СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ» 13 страница



На ней ни я, ни птицы

Покоя не нашли.

 

Любой летящий рябчик

Приятней мне иных

Писателей и стряпчих,

И страшно молвить — книг.

 

И я своим занятьем

Навеки соблазнен:

Не вырасту из платья

Ребяческих времен.

 

И только в этом дело,

В бессонном этом сне,

Другого нет удела,

И нет покоя мне.

 

Каким считать недугом

Привычный этот бред?

Блистательным испугом,

Известным с детских лет.

 

Приклады, пули, плети,

Чужие кулаки —

Что пред ними эти

Наивные стихи?

 

 

* * *

 

 

Не жалей меня, Таня, не пугай моей славы,

От бумаги не отводи.

Слышишь — дрогнуло сердце, видишь — руки ослабли,

Останавливать погоди.

 

Я другим уж не буду, я и думать не смею,

Невозможного не захочу.

Или птицей пою, или камнем немею —

Мне любая судьба по плечу.

 

Эти письма — не бред, и не замок воздушный,

И не карточный домик мой.

Это крепость моя от людского бездушья,

Что построена нынче зимой.

 

 

* * *

 

 

Тают слабые снега,

Жжет их луч горячий,

Чтоб не вздумала пурга

Забрести на дачу.

 

Зарыдавшая метель

Как живая дышит,

Льет весеннюю капель

С разогретой крыши.

 

Только трудно мне понять

Нынешние были.

Звезды дальше от меня,

Чем когда-то были.

 

 

* * *

 

 

Из тьмы лесов, из топи блат

Встают каркасы рая.

Мы жидкий вязкий мармелад

Ногами попираем.

 

Нам слаще патоки оно,

Повидло здешней грязи.

Пускай в декабрьское окно

Сверкает безобразье.

 

Как новой сказки оборот

Ее преображенье.

Иных долгот, иных широт

Живое приближенье.

 

 

* * *

 

 

Боялись испокон

Бежавшие из ада

Темнеющих икон

Пронзительного взгляда.

 

Я знаю — ты не та,

Ты вовсе не икона,

Ты ходишь без креста,

И ты не ждешь поклона.

 

Как я, ты — жертва зла.

И все-таки награда,

Что жизнь приберегла

Вернувшимся из ада.

 

 

* * *

 

 

В болотах завязшие горы,

В подножиях гор — облака.

И серое, дымное море

В кольце голубого песка.

 

Я знал Гулливера потехи,

Березы и ели топча,

Рукой вырывая орехи

Из стиснутых лап кедрача.

 

Я рвал, наклоняясь, рябину

И гладил орлиных птенцов.

Столетние лиственниц спины

Сгибал я руками в кольцо.

 

И все это — чуткое ухо

Подгорной лесной тишины,

Метель тополиного пуха

И вьюга людской седины.

 

Все это (твердят мне) — не надо

Таежная тропка — узка,

Тайга — не предмет для баллады

И не матерьял для стиха…

 

 

* * *[44]

 

 

В потемневшее безмолвье

Повергая шар земной,

Держит небо связку молний,

Узких молний за спиной.

 

Небеса не бессловесны —

Издавать способны крик,

Но никак не сложит песни

Громовой небес язык.

 

Это — только междометья,

Это — вопли, осердясь,

Чтоб, жарой наскучив летней,

Опрокинуть землю в грязь.

 

И совсем не музыкален,

Что ревет, гудит окрест,

Потрясая окна спален,

Шумовой такой оркестр.

 

 

* * *

 

 

Кто, задыхаясь от недоверья,

Здесь наклоняется надо мной?

Чья это маска, личина зверья,

Обезображенная луной?

 

Мне надоело любить животных,

Рук человеческих надо мне,

Прикосновений горячих, потных,

Рукопожатий наедине.

 

 

* * *

 

 

Нестройным арестантским шагом,

Как будто нехотя, со зла,

Слова заходят на бумагу,

Как на ночевку средь села.

 

Весь груз манер неоткровенных,

Приобретений и потерь,

Укрыв от зрителей надменных,

Они захлопывают дверь.

