I. Общая гражданская дееспособность лица. - II. Непринужденный произвол и согласие 5 страница
Латинская система выработала нам особые понятия и особую связь вещей, которая обозначается термином принадлежность, под коим разумеют такую хозяйственную связь разных вещей, в силу которой одна из них будет главной, а другая или другие служебными или второстепенными по отношению к первой.
Вот эти понятия и эти отношения вещей главной и принадлежностных, легко отличаемые в латинской системе от понятия вещей составных (дом, судно) и совокупных (стадо, библиотека) в некоторых современных системах, особенно же в нашей, до такой степени обезразличены, что указать, где вещь есть составная и цельная, где одна к другой относится как главная и принадлежностная, весьма не легко.
Общую причину смешения понятий состава, единой вещи и связи двух вещей, главной и принадлежностных, в современных системах следует видеть в том, что римляне вообще гораздо дальше шли в обособлении не только лиц, но и вещей, чем мы; а затем им уже легко представлялось, что такое вещь единая и цельная, составная, совокупная, и где есть особая связь двух вещей, главной и ее принадлежности. В наших системах, как замечено выше, преобладает черта союзных образований и для лиц, и для вещей*(27).
По отношению к вещам современные системы допускают весьма обильно нерасчлененные комплексы, которых римляне отнюдь не допустили бы, не зачислив с гораздо большей точностью тот или другой вид сочетания или частей целого, или разных вещей, в ту или другую юридически определенную совокупность.
|
|
|
Наша систематика ушла в этом отношении гораздо дальше не только классических образцов, но, без всякого сомнения, и тех ближайших кодификационных работ, к которым явно старались подойти возможно близко составители нашего Свода.
Когда прочитываем ряд статей, определяющих понятие принадлежности земель, особенно населенных, входивших некогда в состав частных имуществ (385, 386, 387), и тесно связанные с ними положения о существе и пространстве права полной собственности на землю (ст. 424 до 430), то для приученной латинскими образцами к анализу юридических явлений мысли вся масса различий между правом гражданским и публичным, между землевладением и территорией, между обладанием и приобретением, между составом и принадлежностью, между вещами плодоприносящими и их произведением сливается в одно безразличное целое.
В самом деле, что же это будет за вещь в смысле права гражданского, которая, во-первых, населена, но пусть население уйдет, которой принадлежности составляют реки, озера, пруды, болота, дороги, мосты, перевозы, мельницы, плотины, дворы, церкви (ст. 387 и 386), все, что заключается в недрах земли (424), все произведения, на поверхности ее обретающиеся (387), плоды, доходы, прибыли, приращения (425), сокрытые в земле сокровища (430) и намывы рек, и обнаженное русло, и вновь образовавшиеся острова (426, 427, 428)?*(28)
|
|
|
Все это несметное содержание разнообразнейших явлений и юридических понятий должно войти в состав одного объекта обладания, недвижимости и ее принадлежностей!
Но разве это в самом деле вещь, недвижимость? Это целая земля ханаанская, тут все, настоящая Палестина!
Очевидно, то безразличие прав публичного и частного, которое составляло некогда черту любой системы правоотношений, то крайнее осложнение понятия вещи или имущества, включавшее в себя целую бездну самых различных составных частей, совсем нерасчлененных, едва стало в т. X, ч. 1 подвергаться некоторой цивилистической переработке, в которой, однако, спутаны понятие состава с понятием принадлежности, понятие принадлежности с понятием приобретения и проч., и в этом виде введено в нашу кодификацию.
Понять, откуда взялась эта нерасчлененная масса, совсем нетрудно.
Материалом для содержания указанных статей служили разновременные указы, издававшиеся после Уложения царя Алексея Михайловича, из коих нельзя было вычеркнуть ни одного льготного положения, служившего к расширению прав привилегированного сословия. В ту пору, натурально, не было возможности в точности указать границу права публичного и частного. К тому же в кодекс, в учение о составе права собственности, были введены положения из межевых инструкций и многое, взятое оттуда, тоже отмечено понятием принадлежности. Наконец, разные манифесты, открывавшие, так сказать, обетованную землю для класса служилого, также своеобразно расширяли подлежавший обработке материал "гражданских" законов. Это беспредельно богатое и пестрое содержание было обработано кодификаторами, в смысле формальном, с помощью системы французского кодекса.
|
|
|
Мы не можем здесь войти в подробную характеристику этой системы и возвратимся к ней в учении о приобретении права собственности. Заметим только, что Code civ. употребляет нередко именно в этом учении совершенно не технические термины для обозначения не только состава вещи, но и принадлежности вещей, понятие принадлежности (res accessoria) смешивает с приобретением per accessionem, вместо термина "приобретение права собственности" говорит "лицу принадлежит" (appartient) доход, плоды, обезразличивает технический термин "приобретает" с другими чисто фактическим и экономическим "profite", т.е. обращает в свою пользу.
|
|
|
Все эти образцы Code'a далеко не заслуживали подражания, если задача права и его техники не в смешении, а в различении явлений, по существу несходных, в приведении их к легчайшей распознаваемости. Французы, однако, в своих системах вовсе не смущаются этим стремлением Code'a выражать юридические понятия, хотя нетехническим образом, но общепонятно, и в языке науки и школы эти неточности легко побеждаются у них подлинной юридической терминологией и анализом.
