѣй; и по нихъ сотникъ призирая чины; и по них стражие конници и пешци съ оружиемъ, стрегуще зада.
Веспасиан же сразу двинулся от Птолемаиды на Галилею и приказал воинам выступать, как это заведено у римлян: впереди стрелки и легковооруженные, которые должны вести наблюдение на случай внезапного приближения противника и разведывать, не спрятаны ли отряды по лесам; за ними следуют латники, частью — всадники, частью — пехотинцы; и вслед за ними — путепроходчики, которые рубят лес и разравнивают дорогу в тесных и труднопроходимых местах, чтобы <воины> не уставали от тяжелого пути; за ними — обоз полководца и военачальников и всадники для его охраны; потом сам <полководец> с отборными <частями> конницы и пехоты, и за ним — ослы и мулы, везущие приспособления, при помощи которых они брали города; а за ними — предводители спир и военачальники, и при них — отборные воины; потом — значки, которые называют «орел», потому что это царь над всеми птицами, — он сильнее всех, и встреча с ним предвещает победу. И за ними следовали трубачи, затем — войско, разделяющееся на шесть частей, и далее — сотник, надзирающий за строем, и за ними — сторожевой отряд из всадников и пехотинцев с оружием, охраняющих задние ряды.
|
|
|
И видѣвше их галилѣяне ужасошася вси, и мнози начяша раскаиватися. Иже окрестъ Иосифа, прежде видѣния разб ѣ гошяся съ Иосифомъ къ Тивириадѣ.[6]
И все галилеяне, увидев их, ужаснулись, и многие начали раскаиваться. Те, что были при Иосифе, еще прежде, чем увидели, бежали с Иосифом к Тибериаде.
Исплънишася страха вси тивириане, разумѣюще, яко не бѣжалъ бы и Иосифъ, аще бы ся не отчаялъ. То смотряше, како конець будеть иудѣомъ, и вѣдяше, яко нѣсть имъ спасениа, аще не покаются, а самъ чаяше прощениа от римлянъ. Но обаче съ людми изволи умрѣти, негли предати отечьство и власть, преданную ему. И написа къ властелемъ иерусалимъскымъ о всемъ съ истинною, да или миръ изволять, или прислють ему помощь.
И преисполнились страха все тибериане, понимая, что не бежал бы Иосиф, если бы не потерял надежду. А он размышлял, каков будет конец иудеянам, и знал, что нет им спасения, если не покаются, а сам надеялся на прощение от римлян. Но однако предпочел умереть вместе с людьми, чем предать отечество и данную ему власть. И он написал иерусалимским властителям правдиво обо всем, чтобы они либо предпочли мир, либо прислали ему помощь.
Еусписиан же взя Гадарю[7] и окръстняя веси, не пощадѣ от стара и до младенець, но вся ножу предасть. И потомъ иде на Етапату. И слыша Иосифъ, пришедъ тамо от Тивириады, и укрѣпи мышци иудѣйскы. И некоему благов ѣ стовавшу къ Еуспасиану Иосифово пришествие, и абие той тосняся, мня всю Иудѣю взяти, аще Иосифа имуть, посла Плакиду съ тысящею конникъ, да объступять градъ, да бы не выбежалъ Иосифъ. Самъ же по единомъ дни поемъ всю силу, иде на Етапату до полудне, и дв ѣ ма плъкома пешець объступи градъ, а конникы за тѣми постави, загражаа имъ вся пути.
Веспасиан же взял Гадару и окрестные села, не пощадил ни стара, ни мала, но всех предал мечу. И потом пошел на Иотапату. И услышал <об этом> Иосиф, придя туда из Тибериады, и укрепил силы иудеян. Кто-то сообщил Веспасиану о прибытии Иосифа, и он сразу, думая, что возьмет всю Иудею, если поймают Иосифа, поспешил послать Плацида с тысячей всадников окружить город, чтобы Иосиф не мог бежать. Сам же днем позже, собрав всю силу, пошел до полудня на Иотапату и с двумя полками пехотинцев окружил город, а всадников поставил за ними, преграждая им все пути.
Июдеи же, вышедъ прѣд врата, сташа. Еуспасианъ пусти на ня стрѣлци, и пристави праща[8] и вся далѣ пущаемаа. Сам же съ пешци на пригорняя мѣста иде, идеже мощно раскопати стѣны. И убоявся Иосифъ выскочи, и с нимъ вси иудѣи, и сняшася с римляны и отгнаша а. И сѣкъшеся весь день, на нощь разидошася. И тогда от римлянъ мнози быша язвени, три убитии, от жидовъ же язвени 600 и 17 и падоша же.
Иудеяне же, выйдя, стали перед воротами. Веспасиан послал на них стрелков и установил пращи и все метательные орудия. Сам же с пехотинцами направился на высокое место, откуда можно было разрушить стены. Испугавшись, Иосиф сделал вылазку и с ним все иудеяне, и схватились с римлянами, и отогнали их. И рубились весь день, а к ночи разошлись. Тогда многие у римлян были ранены, трое убиты, а у евреев ранены шестьсот, а семнадцать пали.
Наутрия вышедъше нападоша на римляны велми крѣпле. Обрѣтоша же ся противнии крѣпльше ихъ. До пятого дне бишася, и бысть видѣти ломъ копийный, и скрежтание мечное, и щити иск ѣ пани, и мужи носими, и землю напоиша кровий. А ни иудѣи римлянъ не устрашивахуся, ни римляне трудяхутся, зряще твердости града.
