Так, очевидно, решили те, НАВЕРХУ, КОТОРЫЕ УЖЕ СНЯЛИ КИНО НА ЗЕМЛЕ И КРУТЯТ ЕГО ИЗ БУДУЩЕГО. 18 страница
А пока мы со Стеллой находимся в том мгновении, в котором находимся.
Открывается дверь, я ступаю на паркет, автоматика включает оригинальные цветные фонарики, огоньки ненавязчиво бегут-мигают, блестя в ореховой полировке стен прихожей, и за две-три секунды причудливое писательское мышление, казалось бы, совсем не к моменту, пробивает в мозгу новое русло-мысль, которое потом растечется ассоциативными извивами, потом, когда будет к моменту, лет через десять или двадцать, или никогда, но сейчас, как писатель, я сую эту мысль о дверях в запасник долговременной памяти, где она созреет в подсознании и когда-нибудь, если буду жив, я ее, оформленную орфографией и синтаксисом, запишу.
Я ступаю на паркет – такая ныне необыкновенная дорогая редкость! Я отражаюсь в двух – напротив друг друга, зеркалах в рамах из багета. И так далее и так далее. Глаз всего сразу не охватывает. Но чувствуется: роскошь – относительно моей квартиры, чистота, вылизанность.
Подразумевается сразу и всё остальное: ванна с каким-нибудь эдаким чудо-кафелем и импортной сантехникой, кухня...
Неожиданно в моих миллиардах нейронов появляется ощущение праздника, словно новый год пришел. Или это предощущение хорошей выпивки и закуски? Только чуть-чуть дёгтя: заработано грязно, торговлей телом...
– Это всё папуля, она цепко ловит мой оценивающий взгляд и торопится убрать «дёготь». – По твоему афоризму: чего нельзя сделать за деньги – можно сделать за большие деньги.
– А чего нельзя сделать за деньги – можно сделать за доллары? – Добавляю я.
|
|
|
И праздник начинается. Во-первых, мне выдаются уютные пластмассовые тапочки. Меня проводят в комнату – центральную. Зало. Зажигается массивная люстра под потолком в три пятьдесят – кооператоры «хрущевок» не лепят!
Разумеется, мебель черт знает какая красивая, гнутая, изящная и дорогая. Относительно, конечно. Скорее всего, из Южной Кореи. Меня усаживают в шикарное кресло, обитое тонкой жёлтой кожей, или хорошим заменителем. Мне врубают огромнейший экран японского, наверное, телевизора и подают пульт. «У меня спутниковая антена и кабельное еще телевидение.»
Для меня это внове. Я живу в каменном веке. А телевидение принципиально не смотрю много лет.
Нажимаю наугад кнопку: на экране крупным планом, в прекрасном цвете и звуке, в самом разгаре – половой натуральный акт. «Фу, всякую гадость!..» – пульт выхватывается у меня из руки, телек выключается, меня тянут из кресла, подводят к здоровенному деревянному кубу, открывают дверь – бар. Глаза мои от количества бутылок разнообразной формы и цвета разъезжаются.
– Что будешь?
– Водку.
Меня усаживают за маленький столик, ставится открытая бутылка «Пшеничной», хрустальная рюмка, шоколадный набор.
– Вообще, ты подождал бы меня? Я сейчас быстро, переоденусь. Закусь притащу, тушенное мясо есть, кальмар жаренный, салат.
– Я только рюмочку, для расширения сосудов и глупости.
– Ты алкоголик?
– Наше поколение – все прошли через стадию алкоголизма. И неоднократно...
– Ну, главное там не остаться. Всё, удаляюсь.
|
|
|
Я нажимаю кнопку, на экране опять половой акт в разрезе. Наливаю в рюмку, выпиваю. Водка отличная, натуральная, не то что дерьмо из опилок. Наливаю и выпиваю еще. Рюмка маленькая.
Пошло тепло и благость. Снимается напряжение новичка в незнакомой квартире. Поозираться. Пооглядываться. Повпитывать. Попривыкнуть. Здесь мне жить до утра.
