ПЕРВАЯ ВТОРАЯ ТРЕТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ 18 страница
“Слаб голос мой, но воля не слабеет,
Мне даже легче стало без любви” (Ахматова).
О том же, но прозой писал молодой Наполеон: “Что такое любовь? Это сознание собственной слабости, которое вскоре совершенно овладевает одиноко стоящим человеком; одновременно это - чувство утраты власти над собой...Я считаю любовь вредной как для целого общества, так и для личного счастья человека, что она причиняет вреда больше, чем дает радости. И право, боги сделали бы истинное благодеяние человечеству, если бы освободили мир от нее”.
Но бумеранг возвращается, и люди платят “царю” тем же. Дед Епишка прообраз деда Ерошки из “Казаков”, как-то прямо сказал Толстому, что он “какой-то нелюбимый”. Обратим внимание, сказано это о человеке, у которого Эмоция и Физика процессионны, т.е. о существе, по идее, созданном для любви. И тем не менее, в этой фразе очень много верного. 1-ю Волю чаще уважают, ценят, боятся, чем любят. Внутренняя отчужденность, “самость” 1-й Воли стеной отделяет всякого, кто захотел бы внешне и внутренне слиться с ней, стать одним. Превращение двух в одно - высшее проявление любви, однако та дистанция, которую автоматически устанавливает между собой и другими 1-я Воля, заведомо исключает такое слияние. И люди это чувствуют.
Будучи не способным к любви, “царь” вместе с тем страшно ревнив. Причем, ревность его замешана отнюдь не на физиологии, точнее, не всегда и не только на физиологии. Толстой заметно ревновал своего друга режиссера Сулержицкого к Горькому, хотя гомосексуалистом не был. А дело в том, что 1-я Воля не застревает на сексе, но жаждет обладания всем существом попавшего в его поле человека, требует преданности не только телом, а и душой. “Царь” хочет, чтобы только ему улыбались, только его слушали, только с ним считались. Что нереально, и обрекает 1-ю Волю, с ее безграничным эгоцентризмом, на хроническую муку ревности, равно отравляющую жизнь и ей самой, и тем, кто ее окружает.
|
|
|
Признаться, наиболее сомнительным и уязвимым местом учения Фрейда мне всегда представлялось то, что касается “комплекса Эдипа”. Сколько себя помню, при большой любви к матери, никогда не ревновал ее к отцу и даже очень гордился им, за то рыцарское проявление любви к жене, которое он очень просто и открыто демонстрировал. Поэтому, естественно, что, познакомившись с учением Фрейда, концепцию “комплекса Эдипа” напрочь не принял и посчитал чистой выдумкой.
Теперь каюсь, был не прав. Фрейд судил по себе, я - по себе, что вообще присуще бытовой эгоцентричной психологии, совершенно бесплодно и ничего, кроме взаимного раздражения не дает. Так вот, теперь необходимо признать, что “комплекс Эдипа” не миф, он существует. Но, во-первых, он не универсален. Во-вторых, ревность, не всегда сексуально окрашенная, присуща определенной части общества, представленной 1-й Волей. Что же касается непосредственно “комплекса Эдипа”, где ревность, судя по описанию носит подчеркнуто сексуальную окраску и переносится даже на родственников с противоположным половым знаком, то им, по моим вычислениям, страдает достаточно узкий круг “царей”, у которых 1-я Воля сочетается с 3-й Физикой. Такая комбинация действительно представляет собой гремучую смесь, способную вызвать то чувство, что описано у Фрейда по именем “комплекса Эдипа”.
|
|
|
Сочетание 1-й Воли с 3-й Физикой было у Льва Толстого, но он не был “эдипом” в классическом его варианте: мать Толстого рано умерла, сестра ушла в монастырь, поэтому обычную в таких случаях ревность он перенес на дочерей, а ненависть на зятьев. В романе “Воскресенье” Толстой, наградив своим комплексом героя романа Нехлюдова, исповедовался в нем следующим образом: ”Нехлюдов, хоть и скрывал это от себя, хоть и боролся с этим чувством, ненавидел своего зятя. Антипатичен он ему был своей вульгарностью чувств, самоуверенной ограниченностью, и , главное, антипатичен был ему за сестру, которая могла так страстно, эгоистично-чувственно любить эту бедную натуру...Нехлюдову всегда было мучительно больно думать, что Наташа - жена этого волосатого с глянцевой лысиной самоуверенного человека. Он даже не мог удерживать отвращения к его детям. И всякий раз, когда узнавал, что она готовится стать матерью, испытывал чувство, подобное соболезнованию о том, что опять она чем-то дурным заразилась от этого чужого им всем человека.”