Наутро, выйдя, напали на римлян с гораздо большей силой. Противник же оказался сильнее их. Пять дней они бились, и можно было видеть, как ломались копья, и скрежетали мечи, и разбивались щиты, и выносили мужей, и землю напоили кровью. Однако ни иудеяне не проникались страхом перед римлянами, ни римляне не падали духом, видя, как твердо укреплен город.
Сей бо градъ весь стоить над пропастию, яко не мощно очима человѣческыма дозрѣти глубины, токмо от севера приступъ малъ, зане къ дебри кончяшася стѣны. Еуспасианъ же, противляяся утвержению града и крѣпости иудѣйской, и призва властелины своя, и повелѣ воемъ носити пръсть, и хворостъ, и камение, и абие расшедъшеся понесоша. И устроивше желѣвы,[9] да быша не пакостили из града, и наплъниша пропасти. Иудѣи же камение велико пущаху на ня, но не успѣша ничтоже.
Ведь этот город весь стоит над пропастью, так что невозможно глазам человеческим измерить глубину; только с северной стороны небольшой приступ, потому что стены кончались, сходя к ущелью. Веспасиан же на преодоление твердыни города и силы иудейской призвал своих военачальников и приказал воинам носить землю, хворост и камни, и они сразу, разойдясь, принялись носить. И, устроив черепаху, чтобы им не причиняли вреда из города, наполнили пропасть. Иудеяне же бросали на них множество камней, но ничего не добились.
Уесписианъ же постави окрестъ града ст ѣ нобиичныя съсуды; бяше ихъ 60, и трекапный[10]камень метаху порочами, и сулици[11] из лукъ пущаемы шумяху, и стрѣлы помрачиша свѣтъ. И тѣмъ не смѣша жидове лѣсти на стѣны, възбраняеми суще от вышняя мьсти. Выристаху же яко разбойници изъ вратъ, внезаапу желевъ отторгаху, и под нею стоящихъ сѣчяху.
Веспасиан поставил вокруг города стенобитные орудия — их было шестьдесят, — и они пращами метали камни весом в три капи; и сулицы, пускаемые из лука, свистели, и стрелы затмили свет. И из-за этого иудеяне не посмели выходить на стены — им мешал верхний защитный обстрел. Они, как разбойники, выбегали из ворот, стремительно оттаскивали черепаху и секли стоящих под ней.
Еуспасианъ же повелѣ покровъ сътворити от конець до конець града и приспу выше града. Иосифъ же, видѣвъ, съвокупи дѣлатели, да быша выше въздѣлали ст ѣ ны. Онем же не могущимъ от камениа и стрѣлъ, и сей покровъ имъ устрои новодраными кожами волуями. И тако дѣлающе за нощь и день въздаша 20 лакотъ възвыше стѣны, имже велика бысть печяль Еуспасиану, зане не помысли, что сътворити высотѣ той противу. И отозва воя и сѣде около града думаа, да гладом възмѣть я.
Тогда Веспасиан приказал сделать покрытие от одного конца города до другого и насыпь выше города. Иосиф же, видев это, собрал строителей, чтобы они надстроили стены. А когда они не смогли из-за камней и стрел, он устроил им навес из свежесодранных воловьих шкур. И так работая, за ночь и день они надстроили стены на двадцать локтей в высоту, к великой досаде Веспасиана, поскольку он не мог придумать, что предпринять против такой высоты. И отозвал воинов и осадил город, думая взять их голодом.
Онем же обилие бысть всякого брашна, оскуде же в нихъ соль и вода, зане не бысть источника, ни кладязя внутрь града. Еуспасианъ же... яко жаждею предадятся ему. Иосифъ же, хотя преломити упование его, повелѣ измочити много ризъ и повесити на стѣнахъ, да каплеть из нихъ, имже печяль и ужасъ приа римляны. И гемонъ, отчаався гладное взятие, възвратися пакы на оружие и на нужю, егоже жадаху июдѣи: отчаявъше бо себе и градъ, изволиша умрѣти от рати, негли от глада и жажда. И по вся дни жидовое биющеся вси побиени быша, и мало ихъ остася. Расмотрѣвъ Иосифъ, яко нѣсть уже спасениа, думаше побѣгнути изъ града. И разумѣвше народи, обиступлеше и моляхуся ему, да не презрит их в той бѣдѣ, въздвигающе упование свое на нь на единаго: «Аще бо и еще пребудеши с нами, то вси на рати бодри будем тебе ради; аще ли отидеши, то мы пленени будем». Он же, промышляя о своей главѣ, глаголаше им, яко: «Вас дѣля выхожу, да събравъ воя внезапу нападу на супостаты. Ти бо, оже слышат мя вышедша от вас, град оставлеше, и по мнѣ женут». Таковая рекшу ему, не послушашя людие, но и дѣти, и старии, и жены съ младенци, болма разгорѣвшяся любовию к нему, припадаху к ногама его, молящеся, да не отступить от нихъ. И сей, видя вопль и рыдание ихъ, осклаблься рече: «Нынѣ врѣмя, о друзи, обрѣсти славу некончяную и сътворити что мужеское на память послѣднимъ».
