Первое послание Ивана Грозного Курбскому 12 страница
А мукъ и гонения и смертей многообразныхъ ни на кого не умысливали есмя; а еже о измѣнахъ и чародѣйстве воспомянулъ еси, ино такихъ собакъ вездѣ казнятъ.
А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали; если же ты вспоминаешь о изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят.
А еже нѣчто облыгаемъ православныхъ, и понеже убо уподобился еси аспиду глухому, по пророку глаголющему, яко «аспидъ глухий затыкаетъ уши свои, иже не слышитъ гласа обавающаго, обаче обаваемъ обавается от премудра, понеже зубы ихъ во устѣхъ ихъ сокрушилъ есть Господь и членовныя лвомъ сокрушилъ есть»;[46] и аще азъ облыгаю, о иномъ же истинна о комъ явится? Ино то измѣнники чесо не сотворятъ, а обличения нѣсть имъ, по твоему злобесному умышлению? Чесо же ради намъ сихъ облыгати? Власти ли от своихъ работныхъ желая, или рубища ихъ худая, или колеб ихъ насытитися? Како убо смѣху не подлежитъ твой разумъ? На заецъ потреба множество псовъ, на враги же множество вои; како убо безлѣпа казнити подовластныхъ, имуще разумъ!
А то, что мы оболгали православных, то ты сам уподобился аспиду глухому, ибо, по словам пророка, «аспид глухой затыкает уши свои, чтобы не слышать голоса заклинателя, иначе будет заклят премудрым, ибо зубы в пасти их сокрушил Господь и челюсти львам раздробил»; если уж я облыгаю, от кого же тогда ждать истины? Что же, по твоему злобесному мнению, что бы изменники ни сделали, их и обличить нельзя? А облыгать мне их для чего? Что мне желать от своих подданных? Власти, или их худого рубища, или хлебом их насытиться? Не смеха ли достойна твоя выдумка? Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов, чтобы побеждать врагов — множество воинов: кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных!
|
|
|
И якоже выше рѣхъ, какова злая пострадахъ от васъ от юности даже и донынѣ, пространнѣйши изобличити. Се убо являемъ (аще убо и юнъ еси сихъ лѣтъ, но обаче вѣдети можеши): егда Божиими судбами отецъ нашъ, великий государь Василей, пременивъ порфиру аггельскимъ пременениемъ, тлѣнное сие мимотекущее земное царствие оставилъ, преиде на небесная[47] во онъ вѣкъ нескончаемый, предстояти Царю царемъ и Господу господемъ, мнѣ же оставльшуся со единороднымъ братомъ, святопочившимъ Георгиемъ.[48] Мнѣ убо трею лѣтъ суще, брату же моему лѣта единого, родителнице же нашей, благочестивой царице Елене, в сицевѣ бѣдне вдовствѣ оставшей, яко в пламени отвсюду пребывающе, ово убо от иноплеменныхъ языкъ откругъ приседящихъ брани непремерителныа приемлюще от всѣхъ языкъ, литаонска, и поляковъ, и перекопий, тарханей, и нагай, и казани,[49] ово же от васъ измѣнниковъ бѣды и скорби разными виды приемлюще, яко же подобно тебѣ, бѣшеной собаке, князь Семенъ Бѣлской да Иванъ Ляцкой[50] оттекоша в Литву и камо ни скакаше бесящеся, — въ Царьградъ, и в Крымъ, и в Нагаи, и отовсюду на православие рати воздвизающе. Но ничтоже успѣша: Богу заступающу, и пречистой Богородице, и великимъ чюдотворцомъ, и родителей нашихъ молитвами и благословениемъ, вся сия якоже Ахитофель[51] совѣтъ разсыпася. Такоже потомъ дядю нашего, князя Андрея Ивановича,[52] измѣнники на насъ подъяша, и с тѣми измѣнники пошолъ былъ к Новугороду (и которыхъ хвалиши, доброхотныхъ намъ и душу за насъ полагающихъ называеши), и тѣ в тѣ поры от насъ отступили и приложилися к дяде нашему, ко князю Андрею, а в головахъ твой братъ, князь Иванъ княжь Семеновъ сынъ, княжь Петрова Головы Романовича,[53] и иные многие. И тако Божиею помощию тотъ совѣтъ не совершися. Ино то ли тѣхъ доброхотство, которыхъ ты хвалиши? И тако ли душу свою за насъ полагаютъ, еже насъ хотѣли погубити, а дядю нашего воцарити? По томъ же, измѣннымъ обычаемъ, недругу нашему литовскому державцу почали вотчину нашу отдавати, грады Радогощъ, Стародубъ, Гомей[54] — и тако ли доброхотствуютъ? Егда нѣсть во всей землѣ, кѣмъ погубити от земли и славы в персть вселити, и тогда иноплеменнымъ примешаются любовию, точию да погубятъ безпамятнѣ!