Здесь есть несколько вариантов бытия для меня: нажраться водки, коньяка, попробовать виски шотландское – никогда не пил, плеснуть еще рому и всё запить пивом...
И буду я при эдаком варианте слоняться по комнатам, ваннам, кухням, буду разглагольствовать о вселенских космических и мировых жизненных истинах. Эти истины – мои различные наблюдения, мысли, непроговоренные в одиночестве, неразделенные ни с кем фразы, будут не столько проговариваться мной в пьяном чаду, сколько толпиться и напирать друг на друга в голове, но мне будет казаться, что я всё говорю значительно и весомо, что каждое мое слово – шедевр, каждая моя мысль – непререкаемая, единственная, объединяющая всю видимую и невидимую вселенную – сущность...
|
|
|
И к а к о й п ь я н ы й н е м н и т с е б я г е н и е м?
Даже если я действительно рожу нечто шедевральное в алкогольном перевозбуждении своих ценных нейронов – это будет пустоцвет. Незаписанное ничто, мгновенно забытое.
А девочка иззевается и проклянет себя – приволокла алкаша! Не трепотня ей нужна, а то, что повиснет у меня между ног скукоженной кожурой – если я налижусь ее напитков. Потому что давным-давно крупные дозы алкоголя отшибают напрочь потенцию: склероз, простатит, перенесенный в молодости миокардит, после которго живут не более двадцати лет, у меня они уже закончились, а я всё еще жив...
Не высовываясь из рамок этого же варианта, я могу еще снять вот эту лакированную штуку со стены – гитару, и пьяным нутром провыть пару романсов на собственные стихи, если вспомню.
Нет, я не потеряю контроль над собой при любой дозе спиртного, я вполне буду регистрировать себя, свои действия, внешность. И, конечно, свою партнершу. Канули те времена, когда под алкалоидными парами я мог совершать необдуманные отчаянные поступки. Сейчас я всегда трезв – и тогда, когда совсем пьян.
Сознание вины перед покареженным мозгом и покалеченным здоровьем не даст расслабиться полностью, угнетет предвосхищением завтрашнего дня, когда утром выползу я отсюда едва живой, доплетусь до дому, буду неделю валяться в постели, пожирая таблетки, потом нахаживать загородные километры, хватаясь за сердце, и ждать пару месяцев восстановления умственных способностей и тонкого мышления...
|
|
|
Не-ет, подобной глупости я сегодня не сделаю! Хотя бы потому, что т а к а я женщина, возможно, последняя в моей жизни. Каждая секунда, каждый новый день уносят уже силы. Еще год, всего лишь год назад волос на голове было значительно больше и лучше восстанавливалась кожа лица. А сейчас... Всё. Не принимает организм витаминов аптечных – перенасытился. Отговорила роща золотая...
Как же мы не знаем себя, как трафаретно следуем представлениям о возрасте, о жизни! В сорок три я сам себя записал в старики, наверное, потому, что Бог дал мне слишком взрослые мозги.
Разрушится страна, пришедшим к власти убийцам писатели не понадобятся с о в с е м , и я, став абсолютно нищим, помолодею, вспомню свою детскую профессию – электрика. В сорок восемь я буду работать на стадионе этим самым электриком, буду три раза в неделю бегать по десять километров на тартановой дорожке и заниматься гирями, штангами и растяжками в тренажерном зале. А потом я буду работать инженером-электриком в театре, а потом – литредактором, журналистом и главным редактором в газетах. Я помолодею настолько, что с «бесом в ребре» у меня пройдет целая серия любовей с молодыми женщинами от восемнадцати до двадцати двух лет – по их инициативе! Они, младше меня в три раза, будут предлагать себя в любовницы и жены! А я, в пятьдесят, пройду такие страсти-мордасти в любви: со слезами, страданиями, стихами – каких не испытывал в молодости!
Но и это всё окажется очередным пшиком, я вновь на годы стану безработным, нищим, голодным, больным и одиноким.
Всю жизнь ждешь светлого будущего и получаешь: старость, болезни и смерть...
