Подготовка текста, перевод и комментарии Г. М. Прохорова 15 страница
Душа: Непонятное ты мне объяснила. Чтобы я не сомневалась больше, скажи мне, служительница, и научи меня вот чему. Поскольку ты уподобила душу госпоже, плоть же рабыне, и подручнице ее, кто повинен, скажи мне, в грехопадении первозданных людей, которое некогда они совершили в раю: словесная способность души или бессловесная сила тела? Хотела бы я понять, кто первый согрешил.
Плоть: Вьзыскание твое, владычице, выше мене есть, неудобь достежно, неудобь разумно, непостижимо всако. Но обаче от Писания маль искусь яко имущи, яже навыкох, та и вьзвещю ти, госпожде, и слыши, любьзная моя, мала от ихже ищеши.
Плоть: Интересующее тебя, владычица, выше меня, трудно для постижения, трудно для уразумения, непостижимо совершенно. Но, однако, поскольку я немного знаю Писание, что сама поняла, то и расскажу тебе, госпожа, а ты послушай, любезная моя, немного о том, что тебя интересует.
Словеснѣйшая душа от Бога испрьва вьоружена бысть оружми силными кь помощи ее двѣма вькупѣ: яростнымь и похотным же. И сия, имиже вьоружена бѣ кь помощи ее, злѣ потрѣбова та вь час онь, внегда начелникь злобѣ змиею глагола прѣлестные глаголы и льсти испльнены: «Бози будете абие, аще снѣсте от дрѣва».[14] Слыша убо жена обожение, усладисе, и помысльнимь злѣ расуди, яко добро обожение помышлѣеть абие. Такожде и другое, — похотное глаголю, — прѣвращьсе и се: вьжелѣваеть дрѣву — сласть убо прьвѣе и потомь тьщеславие, ова бо показал и дрѣво яко добро и краснѣйше то вь снѣдь есть, любимая, ово же обожение самое, яко быти лучьшу всехъ. Двѣ сии, владычице, прѣльстише Еву, и Адама прѣльсти подобно, яко и ону. Усладишесе злѣ вь разсуждении сих, прѣдаше истиное, прѣльстившесе, увы! Нь убо и другое, глаголю же яростное, добрѣ не потрѣбова, нь зѣло блазннѣ: не бо прогнѣвасе на врага и мужьскы исьпротивисе, еже не покоритесе тому и послушати его. Слышаных явъ, яко радость и чаание умь ее ослѣпи, душевное глаголю око, и упованиемь падесе обожения внезаяпу. Здѣ вьнми, о душе, и виждь страсть велику пагубную и лютую, и силу, юже имать. На небеси како възможе! Ужаснисе, душе моя, ужаснисе! Оттуду бо сьврьже иже иногда Денницу, тьщеславие глаголю родителницу, увы мне, и доилицу, якоже писано есть, грьдости, ееже ради онь отпаде.[15] Поругасе симь. И зри здѣ, владычице, стрьпьтную страсть, како Бога сьпротивоборца имать, иже сее рабь, сьпротивника же — и лукаваго сьпричестника и друга. Понеже грьдымь сьпротивльетсе, якоже и сих прьвому вьспротивисе вьскорь.
|
|
|
Словесная душа была с самого начала вооружена Богом для содействия ей двумя видами сильного оружия: яростностью и влечением. Она же, будучи вооружена ими для содействия ей, во зло использовала их в тот час, когда начинатель зла, змей, сказал обманные слова, ложью исполненные: «Богами станете тотчас, если вкусите от дерева». Ведь услышав про обожение, женщина прельстилась и, помыслив, дурно рассудила, что о хорошем обожении идет здесь речь. Также и другая способность — имею в виду влечение — извратилась и та: вожделела плода дерева, — сладости, во-первых, и затем тщеславия, ибо дерево показалось ей красивым, а плоды его в высшей степени пригодными для еды, а обожение — наилучшим из всего. Эти две причины, владычица, способствовав обману Евы, и Адама ввели в обман так же, как и ее. Так они, насладившись дурно, предали истинное, обманувшись, увы! Но ведь и другое — я имею в виду способность к ярости, не использовал он подобающим образом, ибо не прогневался на врага и не воспротивился ему мужественно, чтобы не покориться ему и не послушаться его. Ясно, что радость и надежда от услышанного ослепили его ум, имею в виду душевное око, и, надеясь на обожение, он внезапно пал. Здесь внимай, душа, и увидь страдание великое, пагубное и тяжелое, и силу, какую оно имеет. Как можно посягать на небо! Ужаснись, душа моя, ужаснись! Оттуда ведь Бог сверг некогда Люцифера, тщеславия я имею в виду прародителя, — увы мне, — и питателя, как написано, гордости, из-за которой он и отпал. Посмеялся тот и над ними. И обрати здесь внимание, владычица, на пагубность страсти — ведь ее раб восстает на Бога, Божьего же супостата имеет лукавым союзником и другом. Поскольку Бог гордым противится, и этому первому из них он быстро воспротивился.
