СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ» 16 страница



Давно уж темной пеленой

Покрыто небо надо мной.

И с небосвода дождик льет,

И безнадежен небосвод.

И осень, — видно, из нерях,

И мной задержана в дверях.

Таких не видывал грязнуль

Прошедший солнечный июль.

И если б я хотел и мог,

Я б запер двери на замок.

Не может время мне помочь

Обратно лето приволочь.

И все же в сердце зажжена

Весна.

 

 

* * *

 

 

Мне недолго побледнеть

И навек остолбенеть.

 

Если ж только не умру,

То продрогну на ветру.

 

Впрочем, что мне горевать

И держаться за кровать.

 

Если даже шар земной

Будет вовсе ледяной,

 

Я мороза не боюсь.

Я слезами обольюсь.

 

Мои слезы — горячи,

У меня глаза — лучи.

 

У меня в разрезе рта

Затаилась теплота.

 

Пусть сорвется с языка

Раскаленная тоска.

 

Пусть она расплавит лед

Всех арктических широт.

 

Я к любому подойду,

Будто где-нибудь в саду,

 

Крепко за руку возьму

И скажу в лицо ему:

 

Я, товарищ, инвалид.

У меня душа болит.

 

Все, что знал когда-то я,

Те скрижали бытия,

 

Правду жизни, правду льда

Я запомнил навсегда.

 

И пойду домой — слепой,

Возвышаясь над толпой.

 

Палку высуну вперед,

Пробираясь сквозь народ.

 

Не безумный, не немой,

Я иду к себе домой.

 

 

* * *

 

 

Пускай за нас расскажут травы,

Расскажут камни и снега,

В чем были правы, в чем не правы

И в чем была права пурга.

 

Пускай за нас расскажут птицы,

Что нынче, в поисках кормов,

Слетелись около столицы,

Ее старинных теремов.

 

Пускай же, горбясь и сутулясь,

Ероша перья на спине,

Они летят вдоль наших улиц,

Отлично видимые мне.

 

Им снег полезней манной каши,

Им лед — блаженство и уют.

Они, как я, из синей чаши

Холодный воздух жадно пьют.

 

 

* * *

 

 

Ты слишком клейкая, бумага,

И от тебя мне не отстать,

Не сделать в сторону ни шагу,

Не опуститься на кровать.

 

Ведь страшно ей проснуться белой,

Какой ложилась ввечеру,

И быть от солнца пожелтелой

И выгоревшей на ветру.

 

Уж лучше б все она стерпела,

Ходя в любых черновиках,

Лишь только б ей не быть без дела

И не остаться в дураках.

 

И хорошо, что есть чернила,

Чтобы услышанное мной,

Бумага свято сохранила

И увела на свет дневной.

 

 

* * *

 

 

Ты видишь, подружка,

Что облака стружка

Просыпана на небеса.

 

А ветра здесь нету,

Чтоб вынести эту

Вихрастую стружку в леса.

 

Что лайковой ивы

Цветных переливов

Под солнцем сегодня не счесть.

 

Что листья гак липки,

А ветки так гибки,

Что можно их в косы заплесть.

 

А елки зубчатых

Зеленых перчаток

Не снимут, не сбросят весной,

 

И нынче и прежде

Все в зимней одежде

Встречают и холод и зной.

 

Но время пролиться

Невидимой птицы

Весеннему пенью, и вот

 

Звенит поднебесье

Знакомою песней, —

И жаворонок поет…

 

 

* * *[57]

 

 

В воле твоей — остановить

Этот поток запоздалых признаний.

В воле твоей — разорвать эту нить

Наших воспоминаний.

 

Только тогда разрывай до конца,

Чтобы связавшая крепко вначале,

Если не судьбы, то наши сердца,

Нить, как струна, зазвучала…

 

 

* * *

 

 

Я о деревьях не пишу,

Я приказал карандашу

Бежать любых пейзажей.

 

Все, что в глаза бросалось днем,

Я, перед лунным встав огнем,

Замазываю сажей.

 

А скалы — скалы далеки.

Они не так уж высоки,

Как я когда-то думал.

 

Но мне по-прежнему близки

Людские приступы тоски,

Ее ночные шумы.

