Репутация не «принадлежит» человеку. Она состоит из мыслей других людей.
Человеку не принадлежит собственная репутация, точно так же как ему не принадлежат мысли окружающих, — потому что его репутация из них и состоит. Репутацию человека нельзя у него украсть, потому что у него нельзя украсть мысли других. Если у человека правдой или неправдой «отняли» его репутацию, он, начнем с этого, ею и не владел и не может требовать возмещения по закону.
Что же происходит, когда мы запрещаем клевету? Мы запрещаем кому-либо влиять или пытаться повлиять на мысли других людей. Но что же тогда означает право на свободу слова, как не то, что мы все вправе пытаться воздействовать на мысли окружающих? Поэтому мы должны заключить, что клевета и очернение не противоречат правам на свободу слова.
Наконец, как ни парадоксально, репутация будет лучше защищена при отсутствии законов, запрещающих клеветнические высказывания! При нынешних законах, запрещающих лживую клевету, существует естественная тенденция верить в любую опубликованную грязь о ком-либо. Легковерная публика рассуждает: «Это бы не напечатали, если бы это была неправда». Если бы клевета и очернительство были дозволены, то публику было бы не так легко обмануть. Атаки шли бы так плотно и быстро, что их приходилось бы обосновывать, чтобы они имели хоть какой-то эффект. Могли бы быть созданы агентства, подобные Союзу потребителей или Бюро по улучшению деловой практики, которые удовлетворяли бы спрос на достоверную непристойную информацию.
|
|
|
Публика быстро научилась бы переваривать и оценивать заявления клеветников и очернителей — если бы им ослабили вожжи. У клеветников больше не было бы власти автоматически разрушать репутацию человека.
Отрицатель академической свободы
Над проблемой академической свободы было пролито, пожалуй, больше крокодиловых слез, чем над любой другой. По поводу этой свободы ученые, пожалуй, более красноречивы, чем по поводу любого другого вопроса, привлекающего их внимание. Некоторые приравнивают ее к самой основе западной цивилизации! Дня не проходит без яростных заявлений Американского союза гражданских свобод о реальных или воображаемых посягательствах на академическую свободу. И все это бледнеет в сравнении с гневом профсоюзов профессиональных ученых и преподавателей.
Судя по названию, академическая свобода кажется достаточно безобидной. Безусловно, «академики», как и все прочие, должны иметь обычные свободы, которыми пользуются все (свободу слова, передвижения и т.д.). Однако «академическая свобода» означает не это. Она имеет вполне конкретный смысл — свободу преподавать предмет в любой форме, в которой угодно преподавателю, несмотря на иные пожелания, которые могли бы быть у его работодателя. Таким образом, «академическая свобода» запрещает работодателю увольнять преподавателя, пока он преподает предмет, неважно, насколько плохо он это делает.
|
|
|
Это весьма специфическая и примечательная доктрина. Посмотрим, что произойдет, если применить ее к иному занятию — например, работе водопроводчика или сантехника. «Свобода водопроводчика» заключалась бы тогда в праве устанавливать трубы и водопроводное оборудование так, как он считает наилучшим. А что если клиент хочет установить оборудование не так, как того требует профессиональное суждение водопроводчика? Без доктрины «свободы водопроводчика» тот, конечно, мог бы отказаться от работы. Но в ее рамках ему необязательно отказываться: у него было бы право приняться за работу и сделать ее по-своему. У него было бы право заявить, что его взгляды важнее, а клиент не имел бы права отказаться от его услуг.
«Свобода таксиста» гарантировала бы водителям право ехать туда, куда они хотят, независимо от того, куда хочет платежеспособный клиент. «Свобода официанта» дала бы официанту право решать, что вы будете есть. Почему не дать водопроводчикам, официантам и таксистам «профессиональную свободу»? Зачем сохранять ее только для ученых?
|
|
|
«Свобода официанта» дала бы официанту право решать что вы будете есть.
Если принимается элитаристский аргумент, согласно которому «интеллектуальным» профессиям должна даваться свобода, недопустимая для других, то что можно сказать о профессиях, подпадающих под понятие «интеллектуальных»? Что можно сказать о «медицинской свободе» для врачей, «юридической свободе» для юристов, «художественной свободе» для художников и т.д.? «Медицинская свобода» дает врачам право делать операции независимо от согласия пациента. Помешает ли это пациентам отказываться от услуг врачей, методы которых они не одобряют? Даст ли «художественная свобода» художникам право взимать плату за произведения искусства, которые никому не нужны и не востребованы? Учитывая то, как функционирует «академическая свобода», на все эти вопросы следует дать утвердительный ответ. Можно лишь содрогнуться от перспективы предоставления такой свободы химикам, юристам или политикам.
На самом деле суть вопроса об «академической свободе» состоит в праве индивидов на свободу контрактов друг с другом. Доктрина академической свободы отрицает священность контракта. Преимущества не на стороне работодателя, и ситуация замораживается в пользу ученого и преподавателя. Больше всего это напоминает средневековую систему гильдий с ее ограничениями, протекционизмом и поощрением кастовости.
|
|
|
До сих пор неявно предполагалось, что школы и университеты находятся в частной собственности. Предмет спора заключался в нарушении прав их владельцев вследствие академической свободы.
