ПЕРВАЯ ВТОРАЯ ТРЕТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ 17 страница
В детстве даже прямая, очевидная личная выгода не делает 1-ю Волю покладистой, она бунтует хронически, с поводом и без, в самых различных формах. Описывая свое детство, Сальвадор Дали рассказывал: “Дитя-король обернулся анархистом. “Наперекор всему и всем!” стало моим девизом и руководством к действию. В детстве я всегда поступал не так, как все, но не задумывался над этим. Теперь же я осознал исключительность своего поведения и стал нарочно поступать против всех ожиданий. Стоило кому-нибудь сказать: “Черное!” - как я парировал: “Белое!” Стоило кому-нибудь приподнять приветственно шляпу, и я не упускал случая публично плюнуть и выругаться. Я ощущал себя настолько другим, что всякое случайное совпадение моих действий с чьими-то повергало меня в транс - я мог разрыдаться от ярости. Я не такой, как все! Я - другой, чего бы мне это ни стоило, я не похож ни на кого и ни в чем! Я - один-единственный! Слышите - один!”
С возрастом, правда, фронда 1-й Воли становится осмысленнее, она перестает бунтовать по мелочам и в прямой вред себе. Но неуправляемость как таковая остается нормой “царского” поведения, множа ряды путчистов, правокачателей, реформаторов, сутяг, анархистов, раскольников, махровых реакционеров и не менее махровых радикалов всех мастей.
Спросим себя: хороша ли или плоха неуправляемость 1-й Воли? Как говорят, наши недостатки - продолжение наших достоинств. Поэтому и присущий 1-й Воле бунтарский дух обоюдоостр. С одной стороны, он жизненно необходим обществу, он - тот оселок, на котором постоянно оттачивается тупеющее, коснеющее общественное сознание; неслучайно Сократ говорил о себе, что он приставлен к Афинам “как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее погоняли.” 1-ая Воля - враг всего обыденного, привычного, банального и в этой вражде заключается главная ценность ее для общества.
|
|
|
С другой стороны, самоценность бунтарства часто заводит 1-ю Волю в стан реакции, заставляет грести против течения, писать против ветра, насиловать явь. Возвращаясь к Сократу, сравнившему себя с оводом, можно сказать, что “царь” - овод, который жалит все зады, независимо от того, нуждаются они в этом или нет. Поэтому дилемма: кто 1-я Воля - благородный бунтарь или пустой фрондер неразрешима; он - и то, и другое, и все вместе в зависимости от обстоятельств.
* * *
Если “царь” религиозен, а зачастую так оно и бывает, то мятежный дух создает для 1-й Воли дополнительные трагикомические и неразрешимые трудности в ее отношениях с Богом. Невозможно понять, как удалось Горькому подсмотреть эту драму в душе Толстого, но, факт остается фактом, увидел и описал: “Мысль, которая, заметно, чаще других точит его сердце, - мысль о Боге. Иногда кажется, что это не мысль, а напряженное сопротивление чему-то, что он чувствует над собой...С Богом у него очень неопределенные отношения, но иногда они напоминают мне отношения “двух медведей в одной берлоге”». Удивительно верно и не к одному Толстому относимо. Названная Горьким проблема - общая драма мистически настроенной 1-й Воли.
|
|
|
С одной стороны, обычная религиозная картина, где Господь Вседержитель произвольно творит суд и расправу над нижним, тварным миром, - бальзам на сердце “царя”, так как тем самым освящается и подпирается высшим авторитетом творимый “царем” домашний и общественный произвол. Но с другой стороны, утверждая собственное монархическое кредо со ссылкой на Высший монархический принцип, “царь” вместе с остальным тварным миром сам подпадает под Господню невидимую юрисдикцию, чего его мятежная душа снести никак не может. Атеистический бунт случается у 1-й Воли иногда в самом нежном возрасте и носит очевидно бессознательный характер. Например, когда маленького Тулуз-Лотрека первый раз привели в церковь, он тут же закричал: “Я хочу писать! Да, я хочу писать здесь,” - и несмотря на уговоры родных, немедленно омочил церковные плиты.
|
|
|
Таким образом, из религиозного раздвоения 1-й Воли и получается то, что Горький очень метко назвал отношениями двух медведей в одной берлоге. Богостроительство и богоборчество чудесным образом уживаются в душе “царя”, то веселя ее, то угнетая. И это навсегда. Ни полного примирения с Богом, ни полного развода с Ним у мистически настроенной 1-й Воли не бывает.