|
|
|
Те же чувства, очевидно, испытывал Фрейд. А так как традиция приписывать всему человечеству свои собственные болячки не с Фрейда началась и не на нем кончилась, то можно сказать, что феномен “комплекса Эдипа” интересен не своим содержанием, а происхождением, лишний раз подтверждающим давний тезис о совершенной душевной черствости, глухоте и эгоцентризме человеческой натуры.
Не хочу никого пугать, но подозреваю, что и такое редкое, но все же очевидно имеющее место явление как некрофилия обязано своим существованием все тому же сочетанию 1-й Воли с 3-й Физикой. Это сочетание особенно болезненно относится к сексу, так как в нем подвергаются испытанию обе потенциально ранимые функции, и страх получить удары и по Воле, и по Физике может дотащить такого «эдипа» до совокупления с трупом.
|
|
|
Приведу в качестве иллюстрации такой документальный рассказ: «Однажды к психоприемнику подъехала милицейская машина, и из нее вывели парня. Оказывается, молодого человека задержали во время полового акта с трупом женщины в судебно-медицинском морге.
Как парня занесло в морг, зачем он туда пошел? Знакомая девушка, студентка мединститута, повела: мол, мертвецы для нас – привычное дело. Мы с ними рядом можем сидеть, пить кефир. Парень всячески показывал, что на него это тоже впечатления никакого не производит, хотя был робким, стеснительным, и как позже признался, все же боялся. А тут – трупы, трупы и…запах.
Он никогда еще не имел опыта интимных отношений, не видел раздетую женщину. А здесь сразу несколько обнаженных женских тел. От одного, молодого, он глаз не мог оторвать, так поражено было его воображение. В это время у него наступило необычайное половое возбуждение и оргазм». Представляется, что решающую роль в этой истории сыграл сам факт заведомой бесконфликтности секса, где молодое красивое тело(3-я Физика) все оказывается в полной безраздельной власти (1-я Воля) никрофила.
* * *
К славе у “царя” отношение сложное. Главная цель 1-й Воли - реальная власть, а не внешние ее атрибуты (титулы, ордена, аплодисменты, бросание в воздух чепчиков и т.п.), поэтому она обычно оставляет впечатление существа, равнодушного к славе, скромного, холодно третирующего наиболее откровенных подхалимов. На вопрос, радовала ли Ахматову слава, Гумилев отвечал: «В том-то и дело, что почти не радовала. Она как будто не желала ее замечать. Зато необычно страдала от всякой обиды, от всякого слова глупца-критика, а на успехи не обращала внимание.” Не оспаривая, в принципе, мнение Гумилева, хочется отметить, что отношение 1-й Воли к славе сложнее. На внешнее равнодушие “царя” к славе, как это ни покажется странным, работает крайнее его самолюбие: зная, что чрезмерные почести обычно производят обратный эффект, он подчеркнуто скромничает, чтобы не поставить себя в неловкое или смешное положение. Наконец, в славе для 1-й Воли отсутствует то, что делает ее по-настоящему желанной, нет элемента неожиданности, откровения. 1-я Воля и сама про себя знает, что она суперличность, и подтверждение со стороны не много добавляет к тому знанию, которым она обладает от рождения.
Из сказанного не следует, что “царь” по-настоящему равнодушен к славе. Нет, он весьма чувствителен в этом вопросе и внимательно следит за тем, как складывается в обществе его имидж. Ахматовой, по словам современника, “было всегда интересно и важно, что о ней говорят и пишут, даже когда это были и люди безвестные, не то что Блок.” А император Август даже пытался регламентировать деятельность своих подхалимов: « О себе позволял он писать только лучшим сочинителям и только в торжественном слоге, и приказывал преторам следить, чтобы литературные состязания не нанесли урон его имени.”
