СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ» 19 страница

…А лодка билась у причала,

И побледневший рулевой

Глядел на пляшущие скалы

И забывал, что он — живой.

И пальцы в боли небывалой,

Не ощущаемой уже,

Сливались с деревом штурвала

На этом смертном рубеже.

И человек был частью лодки,

Которой правил на причал,

И жизнь была, как миг короткий,

По счету тех земных начал,

Что правят судьбы на планете,

И, воскрешая и губя,

И лишь до времени в секрете

Способны выдержать себя.

И вот, спасая наши души,

Они проводят между скал

Лишь тех, кто только им послушен,

Кто жизни вовсе не искал…

* * *

Что песня? — Та же тишина.

Захвачено вниманье

Лишь тем, о чем поет она,

Повергнув мир в молчанье.

Нет в мире звуков, кроме тех,

Каким душой и телом

Ты предан нынче без помех

В восторге онемелом.

Ты песне вовсе не судья,

Ты слышал слишком мало,

Ты песней просто жил, как я,

Пока она звучала.

* * *

Сирень сегодня поутру

Неторопливо

Отряхивалась на ветру

Брезгливо.

Ей было, верно, за глаза

Довольно

Дождя, что в ночь лила гроза

Невольно.

И пятипалым лепестком

Трясла в ненастье,

Сирень задумалась тайком

О счастье,

Не нужном людям до утра,

До света,

Хотя знакома и стара

Примета.

* * *

Опять застенчиво, стыдливо

Луной в квартиру введена

Та ночь, что роется в архивах

И ворошит всю жизнь до дна.

У ней и навыка-то нету

Перебирать клочки бумаг,

Она торопится к рассвету

И ненавидит свой же мрак.

Она почти что поневоле

Пугать обязана меня,

Сама порой кричит от боли,

Коснувшись лунного огня.

Да ей бы выгодней сторицей

По саду шляться вслед за мной,

И ей не в комнате бы рыться,

Ее пространство — шар земной.

Но при такой ее методе,

Как ясно совести моей,

Она нуждается в природе,

В подсказке лиц и тополей.

* * *

А мы? — Мы пишем протоколы,

Склонясь над письменным столом,

Ее язык, простой и голый,

На наш язык переведем.

И видим — в ней бушуют страсти

Куда сильней, чем наша страсть,

Мы сами здесь в ее же власти,

Но нам не сгинуть, не пропасть,

Пока не выскажется явно

Ее душа, ее строка,

Пока рассказ о самом главном

Мы не услышим от стиха.

Пускай она срывает голос

Порой почти до хрипоты,

Она за жизнь свою боролась,

А не искала красоты.

Ей не впервой терпеть лишенья,

Изнемогать от маеты,

И чистота произношенья

Не след душевной чистоты.

И время быть ее допросу:

Ее свидетельская речь

Слышна сквозь снежные заносы

И может нас предостеречь.

От легкомысленности песни,

От балагурства невпопад

Мир до сих пор для сердца тесен

И тесен также для баллад.

* * *

Слова — плохие семена,

В них силы слишком мало,

Чтобы бесплодная страна

Тотчас же зацветала.

Но рядом с песней есть пример

Живого поведенья,

Что не вмешается в размер,

Не лезет в отступленье,

Тогда короче будет срок

До урожайной жатвы,

Чему никто помочь не мог

Молитвой или клятвой.

И можно выжить среди льда,

И быть других чудесней,

Но лишь тогда, тогда, тогда,

Когда и жизнь — как песня.

В защиту формализма

Не упрекай их в формализме,

В любви к уловкам ремесла.

Двояковыпуклая линза

Чудес немало принесла.

И их игрушечные стекла,

Ребячий тот калейдоскоп —

Соединял в одном бинокле

И телескоп и микроскоп.

И их юродство — не уродство,

А только сердца прямота,

И на родство и на господство

Рассвирепевшая мечта.

Отлично знает вся отчизна,

Что ни один еще поэт

Не умирал от формализма —

Таких примеров вовсе нет.

То просто ветряная оспа

И струп болезни коревой.

Она не сдерживает роста:

Живым останется живой.

Зато другие есть примеры,

Примеры мщенья высших сил

Тем, кто без совести и веры

Чужому Богу послужил.

Кто, пораженный немотою,

Хватался вдруг за пистолет,

Чтоб доказать, чего б он стоил,

Когда б он был еще поэт.