* * *
“Царь” - удивительное существо, он никогда не расслабляется. Самоконтроль его абсолютен. Словно рыцарь, закованный в доспехи своей железной воли, проходит по жизни “царь”, чуждый страстям, соблазнам, слабостям, привязанностям. Даже Четвертую функцию, которую, как говорилось, человек обычно охотно отпускает на свободу и передоверяет другим, 1-я Воля отпускает и передоверяет лишь в меру своей в том заинтересованности. О степени самоконтроля “царя” можно судить хотя бы на примере Наполеона, который в разгар битвы при Ваграме завалился спать, проспал под грохот канонады десять минут, а затем, как ни в чем не бывало, снова взял в свои руки командование войсками.
“Я сама не из таких, кто чужим подвластна чарам,” - объявляла Ахматова. Надежнейшая примета 1-й Воли: среди ее обладателей почти не бывает алкоголиков и наркоманов (слабость к выпивке Тулуз-Лотрека и Твардовского - редчайшие исключения). Утрата самоконтроля, расслабленность, вызванные действием алкоголя или наркотика, стороннего воздействия вообще, для “царя” совершенно неприемлемы. Власть над собой кого-либо или чего-либо, зависимость от кого-либо или чего-либо равносильны для 1-й Воли утрате своего “Я”, саморазрушению Первой опорной функции.
|
|
|
* * *
При том, что 1-я Воля - создание необычайно цельное, сделанное из одного камня, со стороны она выглядит чем-то противоречивым, раздвоенным, непоследовательным. Однако, если внимательно присмотреться, то окажется, что противоречивость 1-й Воли лучше характеризовать словами “амбивалетность”, “ипостасность” и целиком связать с проблемой власти. Существует три позиции, при которых лик 1-й Воли являет собой как бы три несхожих выражения: когда “царь” не претендует на власть, когда претендует, и - когда ее имеет.
Не занятая борьбой за власть 1-я Воля, из всех черт, ей присущих, внешне проявляет лишь две: незыблемую веру в двухступенчатую, иерархическую модель мироздания и неуправляемость. Во всем остальном она мало похожа на “царя”. Это законопослушный, очень порядочный человек, надежный друг и деловой партнер. Да и причин для нарушения норм права и морали у “ царя”, не занятого борьбой за власть, практически нет. Есть трудности. Избыток воли тратится лишь на защиту собственного суверенитета, и жизнь обретает явные черты асоциальности: безбрачие, одиночество, эгоцентризм и т.п., что для такого общественного, по сути, существа, как “царь”, достаточно дискомфортно.
Что касается различий между “царем”, борющимся за власть и ее имеющим, то они незначительны, хотя диаметральная противоречивость лозунгов многих вводит в заблуждение. Простаки, увидев “царя”-оппозиционера у власти, начинают чесать затылки и припоминать старые афоризмы о тлетворности власти. Но на самом деле никаких метаморфоз с ним не происходит. И борясь с тиранией, и утверждая ее, 1-я Воля нисколько себе не изменяет, потому что анархия и диктатура - две равноправные стороны ее натуры.
