Что нужно знать каждому молодому писателю
Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Н. Ф. Чужака [Переиздание 1929 года]. М.: Захаров, 2000. 285 с. Леф. Об этой книге и о нас. (Предисловие)........................................................ 5 Читать Литература факта Н. Чужак. Писательская памятка........................................................................ 9 Читать С. Третьяков. Новый Лев Толстой.................................................................... 29 Читать Н. Чужак. Литература жизнестроения............................................................. 34 Читать С. Третьяков. Биография вещи.......................................................................... 68 Читать Леф. Вместо постскриптума............................................................................... 73 Читать Эпигоны художества О. Брик. Против «творческой» личности......................................................... 76 Читать О. Брик. Ближе к факту....................................................................................... 80 Читать О. Брик. Почему понравился «Цемент»............................................................ 86 Читать О. Брик. Разгром Фадеева................................................................................... 91 Читать В. Тренин. Интеллигентные партизаны (Формальный комментарий к статье О. Брика «Разгром Фадеева»)........................................................................ 97 Читать П. Незнамов. Драдедамовый быт («Наталья Тарпова» — роман С. Семенова) 102 Читать П. Незнамов. Деревня красивого оперения («Бруски» — роман Ф. Панферова)............................................................................................... 110 Читать П. Незнамов. О поэтах и об установках (Противостояние и борьба).......... 119 Читать В. Шкловский. Тогда и сейчас.......................................................................... 129 Читать Живое и мертвое Т. Гриц. Мертвый штамп и живой человек..................................................... 132 Читать В. Шкловский. Преступление эпигона (“Преступление Мартына”. Роман Бахметьева. Изд. “ЗИФ”).............................................................................. 136 Читать П. Незнамов. Советский Чуркин («Вор» — роман Л. Леонова).................. 141 Читать С. Третьяков. Живое и бумажное.................................................................... 149 Читать Леф. В поисках бумажного человека.............................................................. 150 Читать Как и на чем учиться В. Перцов. Культ предков и литературная современность........................... 156 Читать Н. Чужак. Опыт учебы на классике................................................................ 171 Читать О. Брик. Учить писателей................................................................................. 185 Читать В. Шкловский. В заключение........................................................................... 192 Читать Лицом к газете В. Шкловский. О писателе и производстве..................................................... 194 Читать С. Третьяков. О том же (Писатель на колхозе).............................................. 200 Читать П. Незнамов. Мимо газеты............................................................................... 205 Читать В. Тренин. Рабкор и беллетрист........................................................................ 213 Читать Леф. Нужно предостеречь................................................................................ 217 Читать С. Третьяков. Ближе к газете........................................................................... 219 Читать С. Третьяков. Рабкор и строительство............................................................ 221 Читать К новому О. Брик. Разложение сюжета............................................................................ 226 Читать В. Шкловский. К технике внесюжетной прозы.............................................. 229 Читать С. Третьяков. Сквозь непротертые очки (Путевка)...................................... 235 Читать Н. Чужак. Живой человек истории («Михаил Лакин». Сборник воспоминаний и материалов. Издание Владимирского истпарта. Владимир, 1928)...... 242 Читать С. Третьяков. Живой «живой» человек (О книге В. К. Арсеньева «В дебрях уссурийского края», изд. «Книжное дело». Владивосток, 1926)............. 252 Читать В. Шкловский. Несколько слов о четырехстах миллионах (О книгах С. Третьякова «Чжунго» и «Дэн Ши‑хуа»)................................................ 256 Читать В. Шкловский. «103 дня на Западе» Б. Кушнера............................................ 259 Читать П. Незнамов. На новоселье............................................................................... 262 Читать Н. Чужак. Хозяин и работник (Из предисловия к книжке С. Сибирякова «В борьбе за жизнь». Изд. о‑ва политкаторжан. М., 1927)............................. 269 Читать В. Шкловский. Люди и бороды (Н. Чужак. «Правда о Пугачеве». Изд‑во политкаторжан. «Памяти Николая Александровича Рожкова». Сборник статей. Изд‑во политкаторжан. Москва, 1927 г.)...................................... 