Тот, кто хотел на путь поэта

Себя вернуть в конце концов,

Бегун кровавой эстафеты

Известных русских мертвецов.

Но рассудительные Боги

Не принимают смерть таких.

И им нужна не кровь двуногих,

А лишь с живою кровью стих…

Синтаксические раздумья

Немало надобно вниманья,

Чтобы постичь накоротке

Значенье знаков препинанья

В великом русском языке.

Любая птичка-невеличка

Умела истово, впопад

Сажать привычные кавычки

Вокруг зазубренных цитат.

И нас сажали в одиночки,

И на местах, почти пустых,

Нас заставляли ставить точки

Взамен наивных запятых.

И, не моргнув подбитым глазом,

Не веря дедам и отцам,

Мы рвали слог короткой фразой

По европейским образцам.

Как ни чужда такая форма

Судьбе родного языка,

В нее влюбились непритворно

И вознесли за облака.

Бедна, должно быть, наша вера

Иль просто память коротка,

Когда флоберовская мера

Нам оказалась велика.

Тогда слова дышали в строчке

Запасом воздуха в груди,

Тогда естественная точка

Нас ожидала впереди.

И был период двухсотлетний,

Когда периодов длину

Любили вовсе не за сплетни,

За чувств и мыслей глубину.

Но страстный слог витиеватый

Давно уж нам не по нутру,

Слова пророков бесноватых

Давно мы предали костру.

Скучна, скучна нам речь Толстого,

Где двоеточий и не счесть,

Где позади любого слова

Знак препинанья может влезть.

Любой из нас был слишком робок,

Чтоб повести такую речь,

Где, обойдясь совсем без скобок,

Он мог бы всех предостеречь,

Чтобы в российской речи топкой

Не поскользнуться, не упасть,

Не очутиться бы за скобкой,

Под двоеточье не попасть.

Ехидно сеющий сомненья

Знак вопросительный таков,

Что вызывает размышленья

У мудрецов и дураков.

Зато в обилье восклицаний

Вся наша доблесть, наша честь.

Мы не заслужим порицаний

За восклицательную лесть.

И вот без страха и сомненья

Мы возвели глаза горе

И заменили разъясненья

Многозначительным тире.

По указующему знаку

Императивного перста

Мы повели слова в атаку,

И это было неспроста.

Нам лишь бы думать покороче,

Нам лишь бы в святочный рассказ

Не высыпались многоточья

На полдороге наших фраз.

А что касается подтекста

И лицемерных прочих штук,

То мы от них пускались в бегство,

Теряя перышки из рук.

А как же быть в двадцатом веке

С архивной «точкой с запятой»?

Ведь не найдется человека,

Кому она не «звук пустой».

Ведь дидактическая проза

Не любит «точки с запятой»,

Ею заученная поза

Всегда кичится простотой,

Той простотой, что, как известно,

Бывает хуже воровства,

Что оскопила даже песню

Во имя дружбы и родства.

И ни к чему ей философский,

Живущий двойственностью знак,

И в современный слог московский

Нам не ввести его никак…

Литературного сознанья

Осуществленный идеал

Находит в знаках препинанья

Консервативный материал.

* * *

Любой бы кинулся в Гомеры

Или в Шекспирово родство,

Но там не выручат размеры

И не поможет мастерство.

За лиру платят чистой кровью,

И, задыхаясь в хрипоте,

Гомеры жертвуют здоровьем

В своем служении мечте.

Они, как жизнь, всегда слепые

И сочиняют наугад,

Ведя сказания любые

Без поощрений и наград.

И разве зренье — поощренье,

Когда открылся горний мир?

Когда вселенная в движеньи

На струнах этих старых лир?

Высокопарность этой фразы

Гомерам нашим не под стать —

Им ни единого алмаза

Из темной шахты не достать.

Алмазы там еще не блещут,

Не излучают лунный свет,

И кайла попусту скрежещут,

Не добиваются побед.

Дрожи г рука, немеет тело,

И кровь колотится в виски,

Когда старательское дело

Готово вылиться в стихи.

И побегут слова навстречу,

И отогнать их не успеть,

И надо многих искалечить,

Чтобы одно заставить петь.

И суть не в том, что наш старатель

С лотком поэзии в руках —

Обыкновенный обыватель

И только служит в горняках.

В руках-то он не может разве

Лоток как следует держать?

Он просто золота от грязи

Не научился отличав.

Ведь это просто неуместно,

Недопустимо наконец,

Когда лирическую песню

Нам о любви поет скопец.