Но пока я в настоящем – своем сорокатрехлетии. И подумываю о варианте номер два: поставить на видео грязную порнуху – у нее наверняка есть, и под нее заняться... Не пробовал, но, наверное, возбуждает.
Но нет, нет! Как провести т а л а н т л и в о ночь с красивой женщиной в красивой квартире?! Как?! Когда человеку дано ничтожное совместное общение: выпивка, жратва, секс?
На экране уже новости. Кажется, американские. Английская речь: Карабах, Айзербаджан, Армения, Грузия? Таджикистан... Трупы, трупы! Искаженные лица убитых. Труп молодой обнаженной женщины, вся спина пробита отверткой... Трупы детей, стариков, старух... ЦРУ добилось, чего хотело – за свои триллионы отпечатанных бумажек-долларов. Не понимают глупцы, ч т о в с ё э т о в е р н ё т с я к н и м – в т ы с я ч и р а з у с и л е н н о е!
«Господи! Если всё так разумно, то зачем же э т о?! Или наша смерть – и е с т ь н а ш а о с н о в н а я ф у н к ц и я?!
Каждый мужчина проходит стадии, генетически заложенные в нём. От стадии ребенка, ученика, к стадии любовника, воина, купца, мастера, ученого, мыслителя. Но почему же человечество подчиняется только силе – кулаку и пуле, почему потакает самой примитивной стадии – убийце. Или самой последней стадии – для некоторых – стадии старика-негодяя, в своих ничтожных примитивных целях посылающего молодых на смерть?! Где же наши лучшие стадии? Сколько же можно толочься на одном, дикарском месте?!»
Слышу шаги Стеллы, выключаю телевизор. Входит девушка с большим круглым сверкающим мельхиоровым подносом, заставленным тарелками. Длинноногая, в блестящих розовых то ли колготках, то ли тончайших рейтузах или как они там у них называются. Они обтягивают каждую детальку ее тела... В белоснежной полупрозрачной маечке, через которую светятся груди и соски. Сложная прическа исчезла, спереди челочка, сзади хвостик. Косметики на лице почти нет. Сексапильна до помрачения мужских мозгов, но уже по новому, по домашнему.
– Да ты ли это, Стелла?! – поднимаюсь я с кресла, готовясь помогать расставлять тарелки и пристально рассматривая ее, не скрывая восхищения.
– Я. Вот, новые леггинсы надела – всё для вас. Сашенька, открой, пожалуйста, вот эту дверцу на стенке, да-да, вон полотенце сверху, положи себе на плечо, руки пойдешь помоешь. А вон под ним скатерка, давай ее на стол.
Я выполняю приказание, расстелаю скатерть. – Да что мы здесь сорить будем, пойдем на кухню?
– Ну уж, таких гостей – и на кухню? – игриво отвечают мне.
Я увидел порядок на бельевой полке – выглажено всё, сложено аккуратненько. На подносе – полное блюдо тушенного мяса в подливе, жаренный в масле кальмар, салат из помидоров в сметане, яичница с крабами и куча всякого вкусного: красная икра, балык, сухая колбаса, сыр... Глотая голодные слюни, успел подумать -поудивляться: «Что-то не то. Бывал у шлюх, но всегда грязь, бардак. А здесь чистота и порядок...»
Меня ведут в ванную, советуют быть как дома, расслабиться, даже, при желании, снять брюки.
В ванной – разумеется, шикарной, – вся в красном кафеле, зеркалах, полочках с десятками шампуней, я быстренько раздеваюсь, брюки на вешалку, а под брюками –предусмотрительные свеженькие шелковые шортики. Контрастный душ: три секунды ледяной, две – горячий. И еще. И еще. И еще. Растереться, ага, мочало. И мыло душистое –ниже пояса... И еще ледяного. Всё. Огурчик. Под это дело – еще рюмашку. Только бы не увлечься... Шортики на себя и больше – ничего.
– Да ты ли это, Саша?! – Играет Стелла, передразнивая мое недавнее «да ты ли это, Стела».
– Я, но совершенно обновленный!
– Какую музыку пан предпочитает к столу?
