Москва. К поезду через магазин 1 страница
Что было потом - от ресторана до магазина и от
магазина до поезда
- человеческий язык не повернется выразить. Я тоже не берусь. А
если за это возьмутся ангелы - они просто расплачутся, а
сказать от слез ничего не сумеют.
Давайте лучше так - давайте почтим минутой молчания два
этих смертных часа. Помни, Веничка, об этих часах. В самые
восторженные, в самые искрометные дни своей жизни - помни о
них. В минуты блаженства и упоений - не забывай о них. Это не
должно повториться. Я обращаюсь ко всем родным и близким, ко
всем людям доброй воли, я обращаюсь ко всем, чье сердце открыто
для поэзии и сострадания:
"Оставьте ваши занятия. Остановитесь вместе со мной, и
почтим минутой молчания то, что невыразимо. Если есть у вас под
рукой какой-нибудь завалящий гудок - нажмите на этот гудок".
Так. Я тоже останавливаюсь. Ровно минуту, смутно глядя в
вокзальные часы, я стою как столб посреди площади Курского
вокзала. Волосы мои то развеваются на ветру, то дыбом встают,
то развеваются снова. Такси обтекают меня со всех четырех
сторон. Люди - тоже, и смотрят так дико: думают, наверное, -
изваять его вот так, в назидание народам древности, или не
изваять?
И нарушает эту тишину лишь сиплый женский бас, льющийся
ниоткуда:
"Внимание! В 8 часов 16 минут из четвертого тупика
отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот,
Чухлинка, Реутово, Железнодорожная. Далее по всем пунктам,
|
|
|
кроме Есино".
А я продолжаю стоять.
"Повторяю! В 8 часов 16 минут из четвертого тупика
отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот,
Чухлинка, Реутово, Железнодорожная. Далее по всем пунктам,
кроме Есино".
Ну, вот и все. Минута истекла. Теперь вы все, конечно,
набрасываетесь на меня с вопросами: "ведь ты из магазина,
Веничка?"
- Да, говорю я вам, - из магазина. - а сам продолжаю идти
в направлении перрона, склонив голову влево.
- Твой чемоданчик теперь тяжелый? Да? А в сердце поет
свирель? Ведь правда?
- Ну, это как сказать! - говорю я, склонив голову вправо.
-чемоданчик, точно, очень тяжелый. А насчет свирели говорить
еще рано...
- Так что же, Веничка, что же ты, все-таки, купил? Нам
страшно интересно!
Да ведь я понимаю, что интересно. Сейчас, сейчас
перечислю: во-первых, две бутылки кубанской по два шестьдесят
две каждая, итого пять двадцать четыре. Дальше: две четвертинки
российской, по рупь шестьдесят четыре, итого пять двадцать
четыре плюс три двадцать восемь. Восемь рублей пятьдесят две
копейки. И еще какое-то красное. Сейчас вспомню. Да - розовое
крепкое за рупь тридцать семь.
- Так-так-так, - говорите вы, - а общий итог? Ведь все это
страшно интересно...
|
|
|
Сейчас я вам скажу общий итог.
- Общий итог - девять рублей восемьдесят девять копеек, -
говорю я, вступив на перрон. - но ведь это не совсем общий
итог. Я ведь купил еще два бутерброда, чтобы не сблевать.
- Ты хотел сказать, Веничка: "чтобы не стошнило?"
Нет, что я сказал, то сказал. Первую дозу я не могу без
закуски, потому что могу сблевать. А вот уж вторую и третью
могу пить всухую, потому что стошнить может и стошнит, но уже
ни за что не сблюю. И так вплоть до девятой. А там опять
понадобится бутерброд.
- Зачем? Опять стошнит?
- Да нет, стошнить-то уже ни за что не стошнит, а вот
сблевать - сблюю.
Вы все, конечно, на это качаете головами. Я даже вижу -
отсюда, с мокрого перрона, - как все вы, рассеянные по моей
земле, качаете головами и беретесь иронизировать:
- Как это сложно, Веничка, как это тонко!
- Еще бы!
- Какая четкость мышления! И это - все?! и это - все, что
тебе нужно, чтобы быть счастливым? И больше - ничего?
- Ну как, то есть, - ничего? - говорю я, входя в вагон. -
было б у меня побольше денег, я взял бы еще пива и пару
портвейнов, но ведь...
Тут уж вы совсем принимаетесь стонать.
- О-о-о-о, Веничка! О-о-о, примитив!
Ну, так что же? Пусть примитив - говорю. И на этом
перестаю с вами разговаривать. "Пусть примитив!" а на вопросы
|
|
|
ваши я больше не отвечаю. Я лучше сяду, к сердцу прижму
чемоданчик и буду в окошко смотреть. Вот так. "Пусть примитив!"