|
|
|
|
|
|
Выше я обещал подробно рассказать, как жестоко я пострадал из-за вас в юности и страдаю доныне. Это известно всем (ты был еще молод в те годы, но, однако, можешь знать это): когда по Божьей воле, сменив порфиру на монашескую рясу, наш отец, великий государь Василий, оставил это бренное земное царство и вступил на вечные времена в царство небесное предстоять пред Царем царей и Господином государей, мы остались с родным братом, святопочившим Георгием. Мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы — литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали, ибо князь Семен Бельский и Иван Ляцкий, подобно тебе, бешеной собаке, сбежали в Литву, и куда только они не бегали, взбесившись, — и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных. Но ничего из этого не вышло: по Божьему заступничеству и пречистой Богородицы, и великих чудотворцев, и по молитвам и благословению наших родителей все эти замыслы рассыпались в прах как заговор Ахитофела. Потом изменники подняли против нас нашего дядю, князя Андрея Ивановича, и с этими изменниками он пошел было к Новгороду (вот кого ты хвалишь и называешь доброжелателями, готовыми положить за нас душу), а от нас в это время отложились и присоединились к дяде нашему, к князю Андрею, многие бояре во главе с твоим родичем, князем Иваном, сыном князя Семена, внуком князя Петра Головы Романовича, и многие другие. Но с Божьей помощью этот заговор не осуществился. Не то ли это доброжелательство, за которое ты их хвалишь? Не в том ли они за нас свою душу кладут, что хотели погубить нас, а дядю нашего посадить на престол? Затем же они, как подобает изменникам, стали уступать нашему врагу, государю литовскому, наши вотчины, города Радогощь, Стародуб, Гомель, — так ли доброжелательствуют? Если в своей земле некого подучить, чтобы погубили славу родной земли, то вступают в союз с иноплеменниками — лишь бы навсегда погубить землю!
|
|
|
Такоже изволися судбами Божиими быти, родителнице нашей, благочестивой царице Елене, преити от земнаго царствия на небесное,[55] намъ же со святопочившимъ братомъ Георгиемъ сиротствующимъ родителей своихъ и ниоткуду же промышления человѣческаго не приемлюще, токмо на Божие милосердие уповающе и пречистые Богородицы милость, и на всѣхъ святыхъ молитвы, и на родителей своихъ благословение и упование положихомъ. Мнѣ же осмому лѣту от рождения тогда преходяще, и тако подвластнымъ нашимъ аки хотѣние свое улучившимъ, еже царство без владателя обретоша, насъ убо, государей своихъ, никоего промышления доброхотнаго не сподобиша, сами же ринушеся богатству и славѣ и тако наскочиша другъ на друга. И елико тогда сотвориша! Колико бояръ нашихъ, и доброхотныхъ отца нашего, и воеводъ избиша! Дворы, и села, и имѣние дядь нашихъ себѣ восхитиша и водворишася в нихъ. И казну матери нашей перенесли в Болшую казну, неистово ногами пхающе и осны колюще, а иное же разъяша. А дѣдъ твой, Михайло Тучковъ, то и творилъ. И тако князь Василей и князь Иванъ Шуйские самоволствомъ у меня в бережении учинилися[56] и тако воцаришася; а тѣхъ всѣхъ, которые отцу нашему и матери нашей были главные измѣнники, ис поимания ихъ выпускали[57] и к себѣ ихъ примирили. А князь Василей Шуйской на дяди нашего княжь Андреевѣ дворѣ учалъ жити, и на томъ дворѣ сонмищемъ июдейскимъ отца нашего и нашего дьяка ближнего Федора Мишурина изымав и позоровавши убили,[58] и князя Ивана Федоровича Бѣлского и иныхъ многихъ в разные места заточиша; и на церковь вооружишася и Данила митрополита, сведше с митрополии, и в заточение послаша;[59] и тако свое хотѣние во всемъ учиниша и сами убо царствовати начаша. Насъ же со единороднымъ братомъ моимъ, святопочившим Георгиемъ, питати