|
|
|
|
|
|
Душа: Се, прочее, якоже глагола, тѣло обидимо бысть: елма сьгрѣшение душевно бысть, как казнь — тѣлѣ? Сие бо бысть текуще и страдателно абие, многострастно же и гнило, и многоболѣзнно зѣло, тлѣнно и мрьтвно же, якоже зриши, и охуждено зѣло. Душа же прѣбысть якова же бѣ и прѣжде того — невеществена всѣ, умна и бесмрьтна, рабыне, ничтоже бо пострада люто, яко смерти достойна.
Душа: Из того, что ты сказала, следует, что тело было обижено: раз согрешение было душевным, почему наказание — телу? Оно ведь тотчас стало изменчивым и подверженным страданиям, многострастным и гниющим, многоболезненным весьма, тленным и смертным, и, как видишь, гораздо худшим. Душа же пребывает какой была и прежде того — совершенно невещественной, умственной и бессмертной, рабыня, ибо никак не пострадала, хотя и была смерти достойна.
|
|
|
Плоть: Да слыши, о владычице, и разумьй, сьлучшаасе. Мучение, добрѣишая, якоже подобитсе, все не прикоснусе тьлу, нь той самой души, аще и васнь явлѣется та ничтоже зла пострадавши. И слыши притчю и от сее увѣришисе.
Плоть: Так слушай, владычица, и разумей, что тогда случилось. Вся кара, добрейшая, как и подобало, коснулась не тела, но именно души, хотя на первый взгляд и кажется, что она ничего плохого не претерпела. Послушай притчу, и ты поймешь.
Внегда бо нѣкый царь искупить раба от жестока, и стрьптива, и лукава владыкы, убога же и нага и зловида зрѣниемь, сухотна же и истьнена, и охудевша зѣло, страстна же и окаянна, и непотрѣбна отнудь, всего струпива, всего крастава и измьждала от рань, и глада же, и злострадания; и очистить тогожде от всякое скврьны, облѣчет же его вь свѣтлу и мекку одежду, сотворит же и кнеза велика же и явлена, дарует же и имѣния, и стежания, и богатьство, и прьваго устроить и вь всей полатѣ. Он же, злѣйший неблагодарествный рабь, вьскоре вьздвигнеть ковь на цара, и на царство его вовьступити вьсхотѣвь. Царь же вьзмлеть от него имѣния и богатьство, сьвлѣчет же и одѣяния, поясь же и вса цвѣтная одеяния окааннаго оного, и рубище прѣветхое и растрьзано все, худо и непотрѣбно, и истлѣвъше всако облѣчеть навѣтника и страстнаго оного и ижденеть его далече от полаты вь пусто и невьселено и непроходно мѣсто, еже быти тому в нем дажь до конца жизни. И пребудет ему рубище оно ветхое или 7, или 8, или 10 лѣт, и тако распадъся погибнет до конца, оттолѣ убо ходит нагъ, якоже родися, дажь до конца жизни, и раздрушиться нужнѣ.
Некогда один царь купил себе у жестокого, строптивого и лукавого хозяина раба — убогого и нагого, безобразного на вид, высохшего и отощавшего, весьма исхудалого, страдальца и горемыку, совершенно непотребного, всего в струпьях, в коросте, обессиленного от ран, голода и тяжких страданий; и очистил его от всяческой скверны, облек его в светлую и мягкую одежду, сделал его князем великим и славным, подарил ему и имения, и имущество, и богатство, и сделал его первым в своем дворце. Тот же, злейший неблагодарный раб, вскоре устроил заговор против царя, на царство его вступить захотев. Царь же лишил его имения и богатства, снял и одеяния, пояс и все цветные одежды окаянного того, и в рубище преветхое и рваное все, худое, и непотребное, и истлевшее совершенно облек наветника несчастного этого, и прогнал его далеко от дворца в пустое, и ненаселенное, и непрохожее место, чтобы был тот там до конца жизни. И продержится его рубище то ветхое или семь, или восемь, или десять лет, а затем рассыплется окончательно, и с тех пор будет ходить он нагим, как и родился, до самого конца жизни, пока не вынужден будет с нею расстаться.