Мы пошли по этому пути обезразличения юридических явлений еще много далее французского кодекса.
В той картине принадлежностей, какую дают нам приведенные выше статьи т. X, ч. 1, частное землевладение смешивается с территорией, понятие принадлежности в смысле топографическом и географическом явно идет взамен понятия принадлежности в смысле гражданского права. Где ж в самом деле реки составляют принадлежность клочка земли, отмежеванного в частную собственность? В каком смысле дороги, мосты, перевозы могут составлять принадлежность частной собственности? Разве в смысле поборов с проезжающих, которые, как известно, были рано отменены. Что ж оставалось для прилегающего к дороге землевладельца в смысле его частного притязания на дорогу? Тут место повинностям, а не правам, и, как известно, в числе таких повинностей была очень тяжелая, не закрывать полей до Троицына дня и после Покрова, чтоб гуртовщики могли пускать скот на подножный корм*(29). В каком смысле, наконец, могла церковь рассматриваться как принадлежность частного землевладения? Натурально, не в смысле хозяйственной ее принадлежности*(30).
Cujus est solum ejus est usque ad coelum et usque ad inferos, такова формула, нашедшая себе выражение в 552 art. С. с. "la propriete du sol emporte la propriete du dessus et du dessous". Но это, однако, только принцип, а вовсе не анализ природы юридического явления. Надо взять art. 552 в целом, чтобы понять применение этого принципа. Если наше законодательство к числу принадлежностей земли относит сокровища, в недрах ее сокрытые, все произведения и прибыли на ее поверхности, то всякому хорошо известно, что эти сокровища, ископаемые богатства, надо вперед открыть, чтобы их приобрести, ибо иначе они ничего не дают, что эти плоды надо вперед разработать, чтоб они были хотя видны, и лишь затем приобрести их в частную собственность, как это и ясно в указ. art. 552 С. с.
Если ни материал, бывший в обработке наших кодификаторов, ни образцы обработки, какие были в Code civil, не могли дать удовлетворительных для т. X, ч. 1 результатов в смысле юридической техники, то этого отнюдь нельзя отнести к самому русскому праву, в многочисленных данных коего, подлежащих обработке, легко указать самые ясные следы вполне правильного расчленения понятий территориальных и частноправных принадлежностей землевладения*(31).
Совершенно в духе новоевропейских кодексов понятие состава и принадлежности обезразличено в статье о фабриках и заводах (см. ст. 388).
Но много дальше европейских образцов в этом обезразличении мы ушли, описывая принадлежности дома, которые "суть те части (?) оных, составляющие внутреннюю и наружную отделку, и те украшения, которые невозможно отделить от здания без повреждения, как-то: мраморные, красного дерева и другого рода полы, мраморные, медные или чугунные камины, дорогие обои, зеркала в стенах и т.п." (389). Вся обстановка дома взята, очевидно, у французов; у нас она могла иметь небольшое приложение. Лучше было бы в данном случае взять у французов статью их кодекса, чем этот список предметов роскоши, в круг нашего гражданского законодательства. Art. 525 С. с. указывает не только те предметы, которые так или иначе (то же у немцев) прикреплены к дому, но и совсем отдельные вещи, имеющие, однако, прямое назначение служить украшению здания (статуи в устроенных для них нишах). При теперешней методе стройки целая масса вещей не просто только пригодных, но приспособленных и уже получивших конкретное применение для хозяйственного назначения, должны быть рассматриваемы как принадлежность дома, совершенно независимо от вопроса о каком-либо скреплении их с самым зданием (зимние рамы). Таковы приспособления для подъема тяжестей, воды; таковы подвижные лестницы, прилаженные к данному строению, хотя бы и не прикрепленные к нему (в нов. Имп. код. 1896 г., см. ст. 97, 98). Служебное назначение вещи, которое связывает ее с потребностями лица, а не с вещью, недостаточно, чтобы определить ее свойства принадлежности в точном юридическом смысле. Итак, принадлежность в техническом смысле должна быть строго отличаема от принадлежности в смысле личного присвоения или обладания.
Сколько-нибудь исчерпывающего учение о принадлежности изложения нельзя достигнуть ввиду изменчивого влияния экономических и фактических интересов, коими определяется в обороте связь вещей в некоторое хозяйственное единство. Здесь не только масса фактического разнообразия, но и различие обычаев локальных, профессиональных дает неисчерпаемый материал.