* * *
Кажется, несколько увлекшись, хотя и не без оснований, описанием политического лица 1-й Воли, я несколько подзабыл, что наши недостатки - продолжение наших достоинств. Есть они и у «царя». И их множество. Упорство, целеустремленность, решительность, безусловная вера в себя, изумительная энергия и горячая жажда первенства – не только красят облик 1-й Воли, но и много дают обществу. Без нее остальные Воли, более инертные, склонные пускать все на самотек, действительно превратили бы, по меткому выражению героя чеховской «Дуэли», наш мир в засиженную мухами картинку.
* * *
Черта, отделяющая “царя” от остальных, смертных, невидима. Но, странное дело, все, не видя ее, ее чувствуют и не рискуют переступать. Внешне дистанция между 1-й Волей и остальными Волями проявляется в подчеркнутой вежливости форм обращения окружающих к “царю”. Один из близко наблюдавших Ленина писал: “...при наименовании Ленина “Ильичем” фамильярность отсутствовала. Никто из его свиты не осмеливался бы пошутить над ним или при случае хлопнуть по плечу. Была какая-то незримая преграда, линия, отделяющая Ленина от других членов партии, и я ни раз не видел, чтобы кто-нибудь ее переступал”.
Еще рельефней проступает эта невидимая черта, отделяющая 1-ю Волю от остальных, тогда, когда она выступает на фоне и в паре с Волей, стоящей много ниже. Не могу не вспомнить в этой связи визиты в Россию Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича. Разительно рознились формы обращения окружающих к этим равно знаменитым супругам: обладательницу 1-й Воли Вишневскую иначе, как только почтительно “Галина Павловна”, никто не именовал, тогда как даже для совсем зеленых музыкантов ее супруг был все-навсего “Славочкой”.
Ахматова, вспоминая Вячеслава Иванова, с завистью говорила: “Он был отчаянный рекламист...Опытнейший, виртуозный ловец человеков! Его, сорокачетырехлетнего мужчину, водили под руки седые дамы...Так он умел себя поставить везде”.
Человек, лишь на миг попавший в поле “царя”, обычно не в состоянии сформулировать, что собственно заставило его почувствовать присутствие существа исключительного, избранного, но то, что такое ощущение возникает - безусловно.
Одна бунинская знакомая рассказывала: ”То, что Бунин был особенным человеком, чувствовали многие, почти все.
Мы с ним однажды зашли купить пирожные в кондитерскую Коклена на углу Пасси, где я бывала довольно часто.
В следующее мое посещение меня спросила, смущаясь, кассирша: “Простите, пожалуйста, но мне очень хочется узнать, кто этот господин, приходивший с вами позавчера?” Я не без гордости ответила: “Знаменитый русский писатель.” Но ответ мой не произвел на нее должного впечатления. ”Писатель”, - разочаровано повторила она, - “А я думала, какой-нибудь гран-дюк. Он такой...такой,” - и она, не найдя подходящего определения, характеризующего Бунина, принялась отсчитывать мне сдачу.”
Хотя упомянутая выше кассирша не взялась описывать приметы, по которым она угадала в Бунине “гран-дюка”, они существуют и при известном опыте легко прочитываются.
Взгляд - первая среди внешних примет “царя”. Юрист Кони так описывал выражение глаз Толстого: “...проницательный и как бы колющий взгляд строгих серых глаз, в которых светилось больше пытливой справедливости, чем ласкающей доброты, - одновременно взгляд судьи и мыслителя.”
Добавим к сказанному Кони, что 1-я Воля смотрит с прищуром, фокусируя и как бы усиливая твердость взгляда. И еще, в выражении глаз “царя” странно сочетается аналитичность с отчужденностью, взгляд его как бы вопрошает: “Кто ты?” - и одновременно предупреждает : « Не подходи!”
Взгляд “царя” тверд, пристален, строг, напорист, и он сам знает власть своих глаз. Император Август “бывал доволен когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза.” ”Лермонтов знал силу своих глаз и любил смущать и мучить людей робких и нервических своим долгим и пронзительным взглядом.”