271 Читать Т. Гриц. Доброкачественная продукция (К. С. Еремеев. «Пламя». Эпизоды октябрьских дней. Изд. «Федерация». Москва, 1928 г.)........................... 274 Читать С. Третьяков. Продолжение следует............................................................... 276 Читать {5} Об этой книге и об нас (Предисловие) Здесь собраны работы лефов, т. е. работников левого фронта искусств, за два последних года — по вопросу специально о литературе документа-факта. Только вводные статьи во всех разделах написаны заново. Для нас самих — это итог, это лицо нашей литературной группы на последнем производственном этапе. Но не в этом главная задача книги. Главное — мы хотим быть полезны нашему советскому писательскому молодняку, искренно считающему себя литературным винтиком социалистического строительства, но попадающему по неопытности в плен негодных и чужих литературных приемов. Мы хотим предостеречь его от бессмысленного подражания отжившим формам литературного мастерства, направив его мысль на поиски своих особенных писательских путей, органически вытекающих из потребностей революционной эпохи. Мы вскрываем классовый характер практикуемых литературных жанров. Отвращая от литературы праздной выдумки, преподносимой под флагом заповедного и раз навсегда мистически предначертанного «художества», мы всячески обращаем внимание наших товарищей на новую, пробивающую уже себе дорогу литературу — литературу не наивного и лживого правдоподобия, а самой всамделишной и максимально точно высказанной правды. К сожалению, мы не можем еще дать сейчас прямого руководства к этой литературе, так как главные наши усилия за эти годы были направлены в сторону разоблачения «художественных» мертвецов, но новая документальная литература уже дает возможность сделать основные методические выводы — к характеру фиксации и освещения факта. Выводы эти и намечаются в статьях «Писательская памятка» и «Биография вещи». В статье «Литература жизнестроения» делается необходимый исторический пробег по русской литературе — под знаком функционального, т. е. условно-утилитарного, изображения выдвигаемых приемов, соотносительно месту и времени. Статья «Новый Лев Толстой» ставит вопрос о коллективном «осознавателе» строительства наших дней — газете. {6} В рубрике «Эпигоны художества» вскрывается несоответствие беллетристического жанра задачам новой действительности. В рубрике «Живое и мертвое» мы пробуем поставить на ноги запутанный отдельными литературными группами вопрос — о подлинном, т. е. всегда документальном, а не вольно-измышленном, «живом человеке». Рубрика «Как и на чем учиться» — это о пресловутой учебе у классиков. Рубрика «Лицом к газете» — для рабкора, совращаемого на избитую дорожку обманно-художественного «творчества». В последней рубрике — «К новому» — представлена только часть тех элементов нового изобразительства, которые мы считаем нужным культивировать в наше время и которые мы сами же успели зафиксировать в литературной суматохе наших дней. Здесь отмечаются работы лефов и не лефов в области фактической литературы; здесь же прощупываются вопросы новых технических средств и новых, целесообразных подходов. Мы не скрываем сравнительной недостаточности этой последней нашей рубрики, и мы считаем, что задача мыслимого заполнения ее — задача следующей нашей книги. В заключительной статье «Продолжение следует» делается первая наметка будущей работы фактовика-писателя. На очереди перед нами — вопросы: вопрос об уточнении методики и техники литературы факта; вопрос о синтетическом, но и условном в пределах времени литературном жанре; а главное, может быть — вопрос о переорганизации самой работы по литературе документа на началах разделения труда тт. специалистов, производственно заинтересованных в запечатлении вечно изменчивой биографии вещи. Эта работа, думается, и создаст наше лицо на следующем рабочем этапе. Леф {7} Литература факта {9} Н. Чужак Писательская памятка
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Что нужно знать каждому молодому писателю
Была когда-то «Солдатская памятка», которую усердно распространяли большевики. Сейчас приходится распространять «Писательскую памятку». Что нужно знать каждому рабкору и советскому писателю?
Всегда было так, что когда выступала впервые в истории какая-нибудь новая общественная группа, а тем более новый класс, их охватывала на известное время как бы строительская лихорадка. Люди с упоением принимались переделывать лицо земли по образу и подобию своих представлений о социальной правде, и самая литература этих людей приобретала характер земляной, упрямо актуальный, действенный. Менялось социальное назначение литературы; классово заострялась целевая установка писателя; увязывалось с непосредственными злобами творимого дня каждое произведение; изобреталась, говоря условно, максимально ударяющая в цель, революционная форма. (Условно потому, что ни текучесть форм, ни их преемственность, ни кажущаяся перебрасываемость их из эпохи в эпоху — этим совсем не отрицаются.) Вот то, что мы, лефы, называем литературой становления (т. е. процесса становления) новой культуры, жизнестроения тож, и что на языке разных эпох и критиков всегда носило разные, отнюдь не более точные, наименования.