Что касается юридического значения такой связи двух вещей, то оно крайне важно во всех сделках обмена имущественного. Нормально вещи принадлежностные следуют за главными при всех видах отчуждения, а особенно в актах залога недвижимостей. Опасность злоупотреблений, в особенности в случаях принудительного отчуждения вещей, служащих для обеспечения принудительных взысканий, побуждает законодательство тщательно разрабатывать вопрос о принадлежности и составе вещи, особенно недвижимости, на случай ее залога (ст. 392. Т. X. Ч. 1); об этом мы будем иметь случай говорить в своем месте (Уст. кред. изд. 1887 г. Разд. VIII. Ст. 38)*(32).
Французское право и под его влиянием, как сейчас увидим, отечественное законодательство разрабатывает вопрос о составе, принадлежности, плодах вещи, особенно в положениях об ответственности владельца добросовестного и недобросовестного по иску собственника.
В том же титуле о существе и пространстве прав на имущества (кн. II. Разд. 2), где смешаны столь разнообразные юридические явления, мы имеем особую статью о приплодах и приращениях от животных. Закон определяет их "принадлежность" (ибо руководящей служит точка зрения пространства права), точнее, однако, присвоение, приобретение приплода по началу материнства; кто хозяин самки, тот хозяин приплода (431). Наряду с этим приведенная статья указывает годовой срок для отыскания приплода от животных, находящихся в чужом владении. Та же точка зрения "принадлежности хозяину" плодоприносящей вещи выдержана и для всех ее плодов, доходов, прибылей, приращений, выгод и всего, что трудом и искусством его произведено в том имуществе (ст. 425). Понятие принадлежности явно выдержано не в смысле связи двух вещей, а в смысле присвоения вещи лицу соответственно французскому appartenir a quelqu'im, кому-либо, а не чему-либо.
Имея в виду только эти две статьи, мы не вышли бы из старинной контроверзы, разделяющей издавна западный мир в вопросе о положении плодов вещи в цивильно-оборотном смысле. Составляют ли плоды часть плодоприносящей вещи или это вещь новая?*(33) Это различие исходных точек учения о плодах дает, как известно, в западных учениях, особенно в немецкой литературе, целый ряд консеквенций для всех важнейших пунктов учения о плодах в его дальнейшем развитии. Мы не имеем, однако, никаких оснований предполагать, что наша кодификация не просто заимствовала из кодексов, служивших ей образцом, неудачную терминологию и порядок изложения имевшегося под рукой материала, а избирала одни ученые мнения (Донеля), и отвергала другие, чтобы сделать их руководящими для практики. Называя плод принадлежностью, наша кодификация выдерживала принятое ею в основу понятие существа и пространства прав на имущества. Этому пространству прав оно подчиняло безразлично и плоды вещи, и обнажившееся русло реки, и вновь образовавшийся остров. Все это входило в пространство прав и посему принадлежало хозяину прилегающего землевладения, плодоприносящей вещи и проч.
Здесь нет принципа юридического, который решает вопрос об особой природе состава вещи, плода, дохода, а чисто статическая точка зрения разграничения обладания вещами.
Поэтому нас не удивит, что в других местах кодекса мы встретимся с другими воззрениями на те же плоды вещи. Как только оставлена точка зрения пространства и принята точка зрения развития, движения, работы, производства, т.е. динамическая, das Werden des Rechts, так тотчас плод является вещью новой, коей судьба не та же, что судьба состава или принадлежности вещи, а совершенно иная, смотря по различию правоотношений, в коих находится владелец вещи к собственнику ее.
Если для юриспруденции представляется в высшей степени неудобным смешение понятий состава и принадлежности вещи, то смешение понятия плода и состава вещи или ее принадлежности для сколько-нибудь развитого юридического быта еще несравненно более неудобно.
Обезразличение состава, принадлежности, плода свойственно неразвитому обмену, эпохе застоя, неподвижности. В истории нашего права это точка зрения, обращенная к прошлому. Где речь только о пространстве, там господствует недвижимость. С эпохи Петра начинается другая фаза развития и другая точка зрения на правообладание. И обе точки зрения ясны в составе Свода. За вопросом пространства идут, медленно преуспевая, задачи производства. С этим вместе наступают новые условия и новая точка зрения на плоды и доходы, где пространство прав собственности не решает вопроса, а встречается с вопросом труда, производства, движения.
С этим вместе вступают на очередь вопросы права, чьими должны стать плоды вещи? Тому ли они имеют принадлежать или, вернее, тот ли их имеет приобретать, за кем обладание, пространство, или тот, кто их произвел, кто образовал, кто развил продуктивную силу плодоприносящей вещи?