Однако практически все учебные заведения в США контролируются государством, т.е. это украденная собственность. Поэтому академическую свободу можно отстаивать на том основании, что это, вероятно, единственный механизм, дающий возможность побороться хотя бы с частью контроля над образовательной системой со стороны правящего класса или властной элиты[14]. Предположим, что это утверждение верно, т.е. что академическая свобода пользуется мощной защитой.
Ввиду этого претензиями на академическую свободу будут дурачить не ни в чем не повинного студента- потребителя, которого принуждают сохранять рабочее место для преподавателя, чьи услуги ему не нужны. Такому принуждению подвергается правящий класс, отнюдь не невинный. Если теория правящего класса справедлива, то ученые со взглядами, благосклонными по отношению к правящему классу, ничего не выигрывают от академической свободы. Они сохранят свою работу в любом случае. Выигрывает тот и только тот ученый, чьи взгляды не благосклонны по отношению к правящему классу. Он выигрывает потому, что академическая свобода не дает работодателю, представляющему правящий класс, уволить его по идеологическим или другим неформальным причинам.
Академическую свободу как таковую можно рассматривать как мошенничество и воровство, потому что она отказывает индивидам в праве на свободу добровольных контрактов. Но использование «плохого» средства для хороших целей не должно вызывать удивления.
Рекламщик
Реклама давно порицаема, аргументы против нее конкретны и на первый взгляд неопровержимы. Утверждается, что реклама завлекает людей, заставляя их покупать товары, которые они в ее отсутствие не купили бы. Реклама использует страхи и психологическую слабость людей. Она обманчива, ставя рядом красивых женщин и коммерческие товары и создавая тем самым впечатление, что это часть сделки. Она глупа — со своими конкурсами, марширующими оркестрами и рекламными мелодиями. Это оскорбление для нашего интеллекта.
Спор обычно заканчивается обращением к нашей эгоистической природе, — реклама очень дорога. Минута телеэфира в прайм-тайм или реклама на всю полосу в популярном журнале или газете может стоить тысячи долларов. Рекламная индустрия имеет многомиллиардные обороты. Предполагается, что если запретить рекламу, то все эти деньги можно сохранить и использовать для улучшения продукта, снижения его цены или и того и другого одновременно.
Рекламную индустрию можно было бы заменить государственным советом, который давал бы объективные описания и рейтинги. Вместо сексуальных и обманчивых рекламных заставок мы получили бы описания продуктов, сгруппированные по уровню оценки — «уровень А», «уровень В» и т.д. В любом случае непроизводительные и паразитирующие на экономике рекламщики покинули бы бизнес.
Такой взгляд на рекламу во многом неверен, но он имеет исторические прецеденты. На самом деле это лишь самые свежие доводы в длинной цепи аргументов, призванных показать, что та или иная индустрия имеет паразитический и непроизводительный характер.
Например, физиократы, представители французской школы экономической мысли середины XVIII в., считали бесполезными все отрасли, кроме сельского хозяйства, рыболовства и охоты. Они полагали бесплодным, зависимым и паразитирующим на отраслях, связанных с землей, все, что с ней не связано.
Другие экономисты разграничивали товары, считавшиеся производительными, и услуги, не считавшиеся таковыми. Третьи утверждали, что производительными являются все блага, за исключением некоторых услуг. Например, отрицалась ценность денежных услуг — финансового посредничества, брокерских услуг, банковского дела.
Сегодня легко увидеть ограниченность этих теорий. Товар не должен происходить непосредственно от земли, чтобы быть производительным, а услуга не обязана быть «материальной» (возьмем хотя бы медицину), чтобы быть полезной. Нам известно, что брокеры снижают издержки людей, совершающих сделки. Нам известно, что нематериальный продукт страховой индустрии обеспечивает агрегирование и последующее снижение рисков. Но даже в столь «продвинутую» эпоху рекламная индустрия имеет репутацию паразита.
Насколько сильны эти аргументы? Во-первых, ясно, что реклама не принуждает людей покупать то, что они не купили бы в ее отсутствие. Реклама пытается убедить людей — возможно, способами, предосудительными, с точки зрения некоторых членов общества. Однако она не осуществляет и не может осуществлять принуждение. Попутно заметим, что мошенническая реклама логически эквивалентна краже, и ее не следует путать с рекламой как таковой.
Подсознательная реклама, если она существует, считалась бы принуждающей. Но невозможно говорить о принуждающем характере обычной рекламы, не игнорируя различия между принуждением и убеждением.
Кроме того, реклама содержит информационную составляющую. Это признают даже ее самые яростные противники, хотя они полагают, что государство справилось бы с этим лучше.
Однако деятельность государства в сфере рекламы не становится в меньшей степени рекламой только потому, что она государственная. Если на то пошло, есть проблемы, которые с помощью «изданной государством» рекламы решить сложнее. Когда государство, не стесненное обычной для предпринимателя необходимостью получать прибыль, угождая потребителям, выйдет из-под контроля, сделать с этим практически ничего будет нельзя. Государственная реклама военных облигаций или воинского призыва — лишь два примера, которые приходят на ум.
Нельзя недооценивать значение рекламы для помощи новым компаниям и соответственно стимулирования конкуренции. Если запретить рекламу, то крупные устоявшиеся компании будут иметь на рынке серьезное преимущество. Даже в нынешней ситуации старые компании имеют больше шансов монополизировать отрасль, чем новые. Реклама, давая новичкам сравнительное преимущество, уменьшает степень концентрации в экономике.