Совсем иначе чувствуют себя общественная группа или класс, когда они прочно обставятся на земле, закончат устроительскую свою миссию и мирно вообще стабилизуются, еще не слыша приближения насменного хозяина и режиссера новой жизни. Ясно, что печатью большой отображательской успокоенности (классицизм), прославления {10} разумно сущего задним числом (натурализм) и откровенного отрыва от конкретной злобы дня (монументальный реализм) отмечено и все искусство этих классов. В частности — литература. То, что вчера еще звучало очень временно и утилитарно-подсобно (как памфлет, как надпись, как текучий фельетон), отныне утверждается как безусловная, большая форма, презирающая «малый жанр» и явно претендующая на права гегемона. Это и есть литература стабилизации, как бы точнее ее ни называли. Критики приписывают ей цели жизнепознания, но как же познавать действительность по «зеркалу», которое всегда чуть-чуть кривое?
Есть наконец и третья фаза в цепи развития той или иной группы и класса, которую можно охарактеризовать как стадию социального истощения и прямого упадка. Сам по себе этот период в жизни каждой группы или класса может быть и в меру длителен и, соответственно характеру отмирания, многовиден. Предчувствие ли близкой гибели, непосредственное ли осязание противника — все это неизбежно порождает в отмирающей группе всякого рода мистико-мечтательные настроения, тревогу, худо прикрываемую псевдогероической бравадой, жажду забыться в изощренностях и всяческое бегство от реальности вообще. Литература умирания — вот точное определение литературы данных групп, как бы она по-разному в разные моменты ни именовалась (романтизм, модернизм, декадентство, психологизм и т. д.). Важно лишь помнить, что зараза литгниения может перебрасываться и на соседние участки.
В поисках необходимой формы
Ленин как-то сказал, что легче сделать революцию, чем удержать ее завоевания без соответствующей культуры. Это целиком, по-видимому, приложимо и к литературе. Революцию в литературе осуществить гораздо труднее, чем просто бросить литературу в поток революции.
По некультурности и по другим причинам наши молодые советские писатели шарахаются в поисках необходимой новой формы с одного соседнего участка на другой, явно желая осчастливить революцию потоком {11} дедовской литературы, но меньше всего думая о самой революции в литературе. Объявляют учебу у Толстого и Достоевского; прихватывают сюда же Жуковского и Эдгара По; изобретают свой особенный «пролетарский реализм»; и вообще — очень заботятся о том, как бы не исчезли из советской литературы буржуазно-феодально стабилизационные формы и как бы не забыть чего-нибудь перенять и из последышной, гнилой литературы. Впечатление такое, что товарищи играются в литературу, и — это было бы не так уж плохо, если б жили мы в усадебные времена и нечего бы нам было бы больше делать, как любовно созерцать содеянное, помышляя о загробностях, и… если бы не втягивалась в эту недешевую игру наша лучшая молодежь.
Вот ради этой-то последней мы и завели нашу беседу — о «солдатской»… то бишь писательской, памятке.
Роль беллетристики когда-то
Да, мы хотели бы, чтоб каждый неиспорченный писатель был действительно «солдатом» нового строительства и не пускался бы по линии наименьшего сопротивления, культивируя приемы-формы, органически несвойственные нашей эпохе. Вот почему нам определенно не нравится это вредное, в плане последовательного развертывания задач нашей эпохи, отвлечение нескольких наличных тысяч пролетарского литературного молодняка от их прямой работы над реальностью и столь же вредное натаскивание их внимания в сторону литературного вымысла. Мы — против литературы вымысла, именуемой беллетристикой; мы — за примат литературы факта. Писатели слишком долго «преображали» мир, уводя пассивного и эстетически одурманенного читателя в мир представлений, — когда же, как не сейчас, перестраивать этот мир, внося в него совершенно конкретные и нужные пролетариату изменения?