Не стану настаивать, но похоже, что игра в гляделки, к которой часто прибегает 1-я Воля, восходит к весьма отдаленным временам. Ведь известно, что у горилл взгляд в глаза означает вызов. Поэтому, не знаю как у цыплят, а у людей, вероятно, именно по глазам прежде всего предчувствуется особь-”альфа”, власть имущий.
Царственен жест 1-й Воли. Пластика ее отличается спокойной грацией и величавостью. Причем, пластика 1-й Воли абсолютно естественна, в ней нет ничего манерного, жеманного - царственность ее, независимо от происхождения, природна и неподсудна как форма носа или цвет глаз. Горький писал про Толстого: “Приятно было видеть это существо чистых кровей, приятно наблюдать благородство и грацию жеста, гордую сдержанность речи, слышать изящную меткость убийственного слова. Барина в нем было как раз столько, сколько нужно для холопов”. О Гогене говорили, что “что бы он ни делал, даже если он подносил спичку тому, кто просил у него прикурить, жесты его были величавы (словно не спичку держит, а размахивает факелом)”. Ахматову описывали: «... что-то царственное, как бы поверх нас существующее и в тоже время лишенное малейшего высокомерия, сквозило в каждом ее жесте, в каждом повороте головы.”
На сто процентов уверен, что если взять частотный словарь лексики обладателей 1-й Воли, то обнаружится вполне определенная закономерность преобладания в употреблении ими повелительного наклонения, а также иерархически приподнятых слов и форм. Однако пока у меня под рукой такого словаря нет, приведу пример скорее курьезного, чем научного свойства. Когда Маргарет Тэтчер сообщили о рождении внучки, она воскликнула: « Мы стали бабушкой!” По поводу этой фразы долго зубоскалила английская пресса. И напрасно. Простонародное происхождение нисколько не мешало английскому премьер-министру ощущать свою внутреннюю аристократичность. И обмолвка “мы” для нее, считаю, была более естественна, чем для великого множества людей, по праву происхождения говоривших о себе во множественном числе.
Вместе с тем, как это ни покажется странным, любя высокое, элитарное слово, 1-я Воля не брезгует низким, грубым, похабным словом. Может быть, в связи с универсальным “царским” принципом - “для нас закон не писан.” Во всяком случае то, что в речи “царя” присутствует некая лексическая раздвоенность - это точно. Известно, как виртуозно умел хамить Наполеон. Или еще один пример из отечественной истории: когда Молотова спросили, правда ли, согласно некоторым источникам, что Ленин называл его “каменной жопой”, тот просто ответил: « Знали бы они как Ленин других называл!”
И еще одно наблюдение над речевыми пристрастиями “царя”: в общении с близкими себе людьми он любит пользоваться всякого рода уменьшительными (уменьшает окружающих). Вспомним, хрестоматийное ленинское “Надюша” (о Крупской) или менее известное ахматовское “Борисик” (о Пастернаке). Думаю, что происходит эта склонность к уменьшительным из общей “патристической” позиции 1-ой Воли, воспринимающей окружающих, как детишек, милых, дорогих, но нуждающихся в постоянной опеке инфантильных существ. В свой же адрес уменьшительные “цари”, наоборот, воспринимают со скрежетом зубовным. Та же Ахматова, будучи в непростых отношениях с Алексеем Толстым, вспоминала: « Он был похож на Долохова, звал меня Аннушкой, от чего меня передергивало, но мне он нравился...”
Покажется странным, но выбор одежды “царя” подчинен раз и навсегда данным ему представлениям о приличествующих его сану и призванию облачениях. Во-первых, он предпочитает наиболее строгую и по окраске, и по фасону одежду. Конечно, в зависимости от социальной принадлежности, одежда 1-й Воли сильно разнится, и художник-”царь” одевается совсем не так, как “царь”-политик. Однако на фоне своей социальной группы 1-я Воля все равно выделяется подчеркнутой строгостью облачения.
Приведу в этой связи один трагикомический эпизод из собственной практики. Как-то иду я вместе с одной юной длинноногой “царицей” по улице, и, заметив впереди более чем откровенную мини-юбку, совершенно бестактно спрашиваю, а почему бы и ей, при такой длине и стройности ног, не надеть мини. “Не могу...Пойми, не могу..”- едва выдохнула моя спутница, взглянув на свою, прикрывающую колени, юбку, и кто бы знал сколько муки было в его взгляде и голосе. Здесь мне в который раз пришлось убедиться в непреодолимости трагико-мазохистского начала 1-й Воли, не допускающего, из страха потерять “царственный” имидж, даже самую невинную вольность.