Наконец, большую часть рекламы (если не всю), нарушающей общественные стандарты разумности и приличий, можно связать с государственными ограничениями в других областях. Например, государство[15] не позволяет авиакомпаниям конкурировать по основным критериям бизнеса.
Их рекламные кампании бомбардируют нас «новостями» о специальных предложениях для «жаворонков», новом оформлении, количестве кресел в проходе, самолетах, названных в честь стюардесс, и т.д. («Я Мэрибет. Слетайте со мной в Майами!») Если бы авиакомпании могли конкурировать по цене, то пассажиры были бы избавлены от постоянного повторения восторгов по поводу второстепенных вещей.
То же самое относится и к банкам. Процент, который они могут платить вкладчикам, ограничен (нулевой процент по текущим счетам, 5,5—7,5 процента по срочным вкладам по состоянию на данный момент). Поэтому банки конкурируют в том, кто из них предложит лучшие кухонные принадлежности, радио и т.д. в качестве приманки для новых вкладчиков.
При этом за кредиты они могут брать рыночную ставку процента и поэтому расходуют гораздо меньше средств на рекламу, чтобы убеждать людей занять у них денег. Истинная вина за такую рекламу лежит не на рекламной индустрии, а на государстве.
Приведенные аргументы дают действенную защиту от критиков рекламы. Однако они не затрагивают суть вопроса, игнорируя основную ошибку критиков — идею, что можно отличить мотивационную рекламу от информационной; что мотивационная реклама плоха, а информационная хороша.
Правда же заключается в том, что предоставление людям информации и мотивация столь неразрывно связаны друг с другом, что пытаться их разграничить практически бессмысленно.
Чтобы лучше представить себе эту проблему, рассмотрим несколько примеров, где не они пытаются передать нам информацию и мотивацию, а мы пытаемся передать информацию и мотивацию им. Например, большинство из нас проходили собеседование при приеме на новую работу. Как мы готовимся к нему? Мы начинаем с написания рекламной брошюры о самих себе. (Этот документ иногда называют резюме — те, кто стремится затемнить и скрыть, что каждый из нас почти в каждый момент времени рекламирует себя.) В этой рекламной брошюре мы описываем факты из нашей трудовой биографии в части, относящейся к потенциальной работе. В соответствии с прекрасной рекламной традицией мы стремимся, чтобы эти факты выглядели как можно более лестными для нас. Мы нанимаем профессиональную машинистку, чтобы помочь завлечь работодателя, и печатаем брошюру на хорошей бумаге, чтобы произвести впечатление, — как и должен поступать хороший рекламщик.
Строго говоря, в брошюре мы только представляем информацию. Номинально это всего лишь информационная реклама, но попытка представить информацию в благоприятном свете вовлекает нас в мотивационную рекламу.
В ходе собеседования мы продолжаем свою рекламу. Мы «упаковываем» себя наилучшим образом.
Даже не занимаясь поиском работы, мы рекламируем себя, постоянно пытаясь предстать в хорошем свете. С самой колыбели родители занимаются тем, что рекламируют нас или закладывают основы для будущей рекламы. Как иначе можно объяснить все эти уроки балета, игры на скрипке и пианино?
Еврейская мама с ее постоянными увещеваниями о хорошей осанке и питании — это великая не воспетая героиня рекламного бизнеса. А как еврейские мамы хвастаются своими детьми? Это тоже реклама.
Вырастая, мы продолжаем замечательную рекламную традицию. Мы носим одежду, которая подчеркивает нашу фигуру. Мы сидим на диетах или хотя бы пытаемся. По меньшей мере часть наших расходов на образование, психотерапию, парикмахеров и одежду можно отнести на счет расходов на рекламу. Мы покупаем автомобили, дома, отдыхаем — ив большой части все это реклама нас самих.
Кстати, большая часть расходов дискриминируемых групп (женщин, чернокожих) на предметы роскоши, например автомобили и одежду, может объясняться желанием рекламировать себя[16]. Они ощущают, что для противодействия дискриминации им необходимо тратить больше на такую рекламу. Остальным не надо тратиться так серьезно, потому что они свои.
Любой, кто когда-либо выступал в ситуации, в которой существовала очевидная возможность усыпить аудиторию, поймет сложность разграничения между донесением информации и «упаковкой» речи. Конечно, невозможно представить себе более скучный доклад, чем лекция по микроэкономике. Лектор или преподаватель будет использовать различные приемы — смотреть в глаза, рассказывать анекдоты или задавать риторические вопросы.
Эти приемы иногда называют техникой публичных выступлений. Более уместен термин «техника рекламы» — стремление хорошо представить продукт, заставить его казаться интересным, расставить акценты, выделить определенные моменты, захватить внимание аудитории.
Эти рекламные приемы имеют столько же общего с предметом выступления, сколько велосипеды с кока-колой или грудные, сексуальные женские голоса — с кремом для бритья.
Однако суть не в этом. Суть в том, что если некто надеется донести информацию до людей (даже хорошо мотивированных — таких как студенты-экономисты, которые должны не спать на лекции, чтобы получить хорошую оценку), необходимо применять рекламные приемы.