А вы все пристаете:
- Ты чего? Обиделся?
- Да нет, - отвечаю.
- Ты не обижайся, мы тебе добра хотим. Только зачем ты,
дурак, все к сердцу чемодан прижимаешь? Потому что водка там,
что ли?
Тут уж я совсем обижаюсь: да причем тут водка?
"Граждане пассажиры, наш поезд следует до станции Петушки.
Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная,
далее по всем пунктам, кроме Есино". В самом деле, при чем тут
водка? Далась вам эта водка! Да я и в ресторане, если хотите,
прижимал его к сердцу, а водки там не было. И в подъезде, если
помните, тоже прижимал, а водкой там и не пахло!.. Если уж вы
хотите все знать - я вам все расскажу, погодите только. Вот
похмелюсь только на Серпе и Молоте и...
Москва - Серп и Молот
И тогда все, все расскажу. Потерпите. Ведь я-то
терплю! Ну конечно, все они считают меня дурным человеком. По
утрам и с перепою я сам о себе такого же мнения. Но ведь нельзя
же доверять мнению человека, который не успел похмелиться! Зато
по вечерам - какие во мне бездны! - если, конечно, хорошо
|
|
|
набраться за день - какие бездны во мне по вечерам!
Но - пусть. Пусть я дурной человек. Я вообще замечаю: если
человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов,
и грез, и усилий - он очень дурной, этот человек. Утром плохо,
вечером хорошо - верный признак дурного человека. Вот уж если
наоборот - если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а
к вечеру его одолевает изнеможение - это уж точно человек
дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не
знаю, как вам, а мне гадок.
Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и
вечером, и вос ходу они рады, и заходу тоже рады - так это уж
просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если
кому одинаково скверно - и утром, и вечером, - тут уж я не
знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон. Потому
что магазины у нас работают до девяти, а елисеевский - тот даже
до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда сумеешь к
вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной
бездны...
Итак, что же я имею?
Я вынул из чемоданчика все, что имею, и все ощупал: от
бутерброда до розового крепкого за рупь тридцать семь. Ощупал -
и вдруг затомился я весь и поблек... Господь, вот ты видишь,
чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует
моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует
душа! А если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом?
Смотри, господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь...
И весь в синих молниях, господь мне ответил:
- А для чего нужны стигматы святой Терезе? Они ведь ей
тоже не нужны. Но они ей желанны.
- Вот-вот! - отвечал я в восторге. - Вот и мне, и мне тоже
- желанно мне это, но ничуть не нужно!
"Ну, раз желанно, Веничка, так и пей", - тихо подумал я,
но все медлил. Скажет мне господь еще что-нибудь или не скажет?
Господь молчал.
Ну, хорошо. Я взял четвертинку и вышел в тамбур. Так. Мой
дух томился в заключении четыре с половиной часа, теперь я
выпущу его погулять. Есть стакан и есть бутерброд, чтобы не
стошнило. И есть душа, пока еще чуть приоткрытая для
впечатлений бытия. Раздели со мной трапезу, господи!
Серп и Молот - Карачарово
И немедленно выпил...
Карачарово - Чухлинка
А выпив - сами видите, как долго я морщился и
сдерживал тошноту, как долго я чертыхался и сквернословил. Не
то пять минут, не то семь минут, не то целую вечность - так и
метался в четырех стенах, ухватив себя за горло, и умолял бога
моего не обижать меня.
И до самого Карачарова, от Серпа и Молота до Карачарова
мой бог не мог расслышать мою мольбу, - выпитый стакан то
клубился где-то между чревом и пищеводом, то взметался вверх,
то снова опадал. Это было как Везувий, Геркуланум и Помпея, как
первомайский салют в столице моей страны. И я страдал и
молился.
И вот только у Карачарова мой бог расслышал и внял. Все
улеглось и притихло. А уж если у меня что-нибудь притихнет и
уляжется, так это бесповоротно. Будьте уверены. Я уважаю
природу, было бы некрасиво возвращать природе ее дары... Да.
Я кое-как пригладил волосы и вернулся в вагон. Публика
посмотрела на меня почти безучастно, круглыми и как-будто ничем
не занятыми глазами...
Мне это нравится. Мне нравится, что у народа моей страны
глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство
законной гордости. Можно себе представить, какие глаза там. Где
все продается и все покупается:
...Глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные
глаза... Девальвация, безработица, пауперизм... Смотрят
исподлобья, с неутихающей заботой и мукой - вот какие глаза в
мире чистогана...