У них же было обилие всякой снеди, но недоставало соли и воды, потому что не было ни источника, ни колодца внутри города. Веспасиан <надеялся>, что они сдадутся из-за жажды. Но Иосиф, желая отнять у него надежду на это, приказал намочить многочисленные одежды и повесить на стенах, чтобы с них капало, отчего римлян охватило уныние и ужас. Полководец, отчаявшись взять город голодом, снова обратился к оружию и насилию, а этого и хотели иудеяне: потеряв надежду спасти жизнь и город, они предпочитали умереть в битве, чем от голода и жажды. И евреи, сражаясь все каждый день, терпели поражение, и их осталось мало. Иосиф, рассудив, что нет уже спасения, думал бежать из города. И узнав об этом, люди обступили его и умоляли не бросать их в этой беде, возлагая надежды на него одного: «Если ты останешься с нами, то все, не зная усталости, будем биться за тебя; если же ты уйдешь, то мы попадем в плен». Он же, думая, как спасти свою голову, говорил им, что: «Ради вас я ухожу, чтобы, собрав воинов, внезапно напасть на врагов. Ведь они, как только услышат, что я ушел от вас, оставят город и погонятся за мной». Этих слов не послушали люди, но и дети, и старики, и женщины с младенцами, воспылав большой любовью к нему, припадали к его ногам, умоляя не уходить от них. И он, видя их вопль и рыдание, уступил и сказал: «Ныне время, о други, обрести славу вечную и сотворить нечто достойное мужей на память грядущим поколениям».
И събравъ крѣпльшихъ, иде на стражи и разгна их, и сѣчяше я до обрытия, и желевъ раздруши и покровъ ихъ, и приспу раскопа, и дѣла ихъ зажже; и по три дни и по три нощи не опочиваа то творя. Еуспасианъ же то видя воя своя недомышляюща противу ристанию иудѣйску, и повелѣ не сниматися съ человѣкы, жаждющихъ смръти: нѣсть бо крепле ничтоже отчаявшихъся кр ѣ пле и неволею биющихся. И повелѣ аравскиимь стрѣлцемъ и сурьскымъ порочником, да борются съ иудѣи. Си же идуще и тѣла не щадяще, нападаху на римляны лютии, поминующе стрѣлци.
И собрав сильнейших, пошел на сторожевой отряд и разогнал его, и сек их до лагеря, и разрушил их черепаху и навес и насыпь раскопал, и сооружения их поджег; и три дня и три ночи делал то же без отдыха. Веспасиан же, видя, что его воины не могут противостоять вылазкам иудеян, приказал не вступать в бой с людьми, жаждущими смерти: ведь нет ничего сильнее отчаявшихся и сражающихся потому, что нет другого выхода. И приказал арабским стрелкам и сирийским пращникам биться с иудеянами. А те шли и не щадя головы яростно нападали на римлян, минуя стрелков.
И пакы Еуспасианъ исплъчи воя якоже прѣжде, и стрѣлци застави, и въздѣлаша приспу. И поставиша овенъ, еже есть дрѣво велико и тлъсто, подобно шеглѣ корабелной, а в конець же его всажено желѣзо велико рогато, имже и овенъ наречется. И врывше двѣ дрѣве яко рососе, и между има положьше и оборсавше ужи множество людий и влекуще биаху. И стрѣлцемъ стр ѣ ляющим, и суличникомъ сулицами сующимъ, и порочникомъ камение пущающимъ, и не смѣюще июдѣи стати на забралѣхъ.[12] Потомъ же безъ страха биаху стѣны овномъ, и множеству на единомъ мѣсте биющимъ, и трясахуся стѣны. Иосифъ же наплъни мѣхы половы, събра и повеси, и идеже влечаху овна, то на то мѣсто влечяху мѣхы, и не бысть пакости стѣнамъ, възбраняющи овну мѣхы. Римляне же, привязывающе сръпы къ стружиемъ, отрѣзываху мѣхы. Иудѣи же отчаявшеся въземше лючь, и тростие, и хворостъ сухъ, и смолу и серу, и треми мѣсты вытекше подожгоша приспу, и дѣла, и пороки, и овенъ. Римляне же ужасошася от шатания ихъ, разбѣгошася; и пламени обьступившю ихъ, и не могуще утещи, сами ся рѣзаху.
И снова Веспасиан изготовил воинов к бою, как прежде, и поставил впереди стрелков, и восстановили насыпь. И поставили баран: это большое толстое бревно, похожее на корабельную мачту, а на конце его насажены рога большие из железа — поэтому оно и называется баран. И врыв два бревна наподобие развилины и поместив его между ними и обвязав веревками, множество людей, оттягивая, наносили удары. И в это время стрелки пускали стрелы, суличники метали сулицы, а пращники бросали камни, так что иудеяне не смели подняться на забрала. И потом они, не опасаясь, били стены бараном, и когда множество <людей> било в одном месте, стены сотрясались. Иосиф же наполнил мешки, набрав половы, и повесил, и куда тащили баран, на то место тащили мешки, и стенам не было вреда, потому что барану мешали мешки. Но римляне, привязывая серпы к копьям, отрезали мешки. И иудеяне в отчаянии, взяв факел, сучья и сухой хворост, смолу и серу, выскочив в трех местах, подожгли насыпь, и сооружения, и метательные орудия, и баран. Римляне, в ужасе от их дерзости, разбежались; пламя окружило их, и, не имея возможности бежать, они резали сами себя.
Тогда мужь нѣкто иудѣянинъ дѣло сътвори подобно памяти. Елеазаръ сей бысть Соммѣинъ сынъ, отечьство же его весь галилѣйскаа. И сей подъемъ камень великъ зѣло, и пусти на овенъ, и отшибѣ главу его, и скочи съ забралъ и взя главу его срѣди римлянъ, и възвращься ста надъ градомъ, да будеть всѣмъ явленно и славно, и дръжа овню главу. И прелѣтѣвше 5 стрѣлъ от заднихъ стрѣлець и удариша и, и уязвенъ свалися съ града съ овномъ.