Если это важно при общении с мотивированными людьми, то представьте, насколько важнее подавать, рекламировать информацию, если аудитория не мотивирована.
К телевизионной рекламе следует относиться если не более, то по крайней мере не менее благосклонно, чем к рекламным приемам, используемым лекторами. И то и другое — попытки донести информацию, сделав ее интересной и привлекательной.
Однако телевизионная реклама сталкивается с дополнительной сложностью — необходимостью отвлечь зрителя от холодильника. Если запретить всю рекламу, не являющуюся строго информационной, нам придется отказать преподавателям и лекторам даже в попытках быть интересными. Им нельзя будет рассказывать анекдоты, смотреть в глаза слушателям или обсуждать вопросы с аудиторией. Эти приемы выходят за рамки донесения информации в строгом понимании. Как и трюки в телевизионной рекламе, это попытки «застать аудиторию врасплох».
Возможно ли запретить мотивационную рекламу и при этом разрешить информационную? Нет. Информацию можно представить хорошо или плохо (т.е. так, чтобы добиться утомления и отчуждения аудитории, очаровать и позабавить ее), но ее необходимо каким-то образом «упаковать».
Представим, например, что изобретен ковер- самолет и решено распространить некоторые сведения о нем (скорость и дальность полета, стоимость содержания, возможность свернуть и хранить его, пока он не нужен, и т.д.). Однако при этом презентация должна быть чисто информационной. Запрету подлежит все, что хоть как-то намекает на продвижение ковра.
Учитывая это условие, обычный телевизионный диктор, хорошо выглядящий, с его напором и уверенностью в себе, не сможет представить только информацию. Сама его личность будет рекламировать ковер.
Если нам нельзя использовать профессионального диктора, то, может быть, надо использовать непрофессионального или просто обычного человека с улицы? Тоже нельзя. Некоторые рекламные компании со своей низменной хитростью уже применяют свидетельства «людей с улицы» с большим успехом, доказывая, что эта процедура содержит элемент мотивации. Если информацию нельзя прочитать, то можно ли ее напечатать? Но какой тип шрифта использовать? Конечно, не тот, который побудит кого-либо (о ужас!) купить ковер-самолет. Это должен быть практически нечитаемый шрифт, чтобы люди едва могли разобрать его. Иначе при достаточно низкой цене эта тропинка приведет многих к покупке. Все сообщение придется представить намеренно отталкивающим образом, чтобы оно не привлекало никакого внимания само по себе.
Очевидно, нет способа отделить «упаковку» от содержимого. Нет способа представить «чистую» информацию. Считать возможным представление информации без мотивации — глупость в высшей степени.
Аргумент, утверждающий, что реклама увеличивает стоимость продукта, не был четко продуман. Станут ли критики возражать против того, что обертка продукта повышает его стоимость? Или транспортировка? Не станут. Понятно, что эти дополнительные издержки неизбежны, чтобы сделать товар доступным покупателю. Но ведь то же самое относится и к рекламе!
Предположим, что производство упомянутого выше волшебного ковра стоит 950 долл., упаковка 10 долл., транспортировка 40 долл. Если клиенты хотят воспользоваться услугами по упаковке и доставке, то они должны заплатить все 1000 долл. Но у них есть выбор — купить упакованный ковер за 960 долл., неупакованный за 950 или не упакованный, но доставленный на дом, за 990.
Точно так же происходит с расходами на рекламу. Если реклама ковра стоит 100 долл., то у потребителей есть выбор между разрекламированным брендом за 1100 долл. и не разрекламированным (предполагается, что такой можно найти) за 1000 долл. Если значительное число покупателей захотят найти не разрекламированный бренд или магазин, то производителю глупо давать рекламу.
Однако не все потребители настолько предприимчивы или энергичны при покупке неизвестных брендов по низким ценам. Это создает у производителей стимул рекламировать свою продукцию, и издержки рекламы добавляются к издержкам производства.
Но тогда справедливо утверждение: реклама необходима, чтобы донести продукт до людей. Если некто отказался приобретать не упакованный и не доставленный ковер, но купил бы упакованный с доставкой, то можно ли сказать, что расходы на упаковку и доставку были добавлены к суммарной цене без нужды ? Определенно нет. Точно так же реклама не приводит к необоснованному повышению издержек производства продукта.
А что с государственным советом по рекламе? Рассмотрим безрадостный послужной список государства, прежде чем поручать ему еще одну задачу, связанную со мнимым «несовершенством» рынка. Взятки и коррупция, выявленные Ральфом Нейдером и его соратниками, приостановят эти размышления. Агентство за агентством, от ICC до CAB, FTC, FPC и других, продемонстрировали, что они регулируют отрасли не в интересах потребителя, а на благо отрасли и против потребителя. Это не случайно и имеет свою причину.
Каждый из нас покупает буквально тысячи вещей, но производит только одну. Поэтому способность влиять на законодательство о регулировании гораздо сильнее сконцентрирована для нас как производителей, а не как потребителей. Государственные органы осуществляют регулирование в пользу отраслей, а не массы потребителей. В действительности эти регулирующие органы создаются теми самыми отраслями, которые они должны регулировать.
В главе «Лицензирование занятости» книги «Капитализм и свобода»[17] Милтон Фридман блестяще демонстрирует провал государственных рейтинговых агентств в области медицины. Нет причин считать, что рейтинговое агентство в области рекламы будет чем-то отличаться.