 

Из-за присутствия конвоя

Любая бедная строка

Своей рискует головою,

И если б, если б не тоска,

 

Влечение к бумаге писчей

И беспорядочность надежд,

Она рвалась бы на кладбище,

Хотя б и вовсе без одежд…

 

 

* * *

 

 

Скрой волнения секреты

Способом испытанным.

День, закутанный в газету,

Брошен недочитанным.

 

Будто сорвана на небе

Нежность васильковая.

Отгибает тонкий стебель

Тяжесть мотыльковая.

 

Озарит лесную темень

Соснами багровыми

Замечтавшееся время

Испокон вековое.

 

 

* * *

 

 

Смех в усах знакомой ели,

Снег, налипший на усах, —

След бежавшей здесь метели,

Заблудившейся в лесах.

 

И царапины на теле

Здесь оставила пила,

Что на ели еле-еле

Походила и ушла.

 

Эти ссадины и раны,

Нанесенные пилой,

Наши ели-ветераны

Бальзамируют смолой.

 

 

* * *

 

 

К нам из окна еще доносится,

Как испытание таланта,

Глухих времен разноголосица,

Переложенье для диктанта.

 

Но нам записывать не велено,

И мы из кубиков хотели

Сложить здесь песню колыбельную

Простую песенку метели.

 

И над рассыпанною азбукой

Неграмотными дикарями

Мы ждем чудес, что нам показывать

Придут идущие за нами…

 

 

* * *

 

 

Шатает ветер райский сад,

И ветви — как трещотки,

Смолкают крики бесенят,

Торчащих у решетки.

 

И ты глядишь в мое лицо,

Не замечая рая,

Холодным золотым кольцом

Насмешливо играя…

 

 

* * *

 

 

Здесь выбирают мертвецов

Из знаменитых мудрецов.

Здесь жалость вовсе не с руки —

Жалеют только дураки.

 

Здесь добрым назовется тот,

В котлы смолу кто храбро льет.

Не забывай, что в Дантов ад

Вошел не только Герострат

Нет — Авиценна и Платон

Дают здесь философский гон…

 

 

* * *

 

 

Пророчица или кликуша,

Посеяв рознь, посеяв грусть,

Ты нам рвала на части душу

Каким-то бредом наизусть.

 

У губ твоих вздувалась пена,

Как пузыри, как кружева,

И вырывались в мир из плена

Твои жестокие слова.

 

Но не сломив судьбы опальной

И встав у времени в тени,

Все отдаленней, все печальней,

Все глуше слышались они…

 

 

* * *

 

 

Твои речи — как олово —

Матерьял для припоя,

Когда сблизятся головы

Над пропавшей тропою,

 

Когда следу звериному

Доверяться не надо,

Когда горю старинному

Нет конца и преграды.

 

Твои речи — как требники —

Среди зла и бесчинства,

«Миротворец враждебников

И строитель единства».

 

 

* * *

 

 

Вот две — две капли дождевые,

Добравшиеся до земли,

Как существа вполне живые

Раскатываются в пыли.

 

И ветер прямо с поднебесья

Бросает ключ от сундука,

Где спрятаны все звуки леса,

Ночная летняя тоска.

 

Сундук открыт — и вся природа,

Сорвав молчания печать,

Ревет о том, что нет исхода,

И листья пробуют кричать.

 

Осины, вырванные с мясом,

Ольхи пугливый голосок,

И сосны, стонущие басом,

Клонящиеся на песок…

 

Но буре мало даже шквала,

Она хватается за скалы —

Хрустит и крошится гранит.

И в ветре слышен звук металла,

Когда он с камнем говорит…

 

 

* * *

 

 

Пусть я, взрослея и старея

В моей стосуточной ночи,

Не мог остола от хорея,

Как ни старался, отличить.

 

Но иногда оленьи нарты

Сойти, мне кажется, могли

За ученические парты,

За парты на краю земли,

 

Где я высокую науку

Законов жалости постиг,

Где перелистывали руки

Страницы черных, странных книг.