 

 

После ливня

 

 

Вдруг ослепляет солнца свет,

И изменяют разом цвет

Поля,

И жарко дышит синевой,

И к небу тянется травой

Земля.

 

 

У края пожара

 

 

Взлетающий пепел пожара,

Серебряный легкий туман

Мешается с дымом и паром,

Сырым ядовитым угаром

Дорогу запутает нам.

 

Наверно, и мы несчастливы,

Что сумрачны и молчаливы,

И так напряженно глядим

На синей травы переливы,

На черный приземистый дым.

 

 

* * *

 

 

Я целюсь плохо зачастую,

Я забираю слишком вверх,

Но мой заряд не вхолостую,

И выстрел мой — не фейерверк.

 

Нет, я не гнался за удачей.

Ствол, раскаленный горячо,

Дал выстрел с тяжкою отдачей,

Меня ударившей в плечо.

 

Всего за миг до перегрева,

Когда, казалось, у стрелка

Лишилась меткости от гнева

Уже нетвердая рука.

 

Я брошен наземь в той надежде,

Что, погруженный в эту грязь,

Я буду меток так, как прежде,

В холодной луже остудясь.

 

 

* * *

 

 

Приводит нынешнее лето

Послушать пенье в темный лес,

И вместо древнего дуэта —

Дуэта моря и небес —

 

Вся чаща тысячами звуков

Тревожит нынче сердце мне,

Чтобы и я постиг науку

Сопротивленья тишине.

 

 

* * *

 

 

Незащищенность бытия,

Где горя слишком много,

И кажется душа твоя

Поверхностью ожога,

 

Не только грубостью обид,

Жестокостью суждений,

Тебя дыханье оскорбит,

Неловкий взгляд заденет.

 

И, очевидно, оттого

Совсем не в нашей воле

Касаться сердца твоего,

Не причиняя боли.

 

И тяжело мне даже стих

Бросать, почти не целясь,

В тех детских хитростей твоих

Доверчивую прелесть.

 

 

* * *

 

 

Мечта не остается дома,

Не лезет в страхе под кровать,

Когда горит в степи солома,

Она с пожарами знакома,

Ее огнем не испугать.

 

Мечта окапывает поле,

Оберегая отчий дом,

И кто сказал, что поневоле

Она беснуется от боли,

Когда сражается с огнем.

 

Ручей, кипящий по соседству,

Ее от смерти не спасет.

Она другое знает средство,

Что ей досталось по наследству

И с детства взято на учет.

 

Она не бросится к заречной

Недостижимой стороне,

А хладнокровно и беспечно

Она огонь запалит встречный

Поближе к огненной волне.

 

И ярко вспыхивают травы,

И обожженная земля

В дыму, в угаре, в черной славе

На жизнь свое отыщет право

И защитит свои поля.

 

 

* * *

 

 

Гроза как сварка кислородная,

И ей немало нынче дела,

Чтобы сухая и бесплодная

Земля опять зазеленела.

 

Земля и небо вместе связаны,

Как будто мира половинки

Скрепили этой сваркой газовой —

Небесной техники новинкой.

 

Земля хватает с неба лишнего

Во время гроз, во время бури

И средь заоблачного, вышнего,

Средь замутившейся лазури.

 

Она привыкла бредить ливнями

И откровеньем Иоанна,

Нравоучениями дивными,

Разоблачением обмана.

 

Но все ж не знаменьем магическим —

Франклиновым бумажным змеем

Мы ловим высверк электрический

И обуздать грозу посмеем.

 

Все приготовлено для этого:

И листьев бурное кипенье,

И занавесок фиолетовых

В окне мгновенное явленье.

 

 

* * *

 

 

Всю ночь он трудится упорно

И на бумажные листки

Как бы провеивает зерна

Доспевшей, вызревшей тоски.

 

Сор легкомысленного слова,

Клочки житейской шелухи

Взлетают кверху, как полова,

Когда слагаются стихи.

 

Его посев подобен жатве.

Он, собирая, отдает

Признанья, жалобы и клятвы

И неизбежно слезы льет.