Напротив, не будет ничего удивительного, если призывы к регулируемой государством «объективной», «информационной» рекламе инициируют крупные, устоявшиеся рекламные компании, чтобы замедлить рост конкуренции со стороны более мелких и новых фирм.
И все же самый сильный аргумент против государственного регулирования рекламы — не эмпирический, показывающий его прошлые провалы (хотя и он может быть достаточно весомым).
Самый сильный аргумент — логический. В рассуждениях тех, кто призывает к государственному регулированию, присутствует внутреннее противоречие.
С одной стороны, они утверждают, что американский народ неизменно внушаем. Его необходимо защитить, иначе он станет жертвой рекламы. Например, людей можно убедить, что если они пользуются конкретной маркой лосьона после бритья, то в конце концов они окажутся с девицей из рекламы.
С другой стороны, логика рассуждений предполагает, что эти болваны соображают достаточно хорошо, чтобы выбирать политических лидеров, способных регулировать сладкоголосых сирен рекламы. Это невозможно. В любом случае если публика слишком очарована «объективной» информацией о потребительских продуктах, она может воспользоваться услугами таких фирм и организаций, как Consumer Reports, Good Housekeeping, Бюро по улучшению деловой практики, лабораторий по коммерческому тестированию, и других частных агентств по сертификации. Свободный рынок гибок. Он может предоставить и такой сервис. (Однако неспособность разделить мотивационную и информационную рекламу сохраняется. Когда Consumer Reports утверждает, что хлопья X — самые лучшие, то это неизбежно мотивирует людей покупать X вместо любых других хлопьев. Он не может изложить информацию, не дав при этом никакой мотивации делать что-либо.)
Рекламу можно защищать, только если она встречается на открытом рынке. В случае рекламы полностью или частично государственного большого бизнеса не действует ни один из аргументов, применимых на свободном рынке. Здесь люди вынуждены платить за рекламу независимо от того, собираются они покупать продукт или нет. Когда рекламу дает государство, оно делает это на деньги, собранные на принудительной основе.
Реклама, которой занимается государство, является в высшей степени мотивационной («Ты нужен Америке»), а нередко и недобросовестной. Странно, что государственную рекламу игнорируют даже самые громогласные критики. Представьте, что произойдет, если частный предприниматель даст мошенническую рекламу, составляющую всего 1 процент масштабов рекламы Франклина Рузвельта, Линдона Джонсона или Ричарда Никсона, которые строили свои избирательные кампании на ожиданиях мира, но вовлекали страну в войны за границей! Как можно доверить наказание за недобросовестную рекламу самому недобросовестному рекламисту всех времен — государству?
Наконец, рекламу должны защищать те, кто верит в свободу слова, — ведь это именно ее проявление. Очень легко защищать право говорить для тех, чьи слова нам и так нравятся. Однако если право на свободу слова вообще имеет какое-нибудь значение, то защищать необходимо тех, кто не пользуется благосклонностью общества. Либертарианцы с нетерпением ожидают, когда Американский союз гражданских свобод вступится за права рекламщиков на свободу высказываний. Эта организация показательно молчала, когда на телевидении запрещали рекламу сигарет.
10. Кричащий «пожар!» в переполненном театре
Среди аргументов против свободы слова человек, кричащий «пожар!», — это вещественное доказательство номер один. Даже те, кто отстаивает гражданские свободы и право на свободу слова, оговаривают, что эти права не включают право кричать «пожар!» в переполненном театре. Этот тот случай, когда все согласны, что право на свободу слова не столь важно, как другие права.
Однако отмена права на свободу слова по любым причинам — это опасный прецедент, и в нем нет необходимости. И определенно её нет в случае с человеком, который кричит «пожар!».
Права посетителей театра можно защитить без законодательного запрета свободы слова. Например, владельцы театра могут заключить контракт с посетителями, чтобы те не кричали «пожар!» (если только он и правда не начался в театре). Контракт может принимать форму соглашения, напечатанного мелким шрифтом на обороте театрального билета или большого сообщения на настенных плакатах, развешенных в театре, запрещающего любые помехи зрелищу или выделяющего конкретный крик «пожар!».
В какой бы форме ни выражался запрет, подобный контракт положит конец предполагаемому конфликту между правом на свободу слова и другими правами. Человек, кричащий «пожар!», будет просто нарушать контракт, и с ним можно обойтись соответственно.
Это будет ситуация, абсолютно аналогичная той, когда некто заключил контракт на исполнение концерта, но отказывается петь, а вместо этого читает лекции по экономике. В обоих случаях речь идет не о праве на свободу слова, а об обязательстве соблюдать контракт. Зачем смотреть на запреты с такой точки зрения? Для этого есть несколько веских причин.
Во-первых, рынок будет гораздо более эффективно справляться с устранением конкретных угроз общественному здоровью и безопасности (таких, как крик «пожар!»), чем со всеохватным государственным запретом. Система рыночных контрактов будет работать более эффективно, потому что театральные предприниматели будут конкурировать друг с другом по эффективности предотвращения подобных инцидентов. У них будет мощный стимул к сокращению их количества и интенсивности.
С другой стороны, государство подобных стимулов не создает. Никто не будет автоматически терять деньги, если государство не сумеет обеспечить порядок в театре.