Тогда один из мужей, иудеянин, совершил поступок, достойный памяти. Это был Елеазар, сын Самия, родом из галилейского села. И он, подняв огромный камень, бросил на баран и отшиб ему голову, затем соскочил с забрал и схватил его голову прямо среди римлян и, возвратившись, встал над крепостной стеной, чтобы все видели и знали, держа голову барана. И пять стрел, прилетев от задних стрелков, поразили его, и, раненый, он упал со стены вместе с бараном.
И по семъ храбра явистася Нѣтиръ и Филипъ из града Рума: нападоста бо на десятый плъкъ с такимъ шюмомъ и с такою крѣпостию и скоростию, яко раздрушиста плъкъ велий, разгнаста и побѣдиста, и не тръпяще мужества ею, на няже устремляшетася. Иосифъ вышед съ людми, разгна пятый плъкъ и вся оставшаа пожже, а основания приспы размѣта.
А после него храбрецами явили себя Нетир и Филипп из города Румы, которые напали на десятый полк с таким шумом, с такою силой и скоростью, что разбили большой полк, разогнали его и победили: не в силах были устоять перед их мужеством те, на кого они устремлялись. Иосиф же, выйдя с людьми, разогнал пятый полк и пожег все оставшиеся <орудия>, а основания насыпи раскидал.
И утру же бывшю, Еуспасианъ, събравъ разбѣгшихся, поносяше имъ, занеже бѣжаша не прѣд воины, но прѣд разбойникы, не стыдящеся ни воинскаго закона, ни отечьскыя похвалы. И вси единодушествующе третьюю приспу въздѣлаша, и овенъ въздѣлаша, и биаху ид ѣ же преже пошибоша.
И когда наступило утро, Веспасиан собрал разбежавшихся и поносил их за то, что они бежали не перед воинами, но перед разбойниками, не стыдясь ни воинского закона, ни славы отцов. И все, в единодушном устремлении, надстроили третью насыпь и восстановили баран, и били там, где уже раньше произвели разрушения.
И ту нѣкто из града застрѣли Еуспасиана въ плесно, нъ съверху: удаление бо мѣста изя силу стрѣлную. И великъ мятежь бысть римляномъ: окрестнии бо его, видѣвше кровь, възвѣстиша всѣмъ о язвѣ гемонстѣй. И страхъ велий на всѣхъ нападе, и охабльшеся градъвзятия, течяху скоро къ гемону. Прѣжде всѣхъ Титъ убояся о отци. Но скоро престаша от мятежа, гемонъ же обѣзавъ ногу и погна сквозѣ плъкы своя, да быша узрѣли и, и ти видѣвше и обрадовашася и другъ друга пострѣкаша, на стѣны устремляющеся, мъщающе своего гемона. И бысть видѣти падающа жиды акы снопы съ забралъ, но обаче не слазяху съ стѣнъ, но смръть прѣд очима видяще висяхуся и огнь, и желѣза и камение пущаху на подстоящихъ. Но не успѣша ничтоже.
И тут кто-то из города ранил Веспасиана в ступню, но неглубоко: большое расстояние ослабило силу стрелы. И у римлян началось великое смятение: стоявшие вокруг него видели кровь и оповестили всех о ране полководца. И великий страх напал на всех, и, оставив битву за город, они быстро побежали к полководцу. Прежде всех Тит испугался за отца. Но скоро волнение улеглось, и полководец, обвязав ногу, поскакал через свои полки, чтобы они увидели его, и те, видя его, обрадовались и, подгоняя друг друга, устремлялись на стены, мстя за своего полководца. И можно было видеть, как евреи падали, будто снопы, с забрал, но, однако, не сходили со стен и, видя смерть перед глазами, свешивались и бросали на стоящих внизу камни, железо и огонь. Но ничего не достигли.
Но и нощи приспѣвши не опочиваху, стрѣлы же и сулици пущаемы множество убиваху, паче же всѣхъ порочна сила, иже и забрала отшибаху, и углы съкрушаху. Единому же от мужь срази главу, и съскочи глава до трей връстъ. И жена непраздна вышедши из дому, яко удари въ чрево ея, и вышебѣ младенець до връсты. Лютъ же вопль от женъ изъутра въста, плачь же и внешнихъ, и стенание до небеси идяше. Кровь зъ забралъ течяше яко рѣкы, и моглъ бы кто по трупиа вълести въ градъ, яко по степенемъ. Мнози же иоттапатианъ тогда добрѣ страдавше падоша, мнозн же язвени быша. Стѣна же всею нощию биема овномъ съкрушися и паде. Жидове же облъкшеся въ оружие, падшаа мѣста твердяху.
Но и с наступлением ночи они не дали себе отдыха, но пущенные стрелы и сулицы убивали множество людей, а особенно — метательные орудия, из которых и забрала отшибали, и углы сокрушали. Одному из мужей оторвало голову, и отскочила голова на три версты. И беременная женщина, вышедшая из дома, — как ударило в чрево ее и вышибло младенца на версту! И страшный вопль вырвался у женщин внутри <города> и плач у тех, кто стоял снаружи, и стенание поднялосьдо неба. Кровь с забрал текла рекою, и можно было по трупам войти в город как по ступеням. Многие из иотапатиан, тогда славно подвизавшись, пали, и многие были ранены. А стена, которую били всю ночь бараном, сломалась и обрушилась. И еврен, вооружившись, укрепляли обрушившиеся места.