Въпрашаю тя, превысокая, на коем есть мученье и кто казнь приятъ о оном согрѣшении убо: рабъ ли лукавый — яко повиненъ сый — обнаженый и лишивыйся богатства же и славы, яко самовластенъ, прочее, и словесенъ сый, или имѣнья та и богатство оного, яко безъдушьна и нечювствена и недвижима вещь?
Спрашиваю тебя, превысокая, кто претерпел мучения и казнь принял за то согрешение: раб ли лукавый, как виновный, будучи обнажен и лишившись богатства и славы, как существо самовластвующее собой и словесное, или же имения те и богатство его, бездушная, бесчувственная и неподвижная материя?
Душа: Якоже обьявися, рабыне моя, — человѣкъ всяко, аще и того никакоже царь тогдашни не ранит отнудь, ниже паки раны нанесе, но то есть пострадавы лютое мученье.
Душа: Ясно, рабыня моя, — конечно, человек, хотя царь тот вовсе его не поранил, ни страданий ему не причинил, однако же перенес он тяжелое мучение.
Плоть: Въпрашаю тя, отвещай же ми, госпоже моя, к сему: суд убо царевъ праведенъ ли бысть или не тако, яко абье изрину того от царскых дворовъ?
Плоть: Спрашиваю тебя, — ты же ответь мне, госпожа моя, на это: суд царев праведным ли был или нет, когда изгнал он того из царских дворцов?
Душа: Ни, рабыне, но праведенъ зѣло. Аще бо не бы былъ благъ царь онъ и кроток, очи убо ему от него изял бы, а не бы на имѣнья токмо излиялъ гнѣвъ, и казнь отпустилъ навѣтному рабу.
Душа: Конечно, рабыня, вполне праведным. Если бы не был тот царь добрым и кротким, он лишил бы его глаз, а не только на имения излил бы гнев, и казни предал бы заговорщика-раба.
Плоть: Добрѣ оглагола ми, о господыне моя, о сем. Сице ми разумѣй, любимая, и о души и о тѣлѣ. Понеже не въсхотѣ пребывати якоже создана бысть, но забы абье благородие свое и вънутрь предѣлъ своихъ не въсхотѣ пребывати и миро сь, егоже зриши, имѣти в жребии собѣ, но наслаженье, радость и веселие, но обоженье самое всхотѣ похитити, равночестна, равна Богу по оному быти; вправду убо Богъ възнесе суд и тѣло богозданное, еже исперва ону оболче обрадованную, и чюдное, совлече яко согрѣшшю: да не како и паки согрѣшит.
Плоть: Хорошо ты ответила мне, госпожа моя, на это. То же разумей, любимая, и о душе и теле. Поскольку не захотела душа пребывать такой, какой была создана, но тут же забыла о благородстве своем и внутри пределов своих не пожелала оставаться, и мир этот, который ты видишь, иметь как свою долю, но наслаждение, радость и веселие, даже обожение самое захотела получить и равной в чести быть Богу; справедливо Бог совершил суд, и то тело, каким он сначала облек ту, обрадованную, богозданное и чудесное, совлек, как с согрешившей: чтобы как-нибудь вновь не согрешила.
Аще ли хощеши увѣдѣти естество и доброту тѣла оного якова и колика, — звѣздам точно являеться и лунѣ, яко наго не требоваше одежа ни покрова, но якоже солнце само своею наготою украшаеться ныне, такоже и оно оставлено бысть естественным. От того совлече ту и облече и в мерзкое и гнусное и скверное се; обаче не измѣни перстнаго существа, но премѣни ему естества, еже исперва, и от Едема изрину его тогда абие, и взбрани ему причаститися древу и плоду жизньному, милуя его, не завидя же, да не будет, животу бесмертьному, но удержавая добрѣе устремленье грѣховное. Смерть бо, прочее, не мученье бывает, но врачеванье добрѣйше и спасенье паче, и смотренье, державная, премудрости исполнено, удержавает бо яко намнозѣ греха устремленье, умры бо, рече, оправдися от нея. Прочее, работаеть души елико силу имат: или 10, или 20, или 50 лет, или много убо дващи толико глаголю, — и тако разрушаеться, растлѣвает же и в четыри сия отходит сставы, от нихже сставленье от Бога прият: яко от земля — паки в землю, по глаголу Его.