Лефы не выдумали теорию литературы факта, как не выдумали и лозунг искусства-жизнестроения. Заслуга их только в том, что они уловили величайшую потребность нашего времени и первые попытались уложить носившуюся в воздухе идею в несколько простых и, может быть, отпугивающих этой простотой положений.
{12} Нам говорят: упрощенность. Это неверно. Мы вовсе не против условного признания момента выдумки как некоего диалектического предвидения, связующего и толкающего отложившиеся факты, — мы только против выдумки как абсолюта. Мы думаем, что точно так же вредно фетишизировать идею фактографии, как и «творить себе кумир» из представленческой литературы.
«Все хорошо в свое время», — сказал покойный Г. В. Плеханов.
Было время, когда простая историческая необходимость обращала активистов общества на путь культуры беллетристических именно форм, как максимально по тому времени жизнедейственных. Скудость научного исследования вообще, ничтожное количество весьма еще примитивных по заданию газет и полное почти отсутствие статистики — все это естественно наталкивало писателя на мысль широкого использования приемов литературного отвлечения как некиих условных средств не только нового познания, но — отдаленно! — и строительства. Учтите еще такие «достоинства» беллетристики, как туманная ее символика, недоговоренность, эзоповщина, произвольность построений и т. д., дававшие возможность писателю проводить кое-какие запретные идейки даже при наличии свирепой николаевской цензуры, и — вам ясны будут не только головокружительный успех беллетристизма у людей старой культуры, но и то, между прочим, почему пресловутый расцвет романной формы приходится на николаевские времена.
«Скудость действительной жизни есть источник жизни в воображении», — обмолвился один из наших недоклассиков (Писемский), написавший бесчисленное количество повестей и романов. Строительство путем представлений (воображения тож) было уделом не одного поколения наших предков. Вся теория так называемого «художественного творчества» — от Чернышевского до Бельтова-Плеханова — построена на этом несчастье. Люди переживали «действительную жизнь» в романах, и это было для них утешением.
Та же скудость научно-исследовательского, журнально-обозревательского и просто информационно-газетного оборудования, а главное — полное отсутствие {13} какого бы то ни было коллективного руководительства (пусть даже парламент, не говоря уже о социальной организации наших дней), рождали спрос и на такого индивида и «творца», который бы не только собирал-записывал необходимый жизненный материал (рабкор, по-нашему), но он же бы, путем какого-то интуитивного предвосхищения (монтаж, по-нашему), по-своему и трансформировал и обобщал бы этот материал, являясь таким образом более или менее признанным шаманом… то бишь учителем жизни. Индивид этот туманно загадывает те или иные проблемы; другой индивид, именуемый критиком, старается их не менее туманно (помни о цензуре!) отгадать; а лучшие люди своего времени, в результате чтения того и другого, волнуются, пытаясь перестроить свою жизнь… хотя бы «в уме».
Замечательна эта вынужденная игра целого ряда поколений в имитацию жизни. Жизнь строилась не на фактической, реальной правде, а на каком-то, существующем лишь в представлении, псевдореальном правдоподобии. Люди как будто молчаливо сговорились считать эту невинную подделку за действительную жизнь, и каждый в сущности делал «про себя» какую-то условную скидку на вымысел. Так называемый реализм (так называемый потому, что был он в действительности идеализмом) — так называемый реализм был для них определенно условным языком, который позволял им обходить противные рогатки их времени, — а между тем, ведь вся наша реалистическая критика, не исключая и Плеханова, построена на этом языке, и никто еще до сих пор не вскрыл его условности. Напротив: лаврами всегда венчался тот литературный критик, который ловчее оперировал с вымыслом…
А время подвигается
Да, время подвигается…
Бывшая когда-то явлением исторически вынужденным и общественно-функциональным, несшая кое-какую социальную нагрузку и, значит, в меру исторически полезная, — литература вымысла перестает, однако, быть явлением условно-прогрессивным, по {14} мере изменения общественной обстановки: утрачивает постепенно свою гибкость, эстетически стабилизуется и всячески вообще обрастает абсолютизмом. С выдвижением на сцену молодых хозяйственных слоев, с ростом научного познания и общественности — отпадает мало-помалу и учительная роль писателя как «познавателя» и «строителя» одновременно. Не отпадает лишь претензия условности — на самоцельность. Без серьезных оснований канонизируется вымысел. «Легальная возможность» николаевщины объявляется формой вневременной. Явно навязчивый оттенок приобретает учительный роман.