Вторая причина, по которой мы можем рассчитывать на больший успех рынка по сравнению с государством, состоит в том, что рынок более гибок по самой своей природе. Государство может ввести одно общее правило, в лучшем случае с одним или двумя исключениями. У рынка таких ограничений нет. Гибкость и сложность рынка ограничены только изобретательностью его участников.
В-третьих, государственная система защиты от криков «пожар!» (т.е. прямой запрет) нарушает права одного из меньшинств, возможно, наиболее подавляемых: садистов и мазохистов. Что будет с правами садистов, которые с восторгом кричат «Пожар!» в полном людей театре, а затем смотрят, как толпа разрывается на части, стремясь к выходам? Что с мазохистами, которые смакуют мысль о том, что им крикнут «Пожар!» в полном людей театре и в столь же безумном, но «веселящем» стремлении к дверям?
При государственной системе прямых запретов этих людей лишают их, может быть, самого жгучего желания — использовать шанс покрыть себя блеском славы.
При гибкой рыночной системе все иначе: если есть спрос на услугу, то скоро появится и предложение. Если есть неудовлетворенный спрос на садомазохистов, кричащих «пожар!», а затем глядящих на яростные метания, то предприниматели воспользуются этим и предложат необходимую услугу.
Такие надежды, несомненно, покажутся людям, придерживающимся в этом отношении традиционных взглядов, просто пустыми разговорами. И это, конечно, вполне предсказуемо. Ни один правящий класс никогда не рассматривал положение униженных слоев иначе, чем с презрением и насмешкой.Не прибегающие к инициированию насилия взрослые садомазохисты имеют такое же право на свои занятия по добровольному взаимному согласию, какое имеют все остальные. Отвергать права садомазохистов как не стоящие рассмотрения — значит подтверждать склонность большинства «нормальных» людей к фашистским мыслям. Садомазохисты должны иметь право заниматься тем, что им нравится, при отсутствии агрессивного принуждения.
В конце концов, публике необязательно посещать каждый театр, в котором открыто разрешено возникновение «незапланированных инцидентов». С другой стороны, садомазохисты должны будут сдерживать свой энтузиазм, посещая обычные театры.
Наконец, если запрет кричать «пожар!» в полном людей театре не будет предусмотрен частным контрактом, то право на свободу слова будет вступать в конфликт с тем, что ценится очень высоко, — с правом людей смотреть шоу без перерывов и толчеи у выходов.
Свобода слова весьма уязвима. Всегда существует опасность ее подавления. Иногда мы очень слабо отстаиваем ее. Едва ли существует тактика, лучше подходящая для уничтожения свободы слова, чем создание ложного конфликта между правом свободно говорить и другими правами, которые ценятся гораздо выше. Именно этого достигает обычная интерпретация крика «пожар!».
Если допускать исключения на право свободы слова, то это значит, что мы держимся за него все слабее и слабее. Не существует правомерных ограничений на свободу слова. Не существует случаев, когда право на свободу слова противоречит любому другому дорогому для нас праву.
Поэтому человека, который кричит «пожар!» в полном людей театре, можно считать героем. Он вынуждает задуматься о том, с чем связана защита драгоценного права, оказавшегося под угрозой, и что нужно сделать для этого.
Глава 4. Вне закона
Таксист без лицензии
Бизнес такси в США обычно работает во вред бедным и меньшинствам, причем по отношению сразу к двум сторонам — и потребителям услуг, и их производителям. Известны и этнические шутки о таксистах, и унижения, которым подвергаются чернокожие, пытаясь взять такси. Зачастую они просто не могут сделать этого.
Причины понять нетрудно. Тарифы такси устанавливаются законом и не изменяются в зависимости от маршрута поездки. Однако некоторые пункты назначения опаснее других, и таксисты не хотят обслуживать районы, в которых обычно живут бедняки и меньшинства. Поэтому таксисты будут выбирать клиентов на основе их экономического статуса или цвета кожи.
Такая ситуация порождается исключительно государственным контролем над тарифами такси. В отсутствие такого контроля тарифы для небезопасных мест могли бы быть установлены на таком уровне, чтобы компенсировать водителям более высокий риск (с учетом того, что в разных районах разный уровень преступности).
Если сделать это, то чернокожим пришлось бы платить за такси больше, чем белым. Возможно, они бы проигрывали — если не в форме более высокого тарифа по счетчику, то в форме предоставления им более старого и низкокачественного автомобиля. Зато они могли бы воспользоваться услугами такси по своему желанию. При нынешней системе у них даже нет выбора.
Невозможность взять такси — не такое уж малое неудобство для бедного чернокожего потребителя, хотя многие белые представители среднего класса могут думать иначе.
Расписания и маршруты общественного транспорта (автобусов, троллейбусов, поездов) создавались и разрабатывались 50—75 лет назад. В те годы транспортные линии обычно принадлежали частным концернам, прибыль и успех которых зависели от потребителей. Они создавались специально для того, чтобы удовлетворять потребности клиентов. Во многих случаях эти транспортные линии не годятся для нужд современного общества.
Сегодня транспортные линии принадлежат государству, и поэтому нет стимула подгонять их под нужды клиентов. Если клиенты отказываются пользоваться транспортным коридором и он становится неприбыльным, то государство просто компенсирует разницу за счет налоговых доходов.