– Скрипку с виолончелью или Эглессиаса. А честно говоря, сейчас лучшая музыка – музыка вилки и ножа, проголодался.
Я бы мог добавить, что эту музыку предпочитаю уже год и давненько не ел ничего такого из того, что у нее сейчас на столе. Что остатки своих гонораров, обесцененных инфляцией, тянул как мог, успев закупить прошлой осенью сто банок молдавской тушенки, в которой почти одно сало, столько же банок сайры, сгущёнки, двадцать килограммов муки, сколько-то там еще риса, макарон, гречки, фасоли, чая и кофе. Но и эти запасы кончаются, а сегодня истратил последние копейки на бутылку шампанского, и не предвидится никакой работы...
Разумеется, ничего из своего материального банкротства я не разгласил – не ронять же окончательно престиж писателя! Престиж, выдуманный советской пропагандой: в бездарной стране талантливые люди не могут жить достойно...
Мы начинаем со Стеллой как будто заново, с нуля, но не с пустоты, а с того нуля, за которым словно уже остался бесконечный ряд отрицательных чисел. И от того, что впереди ждет возможный ряд только положительных величин, нам легко, радостно, хотя слегка и неловко за то недавнее, что мы сотворили, но как будто уже и не мы, а абстрактные герои порнофильма…
Но главное – у нас велико желание общаться, не спать и быть вместе до утра, набирая максимальные выигрышные – у времени, жизни, вечности, мимолётности – очки...
А на столе уже появился бутыльброд армянского пятизвездочного и минералка, и мясо дымится в тарелках, и Эглессиас тихо, но заманчиво льёт свой голос с лазерной вертушки. И мне подаётся маленькая, но обильно намазанная сливочным маслом и красной икрой тартинка – с приказом проглотить перед выпивкой. С удовольствием разжовываю бутербродик, лопается так многолетне забыто-знакомо кетовая икорка на языке...
Почти сорок лет назад – в другом мире, в другом воздухе, на другой земле, мать иногда отправляла меня с двухсотпятидесяти граммовым граненным стаканом в рядом с нашим бараком стоящий магазин. Она варила картошку, а меня отправляла в магазин. Я подходил к рыбному отделу, возле которого никогда не бывало очереди, продавщица небрежно плюхала стакан на весы и взвесив его пустой, так же небрежно зачерпывала огромной поварёжкой из бочки свежайшую красную малосольную кетовую икру, стоившую тогда копейки. А в витринах томились десятки сортов великолепных балыков из отборнейшей красной рыбы, некоторые лучшие породы которой уже почти исчезли, а на полках годами пылились большие консервные банки с крабами, но их никто не покупал – предпочитали свежего варенного... Как давно это было! Как будто вчера...
Ну что ж, армянский пятизвёздочный... А пробовал ли я его когда-нибудь? В моем детстве его тоже было много в любом магазине, но тогда мать меня за ним не посылала.
Чёкнувшись, без тоста, проглатываем по рюмочке. Да-а... Жаль, нет машины времени – вернуться бы в магазины моего детства!...
Стелла накладывает мне на тарелку разнообразные холодные закусочки.
Наливаю по второй, приговаривая: – Хоть одно мужское дело нормаль но исполнить...
Имею ввиду внешние традиционные мужские обязанности за столом, но намекаю на то, что произошло у нас в моей квартире и на то, что не произошло –«нормально»... и намекая, собственно, самому себе, что «нормально» может не получиться после выпивки...
Она смотрит на меня. Ждёт. Я держу рюмку. Смотрю на Стеллу. В зрачки. В объективы мозга. Я знаю, чего от меня ждут. Я не простой смертный. Так им всем хочется думать. Ну что ж, и это правда. Кто этого не понимает, тот – бесконечный бессмысленный дурак.
Пи-са-тель. Ненужный в Стране Дураков. Опасный. И это приятно. Боитесь меня нищего, безоружного, слабого –с вашими нахапанными у глупого народа деньгами! Бойтесь! Потому что мое оружие бесконечно сильнее ваших пуль...
А сейчас – умный тост, спич.