И разве это не нелепость,

Что приглашаются юнцы

Вести тетрадь с названьем «Эпос»,

Где пишут только мудрецы.

* * *

Мне жизнь с лицом ее подвижным

Бывает больше дорога,

Чем косность речи этой книжной,

Ее бумажная пурга.

И я гляжу в черты живые

Издалека, издалека

Глухие дали снеговые

Меня лишили языка.

Я из семейства теплокровных,

Я не амфибия, не гад,

Мои рефлексы — безусловны,

Когда меня уводят в ад.

Ни вдохновительный звоночек,

Ни лицемерный метроном

Не извлекут слюны из строчек,

Привыкших думать о живом.

МАРТ

То притворится январем,

Звеня, шурша, хрустя,

И льдом заклеивает дом,

Нисколько не шутя.

То он в обличье февраля,

Закутанный в пургу,

Свистя, выходит на поля,

И вся земля в снегу.

То вдруг зазвякает капель

Среди коньков и лыж

Как будто падает апрель,

Соскальзывая с крыш.

Нет, нам не открывает карт

Игра календаря.

Таким ли здесь встречала март

Московская заря?

* * *

Я падаю — канатоходец,

С небес сорвавшийся циркач,

Безвестный публике уродец,

Уже не сдерживая плач.

Но смерть на сцене — случай редкий,

Меня спасет и оттолкнет

Предохранительная сетка

Меридианов и широт.

И до земли не доставая

И твердо веря в чудеса,

Моя судьба, еще живая,

Взлетает снова в небеса.

* * *[70]

 

 

Она никогда не случайна —

Речная полночная речь.

Тебе доверяется тайна,

Которую надо сберечь.

 

Укрыть ее в склепе бумажном,

В рассказы, заметки, стихи,

Хранящие тайну отважно

До самой последней строки.

 

Но это еще не открытье,

Оно драгоценно тогда,

Когда им взрывают событья,

Как вешняя злая вода.

 

Когда из-под льда, из-под спуда,

Меняя рельеф берегов,

Вода набегает, как чудо

Расплавленных солнцем снегов.

 

 

* * *

 

 

Кто верит правде горных далей,

Уже укрывшихся во мгле,

Он видит были до деталей

В увеличительном стекле.

 

И в смертных датах, в грустных числах

Сквозь камень, будто сквозь стекло,

Он ищет хоть бы каплю смысла,

Каким оправдывалось зло.

 

И щеголяет отщепенством,

Прикрыв полою пиджака

Тетрадку, где с таким блаженством

Его свирепствует тоска.

 

 

* * *

 

 

Зачем я рвал меридианы?

К какой стремился широте?

Тесны полуночные страны

Окрепшей в холоде мечте.

 

Я снова здесь. Но нет охоты

Тому, кто видел горный край,

Считать московские долготы

За чье-то счастье, чей-то рай…

 

 

* * *

 

 

От солнца рукою глаза затеня,

Седые поэты читают меня.

 

Ну что же — теперь отступать невозможно.

Я строки, как струны, настроил тревожно.

 

И тонут в лирическом грозном потоке,

И тянут на дно эти темные строки…

 

И, кажется, не было сердцу милей

Сожженных моих кораблей…

 

 

1940–1956

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ»

 

* * *[71]

 

 

Модница ты, модница,

Где ты теперь?

Как живется, ходится,

Гуляется тебе?

 

По волнам бегущая

Через все моря,

Любимая, лучшая,

Милая моя.

 

В море ли, на острове,

В горе ли, в беде —

Платья твои пестрые

Видятся везде.

 

Следом горностаевым

Прыгаешь в снегах,

Со снежинкой, тающей

На сухих губах.

 

Брезгуя столицами,

В летнюю грозу

Скачешь синей птицею

По ветвям в лесу.

 

И на перьях радуга,

И в слезах глаза…

Повидаться надо бы

Донельзя — нельзя!

 

 

* * *[72]

 

 

Игрою детской увлеченный,

Я наблюдаю много лет,

Как одноногие девчонки

За стеклышками скачут вслед.

 

Мальчишки с ними не играют,

А лишь восторженно галдят,

Когда такая вместо рая

Вдруг попадает прямо в ад.

 

И неудачнице вдогонку

Грозятся бросить кирпичом.

На то она ведь и девчонка,

Им все, девчонкам, нипочем.

 

 

Пурга[73]

 

 

---

Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

---

Мы поможем в написании ваших работ!