И утру бывшю Еуспасиянъ покои воя от нощнаго труда мало, и потомъ иде на възимание града. И повелѣ конникомъ крѣпльшимъ, да съсѣдъ с конь, поидуть на падшаася мѣста, и по тѣхъ пѣшцем храбрѣйшимъ, а прокъ конникъ постави по пригорию, да не утечет из града никтоже гражанъ. Стрѣлца же и порочникы застави назадъ, да не дадять гражаномъ выникнути и-забралъ. И на мѣста, идеже стѣны цѣлы быша, ту принесше лествица, да гражаномъ падшихъ мѣстъ блюдущимъ, си безъ страха влѣзуть. Увѣдѣв же Иосифъ, повелѣ олово кыпящее лѣяти на ня, имже иждежени своливахутся, и много ихъ иждежено бысть. И пакы Еуспасиянъ повелѣ три сыны на приспѣ съдѣлати, по 50 лакотъ възвыше, и поковаша а желѣзомъ, да не прикоснется ихъ огнь, и тверди будуть тягостию. И възведъ на ня лучьшии стрѣлци, и суличникы, и праки легкиа, и биахуть и яко из неба. Гражане же исподнии не могуще с вышними битися и видимии с невидимыми усклабишася, но противляхутся, дондеже изнѣмогоша.
Когда же наступило утро, Веспасиан дал воинам немного отдохнуть от ночных трудов, а потом пошел на взятие города. И приказал самым сильным из всадников, сойдя с коней, идти на обрушившиеся места, и за ними — храбрейшим из пехотинцев, а остальных всадников поставил по пригорью, чтобы не убежал из города никто из горожан. Стрелков же и пращников поставил назад, чтобы они не давали горожанам высунуться из-за забрал. И на места, где стены были целы, принесли лестницы, чтобы, пока горожане охраняют обрушившиеся места, они сами влезли без опаски. И узнав это, Иосиф приказал лить на них кипящее олово, и они, обожженные им, скатывались вниз, и много их было обожжено. И снова Веспасиан приказал сделать на насыпи три башни по пятьдесят локтей в высоту, и оковали их железом, чтобы не вредил им огонь и чтобы они были крепки своею тяжестию. И поставил на них лучших стрелков и суличников и легкие метательные орудия, и они стреляли как будто с неба. Горожане же, оказавшись внизу и не имея возможности биться с теми, кто выше, к тому же видимые с невидимыми, отступили, но продолжали сопротивляться, пока не обессилели.
И потомъ выбѣже нѣкто из града и насочи къ Еуспасиану, яко: «Уже изнемогошася гражане бдѣниемъ и утружениемъ бесчисленымъ бес престани. Но обаче можеши въ заутренюю стражю[13] взяти град, отаи пришедъ: тружающимся бо день и нощь, а в зорѣ одолѣеть имъ сонъ, яко в той часъ отчающимся рати, и вси стрегущеи спять». Онъ же не я вѣры сочившему, вѣдаа твердость иудѣйску и увѣрениа другъ къ другу. И прѣд тѣмъ ятъ нѣкоего иотапатанина и мучи и всѣми муками, и огнемъ, и желѣзомъ, да бы что повѣдалъ о внутренихъ. Ничтоже рекшю ему распя и, и умре смѣяся. И о семъ же чюяше, яко не велмм далече рѣчи его от истинны суть, и предасть и на съблюдение. Сам же в насоченый часъ прииде съ вои къ граду съ млъчяниемъ. И пръвое възлѣзе на стѣны Титъ съ Савиномъ тысячьскым и по нею Секостъ и Плакида съ своими вои, избиша стража и внидоша въ градъ млъчяще, и посредѣ града ходящим плѣнѣнии не очютиша: раздруши бо силу их трудный сонъ. Аще же кто въставъ, мъглою не можаху видѣти, послучившися ей тогда над градомъ, дондеже свѣту бывшю, и внидоша вси вои, поминающе злаа, яже прияша от нихъ, не щадяху от стара и до младенца. И друзии, видяще кончину, сами ся зарѣзаху, а друзии по пещерамъ разбѣгошася... и Антониа сотника да вдасть ему руку да не убиеть его; и оному же безъ злобы простершю руку и безъ соблюдения, и той прободе ребра его копиемъ и уби и, прежде его варивъ. И въ той день вси видимии убиени быша числомъ 60 тысящь, плѣнныхъ же пять тысящь, и градъ раздрушиша, и сыны ижжегоша. Иотопатъ же тако взятъ бысть, мѣсяца панема,[14] еже есть иуль, въ третьее на десять лѣто кесарьства Неронова.[15]
И после этого выбежал кто-то из города и донес Веспасиану, что: «Уже изнемогли горожане от бессонных ночей и бесконечного постоянного напряжения. А ты можешь в утреннюю стражу взять город, подойдя тайно, потому что они в трудах день и ночь, а на заре одолевает их сон — ведь в этот час они не ожидают нападения и вся стража спит». Однако он не поверил доносчику, зная твердостъ иудеян и верность друг другу. Ведь до этого он уже взял одного иотапатианина и пытал его всеми пытками, огнем и железом, чтобы тот рассказал что-нибудь о делах в городе. Когда же тот ничего не сказал, он распял его, и тот умер смеясь. И с этим <перебежчиком> — он чувствовал, что не очень далеки от истины его речи, и отдал его под стражу. Сам же в указанный доносчиком час подошел с войском к городу в полной тишине. И первым влез на стены Тит с трибуном Сабином, а за ними — Секст и Плацид со своими воинами, убили стражу и вошли в город бесшумно, и взятые в плен не услышали, как они ходили посреди города: ведь все силы у них отнял тяжелый сон. Если же кто и вставал, то не мог видеть из-за тумана, приключившегося тогда над городом, — пока к рассвету не вошли уже все воины и, поминая все зло, которое претерпели от них, не щадили <никого>, от стариков до младенцев. И одни, видя смерть, закалывались сами, а другие разбежались по пещерам. <Один из иудеян попросил> Антония-сотника дать ему руку в знак того, что тот не убьет его; и когда тот без задней мысли и без опаски протянул руку, он проткнул его ребра копьем и, опередив, убил его. И в тот день были убиты все, кто не скрылся, — шестьдесят тысяч, пленных же взяли пять тысяч и город разорили, а башни сожгли. Так была взята Иотапата в месяце панеме, то есть июле, в тринадцатый год правления Нерона.