Следует недолгий сравнительно период буржуазного влияния, но он не подорвал очень серьезно престиж беллетристизма. Потускнела, правда, роль писателя, и самая литература больше потребляется как отдых, но — основы остаются те же.
Как же дальше?
Дальше, казалось бы, по-другому. Дальше очень изменились времена. Революция в корне упразднила те предпосылки, которые отгоняли писателя от факта и толкали его к вымыслу. Отпала всякая надобность в вымысле и выросла, наоборот, потребность в факте. Революция вот уже двенадцатый год перестраивает жизнь по-новому, а ведь на вымысле ничего не построишь. Нет, казалось бы, предпосылок для «отвлечения». Нет никаких «законных причин». А вот поди ж ты: вымысел не исчезает, отвлечение от фактов существует незаконно!
Что это? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»? Так ведь нет этих «низких истин» налицо, и незачем бежать советскому писателю в лагерь «обмана». В чем же дело? Сила ли спасительной (от революций) инерции? Сила ли глупости распространенных критиков, толкающих писателя на путь «обмана»? Не мотив ли уж, чего доброго — «о, дай мне забвенья, родная»? Или, может, недоделки самой революции? Не знаем. Нас и так частенько попрекают предумышленностью, — ну, а жизнь, мол, строится не по линейке.
Вот это верно, братья-писатели, — жизнь строится не по линейке. Но — не нужно забывать одного: линейка, если очень от нее отступать, за себя мстит. В результате, {15} например, отступлений от линейки в области литературной грамоты приходится потом выписывать из заграницы признанных учителей, которые публично учат нас по голове линейкой.
Мы — не сторонники того, чтоб нас учили заграничные учителя, — да еще по азбуке «времен Очакова», — и…
Мы хотели бы учиться сами.
Новая литература
Новая литература — это и есть литература утверждения факта. Дело это довольно сложное, и нашим мудрым теоретикам искусства все как-то некогда им заняться. У нас нет ни методики литературы факта, ни даже простейших рассказов о том, как сами фактисты ее понимают. Опыт когдатошних писателей-очеркистов теоретически не закреплен. Двухлетний опыт Лефа в этой области уже дает возможность зафиксировать кое-какие положения, но — только в плане ориентировочном. Для мудрецов — это лишь «малый жанр»; для нас — это вопрос жизни и смерти…
В старых журналах был отдел — «литература и жизнь». Жизнь противопоставлялась литературе; литература — жизни. Мы так сейчас вопрос не ставим. Литература есть такой же осколок жизни, как и всякий другой участок. Мы не мыслим себе отрыва писателя от того предмета, о котором он пишет. Нам смешно сейчас всякое воспевание со стороны, и нас не убеждает даже та сатира, объект которой не подвергался предварительно определенному воздействию со стороны сатирика. Мы требуем строительной увязки писателя с темой.
Отрицательный пример — А. Безыменский.
Когда поэт описывал конкретные явления, он был и полезен и интересен (поскольку и вещи, им описываемые, были по-новому интересны). В «Комсомолии» — уже привкус воспевания. В «Войне этажей» — полный отрыв. Как было дело?
Московский Совет РиКД вынес постановление о том, что членами московских жилищных товариществ могут быть только лица, имеющие общеполитические избирательные права. Вот тут-то и началась прославленная «война этажей», на которую тотчас же откликнулся повышенно-восторженной {16} поэмой Безыменский. Казалось бы — отлично (это не то, что Маяковский, который воспел Курскую аномалию спустя девять месяцев после ее открытия). Но в том-то и беда сторонних воспевателей, что сами они никак не связаны с предметом воспеваний, поскольку только наблюдают, но не участвуют в строении жизни. Если бы Безыменский как-то сам был связан с той войной, которая пошла по домам, он очень скоро убедился бы, что дело было вовсе не в патетике, в которой никто тогда не нуждался (драка и без музыки шла хорошо), а в непосредственном и ежедневном преодолении тех нудных и отвратных трудностей, которые сейчас же принялись рассеивать на этом… вот уж воистину «тернистом» пути чьи-то невидимые, но упорные, руки.