Обычная для мировой истории картина: горячий противник произвола свершает революцию, затем, ухватившись за кормило власти, свершает более или менее “бархатную” контрреволюцию и утверждает тиранию еще горшую, нежели была прежде. Было бы слишком просто и удобно объяснять такие метаморфозы заведомым умыслом замаскировавшегося под демократа мерзавца. Действительность сложнее и трагичнее. Рассказывают, что при разгоне Национального собрания Наполеон упал в обморок, с Лениным в день разгона Учредительного собрания была истерика. Еще мучительней утверждал свою диктатуру Кромвель. Он, могучий защитник униженного парламента, непримиримый враг абсолютизма, став во главе страны, сделал множество попыток собрать парламент в самых разных, удобных для себя комбинациях, но, вот незадача - каждый из ручных парламентов смел претендовать хотя бы на долю той абсолютной власти, которая уже находилась в руках Кромвеля, и ...их приходилось разгонять. В этом мучительном созидании-разрушении эфемерной демократии и прошла значительная часть жизни английского лорда-протектора. Что здесь, только ли голое честолюбие? Нет, это трагическая диалектика 1-й Воли: чем непримиримей и последовательней тираноборчество, тем больше шансов, что за ним последует бессознательная, мучительно формируемая, но неумолимая тирания (результат).
Диаметрально меняются взгляды “царя” после прихода к власти и на структуру управления. Будучи в оппозиции яростным сторонником самоуправления, он начинает свое правление с последовательной подмены системы самоуправления замкнутой на себе структурой назначаемых центром, совершенно независимых от населения, чиновников. По такому принципу формировалась кромвелевская система генерал-губернаторств, наполеоновская система префектур, ленинская система обкомов и т.д.
“Царю” даже не обязательно быть политиком, чтобы быть очень жестким политиком. Фрейд, например, формально занимался наукой, но строил свою психологическую школу как теократическое государство, с непогрешимым, харизматическим лидером, бюрократическим аппаратом, судом, полицией, пропагандистским ведомством и т.п. Сходным образом зачастую формируются литературные кружки, дома моделей, вообще всякие объединения, насчитывающие более одного члена, имеющие горькое счастье подпасть под каменную длань 1-й Воли.
Заслуживает внимание деградация, которая обычно происходит со свитой “царя” после достижения им власти. Отмечу главное: 1-я Воля личностей не боится, она сама чувствует себя суперличностью, поэтому свита времен оппозиции и первый кабинет “царя” бывают блистательны, настоящие сливки общества. Но проходит время, и начинается странный, на первый взгляд, но последовательный процесс вымывания личностей из окружения 1-й Воли. И дело не в том, что “царь”, взяв в руки кормило власти, делается менее уверен в себе, испытывает страх перед возможным соперником, а в том, что фрондировать 1-я Воля может и в толпе, но управлять только единолично. Первой от “царя” и, хлопнув дверью, уходит та же 1-я Воля. Второй, и без хлопка, самоустраняется 2-я Воля. Остается камарилья - небесталанные, трудолюбивые, но малоинициативные и слабохарактерные люди, которые и играют свиту “царя” до конца его правления.
Низкий качественный уровень свиты, впрочем, мало беспокоит 1-ю Волю, ей нужны исполнители, а не личности. Характерно в этом отношении одно высказывание Наполеона: «Я сам свой министр. Я сам веду дела, а следовательно, я достаточно силен, чтобы извлекать пользу из посредственных людей. Честность, отсутствие болтливости и работоспособность - вот все, чего я требую.” Лояльность - главное условие стабильных и теплых отношений с 1-й Волей; если она наличествует, то остальные добродетели или пороки окружения представляются ей неважными.
По существу совершенно наплевать “царю” и на тот символ веры, и на ту идеологию, которые он официально исповедует, именем которых клянется и зовет за собой. Не он работает на лозунги, а лозунги на него. Робеспьер, записываемый в закоренелые республиканцы, яростные противники монархии, отмечал в своих бумагах: «Нужна единая воля. Нужно, чтобы она была республиканской или роялистской,” т.е. политические принципы безразличны, лишь бы они вели его к вершине общественной пирамиды. Сам Робеспьер не успел стать абсолютным монархом, но его политический преемник - Наполеон с легкость проделал положенную 1-й Воле эволюцию, от горячего республиканца до императора.
Неразборчив “царь” и в средствах. Упрямо, с гордо поднятой головой идет он через грязь, плевки, кровь. О результатах людям лучше не судить, предоставив суд Богу и истории.