начаша яко иностранныхъ или яко убожейшую чадь. Мы же пострадали во одеянии и в алчбѣ. Во всемъ бо семъ воли нѣсть; но вся не по своей воли и не по времени юности. Едино воспомянути: намъ бо въ юности дѣтская играюще, а князь Иванъ Васильевичъ Шуйской сѣдя на лавке, лохтемъ опершися о отца нашего постелю, ногу положа на стулъ, к намъ же не прикланяяся не токмо яко родителски, но ниже властелски, рабское же ничтоже обрѣтеся. И такова гордѣния кто можетъ понести? Како же исчести таковая бѣдне страдания многа, еже от юности пострадахъ? Многажды же поздо ядохъ не по своей воле. Что же убо о казнахъ родителского ми достояния? Вся восхитиша лукавымъ умышлениемъ, бутто дѣтемъ боярскимъ жалование, а все себѣ у нихъ поимаша во мздоимание, а ихъ не по дѣлу жалуючи, верстаютъ не по достоинству; а казну дѣда нашего и отца нашего безчисленну себѣ поимаша, и такъ в той нашей казнѣ исковаша себѣ сосуды златыя и сребреныя и имена на нихъ родителей своихъ возложиша, бутто ихъ родителское стяжание. А всѣмъ людемъ вѣдомо: при матери нашей у князя Ивана Шуйсково была шуба мухояръ зеленъ на куницахъ, да и тѣ ветхи; и коли б то было ихъ старина, и чѣмъ было сосуды ковати, ино лутчи шуба переменити, а в ысходке сосуды ковати. Что же о казнахъ дядь нашихъ глаголати? Но все себѣ восхитиша. По семъ же на грады и села возскочиша, и тако горчайшимъ мучениемъ многообразными виды имѣния ту живущихъ без милости пограбиша. Сусѣдствующихъ же от нихъ напасти кто может исчести? Подовластныхъ же всѣхъ аки рабы себѣ сотвориша, рабы же своя аки велможи сотвориша, правити же мнящеся и строити, и вмѣсто сего неправды и нестроения многая устроиша, мзду же безмѣрну ото всѣхъ збирающе, и вся по мздѣ творяще и глаголюще.
Когда же суждено было по Божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой царице Елене, переселиться из земного царства в небесное, остались мы со святопочившим в Боге братом Георгием круглыми сиротами — никто нам не помогал; оставалась нам надежда только на милосердие Божие, и на милость пречистой Богородицы, и на всех святых молитвы и уповали лишь на благословение родителей наших. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний — получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили. А ведь делал это дед твой, Михайло Тучков. Вот так князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; и на церковь руку подняли, свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы и сами стали царствовать. Нас же с единородным братом моим, святопочившим в Боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет — ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую кичливость? Как исчислить подобные бессчетные страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Все расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалование, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначали не по достоинству; а бесчисленную казну деда нашего и отца нашего забрали себе и на деньги те наковали для себя золотые и серебряные сосуды и начертали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние. А известно всем людям, что при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая зеленая на куницах, да к тому же на потертых; так если это и было их наследство, то чем сосуды ковать, лучше бы шубу переменить, а сосуды ковать, когда есть лишние деньги. А о казне наших дядей что и говорить? Всю себе захватили. Потом напали на города и села и, подвергая жителей различным жестоким мучениям, без жалости грабили их имущество. А как перечесть обиды, которые они причиняли своим соседям? Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки, от всех брали безмерную мзду и в зависимости от нее поступали и говорили.