 

Тем больше слез, тем больше плача,

Глухих рыданий невзначай,

Чем тяжелее и богаче

Его посев и урожай.

 

 

Водопад

 

 

В свету зажженных лунной ночью

Хрустальных ледяных лампад

Бурлит, бросает пены клочья

И скалит зубы водопад.

 

И замороженная пена

Выносится на валуны,

В объятья ледяного плена

На гребне стынущей волны.

 

Вся наша жизнь — ему потеха.

Моленья наши и тоска

Ему лишь поводом для смеха

Бывали целые века.

 

 

Черная бабочка[58]

 

 

В чернила бабочка упала —

Воздушный, светлый жданный гость —

И цветом черного металла

Она пропитана насквозь.

 

Я привязал ее за нитку,

И целый вечер со стола

Она трещала, как зенитка,

Остановиться не могла.

 

И столько было черной злости

В ее шумливой стрекотне,

Как будто ей сломали кости

У той чернильницы на дне.

 

И мне казалось: непременно

Она сердиться так должна

Не потому, что стала пленной,

Что крепко вымокла она,

 

А потому, что, черным цветом

Свое окрасив существо,

Она не смеет рваться к свету

И с ним доказывать родство.

 

 

Дождь

 

 

Уж на сухой блестящей крыше

Следа, пожалуй, не найдешь.

Он, может быть, поднялся выше

Глубоко в небо, этот дождь.

 

Нет, он качается на астрах,

В руках травинок на весу,

Томится он у темных застрех,

Дымится, как туман в лесу.

 

Его физические свойства

Неуловимы в этот миг,

И им свершенное геройство

Мы отрицаем напрямик.

 

И даже мать-земля сырая,

И даже неба синева

Нам вторят, вовсе забывая

Дождя случайные слова.

 

 

Обогатительная фабрика[59]

 

 

Мы вмешиваем быт в стихи,

И оттого, наверно,

В стихах так много чепухи,

Житейской всякой скверны.

 

Но нам простятся все грехи,

Когда поймем искусство

В наш быт примешивать стихи,

Обогащая чувство.

 

 

* * *

 

 

Деревья скроются из глаз,

Суют под ноги сучья,

Хотят с дороги сбросить нас

Таинственные крючья.

 

Мы — меньше всех, мы — мельче всех,

Мы — просто пешеходы.

И на пути не счесть помех,

Поставленных природой, —

 

Оврагов, рек, ущелий, ям,

Куда упасть недолго,

Как ты бы ни был бодр и прям

И преисполнен долга.

 

На нас с разбега небосвод

Из-за угла наткнется

И нас на клочья разнесет,

Столкнет на дно колодца.

 

И только встречная луна,

Светящая как фара,

Нарочно небом зажжена

В предчувствии удара.

 

 

Третья парка

 

 

Три пряхи жизнь мою прядут,

Чтобы скорей вплеталась

В живую жизнь любых причуд,

В любую небывалость.

 

Зачем же ты явилась здесь,

Надев одежду пряхи,

Как ты могла на небо влезть,

Презрев людские страхи?

 

Но ты — не та, что сучит нить

Волокна звездной пряжи,

Что рада счастье сохранить,

Судьбу спасти от кражи.

 

И ты — не та, что вьет клубок,

Запутывая нити

Моих извилистых дорог

Среди мирских событий.

 

Ты — та, что жизнь остановить

Всегда имеет право,

Что может перерезать нить

Моей судьбы и славы.

 

Затем и ножницы даны

В девические руки,

Чтобы казнила без вины,

А просто так — от скуки…

 

 

Гнездо[60]

 

 

Гнездо твое не свито

И не утеплено

И веточками быта

Не переплетено.

 

Твои хоромы тесны,

Холодны и жестки

В вершинах скал отвесных

У берега реки.

 

Средь каменных расселин,

Обвитых лентой льда,

Куда не может зелень

Взобраться никогда.

 

Твое гнездо, квартира,

Откуда видишь ты

Не меньше чем полмира

С надменной высоты.

 

Ты греешь камень мертвый

Своим живым теплом,

И когти твои стерты

Об острый камнелом.