Впрочем, некоторый прогноз исторического суда над 1-й Волей можно составить уже сейчас. В политике судьба ее - выигрывать битвы и проигрывать кампании. Даже когда, бунтарствуя, “царь” достигает высшей власти (Кромвель, Робеспьер, Наполеон, Ленин, Гитлер), он часто плохо кончает, и дело его оказывается мертворожденным. Причины тут две: очевидно, 1-я Логика “царя” стратегичностью мышления не отличается и в лучшем случае эффективна при решении тактических задач. Во-вторых, обычные для Первой функции результативность и монологовость 1-й Воли не предполагает иной конечной цели, кроме достижения и удержания абсолютной личной власти, что с трудом терпится современниками и бесплодно для будущего. Монологовость и результативность делают 1-ю Волю прирожденным, чаще бессознательным монархистом, а монархизм - вещь исторически бесперспективная.
И еще. Мне не хотелось, чтобы у читателя сложилось впечатление о 1-й Воле как о жестоком тиране, автоматически исповедующем принцип Калигулы “Пусть ненавидят, лишь бы боялись.” Нет. “Царь” - скорее диктатор, чем тиран. Конечно, политическая жизнь под его стальной десницей может существовать лишь в виде призрака. Но это не значит, что между “царем” и народом нет обратной связи. Отношение между властью и обществом в этом случае строится по принципу, названному Лениным “демократическим централизмом”. Как ни дико звучит название, такая система отношений в мировой истории небеспрецедентна и ее содержание исчерпывающе сформулировал еще консул Сиес: « Власть должна исходить сверху, а доверие - снизу.” То есть, власть - властью, но она должна опираться народное доверие, не идти на прямое противостояние с обществом. Поэтому обычно “царь” душит только политическую жизнь и то, что имеет отношение к Третьей Функции: 3-я Физика душит экономику, 3-я Логика - гласность, 3-я Эмоция - пафос и мистику жизни. Все же остальное 1-я Воля обычно соглашается оставить на свободе. Поэтому “царь” скорее диктатор, чем тиран. Как писал Стендаль о Наполеоне: “Правил тиран, но произвола было мало.”
* * *
Обусловленная монологовостью и результативностью негибкость волевого начала “царя” делает малокомфортной жизнь его не только в обществе, но и в семье. Бунтарей и диктаторов нигде не любят, и семья здесь не исключение.
Особенно трудна семейная жизнь для “цариц”. Кроме обычной борьбы воль, в которой участвуют все и всегда, независимо от пола и возраста, на женщину с 1-й Волей давит пресс общественного мнения, автоматически отводящего ей в семье подчиненное положение. Неудивительно, что игра на отбой с ее стороны становится нормой жизни и принимает гипертрофированные формы перманентного мятежа, совместную жизнь, понятно не облегчающего. Ахматова, например, признавалась, что борьбой за независимость много испортила в своих отношениях с Гумилевым и оставила замечательно краткий и емкий образец изложения своей позиции в конфликтах с мужьями:
“Тебе покорной? Ты сошел с ума!
Покорна я одной Господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж - палач, а дом его - тюрьма”.
Немногим легче жизнь мужчин с 1-й Волей, когда доходит дело до выяснения отношений с домочадцами. Хотя общественное мнение дает ему некоторую фору, осуществить свое “законное” право на произвол “царю” удается далеко не всегда. Характер жены, вопреки ожиданиям, оказывается зачастую совсем не пластилиновым, и домашняя битва принимает те же, описанные выше формы. Вот, к примеру, какая ситуация сложилась в семье молодого Ганди: “Я постоянно следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из дома без моего разрешения. Это приводило к ссорам. Налагаемый мною запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, а Каструбай была не такая девочка, чтобы легко подчиняться подобным требованиям. Она решила, что может ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем больше она сопротивлялась, и тем больше я злился.”