Хочешь узнать о природе и красоте тела того — каковы и какой меры, — звездам подобным было оно и луне, ибо нагое не нуждалось ни в одеждах, ни в покрове, но как солнце само своей наготой украшается ныне, так же и оно оставлено было естественным благообразием украшаться. Совлек он с нее то тело и облек ее в мерзкое, и гнусное, и скверное это; не изменил он, однако, самой его земной сущности, но переменил изначальную природу и из Эдема изгнал его тотчас, и запретил ему прикасаться к дереву жизни и его плоду, — жалея его, не отказывая, ни в коем случае, в жизни бессмертной, но наилучшим образом удерживая устремленность ко греху. Смерть, таким образом, не местью оказывается, но врачеванием наилучшим и скорее спасением, устроением, державная, премудрости исполненным, так как в большой мере удерживает устремление ко греху, ибо умерший, говорят, уже за него наказан. Итак, рабствует оно душе, насколько силу имеет: или десять, или двадцать, или пятьдесят лет, или, если долго, дважды столько, — а затем разрушается, подвергается тлению и распадается на четыре те составные части, из которых Богом было составлено; из земли исшедшее снова уходит в землю, по слову его.
Ты же, госпоже моя, нага оставлена бывъши, уединена всячьскы, не имущи тѣла и еже тя здѣ сдержащаго яко съжителя имѣя, — паче же та сдержит то, и стяжет, и имат, — абье убо всходить в своя ея: аще схранила есть добро еже по образу ея неблазньно и чисто и настоящем житии, яко умна — ко умным, яко и невеществена — невещественым, — тоя, глаголю, сродником, ангелом святымь свѣтозарным же свѣтлым в горний миръ. Аще свѣтла, къ свѣтлым сочтаваеться абие, яко от вышних — горѣ, и радости исполняеться. Аще ли очернися и помрачися вся въ страстехъ пагубьных и нечистых паки, к темным и мрачным ангеламъ сочтаваеться, яко темна — темным и мрачным лицем, яко тѣх сдѣлавши хотѣния и дѣла. От дѣяньи своих душа въображаються и каяждо являеться, якова есть и колика убо: дѣла свѣта светлы и свѣтоносны, дѣла же тмы черны и мрачны творят. Душа бо, господыни моя, с тѣлом въспитана, къ видимым симъ и чювственым попущьшися, ничтоже бестелесно когда видѣвши спроста, дондеже привязана есть сей земнѣй плоти; внегда же совлечеться, видит невъзбранно.
Ты же, госпожа моя, нагой оставлена, будучи одинокой совершенно, не имея тела, которое тебя здесь содержало и сожителем имело, — а скорее, ты содержишь его, и образуешь, и имеешь — тотчас восходишь в свою область: если хорошо сохранила то, что у тебя по образу Божию, неоскверненным и чистым в настоящей жизни, то как умственная — к умственным, как и нематериальная — к нематериальным, к своим, имею в виду, родственникам, ангелам святым, светозарным и светлым, в вышний мир. Если душа светла, со светлыми сочетается тут же; будучи от вышних, восходит вверх и радости исполняется. Если же она погрязла и помрачилась вся в страстях пагубных и нечистых, то к темным и мрачным ангелам причисляется; будучи темной — к темным и лицами мрачным, так как их она выполняла желания и дела. От дел своих душа получает образ и каждая является такой, какова она есть: дела света делают светлыми и светоносными, дела же тьмы черными и мрачными. Душа ведь, госпожа моя, с телом воспитана, ко всему видимому и чувственному прилепившись, ничего бестелесного никогда не видит, пока привязана к этой земной плоти; когда же она совлечет ее, видит без помех.
Се тебѣ притча конець сдѣ въсприятъ. Аще ли не мнить ти ся подобнѣ реченая рещися, яже рѣхом притча нынѣ въ словѣ, испытай, что ни что есть притча, — ни всячьскы имат, притча позънавай, госпоже, равное въсприемлет, зане и не бывала притча, якоже рѣхом, но тождьство паче.
Вот тебе смысл этой притчи. Если же тебе кажется, что нами здесь сказанное выражено неподобающим образом, ибо я говорила притчей, поинтересуйся тем, что такое притча, и знай, госпожа, что притча не во всем в равной мере точна; иначе она и не была бы притчей, но скорее тождеством.