Во-вторых, будучи существом внутренне застегнутым, 1-я Воля любит застегнутость и в одежде. На ее вкус, чем больше на одежде пуговиц, застежек, кнопок, ремней и т.п., тем лучше.
Наконец, чувство собственной исключительности требует от “царя” наличия в одежде чего-то совсем нестандартного, единичного. При этом исключительность в одежде 1-й Воли не должна нести налета дешевой экзотики, вульгарной броскости. Поэтому чаще, примеряя что-либо, 1-я Воля достигает своей цели через архаизацию одежды, привнесение в нее элементов старого вкуса (“ложноклассическая” шаль Ахматовой).
Идеальной иллюстрацией сочетания всех названных особенностей одежды 1-ой Воли - тройка Ленина. На фоне военно-босяцко-богемной моды его окружения ленинская тройка выделялась строгостью, застегнутостью и архаизованной исключительностью.
“Дворянин”(2-я Воля)
Пожалуй, труднее всего, говоря о психологии 2-й Воли, объяснять себе и другим, что представляет собой, обязательные для Второй функции, процессионность и нормативность в их волевом выражении. И, тем не менее, попробую.
Процессионность 2-й Воли - это то, что на казенном языке принято обозначать словами “коллегиальность “ и “делегирование ответственности”. Обладая достаточной силой духа, чтобы брать на себя персональную ответственность за происходящее в его владениях, “дворянин”, не в пример “царю”, все же избегает переподчинения себе чужой воли, старается привлечь к решению проблемы все заинтересованные стороны, отводя себе место инициатора, стимулятора и хранителя консенсуса. Неприятие диктата, стремление к полноценному диалогу при принятии решений - это и есть процессионность 2-й Воли.
Воплощением того же “дворянства” является и так называемое “делегирование ответственности”. Чуждая тяге к мелочной опеке, 2-я Воля, не снимая в целом ответственности с себя, стремится поделиться ею со всеми участниками дела, предоставив им полную свободу форм реализации. Уж на что разные люди два американских президента Рейган и Буш, но Воля у обоих 2-я, поэтому те, кто с ними работал, отмечают одну общую, не свойственную, например, Картеру, черту - стремление к “делегированию ответственности”.
Что касается нормативности, то она у 2-й Воли воплощается в равной способности без внутреннего для себя напряжения и ущерба, как властвовать, так и подчиняться. 2-я Воля сильна, гибка, поэтому ей одинаково легко дается и начальственное положение, и подчиненное. Однако, хотя такая ситуация уже сама по себе комфортна, она не вполне удовлетворяет “дворянина”. Идеальное положение для 2-й Воли - не властвовать и не подчиняться вообще - что редко кому удается в нашем взаимозависимом мире, но является тайной мечтой всех “дворян”.
Если же попытаться поглубже вглядеться в нормативность 2-й Воли, то окажется, что ей свойственны тот строй и та сила духа, что достаточны для создания режима личной независимости и свободного дыхания для других. В одном из писем Гёте сообщал: “Я занят воспитанием моего внука. Оно состоит в том, что я позволяю ему делать решительно все, что ему заблагорассудится, и надеюсь таким способом образовать его прежде, чем вернутся родители.” Внутренняя свобода и способность освобождать других - вот подлинная норма Воли. Очень хорошо и точно, сам того не ведая, описал свою 2-ю Волю один современный драматург: « По характеру я не лидер, но и стадным инстинктом не наделен ... Очевидно я гибрид от вожака и ведомого. Даже собственным детям старался предоставить как можно больше свободы. Я предлагаю идти за мной. Кто хочет - пожалуйста, нет - как угодно. Но и сам идти за кем-то не могу. Я могу восхищаться теми или иными качествами человека, особенно его талантом. Но подчиняться не стал бы. Даже Чехову и Достоевскому. Боюсь толпы-стихии. Но это не значит, что люблю только одиночество. Напротив, я люблю быть с людьми, и даже просто присутствие людей мне приятно.”
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 343; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!