Уже в старом составе статей Свода, различая понятия имуществ недвижимых и движимых, наш кодекс объявляет принадлежностью земли только произведения, на ее поверхности обретающиеся, а также сокровенные в ней металлы (387). - Но уже хлеб сжатый и молоченый перестает быть принадлежностью или составом недвижимости. Он есть особая вещь, притом движимая (401).
Но этого мало. Точка зрения на плод как на вещь отдельную, коей судьба вовсе не связана необходимо с плодоприносящей вещью, определяется окончательно и развивается лишь вместе с дальнейшим движением нашего права. Она есть новая, последующая, и при этом, несомненно, торжествующая, вводящая в тесные пределы старую точку зрения состава, принадлежности, вообще пространства. Это отторжение от старых уз - эмансипация движимости.
Окончательно эта новая точка зрения выработалась и выразилась в нашем кодексе лишь в изд. его в 1857 г., куда был введен закон о вознаграждении за вред и убытки за владение чужим имуществом (в изд. 1857 г. и послед, это ст. 609 и след.).
Этот закон в целом составе выработан в 1851 г. под очевидным влиянием западных законодательств, особенно французского права, и довольно тщательно соображен с местными условиями обмена. Мы не имеем основания рассматривать его здесь в полном его составе, и вопрос, который занимает нас здесь, есть только понятие плода, в нем выработанное и представляющее собой несравненно большее развитие, чем в прежнем составе нашего гражданского кодекса. Шаг вперед настолько значительный, что проф. Петражицкий в указанном выше труде задается вопросом, не следует ли закон 21 марта 1851 г. рассматривать и в составе Свода как последующий, имеющий силу отменять прежние нормы. Нет сомнения, что к статьям Свода нельзя применять хронологического критерия, но, несомненно, метода так назыв. "внутренней хронологии" в данном случае может действительно дать основание для такого вопроса.
Что же дает нам нового этот закон?
Учение о плодах, как было замечено выше, принадлежит к числу крайне контроверзных в юридической литературе*(34). Под именем плода*(35) следует разуметь любой правильно возвращающийся приход (доход в легальной терминологии) от любой вещи или составной части имущества, которая образует, таким образом, капитал. Этот момент постоянной хозяйственной прибыли выражен именно во французском кодексе. Плоды, не представляющие этого свойства периодичности, revenu, reditus, не составляют в экономическом и юридическом смысле плодов или доходов с капитала. Французская практика не вводит в лесоводном хозяйстве дерево, достигшее предельного роста и идущее на сруб не в очередь, в понятие лесохозяйственного прихода. Это будет субстанциальная часть вещи, так же как валежник. В латинской системе нахождение клада не входит в доходность землевладения.
Только этот смысл плода составляет предмет разработки юристов в классическом праве, а не случайная прибыль хозяина вещи, связанная с ее обладанием. Мы имеем, стало быть, в этом учении дело с миром отношений, свойственных развитому экономическому быту. Именно к такому быту и к юридическом отношениям, в его условиях образующимся, только и могут быть прилагаемы приемы научного анализа экономических дисциплин и соответственно этому приемы юридического анализа вопросов приобретения, обмена, оценки этого вида имуществ, которые мы находим в развитых системах старого и нового времени*(36).
К этой точке зрения приближает нас весьма закон 21 марта 1851 года.
Когда мы рассматриваем плоды в этом смысле, то понятие плода будет обнимать собой круг явлений, не связанных необходимо с процессом природной продуктивности вещей. Тут та же юридическая переработка, какую мы указывали выше в учении о лице, в общем понятии вещи и проч. Далеко не все, что есть естественный продукт, будет в смысле хозяйственном и юридическом плодом вещи. И, с другой стороны, понятие плода в смысле юридическом вовсе не кончается там, где не имеет места производительность физиологическая, растительная или животная. К кругу плодов относят не только периодически прибывающие приплоды или приросты в хозяйстве того или другого рода, но наряду с этим массу вещей, имеющих цивильно-оборотное значение, совершенно независимое от физиологических процессов. Таков лед, таковы каменоломни, каменноугольные копи, таков торф. По отношению к животным доходность их в хозяйстве и в праве принимается не со стороны только приплода, на который указывают многие статьи рассматриваемого раздела, но еще в массе комбинаций: шерсть, молоко, навоз, рабочая сила скота (см. в нашем законе особ. ст. 620. П. 3 и 643), а также употребление предметов, кроме капитала и животных, если эти предметы могли приносить доход (643).
В том же смысле периодически возвращающегося плода вещи следует разуметь и все денежные поступления от найма, аренды, процентного займа, насколько они представляют собой не умаление субстанции плодоприносящей вещи, а производительный результат хозяйственной функции вещи в гражданском обороте.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 192; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!