– Ну что ж, жизнь – тайна, которую все знают, но все не понимают... В конце концов: ж и з н ь н а с т о л ь к о т р а г и ч н а, ч т о е ё невозможно в о с п р и н и м а т ь с е р ь ё з н о. Жизнь... Ж и з н ь - к о р о т к а к а к р о м а н и д л и н н а к а к н о в е л л а.
Жизнь... Ж и з н ь – к о р о т к о е п у т е ш е с т в и е с о с л у ч а й н ы м и п о п у т ч и к а м и п о б е с к о н е ч н о й в с е л е н н о й с о б с т в е н н о г о о д и н о ч е с т в а...
Так выпьем... выпьем за наименьшую случайность наших попутчиков! Выпьем за кратчайшую бесконечность вселенной нашего одиночества! Выпьем за бесценную ценность наших неповторимых мгновений! А впрочем... алкоголь... Уход от действительности. Всё – обман. Ну, поехали...
– Как у тебя вкусно и красиво приготовлено. А вообще, не правда ли, странно, Стеллочка... а-а, спасибо, маленький кусочек, мне нельзя много есть, когда выпиваю, сердце перегружается. Да, странно мы устроены. И даже – более чем. Вот помидорчик в сметане, вот икорка, балычок – и всё такое разное на вид и на вкус. И всё-то мы едим по отдельности. Но желудок наш не интеллектуален. Едим мы по отдельности глазами и ртом, а в желудке – всё в одной куче...
– Фу, какие вещи неаппетитные ты...
– Нет, подожди, я хитрый! Я издалека начал. Я начал с пищи, а теперь перехожу на людей. Вот и люди –такие-то все разные, разного «цвета» и «вкуса». А начни их, так сказать, жевать, глотать и переваривать – все одинаковы. Хотя, конечно, одни лучше усваиваются, другие – хуже, третьих вообще не стоит потреблять.
Есть люди твои и – не твои. Я не знаю, что сегодня со мной, но мне очень хорошо с тобой рядом. Как большой праздник. Как Новый год. Наверное, это уже мой возраст... В молодости у меня было много... девушек, но ничего подобного я не ощущал, разве только с несколькими, чуть-чуть... Да, может быть, возрастное, твоя молодость... Но знаешь, не только это. Не могу сразу найти слов... Есть выражение – музыка лица. То есть, не передать словами лицо и мимику. Да, у тебя внешность, аккуратность и еще, как расписывают уже стареющие мужчины: ах, какая грудка, ах, какая щёчка, ножка... Всё у тебя есть, не отнимешь: и музыка прекрасная лица, и фигуры. Но что-то ещё...
– Энергия? Ты уже говорил в ресторане.
– Да, энергия. Но еще музыка твоей яркой индивидуальности. О которой ты пока и сама не в полной мере догадываешься. Но я тебе больше скажу, не боясь задеть там... Вот сегодня... У нас произошло такое совпадение...
– Целый ряд совпадений!
– Ну да. Моя Принцесса и твоя... И всё то, что у тебя связано с Принцессой. Ты ждешь чуда. Или даже – чудес. Как когда-то и я ждал от жизни чудес и не дождался. И пытаюсь их сейчас создавать на бумаге. А ты их ждешь еще в реальности. И всё это твое... с Принцессой... Ты надеешься выйти за пределы обыденности и... И сама становишься чудом. Обаятельным,обольстительным волшебством.
– Хи-хи-хи! Точно, хитрый, знаешь, что женщина любит ушами!
Её «хи-хи-хи» сейчас звенит колокольчиком особенно задушевно и искренне-просто.
– Да ты не знаешь, какое ты сам чудо! Попадаешь в точку! Вот я и нашла ч у д о. Ты. Ну с кем еще можно т а к говорить?! Конечно, ты со мной одной тысячной своего ума общаешься, а всё равно... – Она вскочила, подошла ко мне, я провел рукой по ее ногам, обтянутым розовыми блестящими, как их там... эх, заманчиво! Чмокнул ее в грудь, через майку, но нет, рано еще... Я резво встал с кресла, обнял её, прошелся губами по её упругому лицу – щекам, скулам, губам...