И тако имъ многа лѣта жившимъ, мнѣ же возрастомъ тѣла преспевающе, и не восхотѣхъ под властию рабскою быти, и того для князя Ивана Василевича Шуйского от себя отослалъ на службу, a у себя есми велѣлъ быти боярину своему князю Ивану Федоровичю Бѣлскому.[60] И князь Иванъ Шуйской, приворотя к себѣ всѣхъ людей и к целованию приведе, пришелъ ратию к Москве,[61] и боярина нашего князя Ивана Федоровича Бѣлскаго и иныхъ бояръ и дворянъ переимали совѣтники его Кубенские и иные[62] до его приезду, и сослали на Белоезеро и убили,[63] да и митрополита Иоасафа с великимъ безчестиемъ с митрополии согнаша.[64] Такоже и князь Андрей Шуйской[65] с своими единомысленники пришедъ к намъ в ызбу в столовую, неистовымъ обычаемъ перед нами изымали боярина нашего Федора Семеновича Воронцова,[66] ободравъ его и позоровавъ, вынесли из ызбы да убити хотѣли. И мы посылали к нимъ митрополита Макария, да бояръ своихъ, Ивана да Василия Григорьевичевъ Морозовыхъ,[67] своимъ словомъ, чтобъ его не убили, и онѣ едва по нашему слову послали его на Кострому, а митрополита затеснили и манатию на немъ с ысточники изодрали, а бояръ в хребетъ толкали. Ино то ли доброхотны, что бояръ нашихъ и угодныхъ сопротивно нашему повелѣнию переимали и побили и разными муками и гонении мучили? И тако ли годно за насъ, государей своихъ, души полагати, еже к нашему государьству ратию приходити и перед нами сонмищемъ июдейскимъ имати и с нами холопу зъ государемъ ссылатися и государю у холопа выпрашивати? Тако ли пригоже прямая служба воинству? Вся вселенная подсмеетъ, видя такую правду! О гонении же что изглаголати, каковы тогда случишася? От преставления матери нашия и до того времени шесть лѣтъ и полъ[68]не престаша сия злая.
Так они жили много лет, но когда я стал подрастать, то не захотел быть под властью своих рабов и поэтому князя Ивана Васильевича Шуйского от себя отослал на службу, а при себе велел быть боярину своему князю Ивану Федоровичу Бельскому. Но князь Иван Шуйский, собрав множество людей и приведя их к присяге, пришел с войсками к Москве, и его сторонники, Кубенские и другие, еще до его прихода захватили боярина нашего, князя Ивана Федоровича Бельского, и иных бояр и дворян и, сослав на Белоозеро, убили, а митрополита Иоасафа с великим бесчестием прогнали с митрополии. Так же вот и князь Андрей Шуйский и его единомышленники явились к нам в столовую палату, неистовствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, оборвали на нем одежду, вытащили из нашей столовой палаты и хотели его убить. Тогда мы послали к ним митрополита Макария и своих бояр Ивана и Василия Григорьевичей Морозовых передать им, чтобы они его не убивали, и они с неохотой послушались наших слов и сослали его в Кострому, а митрополита толкали и разорвали на нем мантию с украшениями, а бояр пихали взашей. Это они-то — доброжелатели, что вопреки нашему повелению хватали угодных нам бояр и избивали их, мучили и ссылали? Так ли они охотно душу за нас, государей своих, отдают, если приходят на нас войной, а на глазах у нас сонмищем иудейским захватывают бояр, а государю приходится сноситься с холопами и государю упрашивать своих холопов? Хороша ли такая верная воинская служба? Вся вселенная будет насмехаться над такой верностью! Что же и говорить о притеснениях, бывших в то время? Со дня кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они творить зло!