Душа: Да коего глаголеши человѣка, рабыне, рци ми, имущаго якоже мощно еже по образу Божию и по подобию Его, — сам бо реклъ еси — тѣло се тлѣнное или душю самую? Моусии человѣка рече по образу Божию еже изначала первозданнаго быти.[16] И како наречеться человѣкъ безъдушное тѣло? И пакы же словесное души како наречеться, не сущу телу человѣка отнудь? Рече бо нѣгдѣ Моисий в Бытии тако: «И созда Богъ человѣка персть от земля». Се тѣло человѣка нарече, о рабыне. «И тако дуну на лице его дыханье животно, — якоже пишет, — словесно и божествено, и бысть человѣкъ въ душу живу тогда».[17] Еже по образу, рабыне моя, в чом отдамы — и в плоти ли, служителнице, или въ души самой?
Душа: А что в человеке, рабыня, скажи мне, имеет, насколько это возможно, образ Божий и подобие его, ты говоришь? Что он имел в виду — тело это тленное или же душу? Моисей сказал, что человек первозданный был создан по образу Божию. А можно ли назвать человеком бездушное тело? И опять же, можно ли назвать так словесную силу души, если не будет тела у человека совершенно? Сказал ведь, кажется, Моисей в Книге Бытия так: «И создал Бог человека из праха земного». Это он о теле человеческом сказал, рабыня. «И затем вдунул в лицо ему дыхание жизни, — как он пишет, — словесное и божественное, и стал человек душою живою тогда». То, что по образу, рабыня моя, в чем оно находится — в плоти ли, служительница, или в самой душе?
Плоть: Слыши, господыне моя, сдѣ речение Павлово и разумѣеши искомое удобь от сего: «Елико внѣшний нашь человѣкъ растлѣваеть, толико внутрений обнавляеться вяще».[18] И два убо человѣка наречена съединена, внутреняго и внѣшняго, человѣкы именует, си рѣх душа и тѣло — обоих тако. Но убо воистину человѣкъ душа глаголеться. Не смотряй, господыне моя, внешняго человѣка, ниже сумнися отнуд о создании его, то бо покрывало есть и одѣвало тоя. Еже по образу же — душа, и по подобию его. Не мни же, господыне моя, человѣка глаголитися тѣло се тлѣнное и человѣка внѣшняго. Но егда убо Писание услышиши, глаголющее: «Створим человѣка по образу Своему»,[19] — и внутреняго разумѣвай человѣка, душевное существо, не явлено се, но скровеное, си невидимое и незримое естеством. Истиннѣе же яко внутрь паче есмы. По внутренему бо человѣку «азъ» паче есмь, внѣшняя же не «азъ», но «моя» разумѣвай. Не рука бо «азъ», прочее, или нога «азъ» паки, но «азъ» — словесное души в лѣпоту. Рука же убо, и нога, и прочая части человѣчьскаго тѣла суть уди. Тѣло бо ссуд есть васнь, и колесница, и соузъ души человечестѣй. Воистину же человѣкъ душа глаголеться. А помыслъ убо — властник страстемъ и владыка. По властному убо бывати ту вѣмы и паки в помысленѣм стяжаньи быти ради истиннѣйшая части быти ума ея и премудрости, яже Богъ дарова тому.
Плоть: Послушай, госпожа моя, здесь изречение Павлово и уразумеешь искомое из него: «Насколько внешний наш человек истлевает, настолько внутренний больше обновляется». Двух соединенных человек упоминая, он называет так, внутренним и внешним человеком, душу и тело, обоих. Но ведь по-настоящему-то человеком душа называется. Не смотри, душа моя, на внешнего человека и не обманывайся относительно его сути, ибо это лишь покрывало и одежда той. А что касается образа и подобия, относится к душе. Не думай, госпожа моя, что человеком называется это тленное тело, человек внешний. Но когда слышишь Писание, говорящее: «Сотворим человека по образу Своему», — то внутреннего подразумевай человека, душевное существо, которое не явленно, но сокровенно, и невидимо, и незримо по природе. Больше правды в том, что мы преимущественно внутренней жизнью живем. Ибо ко внутреннему человеку более «я» относится, под внешним же — не «я», но «мое» подразумевай. Не рука ведь «я», стало быть, и не нога «я», опять же, но «я» — это, конечно же, разумность души. Рука же, и нога, и прочие части человеческого тела суть члены. В соответствии с этим тело есть орудие, колесница и союзник души человеческой. Воистину же человеком душа называется. А разум — господин страстей и владыка. Мы знаем, что она должна быть покорной владыке и пребывать в стяжании смысла, при помощи истиннейшей части ума ее и посредством мудрости, которую Бог тому даровал.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!