Следовательно, жители города вынуждены выбирать между быстрым возвращением домой на такси и длинной, с остановками, кружной дорогой общественным транспортом. Это особенно характерно для бедных и меньшинств, у которых нет политического веса, чтобы повлиять на транспортные власти или на принятие решений, связанных с созданием новых линий. Ограниченный доступ к такси на территориях, недостаточно обеспеченных общественным транспортом, зачастую более чем неудобен. Например, когда возникают проблемы со здоровьем, такси — прекрасный и недорогой заменитель скорой помощи. Но в бедных районах, где общественного транспорта мало и где жители не могут себе позволить частные автомобили, найти такси обычно непросто.
При существующей системе бедные страдают и как производители услуг такси. Например, в Нью-Йорке все такси должны быть лицензированы. Количество лицензий (медальонов) строго ограничено, поэтому их цена доходит до 30 тыс. долл. Цена меняется в зависимости от того, является такси индивидуальным или частью парка. Это фактически закрывает бедным возможность стать владельцами такси. Что случилось бы с героем Горацио Элджера (Horatio Alger, американский автор романов о восхождении бедных мальчиков из низов к вершинам успеха), если бы ему потребовались 30 тыс. долл. до того, как он мог заняться чисткой ботинок или доставкой газет?
Несколько лет назад в ответ на ограничения, налагаемые на них и как на потребителей, и как на производителей, бедняки и представители меньшинств начали действовать по отношению к такси в соответствии с давней американской традицией, восходящей к Войне за независимость 1776 года — путем неподчинения закону. Они просто оснастили свои подержанные машины счетчиками, особыми опознавательными знаками и объявили их такси.
На этих нелицензированных машинах (gypsy cabs) они ездили по улицам гетто, которых избегали лицензированные таксисты, и зарабатывали на жизнь честным, хотя и незаконным образом. Поначалу они успешно уходили от наказания по существующим законам по двум причинам. Во-первых, полиция боялась возникновения беспорядков в гетто. Во-вторых, нелегалы работали только в пределах таких районов и не отнимали бизнес у лицензированных такси.
Однако эти идиллические времена продолжались недолго. Нелицензированные таксисты, вдохновленные своим успехом в гетто, отправились за их пределы. Если лицензированные коллеги и раньше смотрели на них с подозрением, то теперь они демонстрировали откровенную враждебность.
И у них были на то основания. В тот момент таксистское лобби Нью-Йорка сумело продавить в городском совете закон, позволяющий повысить тарифы такси. Объем потребления услуг такси быстро сократился, и непосредственным следствием этого стало резкое снижение доходов лицензированных таксистов. Стало очевидно, что многие их бывшие клиенты пересели на нелицензированные такси.
Тогда лицензированные таксисты стали нападать на нелицензированных и поджигать их машины, сталкиваясь с такими же действиями в ответ. После нескольких недель насилия был достигнут компромисс. Желтый, традиционный, цвет такси был зарезервирован за лицензированными таксистами. Нелицензированные должны были использовать другой цвет. Также обсуждался предварительный план лицензирования самодеятельных такси.
Каково будущее индустрии такси в Нью-Йорке? Если будет доминировать господствующая политика либерального консенсуса, как это обычно происходит в подобных ситуациях, с нелицензированными таксистами будет достигнут определенный компромисс и их удастся поставить под контроль комиссии по такси.
Возможно, им предоставят ограниченные лицензии, из уважения к желтым такси. В таком случае система останется такой же, как сегодня, — напоминающей банду грабителей, которая допускает лишь немногочисленных новичков. Однако грабеж не будет остановлен, а жертвам не удастся ощутимо помочь.
Допустим, что выдается 5 тыс. новых лицензий, как предполагает один из планов. Они минимально помогут: появятся новые такси, потенциально доступные для чернокожих. Таким образом, хотя чернокожие все равно останутся гражданами второго класса, найти такси им будет немного легче.
Однако парадоксально, что такая уступка будет подавлять потребность в улучшениях в будущем. Акт «щедрости» по лицензированию самодеятельных перевозчиков позволит комиссии по такси выступить как либеральному источнику медальонов (даже при том что с 1939 г. она не выдала ни одного дополнительного медальона).
Положение бедных как производителей и предпринимателей также может немного улучшиться, поскольку появление 5 тыс. новых лицензий приведет к снижению цены медальона. Однако есть вероятность, что после их выдачи цена снова возрастет, поскольку значительная неопределенность, сдерживающая цену медальонов, перестанет действовать. Тогда цена останется высокой, а положение бедных совершенно не улучшится.
Нет! Правильным решением для кризиса такси будет не кооптировать движение самодеятельных таксистов, предлагая включить их в систему, а уничтожить ограничительную систему лицензий на такси.
С точки зрения повседневного функционирования Рынка это будет означать, что любой квалифицированный водитель с действительным водительским удостоверением сможет использовать любое транспортное средство, прошедшее сертификационное обследование, Для перевозки пассажиров на любую улицу по взаимному выбору, по любой взаимно оговоренной цене.
Таким образом, рынок такси в Нью-Йорке будет действовать наподобие рынка рикш в Гонконге. Или, если взять менее экзотический пример, наподобие рынка нянь и сиделок, т.е. полностью зависеть от взаимных договоренностей и согласия между договаривающимися сторонами.