 

Людское горе в обнаженье,

Без погремушек и прикрас,

Последнее преображенье,

Однообразнейший рассказ.

 

Он задан мне таким и на дом.

Я повторяю, я учу.

Когда-нибудь мы сядем рядом —

Я все тебе перешепчу.

 

 

* * *

 

 

Когда, от засухи измучась,

Услышит деревянный дом

Тяжелое дыханье тучи,

Набитой градом и дождем.

 

Я у окна откину шторы,

Я никого не разбужу.

На ослепительные горы

Глаза сухие прогляжу.

 

На фиолетовые вспышки

Грозы, на ливня серебро,

А если гроз и ливня слишком

Беру бумагу и перо.

 

 

* * *

 

 

Жизнь другая, жизнь не наша —

Участь мертвеца,

Точно гречневая каша,

Оспины лица.

 

Синий рот полуоткрытый,

Мутные глаза.

На щеке была забыта —

Высохла слеза.

 

И на каменной подушке

Стынет голова.

Жмется листьями друг к дружке

Чахлая трава.

 

Над такою головою,

Над таким лицом —

Ни надзора, ни конвоя

Нет над мертвецом.

 

И осталось караульных

Нынче только два:

Жесткие кусты — багульник

 

И разрыв-трава.

 

 

* * *

 

 

Я двигаюсь, как мышь

Летучая, слепая,

Сквозь лес в ночную тишь,

Стволов не задевая.

 

Взята напрасно роль

Такого напряженья,

Где ощущаешь боль

От каждого движенья.

 

Моей слепой мечте

Защиты и оплоты

Лишь в чувства остроте,

В тревожности полета.

 

И что переживу,

И в чем еще раскаюсь,

На теплую траву

Устало опускаюсь…

 

 

* * *

 

 

Внезапно молкнет птичье пенье,

Все шорохи стихают вдруг.

Зловещей ястребиной тенью

Описывается круг.

 

Молчанье, взятое аккордом,

И, высунутые из листвы.

Рогатые оленьи морды

И добрые глаза совы.

 

И предстает передо мною

Веленьем птичьего пера,

Лепной готической стеною

Моя зеленая гора.

 

И я опять в средневековье

Заоблачных, как церкви, гор,

Чистейшей рыцарскою кровью

Еще не сытых до сих пор.

 

Моей религии убранство,

Зверье, узорную листву

Все с тем же, с тем же постоянством

Себе на помощь я зову.

 

 

* * *

 

 

Я — актер, а лампа — рампа,

Лапы лиственниц в окне.

Керосиновая лампа

Режет тени на стене.

 

И, взобравшись мне на плечи,

Легендарный черный кот,

Не имея дара речи,

Умилительно поет.

 

И без слов мне все понятно

У ночного камелька.

До мучительности внятна

Неразборчивость стиха.

 

И спасет в метели белой,

Разгулявшейся назло,

Тяжесть кошачьего тела,

Вдохновенное тепло.

 

 

* * *

 

 

Не хватает чего? Не гор ли,

По колено увязших в пески,

Чтобы песней прочистить горло,

Чтобы выговорить стихи?

 

Не хватает бумаги писчей,

Или силы любой тщеты,

Или братского, в скалах, кладбища,

О котором не знаешь ты?

 

Я не верю, не верю крику

В мире, полном кровавых слез,

Проступающих, как земляника,

Сквозь траву возле белых берез.

 

 

* * *

 

 

Резче взгляды, резче жесты

У деревьев на ветру.

У дороги ржавой жестью

Посыпают ввечеру.

 

Под дырявым небосводом

Мир имеет вид такой,

Что сравнится не с заводом,

А с жестяной мастерской.

 

Ветер в угол смел обрезки —

Жестяной осенний сор,

Оборвав движеньем резким

Надоевший разговор.

 

 

* * *

 

 

На садовые дорожки,

Где еще вчера

На одной скакала ножке

Наша детвора,

 

Опускаются все ниже

С неба облака.

И к земле все ближе, ближе

Смертная тоска.

 

Нет, чем выше было небо,

Легче было мне:

Меньше думалось о хлебе

И о седине.