Римляне же искаху Иосифа, гнѣвающеся на нь, и хотяще угодити гемону своему; въ трупьи искаху и въ тайныхъ мѣстехъ градныхъ.
Римляне же искали Иосифа, гневаясь на него и желая угодить своему полководцу; искали его среди трупов и в потаенных местах города.
Како Иосифъ въскочи въ яму
Как Иосиф прыгнул в яму
Онъ же егда възимаху градъ, Богу поспѣшествующю ему, украдеся средѣ вой, и въскочи въ яму глубоку, от неяже бѣ путь невидимъ къ пещере, и ту обрѣте 40 мужь лучьших таящихся, и всяка пристроя ту бысть, яже на потребу тѣлу. Стражие бо сѣдяху около града, и не мощно бысть убѣжати. И по два дни таяшеся. Въ третий же день, нѣкую жену емше стражие мучяху, и та мучима, исповѣда на того и яже с нимъ. Абие Еуспасианъ посла два тысячьскаа съ тщаниемъ, Павлина и Галикана, вывабити Иосифа и вдати ему руку. И та шедша молястася ему, на спасение десницю даяста, но сей не послуша бояся мучениа, зане зла много створилъ имъ при брани. И гемонъ же и третиаго тысячьскаго посла къ нему знаемаго друга, именемъ Никанора. И сей пришедъ почиташе ему римскую кротость и милосердиа плѣннымъ, и приложи, яко храбръства его дѣля и мудрости не възненавидять, но паче дивятся. «Гемонъ же теснѣтся вывести тя къ собѣ не на муку, но хранити тя хотя. Аще бы хотѣлъ на зло тя вабити, то не послалъ бы мене, друга твоего, ни азъ бых послушалъ его на прелесть тобѣ».
А он, когда брали город, с Божьей помощью, спрятался среди воинов и прыгнул в глубокую яму, из которой шел невидимый путь к пещере, и обнаружил, что в ней скрываются сорок лучших мужей, и тут были всякие припасы на потребу телу. Ведь вокруг города находилась стража, и невозможно было убежать. И два дня он скрывался. На третий день стража схватила одну женщину и пытала, и та под пыткой указала на него и тех, кто был с ним. И сразу Веспасиан послал двух трибунов с поспешностью — Павлина и Галликана, выманить Иосифа и обещать ему безопасность. И эти двое, отправившись, просили его и в знак безопасности давали правую руку, но тот не послушал, боясь мести, потому что много зла сотворил им на войне. Полководец же третьего трибуна послал к нему, о котором знали, что он был его другом, именем Никанора. И тот, явившись, говорил ему о доброте римлян и их милосердии к пленным и добавил, что благодаря своей храбрости и уму он вызовет у них не ненависть, но скорее восхищение. «Полководец же старается вывести тебя к себе не на пытку, но желая спасти тебя. Если бы он хотел выманить тебя, чтобы причинить зло, то не послал бы меня, твоего друга, да и я не послушал бы его, если бы нужно было обманывать тебя».
Иосифу же двоумующу, вои хотяху съ гнѣвомъ закурити пещеру. И сей ув ѣ д ѣ въ грозу их, въспомяну сны нощныя, имже Богъ показа ему будущаа на иудѣя б ѣ ды. Бысть же на разрѣшение сномъ хитръ и мога разумѣти, яже Богъ кажеть с покровомъ, и священныхъ книгъ пророческыхъ не утаилося от него, зане иерѣй бысть и от иерѣйскаго племене родися. И въ той час духа исплънився, и рассуди страшнаа видѣниа соннаа, и принесе къ Богу тайную молитву глаголя: «Понеже иудѣйскъ род, зиждителю, осклаблено ми ся мнить прѣдъ твоима всевидящима очима и всю вазнь преводилъ еси на римляны и поручилъ еси имъ свою крѣпость, и мою душю избавилъ еси проповѣдати будущаа, и се твоимъ святымъ повелѣниемъ даю руцѣ римляномъ волею, и кленуся святымъ твоимъ именемъ, яко не живота дѣля въсхожю, ни предати хотя отечьство, но послужити твоей славѣ и силе, и проявити ми яже показа».
И поскольку Иосиф колебался, воины хотели в гневе поджечь пещеру. И он, узнав об этой угрозе, вспомнил ночные сны, в которых Бог показал ему несчастья, которые обрушатся на иудеян. Он же хорошо толковал сны и умел понимать то, что Бог показывал прикровенно, и ничто из священных пророческих книг не было для него тайной — ведь он был священник и происходил из рода священников. И в тот час преисполнился духа и растолковал страшные сонные видения и вознес к Богу тайную молитву, говоря: «Поскольку род иудейский, о творец, кажется мне лишившимся силы пред твоими всевидящими очами и всю удачу ты перенес на римлян и наделил их своею мощью, а мою душу спас, чтобы я возвещал о будущем, — и вот, по твоему святому повелению, я добровольно даю руку римлянам и клянусь твоим святым именем, что выхожу не ради спасения жизни и не желая предать отечество, но послужить твоей славе и силе, чтобы сделать явным то, что ты мне показал».