– Я сегодня в ударе, очень редко мне бывает так хорошо. Вот сейчас, у тебя на глазах, я действительно продемонстрирую маленькое чудо. Чувствую, что смогу.
Сегодня мои нейрончики-синапсики так удачно соединены твоим коньячком, что я могу всё. Это чудо основано на том, (я смотрю на неё потусторонне, наполняя взгляд гипнозом), что всё, что человек когда-либо видел, он запоминает навсегда. Буквально всё, вплоть до фонарных столбов. А при определенных обстоятельствах эту память можно пробудить. Вот как сегодня ты вспомнила меня...
– Как фонарный столб? Хи-хи...
– Не отвлекайся. Итак, начнем. Некто, в голубой рубашке и голубых брюках, он же, в желтой рубашке и жёлтых брюках, ходил в дом номер двадцать к своим родственникам. Правда, истины ради, заметим, что этот некто ходил в тот же дом и в других равных нарядах в различные времена года. Итак, значит, он ходил.
(Я пристально смотрю в её глаза, в самые крапинки, внедряюсь в ее мозг. Улыбка сползла с ее лица, в зрачках интерес – ожидание розыгрыша).
– Я проходил мимо подъездов, а рядом с подъездами на асфальтовой дорожке играли разновеликие дети. Итак, отлистаем несколько лет назад, допустим, десять. (Я очень серьезно и гипнотически, не мигая, смотрю Стелле в глаза).
– Что же, вернее, кого же видел этот случайный прохожий, у которого, кстати, в то время еще не было знаменитого голубого гарнитура. Жёлтого тоже не было. И самому прохожему было тогда всего-то тридцать три годика и выглядел он... Но не будем отвлекаться. Кого же из детей он видел десять лет назад? (Начинаю говорить растянуто, глухо, как из мира иного...)
-Вот ему почему-то особенно сейчас помнится крайний правый подъезд – если идти от почты. То есть, по номерам квартир, подъезд последний. Там всегда прыгало и бегало большое количество деточек.
В глазах Стеллы пробежала пугливая тень. Хороший признак. Сейчас...
– Я призываю в помощь богиню памяти Мнемозину! - (Потусторонним голосом). - Я погружаюсь в глубины своего мозга! Я помню Крупную Толстую девочку лет десяти, рыжеволосую, веснусчатую, грубую и крикливую, она часто играла в «классики» и спорила с другими детьми. И звали ее... звали её, кажется, Нинка.
– Ой! Хи-хи! Десять лет!... Нинка, Нинка-Дылда, так мы ее дразнили! Жуть, жуть!!!
– Я напрягаю нейроны памяти и вспоминаю других действующих лиц этого периода вашего двора. Когда одни девочки играли в «классики», другие крутили веревку и прыгали через нее. Двое хулиганистых мальчишек на велосипедах мешали девочкам осуществлять их полезные для развития юного организма игры...
– Да-да, это было так давно... Это, наверное, Вовка с Сережкой, они там и сейчас живут!
– Но особенно чётко и свежо всплывает из того периода лицо... Когда он, прохожий, проходил, то всегда высматривал это юниорское лицо и любовался им. Оно было самое выразительное среди всех остальных. Очень миленькое, красивенькое и притягательное. Это... личико любило прыгать через веревку и скакалку. Но это замечательное личико любило еще тщательно наряжаться. Было ему в ту пору лет одиннадцать-двенадцать, но оно уже носило колготки и коротенькую юбчонку. И когда лицо... эта девочка прыгала через веревку, то ее не по годам развитые аппетитные ножки ... привлекали старших мальчиков и... некоторых прохожих. А к колготкам и коротенькой юбчонке девочка очень любила присоединять яркую-яркую...
– Салатную курточку! – Стелла прыгает на меня, обхватывает ногами мои бёдра, а руками – шею. Я прижимаю ее к себе, поддерживая за попу, и кружусь вместе с ней. Потом она становится на пол, мы сливаемся в одно объятие и долго-долго длим один поцелуй...
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!