 

От суетной столицы

За десять тысяч верст

Твое гнездо, орлица,

Почти у самых звезд.

 

 

Роща[61]

 

 

Еще вчера, руками двигая,

Листвы молитвенник листала.

Еще казалась вещей книгою

Без окончанья и начала.

 

А нынче в клочья книга порвана,

Букварь моей начальной школы,

И брошена на тропы черные

В лесу, беспомощном и голом.

 

И дождик пальцами холодными

Перебирает листья хмуро,

Отыскивая темы модные,

Пригодные литературе.

 

А листья письмами подметными

Дрожат у отсыревшей двери,

Стучат в ночные стекла потные,

Шуршат и молят о доверье.

 

В окно увижу муки дерева,

Морозом скрюченные кисти,

Ему когда-то люди верили,

Его выслушивая листья.

 

Я трону мышцы узловатые

Измученного исполина

И преждевременно горбатую,

Ветрами согнутую спину.

 

Я верю, верю в твердость мускулов,

Живой наполненную силой,

Не знающей ни сна, ни устали

И не боящейся могилы.

 

 

* * *

 

 

Я жив не единым хлебом,

А утром, на холодке,

Кусочек сухого неба

Размачиваю в реке…

 

 

* * *

 

 

Цепляясь за камни кручи,

Закутанные тряпьем,

Мы шьем на покойников тучи,

Иголками хвои шьем.

 

И прямо около дома,

Среди предгрозовой мглы,

Порожние ведра грома

Бросаем вниз со скалы.

 

 

Гомер

 

 

Он сядет в тесный круг

К огню костра меж нами,

Протянет кисти рук,

Ловя в ладони пламя.

 

Закрыв глаза и рот —

Подобье изваянья,

Он медленно встает

И просит подаянья.

 

Едва ли есть окрест

Яснее выраженья,

Чем этот робкий жест

Почти без напряженья.

 

С собой он приволок

Заржавленную банку,

Походный котелок —

Заветную жестянку.

 

Изгибы бледных губ

В немом трясутся плаче

Хлебать горячий суп —

Коварная задача.

 

Из десен кровь течет,

Разъеденных цингою, —

Признанье и почет,

Оказанный тайгою.

 

Он в рваных торбасах,

В дырявых рукавицах,

И в венчиках-слезах

Морозные ресницы.

 

Стоит, едва дыша,

Намерзшийся калека,

Поднимет не спеша

Морщинистые веки.

 

Мирская суета —

Не веская причина

Хранить молчанье рта,

Зажав его морщины.

 

И в голосе слышна

Пронзительная сила,

И пенная слюна

В губах его застыла.

 

Он — музыка ли сфер

Гармонии вселенной?

Бродячий Агасфер,

Ходячий труп нетленный.

 

Он славит сотый раз

Паденье нашей Трои,

Гремит его рассказ

О подвигах героя.

 

Гремит его рассказ,

Почти косноязычный,

Гудит охрипший бас,

Простуженный и зычный

 

А ветер звуки рвет,

Слова разъединяя,

Пускает в оборот,

В народ перегоняя.

 

То их куда-то вдаль

Забрасывает сразу,

То звякнет, точно сталь,

Подчеркивая фразу.

 

Что было невпопад

Иль слишком откровенно,

Отброшено назад,

Рассеяно мгновенно.

 

Вокруг гудит оркестр

Из лиственниц латунных,

Натянутых окрест,

Как арфовые струны.

 

И ветер — вот арфист,

Артист в таком же роде,

Что вяжет вой и свист

В мелодию погоды.

 

Поет седой Гомер,

Мороз дерет по коже.

Частушечный размер

Гекзаметра построже.

 

Метелица метет

В слепом остервененье.

Седой певец поет

О гневе и терпенье.

 

О том, что смерть и лед

Над песнями не властны.

Седой певец поет,

И песнь его — прекрасна.

 

 

* * *

 

 

Опять заноют руки

От первого движения,

Опять встаю на муки,

На новое сраженье.

 

Представлю на мгновенье

Все будущие сутки,

Неискренние мненья,

Божбу и прибаутки.

 

Глаза закрою в страхе

И в сон себя запрячу,


Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 43; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!