Зато у моего народа - какие глаза! Они постоянно навыкате,
но - никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого
смысла - но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза
не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы не
случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных
раздумий, в годину любых испытаний и бедствий - эти глаза не
сморгнут. Им все божья роса...
Мне нравится мой народ. Я счастлив, что родился и возмужал
под взглядами этих глаз. Плохо только вот что: вдруг да они
заметили, что я сейчас там на площадке выделывал?.. Кувыркался
из угла в угол, как великий трагик федор шаляпин, с рукою на
горле, как будто меня что душило?
Ну, да впрочем, пусть. Если кто и видел - пусть. Может, я
там что репетировал? Да... В самом деле. Может, я играл
бессмертную драму "Отелло, мавр венецианский"? Играл в одиночку
и сразу во всех ролях? Я, например, изменил себе, своим
убеждениям: вернее, я стал подозревать себя в измене самому
себе и своим убеждениям; я себе нашептал про себя
- о, такое нашептал! - и вот я, возлюбивший себя за муки, как
самого себя, - я принялся себя душить. Схватил себя за горло и
душу. Да мало ли что я там делал?..
Вон - справа, у окошка - сидят двое. Один такой
тупой-тупой и в телогрейке. А другой такой умный-умный и в
коверкотовом пальто. И пожалуйста - никого не стыдятся -
наливают и пьют. Не выбегают в тамбур и не заламывают рук.
Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: "а! Хорошо пошла,
курва!" а умный-умный выпьет и говорит: "транс-цен-ден-тально!"
и таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит:
"заку-уска у нас сегодня - блеск! Закуска типа "я вас умоляю"!"
а умный-умный жует и говорит: "да-а-а...
Транс-цен-ден-тально!.."
Поразительно! Я вошел в вагон и сижу, страдаю от мысли, за
кого меня приняли - мавра или не мавра? Плохо обо мне подумали,
хорошо ли? А эти пьют горячо и открыто, как венцы творения,
пьют с сознанием собственного превосходства над миром...
"закуска типа "я вас умоляю"!"
...я, похмеляясь утром, прячусь от неба и земли, потому
что это интимнее всякой интимности!.. До работы пью - прячусь.
Во время работы пью - прячусь... А эти!! "
транс-цен-ден-тально!"
Мне очень вредит моя деликатность, она исковеркала мне мою
юность, мое детство и отрочество... Скорее так: скорее это не
деликатность, а просто я безгранично расширил сферу интимного -
сколько раз это губило меня...
Вот сейчас я вам расскажу. Помню, лет десять назад я
поселился в Орехово-Зуеве. К тому времени, как я поселился, в
моей комнате уже жило четверо, я стал у них пятым. Мы жили душа
в душу, и ссор не было никаких. Если кто-нибудь хотел пить
портвейн, он вставал и говорил: "ребята, я хочу пить портвейн".
А все говорили: "Хорошо. Пей портвейн. Мы тоже будем с тобой
пить портвейн". Если кого-нибудь тянуло на пиво, всех тоже
тянуло на пиво.
Прекрасно. Но вдруг я стал замечать, что эти четверо
как-то отстраняют меня от себя, как-то шепчутся, на меня глядя,
смотрят за мной, если я куда пойду. Странно мне было это и даже
чуть тревожно. И на их физиономиях я читал ту же озабоченность
и будто даже страх... "в чем дело? - терзался я, - отчего это
так?"
И вот - наступил вечер, когда я понял, в чем дело и отчего
это так. Я, помнится, в этот день даже и не вставал с постели:
я выпил пива и затосковал. Просто: лежал и тосковал.
И вижу: все четверо потихоньку меня обсаживают - двое сели
на стулья у изголовья, а двое - в ногах. И смотрят мне в глаза,
смотрят с упреком, смотрят с ожесточением людей, не могущих
постигнуть какую-то заключенную во мне тайну... Не иначе, как
что-то случилось...
- Послушай-ка, - сказали они, - ты это брось.
- Что "брось"?.. - я изумился и чуть привстал.
- Брось считать, что ты выше других... Что мы мелкая
сошка, а ты Каин и Манфред...
- Да с чего вы взяли!..
- А вот с того и взяли. Ты пиво сегодня пил?
Чухлинка - Кусково
- Пил.
- Много пил?
- Много.
- Ну, так вставай и иди.
- Да куда "иди"?
- Будто не знаешь! Получается так - мы мелкие козявки и
подлецы, а ты Каин и Манфред...
- Позвольте, - говорю, - я этого не утверждал...
- Нет, утверждал. Как ты поселился к нам - ты каждый день
это утверждаешь. Не словом, но делом. Даже не делом, а
отсутствием этого дела. Ты негативно это утверждаешь...