И тако рекъ, простре руку к Никонору. Иудѣи же иже с нимъ, очютивше его хотяща вылести, и обьступивше въпияху, яко велми постенеть отечьскый законъ, и дряхлъ будеть Богъ, иже създа иудѣомъ душа обидящаа смръти и непокориви. «Животъ ли любиши, Иосифе? Тръпиши ли видѣти свѣтъ работный? Велми ускорилъ еси на забыть, коликы научилъ еси умирати за свободу. А лжу славу приялъ еси о мужествѣ, и всуе еси былъ мудръ, оже уповаеши от них спастися, ихъже сердце раскровави. Но аще ты ума своего забылъ еси, но намъ подобаеть промыслити о отечьскомъ законѣ. Се ти мечь: аще въгрузиши въ свою утробу волею, то будеши вѣчный воевода июдѣйскъ; аще ли не хощеши, умреши от нашихъ рукъ, акы прѣдатель». Тако глаголюща обнажиша мечь на нь, аще дасться римляномъ.
И сказав так, протянул руку Никанору. А иудеяне, которые были с ним, узнав, что он хочет выйти, окружили его, крича, что сильно восстенает отеческий закон и опечалится Бог, который сотворил иудеянам души непокорные и презирающие смерть. «Или ты любишь жизнь, Иосиф? Но потерпишь ли ты видеть свет рабства? Ты слишком быстро забыл, скольких сам научил умирать за свободу! А лжива слава о твоем мужестве, и всуе был ты мудр, если надеешься спастись от тех, чье сердце раскровавил! Но если ты позабыл свой ум, то нам подобает позаботиться о законе отцов. Вот тебе меч: если вонзишь в свою утробу своею волей, то будешь вечно воеводой иудеян, если же не хочешь — умрешь от наших рук как предатель». С этими словами они обнажили на него меч <опасаясь, что> он предаст себя римлянам.
Иосифъ же убояся насилства их, и мня обиду Божественую, аще прежде повелѣниа Божиа умреть, начя мудрити къ нимъ яже при нужн, и рече: «Въскую на ся смръти ищемъ? Въскую възлюбленнаа разлучяемъ — душю и тѣло? Мните ли мене измѣнившася? Но не измѣнихся. Лѣпо при брани убиену быти от ратныхъ рукъ. Аще бо римскаго мечя боюся и крыюся, то достоинъ есмь въ истинну своею рукою и своимъ мечемъ умрети. Аще ли щадять насъ плѣнныхъ, то како намъ не достоить ли помиловати себе? Добро ли свободы ради умрѣти, то мнѣ любо прѣд полкомъ. Нынѣ кде плъкъ? Кто с нами биется? Страшивъ же есть вкупѣ иже не умираеть, егда достойно, и иже умираеть, егда не достойно. Что же боящеся не внидемъ к римляномъ? Смръти ли? Да въскую егоже ся боимъ чаемо от врагъ, сами на ся влечемъ нуждею? Работу ли кто поносить? Нынѣ же та велми есмы свободни. Храборъ ли мнится вамъ еже ся рѣжеть? Ни, нъ слабейши всѣхъ человѣкъ, якоже кръмникъ волнъ убояся, прежде бури потопи корабль. Саморѣзание же кромѣ естества есть, и вдано никоторому животну, ни можеть обрѣсти ниединого собою умирающаго. Естественый бо законъ крѣпокъ въ всѣхъ животу хотѣти. Того ради и отъимающихъ от насъ животъ врагъ мнимъ, и Бога прогнѣваеть человѣкъ, егда ся дару его поругаеть, и безаконствуеть прѣд очима его. Всяка плоть смрътна есть и от тлѣнна естества създанна, душа же безъсмрътна выину, и Божественымъ подобиемъ въ телеси пребываеть. Аще ли кто погубить чюжь кровъ, вданое ему на съхранение, то наречется лукавъ и невѣренъ, и всѣмъ непотребенъ. Аще же кто разлучить кровъ Божий от своего тѣла, какъ можеть утаитися от обидимаго? Аще работенъ убѣжить от господина, аще и лукавъ есть, достоинъ есть муцѣ. Сами же прекраснаго владыкы и предобраго, Бога бѣгающе, не будемъ ли нечтиви? Не вѣсте ли, яко выходять от сего жития по естественому закону, взятый от Бога длъгъ отплативше, егда хощеть взяти? То тѣмъ слава вѣчнаа, и доми тверди, и роди памятни, а душа ихъ чисты и непорочны пребывають у святаго небеснаго мѣста и чають оттуду въспять вселитися имъ въ своя телеса, егда възвратятся вѣци. И пакы, иже на ся възложивше руки, то душа ихъ адъ темный приемлеть, Отець же и Богъ и до правнукъ мучить ихъ. Тѣмъ възненавидѣно се прѣдъ Богомъ, и законодавець нашь повелѣ до запада солнечьнаго лежати безъ погребениа тѣлесомъ самоубийць; по инѣм же землямъ и десниця мрътвых отрѣзають. Достойны есмы, о друзи, съ правдою ходити, а не приложити къ напастемъ человѣческымъ гнѣва зиждителева. Се моея рѣчи конець. Не могу предатель собѣ быти. Иноплеменници зовуть на спасение — азъ ли хощю на мечь налечи? Не буди ми се. Аще же и по вдании рукы убиють мя, то яко вѣнцемъ побѣднымъ вѣнчянъ отъиду, имѣя невѣрство ихъ луче цѣсарства».