 

 

На обрыве

 

 

Скала кричит — вперед ни шагу,

Обрывы скользки и голы,

И дерево, как древко флага,

Зажато в кулаке скалы.

 

И мгла окутает колени,

Глаза завесит пеленой.

И все огни людских селений

Закроет белою стеной.

 

Стоять, доколе машет знамя,

Не потонувшее во мгле,

Распластанное над камнями,

Живое знамя на скале.

 

 

* * *[45]

 

 

Нынче я пораньше лягу,

Нынче отдохну.

Убери же с глаз бумагу,

Дай дорогу сну.

 

Мне лучи дневного света

Тяжелы для глаз.

Каменистый путь поэта

Людям не указ.

 

Легче в угольном забое,

Легче кем-нибудь,

Только не самим собою

Прошагать свой путь.

 

 

* * *

 

 

Вся земля, как поле брани,

Поле битвы вновь.

Каждый куст как будто ранен,

Всюду брызжет кровь.

 

И высокую когда-то

Синеву небес

Обернут набухшей ватой,

Зацепив за лес.

И сентябрь, устав от бега,

От пустой тщеты,

Пригибает первым снегом

Поздние цветы…

 

 

* * *

 

 

Нет, нет! Пока не встанет день,

Ты — только тень, ты — только тень

Любой полуночной сосны, —

Ведь сосны тоже видят сны.

 

И я гляжу в твое лицо,

И я верчу в руках кольцо —

Подарок равнодушный мой, —

И ты б ушла давно домой,

 

Когда б успела и могла

Сказать, как много было зла,

И если бы ночная мгла

К нам снисходительна была.

 

Но, начиная холодеть,

Глухая ночь уходит прочь,

Как бы желая мне помочь,

Помочь получше разглядеть

 

Зрачки бездонные твои

И слез едва заметный след.

И во все горло соловьи

Кричат, что начался рассвет.

 

 

* * *

 

 

Слабеет дождь, светлеет день,

Бессильны гроз угрозы.

Промокший до костей олень

Не изменяет позы.

 

И мы поймем, шагнув в поля,

На острова и поймы,

Как независима земля

И как она покойна.

 

 

* * *

 

 

Я сказанье нашей эры

Для потомков сберегу.

Долотом скребу в пещере

На скалистом берегу.

 

Тяжело, должно быть, бремя

Героических баллад,

Залетевших в наше время,

Время болей и утрат.

 

На заброшенных гробницах

Высекаю письмена,

Запишу на память птицам

Даты, сроки, имена.

 

Мне подсказывают чайки,

Куропатки голосят,

Две сибирских белых лайки,

Трое синеньких лисят.

 

И, моргая красным глазом,

Над плечом сопит сова.

Умиляется рассказу,

Разобрав мои слова.

 

 

* * *

 

 

Наклонись к листу березы

И тайком прочти,

Что на нем чертили грозы

По пути.

 

Ветры яростно трепали,

Пачкая в пыли.

Листьям завтра быть в опале

У земли.

 

Завтра снег просеют в сито.

И осколки льда

Лягут зеркалом разбитым

У пруда.

 

О какой жалею доле?

Чья это рука

Сжала горло мне до боли,

Как тоска?

 

 

* * *

 

 

С моей тоской, сугубо личной,

Ищу напрасно у резца,

У мастерства поры античной

Для подражанья образца.

 

Античность — это только схема,

Сто тысяч раз одно и то ж.

И не вместит больную тему

Ее безжизненный чертеж.

 

И не живет в ее канонах

Земная смертная тоска,

И даже скорбь Лаокоона

Ленива и неглубока.

 

Архитектуры украшенье,

Деталь дорических колонн —

Людских надежд, людских крушений

Чуждающийся Аполлон.

 

Лишь достоверностью страданья

В красноречивой немоте

Способно быть живым преданье

И путь указывать мечте.

 

 

* * *

 

 

Слабеют краски и тона,

Слабеет стих.

И жизнь, что прожита до дна,

Видна, как миг.

 

И некогда цветить узор,

Держать размер,


Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 38; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!