Рождение детей обычно не смиряет, а расширяет и усложняет конфликт. Подчинение своей воле детей представляется “царю” более легким и естественным делом, что является справедливым лишь отчасти, до времени, и заканчивается ожесточенной фрондой со стороны выросших детей, ожесточенность которой прямо пропорциональна оказанному прежде давлению. Один из сыновей Толстого, сильно разводя краски, тем не менее, признавался: “Мы не только любили его: он занимал очень большое место в нашей жизни, и мы чувствовали, что он подавляет наши личности, так что иной раз хотелось вырваться из-под этого давления. В детстве это было бессознательное чувство, позднее оно стало сознательным, и тогда у меня и у моих братьев явился некоторый дух противоречия по отношению к отцу.” По мере взросления детей и расширения семья “царя” раскалывается, образуются временные и постоянные психотипические коалиции, противостоящие стороны перестают стесняться в средствах ведения борьбы - одним словом, происходит все то, что происходило в семье Толстого в последние десятилетия его жизни и в основе чего лежала деспотия толстовской 1-й Воли.
Мир, покой в семье “царя” могут существовать лишь при условии абсолютной лояльности домочадцев. Любовь 1-й Воли деспотична и возможна лишь тогда, когда она заведомо смотрит на партнера сверху вниз. Иван Бунин, по себе зная нрав “царя”, кратко и точно описал тираническую подоплеку своей любви: ”Да, больше всего трогала она меня в тот час, когда, заплетая на ночь косу, подходила ко мне поцеловать меня на прощание, и я видел, насколько она, без каблуков, меньше меня, как она смотрит мне в глаза снизу вверх.
Сильнее всего я чувствовал к ней любовь в минуты выражения наибольшей преданности мне, отказа от себя...”
* * *
В сущности, “царь” - человек глубоко одинокий. “Ты - царь, живи один,” - по другому поводу, но точно сказал Пушкин. В 1-й Воле слишком сильна “самость”, сверхличностное начало, индивидуализм, чтобы она могла испытывать подлинную тягу к парности. Обидно прозвучит, но 1-й Воле не дано любить, любить по-настоящему, “царю” дано нуждаться, зависеть, но не любить. Настоящая любовь не потребление, а жертвенность, даже личное самоуничтожение ради другого существа. На что 1-я Воля совершенно не способна. Хотя у Толстого слово “любовь” не сходило с языка, по его собственным признаниям, любить ему не доводилось, к Софье Андреевне он питал исключительно “половой” интерес, да и такого рода привязанностью явно тяготился. «Я не люблю ни женщин, ни карт, я ничего не люблю, я существо совершенно политическое”, - бахвалился Наполеон.
Прямо сказать, “царь” слишком занят собой, слишком любит себя, чтобы перенести значительную часть этого чувства на других и, по большому счету, глубоко равнодушен ко всему, что не входит в его “Я”. Вот три взгляда (один - изнутри, два - снаружи) на проблему отношения 1-й Воли к окружающим. “Я думаю, что всякий человек самолюбив, и все то, что ни делает человек, - все из самолюбия... Самолюбие есть убеждение в том, что я лучше и умнее всех людей. Отчего мы самих себя любим больше других?... Оттого, что мы считаем себя лучше других, более достойными любви. Ежели бы мы находили других лучше себя, то мы бы и любили их больше себя “ (Толстой о Толстом). “Он часто казался мне человеком, непоколебимо - в глубине души своей - равнодушным к людям, он есть настолько выше, мощнее их, что они все кажутся ему подобными мошкам, а суета их - смешной и жалкой” (Горький о Толстом). “Я поняла лучше эгоизм и равнодушие ко всему Льва Николаевича. Для него тот же мир есть то, что окружает его гений, его творчество; он берет от всего окружающего его только то, что служит служебным элементом для его таланта, для его работы “(Толстая о Толстом). До любви ли здесь?
Прежде, говоря о независимости 1-й Воли от алкоголя и наркотиков, я сказал, что она связана с невозможностью для “царя” подпасть под какую-то ни было власть. Та же самая картина с “любовью”, под которой он обычно понимает свою зависимость от кого-то. Любовь, даже в таком урезанном виде, все равно власть, а власти над собой 1-я Воля не терпит ни в каком виде. Поэтому “царь” не только по-настоящему не любит, но избегает любви, чувствует себя без нее комфортнее:
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 342; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!