- Да какого "дела"? Каким "отсутствием"? - я уж от
изумления совсем глаза распахнул...
- Да известно, какого дела. До ветру ты не ходишь - вот
что. Мы сразу почувствовали: что-то неладно. С тех пор, как ты
поселился, мы никто ни разу не видели, чтобы ты в туалет пошел.
Ну ладно - по большой нужде, еще ладно! Но ведь ни разу даже по
малой... Даже по малой!
И все это было сказано без улыбки, тоном до смерти
оскорбленным.
- Нет, ребята, вы меня неправильно поняли...
- Нет, мы тебя правильно поняли...
- Да нет же, не поняли. Не могу же я, как вы: встать с
постели, сказать во всеуслышание: "ну, ребята, я ...ать пошел!"
или "ну, ребята, я ...ать пошел!" не могу же я так...
- Да почему же ты не можешь! Мы - можем, а ты - не можешь!
Выходит, ты лучше нас! Мы грязные животные, а ты, как лилея!..
- Да нет же... Как бы это вам объяснить...
- Нам нечего объяснять... Нам все ясно.
- Да вы послушайте... Поймите же... В этом мире есть
вещи...
- Мы не хуже тебя знаем, какие есть вещи, а каких вещей
нет...
И я никак не мог их ни в чем убедить. Они своими угрюмыми
взглядами пронзали мне душу... Я начал сдаваться.
- Ну, конечно, я тоже могу... Я тоже мог бы...
- Вот-вот. Значит, ты - можешь, как мы. А мы, как ты, - не
можем. Ты, конечно, все можешь, а мы ничего не можем. Ты
Манфред, ты Каин, а мы, как плевки у тебя под ногами...
- Да нет, нет, - тут уж я совсем запутался. - в этом мире
есть вещи... Есть такие сферы... Нельзя же так просто: встать и
пойти. Потому что самоограничение, что-ли?.. Есть такая
заповедность стыда, со времен Ивана Тургенева... И потом -
клятва на Воробьевых горах... И после этого встать и сказать:
"ну, ребята..." как-то оскорбительно... Ведь если у кого
щепетильное сердце...
Они, все четверо, глядели на меня уничтожающе. Я пожал
плечами и безнадежно затих.
- Ты это брось про Ивана Тургенева. Говори, да не
заговаривайся. Сами читали. А ты лучше вот что скажи: ты пиво
сегодня пил?
- Пил.
- Сколько кружек?
- Две больших и одну маленькую.
- Ну так вставай и иди. Чтобы мы все видели, что ты пошел.
Не унижай нас и не мучь. Вставай и иди.
Ну что ж, я встал и пошел. Не для того, чтобы облегчить
себя. Для того, чтобы их облегчить. А когда вернулся, один из
них мне сказал: "с такими позорными взглядами ты вечно будешь
одиноким и несчастным".
Да. И он был совершенно прав. Я знаю многие замыслы бога,
но для чего он вложил в меня столько целомудрия, я до сих пор
так и не знаю. А это целомудрие - самое смешное! - это
целомудрие толковалось так навыворот, что мне отказывали даже в
самой элементарной воспитанности.
Например, в Павлово-Посаде. Меня подводят к дамам и
представляют так:
- А вот это тот самый знаменитый Веничка Ерофеев. Он
знаменит очень многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит,
что за всю свою жизнь ни разу не пукнул...
- Как!! ни разу!! - удивляются дамы и во все глаза меня
рассматривают. - ни ра-зу!!
Я, конечно, начинаю конфузиться. Я не могу при дамах не
конфузиться. Я говорю:
- Ну как то есть ни разу! Иногда... Все-таки...
- Как!! - еще больше удивляются дамы. - Ерофеев - и...
Странно подумать!.. "Иногда все-таки!"
Я от этого окончательно теряюсь и говорю примерно так:
- Ну... А что в этом такого... Я же... Это ведь - пукнуть
- это ведь так ноуменально... Ничего в этом феноменального нет
- в том, чтобы пукнуть...
- Вы только подумайте! - обалдевают дамы.
А потом трезвонят по всей петушинской ветке: "он все это
делает вслух и говорит, что это не плохо он делает! Что это он
делает хорошо!"
Ну вот видите. И так всю жизнь. Всю жизнь довлеет надо
мной этот кошмар - кошмар, заключающийся в том, что понимают
тебя не превратно, нет - "превратно" бы еще ничего! - но именно
строго наоборот, то есть, совершенно по-свински, то есть,
антиномично.
Я многое мог бы рассказать по этому предмету, но если я
буду рассказывать все - я растяну до самых Петушков. А лучше я
не буду рассказывать все, а только один-единственный случай,
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!