Иосиф же испугался, что они будут действовать силой, и считая пренебрежением по отношению к Богу, если он умрет прежде Божия повеления, начал хитрить с ними, потому что положение было безвыходное, и сказал: «Почему мы ищем себе смерти? Почему мы разлучаем возлюбленных — душу и тело? Вы считаете, что я изменился? Но я не изменился! Хорошо умереть в битве от рук врага. Если я боюсь римского меча и укрываюсь, то в самом деле я достоин умереть от своей руки и своего меча. Но если нас щадят, взяв в плен, то разве нам не должно помиловать себя самих? А что прекрасно умереть за свободу — то мне это любо перед войском. А сейчас — где войско? Кто с нами бьется? Равно труслив тот, кто не умирает, когда подобает, и кто умирает, когда не подобает. Так чего же мы боимся, что не выходим к римлянам? Смерти? Но почему то, чего мы боимся, ожидая этого от врагов, мы сами на себя навлекаем насильно? Если же кто поносит рабство, то теперь мы очень свободны?! Или же вам кажется храбрым тот, кто сам себя убивает? Напротив, это — слабейший из всех людей, подобный кормчему, который, испугавшись волн, прежде бури потопил корабль. Самоубийство же противоестественно и не дано ни одному животному — ведь ни одно из них себя не убивает. Во всех силен естественный закон — хотеть жить. Поэтому отнимающих у нас жизнь мы считаем врагами, и прогневает Бога человек, если дар его отдает на поругание, и творит беззаконие пред очами его. Всякая плоть смертна и создана из тленного естества, душа же вечно бессмертна и пребывает в теле по Божественному подобию. Если кто-нибудь погубит чужой залог, данный ему на сохранение, то его назовут коварным и вероломным, с которым никому нельзя иметь дело. Если же кто разлучит Божий залог от своего тела, то как может он укрыться от того, кому нанес обиду? Если раб убежит от господина, даже плохого, то он достоин кары. Но убегая сами от прекрасного и предоброго владыки — от Бога, не окажемся ли мы нечестивцами? Разве вы не знаете, что из этой жизни уходят по естественному закону, отплатив взятый у Бога долг, когда он захочет взять? И таким — слава вечная и дома крепкие и потомки не забывающие, а души их, чистые и непорочные, пребывают в месте святом и небесном и ждут, когда вернутся обратно и вселятся в свои тела после того, как обратятся века. Но те, кто на себя налагает руки, — их души темный ад принимает, а Отец и Бог мучит их до правнуков их. Потому ненавистно это пред Богом, и законодатель наш установил, чтобы до захода солнца тела самоубийц лежали без погребения; в других же странах и правую руку у мертвых отрезают. Мы достойны, о други, ходить с правдой, а не добавлять к человеческим бедам гнева творца! На этом свое слово кончаю. Не могу быть предателем самому себе. Иноплеменники зовут нас на спасение — и я ли захочу броситься на меч? Да не будет этого! Если же после того, как я дам им руку, они убьют меня, то я паду, как бы увенчанный победным венцом, предпочитая их вероломство царству».
Таковаа многа глагола Иосифъ к нимъ, браня имъ от саморѣзаниа. Они же заградивше уши отчаяниемъ, обьступиша и, убити хотяща, поругающе и хуляще на слабость. Онъ же ового именемъ нарицаа, на другаго же съ грозою зря, ового же за руку попадаа, различными рѣчми отреваше от себе. И тии еще стыдящеся от своего воеводы акы при плъку и срамляющеся, никтоже възложи рукы на него.
Много подобных слов говорил к ним Иосиф, удерживая их от самоубийства. Они же, заградив уши отчаянием, обступили его, собираясь убить, понося и хуля за слабость. А он, одного называя по имени, на другого глядя с угрозой, третьего хватая за руку, разными речами отталкивал их от себя. А их, еще сохранявших уважение к своему военачальнику, как в строю, удерживал стыд, и никто не поднял на него руку.
И сей, поручивъ спасение свое Богу строителю, рече: «Понеже благоволилъ Богъ умрѣти намъ, числомъ да убиени будемъ: на негоже конець числа будеть, да той будеть убиенъ от втораго». Тако рекъ, почте числа мудростию, и тѣмъ пребляди вся, и убиени быша вси другъ от друга, развѣи единого. И тъснася, да не осквернить десниця кровию сродническою, помолися тому, и оба вынидоста жива. И поведоша а къ Еуспасияну, а римляне вси течяху на позоръ, и бысть кличь разноличенъ, овѣмъ радующимся о Осифовѣ плѣнении, овѣмъ грозящимся, овѣм же велящимъ мучити и убити врага, овѣм же дивящимся премѣнению житийскому. Еуспасианъ же повелѣ утвердити и, да послеть и къ Нерону.
И он, предоставив спасение свое Богу-промыслителю, сказал: «Поскольку благая воля Бога — нам погибнуть, умрем по счету: на ком закончится счет, пусть будет убит следующим». И сказав так, рассчитал числа с хитростью, и тем обманул всех, и все были убиты друг другом, кроме одного. И он, стремясь не осквернить руки родственной кровью, упросил того, и оба вышли живыми. И повели их к Веспасиану, а римляне все устремились на зрелище, и поднялся разноголосый крик: одни радовались, что Иосифа взяли в плен, другие выкрикивали угрозы, третьи требовали пытать и убить врага, а иные дивились превратности жизни. Веспасиан же приказал взять его под стражу, чтобы послать к Нерону.
О град ѣ Иерусалим ѣ и о церкви и о катап ѣ тазм ѣ
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 265; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!