Намъ же пятагонадесятъ лѣта возраста преходяще, и тако сами яхомся строити свое царство, и по Божие милости и благо было началося строити. И понеже грехомъ человечѣскимъ повсегда Божию благодать раздражающимъ, и тако случися грѣхъ ради нашихъ Божию гнѣву распростершуся, пламени огненному царствующий градъ Москву попалившу, наши же измѣнные бояре, от тебе же нарицаемыя мученики (ихъже имена волею премину), аки время благополучно своей измѣнной злобе улучиша, научиша народъ скудожайшихъ умомъ,[69] бутто матери нашей мать, княгини Анна Глинская, с своими детьми и людми, сердца человѣческия выимали и такимъ чародѣйствомъ Москву попалили, да бутто и мы тотъ ихъ совѣтъ вѣдали. И тако тѣхъ измѣнниковъ научениемъ боярина нашего, князя Юрья Василевича Глинсково,[70] воскричавъ народъ июдейскимъ обычаемъ, изымали его в предѣле великомученика Христова Димитрия Селунского, выволокли его в соборную и апостольскую церковь Пречистые Богородицы[71] противу митрополича мѣста, без милости его убиша и кровию церковь наполниша, и выволокли его мертва в передние двери церковныя и положиша его на торжищи яко осужденика. И сие в церкви убийство всѣмъ вѣдомо, а не яко же ты, собака, лжеши! Намъ же тогда живущимъ в своемъ селѣ Воробьевѣ,[72] и тѣ измѣнники научили были народъ и насъ убити за то, что бутто мы княжь Юрьеву мати, княгиню Анну, и брата его, князя Михаила,[73] у себя хоронимъ от нихъ. Како убо смѣху не подлежитъ мудрость сия? Почто убо намъ самимъ царству своему запалителемъ быти? Толика убо стяжания, прародителей нашихъ благословение, у насъ погибоша, еже ни во вселеннѣй обрястися можетъ. Кто же безуменъ или яръ таковъ обрящется, разгнѣвався на рабы, да свое стяжание погубити? И онъ бы ихъ попалилъ, а себя бы уберегъ. Во всемъ ваша собачья измѣна обличается! Якоже сему подобно, еже Иванъ Святый[74] водою кропити, толику безмѣрну высоту имущу. И сие убо безумие ваше явственно. И тако ли доброхотно подобаетъ нашимъ бояромъ и воеводамъ намъ служити, еже такими собрании собатцкими без нашего вѣдома бояръ нашихъ убивати, да еще в черте кровномъ намъ? И тако ли душу свою за насъ полагаютъ, еже убо душу нашу желаютъ от мира сего на всякъ часъ во онъ вѣкъ препустити? Намъ убо законъ полагающе во святыню, сами же с нами путишествовати не хотяще! Что же, собака, и хвалишися в гордости и иныхъ собакъ измѣнниковъ похваляеши бранною храбростию? Господу нашему Исусу Христу глаголющу: «Аще царство само на ся разделится, то не можетъ стояти царство то».[75] Како же можетъ бранная люте понести противу врага, аще междоусобными бранми растлится царство? Како убо можетъ древо цвести, аще корени суху сущу? Тако и сие: аще не прежде строения в царствии благо будетъ, како бранная храбре поставятся? Аще убо предводитель не множае полкъ утверждаетъ, тогда множае побѣждаемъ паче бываетъ, неже побѣдитъ. Ты же, вся сия презрѣвъ, едину храбрость похваляеши; a о чесомъ же храбрости состоятися, сия ни во что же полагаеши, и являя ся не токмо утвержая храбрость, но паче разрушая. И являя ся яко ничтоже еси; в дому измѣнникъ, в ратныхъ же пребывании разсуждения не имѣя, понеже хощеши междоусобными бранми и самоволствомъ храбрость утвердити, емуже быти не возможно.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 260; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!