Проблемы с такси, которые испытывают бедные и представители меньшинств, будут быстро разрешены. Жители районов с высоким уровнем преступности смогут предложить более высокую плату водителям такси. Несмотря на прискорбную необходимость платить больше, с точки зрения поиска такси они больше не будут гражданами второго класса. Единственным реальным и долгосрочным решением этой проблемы будет снижение уровня преступности в гетто, которым и обусловлена более высокая плата. Пока же нельзя запрещать людям, живущим в таких районах, предпринимать необходимые шаги, чтобы получить адекватные услуги такси.
Бедные люди выиграют и в качестве производителей, создавая собственный бизнес. Им, конечно, придется приобретать автомобиль, но искусственный и непреодолимый барьер в виде 30 тыс. долл. будет снят.
Конечно, возникают и возражения против свободного рынка такси:
1. Свободный рынок при отмене лицензий приведет к хаосу и анархии. Такси заполонят город и не дадут отдельно взятому водителю заработать на жизнь. Поэтому водители в массовом порядке будут покидать рынок, и количество такси станет гораздо меньше необходимого. Без медальонов, регулирующих количество такси, общество окажется в тупике между двух неудовлетворительных вариантов.
Ответ заключается в том, что даже если в отрасль поначалу устремятся новые участники и рынок будет переполнен, то покинут его лишь некоторые водители. Поэтому количество такси не будет колебаться от чудовищного избытка предложения до его полного отсутствия и обратно.
К тому же водители, которые покинут отрасль, это либо неэффективные таксисты, заработки которых оказались маленькими, либо те, кто мог бы заработать больше в других областях. Покинув рынок, они будут способствовать повышению доходов оставшихся участников и тем самым стабилизировать его.
В конце концов, мы никак не можем застраховаться от избытка или недостатка юристов, врачей или чистильщиков обуви, произвольным образом ограничив сверху их количество. Мы зависим от действия спроса и предложения. Если работников слишком много, то относительный уровень заработной платы снижается, и у некоторых из них появляется стимул поменять профессию; если же их слишком мало, увеличивается заработная плата и возникает приток новых работников.
2. Аргумент о том, что лицензирование защищает пассажиров, — один из самых лицемерных доводов в пользу медальонов на такси. Ту же логику используют психиатры, стремящиеся «защитить» нас от психотерапевтических групп, посягающих на их доходы, белые профсоюзные деятели, «защищающие» общество от квалифицированных чернокожих работников, и врачи, которые «защищают» нас, отказываясь выдавать лицензии на медицинскую практику квалифицированным врачам-иностранцам.
Сегодня такие аргументы мало кого способны обмануть. Несомненно, что качество водителей и автомобилей можно обеспечить путем специального экзамена на получение водительского удостоверения и обследования автомобилей.
3. Медальон ничего не будет стоить, если количество такси будет неограниченным. Это несправедливо по отношению к тем, кто вложил тысячи долларов в приобретение своих медальонов.
На этот аргумент можно пролить свет с помощью небольшой сказки.
Вождь разрешил группе разбойников грабить всех путешественников. За это право он взимал с них плату 2500 долл. Затем люди свергли эту систему.
Кто должен нести издержки того, что оказалось убыточными инвестициями со стороны разбойников? Если бы выбор ограничивался вождем и грабителями, мы бы сказали: «Чума на оба ваши дома». Если бы нам пришлось выбирать между ними, мы могли бы выступить на стороне разбойников на том основании, что они представляют собой меньшую угрозу, нежели вождь, и, может быть, первоначальный платеж был внесен ими за счет честно заработанных денег. Но мы ни в коем случае не поддержим план, при котором путешественники, страдающие от нападений, должны оплачивать разбойникам потерю права грабить их!
Точно так же неприемлем аргумент о том, что претерпевшие страдания пассажиры такси должны компенсировать владельцам жетонов их обесценившиеся приобретения. Если когда-нибудь дело дойдет до поединка между владельцами медальонов и теми, кто их выдает (политиками), общество может выступить на стороне владельцев, потому что они менее опасны и, вероятно, заплатили за медальон честно заработанными деньгами. Для компенсаций владельцам медальонов должны использоваться личные средства политиков или средства их сторонников. Вождь это вождь. Компенсация за счет общественных средств означает лишь то, что общество пострадает еще больше.
Если деньги поступают не за счет личных средств политиков, то потери должны нести владельцы медальонов. Когда приобретается разрешение грабить общество, то покупатель должен соглашаться с рисками, присущими такому вложению.
Билетный спекулянт
Словарь Вебстера определяет «обдиралу» (scalper) как человека, который «покупает и продает ради быстрого дохода», а «обдирание» как «мошенничество, обман, грабеж». Последнее определение используется публикой,, выражающей свою враждебность по отношению к «билетным спекулянтам».
Причину этого понять легко. Представьте себе, что театрал или спортивный болельщик перед большой премьерой или матчем обнаруживает, к своему ужасу, что должен заплатить 50 долл. за место ценой 10 долл. Он считает, что эти возмутительные цены устанавливают «спекулянты», которые покупают билеты по нормальным ценам, а затем намеренно придерживают их до тех пор, пока люди в отчаянии не будут готовы заплатить любую цену. Однако экономический анализ показывает, что порицать билетных спекулянтов несправедливо.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!