Начинается с того, что юрисконсульты самых влиятельных газет печатно разъясняют обиженным «гражданам» их права: к какому бы союзу им приписаться, какому судье лучше пожаловаться и по какой статье. Следует разъяснение какой-то комиссии, ограничивающее самое применение постановления (процентная условность). Выясняется неожиданно, что граждан нетрудовых в Москве почти нет, а самые сомнительные в доме граждане числятся в иждивенцах. Судьи разрешают споры, руководствуясь только формальными приметами. В результате, от прекрасного постановления остался лишь один приятный жест, война же этажей если и продолжалась, то едва ли не под знаком перевеса верхних над нижними.
Пишущему эти строки пришлось целых три года стоять во главе одной такой войны, и он помнит, каким ненужным раздражающим диссонансом прозвучали вовсе не плохие «сами по себе» строчки Безыменского. Нам нужен был тогда рабкор — в стихах или в прозе, безразлично, — который бы был так или этак с нами, ежедневно отмечал нашу борьбу и наши незадачи, «вдохновлял» бы нас, черт возьми, — это ведь тоже нужно! — и всячески вообще в стихах и в прозе продвигал бы с нами нашу драку, вплоть до полного одоления. Это не было бы, вероятно, поэмой, но… лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Безыменский же бросил нам свой шумный марш и — дезертировал!
И всякое такое воспевание со стороны сейчас, когда нужно работать, — есть дезертирство.
{17} Нужно пересмотреть приемы
Переходя на новую литературу, мы все же учимся на старой. Нужно же у кого-нибудь перенимать — нельзя же так, совсем без наследства. Лучше всего, конечно, перенимать у близких — следует отталкиваться от чужих. Радищев с его «Путешествием из Петербурга в Москву», Пушкин с «Путешествием в Эрзерум», Гончаров с «Фрегат Палладой», Аксаков с «Записками ружейного охотника», Достоевский с «Дневником писателя» и другие — все это наши более или менее отдаленные, хотя и «формальные» только, родственники. Их приемы нужно взять и приумножить. Нужно взять кое-что и от литературы выдумки, — поскольку стопроцентного разрыва между жанрами нет, — и приспособить это взятое к месту и времени, т. е. в порядке условного использования.
История литературы знает случаи превращения случайных и подсобных жанров в жанры длительного пользования и внеутилитарные, — вполне законно и обратное явление. «Путешествие Гулливера» делалось, как в меру конкретный памфлет, — время канонизировало этот подсобный жанр в литературу вневременно-сказочную. Мыслится опять такой момент, когда эта забава для детей окажется игрушкой острожалящей. Вчерашняя сатира «Дон Кихот» становится предметом эстетического потребления, — отчего бы и нам не отобрать у эстетики то или это из ее орудий, обратив их на потребу наших дней — в плане условности? Нет абсолютов на земле, и всякое явление приобретает ту или иную значимость — только в связи с местом и временем.
То же и относительно литературного наследства.
Диалектика приемов
Старая литература держалась на нескольких прочных китах. Одним их главнейших китов был образ. Критик Белинский даже выразился так: «Художник мыслит образами». Устанавливая этим если не полный абсолют образа в искусстве, в частности в литературе, то уж во всяком случае примат его.
{18} Отрицаем ли мы теорию образа начисто? Никоим образом. Мы только против абсолюта, и даже не за примат. Мы признаем огромно-вспомогательную роль уподобления как фактора, предвосхищающего мысль, это во-первых, и наводящего на точное понятие, во-вторых. Но мы отнюдь не склонны возводить это определенно подсобное — и очень преходящее — орудие мышления в какую-то литературную доминанту. Главное же, мы стремимся максимально рационализировать этот прием, усиленно подчеркивая относительность его значения в ряду других литературных приемов. Старые писатели слишком уж всерьез приняли положение об обязательности мыслить образно, и они старались измышлять свои образы даже там, где вещь воспринимается элементарным глазом. Вся старая поэзия построена на этой мистификации, и — сколько и сейчас еще есть чудаков, которые живут наследственным очковтирательством!
Новая литература впервые ставит образ на ноги. (Здесь, в частности, отметим колоссальную роль Маяковского, освободившего поэзию от мистицизма.) Новая литература на три четверти рациональна. Путь воздействия ее — через сознание. Не образность, а точность. Не дешевая символика, а правда живого факта. Художники слишком долго извращали действительность во имя призраков — пора объявить войну художеству!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 184; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!