Оборонительная война Куропаткина 28 страница
В бокалы налили шампанское, и Теодор Рузвельт вышел вперед, зная, что его слова разнесутся по всему миру. «Джентльмены, я предлагаю тост, который не может быть продолжен, и который я предлагаю выпить стоя и в тишине». Президент посмотрел в лицо Витте. «Я пью за благополучие и процветание суверенов и за народы двух великих наций, чьи представители встретились сегодня на этом корабле. Я питаю искреннюю надежду – и молю об этом в интересах не только этих дух держав, но и всего цивилизованного человечества, чтобы справедливый и прочный мир был незамедлительно заключен между ними». Как пишет исключительно по милости Рузвельта присутствовавший представитель издательского синдиката «Сан», он в этот момент ощутил, что все присутствующие вокруг – прежде всего люди. «Впервые в жизни мне пришло в голову, что в войнах не только нет нужды, но что они смехотворны; что все они продукт человеческого недомыслия… За исключением, может быть, нескольких диких или полудиких племен, все мы знаем, что войны никому не приносят пользы, что их единственный результат, словами Гуго Гроция, в том, что «на войне отцы хоронят своих сыновей, в то время как в мирное время сыновья хоронят своих отцов» – что более естественно».
После ланча состоялось торжественное фотографирование. Потускневший от времени снимок дает весьма наглядное представление о складывающейся психологической ситуации. Огромный Витте доминирует на снимке, оттесняя на второй план невысоких японских представителей. Почти все присутствующие отметили, что Рузвельт самым теплым образом разговаривал именно с Витте. В ходе приема Рузвельт пришел к безусловному выводу, что именно от Витте будет зависеть согласие на контрибуции – одно из ключевых условий успеха конференции. На снимке видны муки на лице у Такахиры, знак невольно попираемой гордости.
|
|
|
В половине третьего Рузвельт распрощался со всеми, и еще один 21‑пушечный салют всполошил сонный полуденный мир американской Новой Англии. За ним на небольшой яхте «Дельфин» отправились японцы. Гораздо более крупное судно стало временным домом российской делегации, которая во главе с Витте переоделась в белое и вскоре же появилась на палубе. О Рузвельте в этот вечер вспоминают, что он выглядел усталым, но довольным. «Я думаю, что мы взяли хороший старт. Я знаю, что весь мир сейчас смотрит на меня; но и осуждение – в случае неудачи конференции – падет именно на меня. Ну что ж».
Условия мира вырабатывались в борьбе интеллектов и воли, и здесь – вперед вышел российский представитель. Важным было отношение средств массовой иенформации. Удачей для России было то, что к концу конференции многие из влиятельных американских органов печати, поначалу враждебные России, существенно изменили тон. Косвенным образом Витте использовал и самого Рузвельта, поставив его в положение, когда тот должен был торопить японцев.
|
|
|
Япония вела себя жестко. Японцы требовали признания преобладания своих интересов в Корее, части влияния в Маньчжурии; ухода русских из Маньчжурии; совместного японо‑русского соглашения «не препятствовать мерам развития Китаем Маньчжурии»; передачи Японии острова Сахалин со всеми строениями; передача Порт‑Артура, Дальнего и прилегающей территории; передача Японии железной дороги между Порт‑Артуром и Харбином вместе с угольными шахтами; использование Россией Транссиба только в мирных целях; возмещение Японии военных убытков; сдача Японии всех русских военных кораблей, находящихся в нейтральных водах; ограничение русской военно‑морской мощи на Тихом океане; передача Японии прав на рыболовство вдоль российских берегов, заливов и рек Дальнего Востока России.
У обеих делегаций были инструкции от своих правительств. Японцы были озабочены тем, что они могут отобрать у русских. Русские же интересовались тем, что они могут отдать и пределами, за которые они выйти не могут. В первом же отчете царю граф Ламздорф, министр иностранных дел России, рекомендовал отказаться от идеи осуществлять русское влияние в Корее. В свете провозглашенной японцами позиции, все ожидали от японцев требований выплатить контрибуции. С точки зрения Ламздорфа военные рычаги России на Дальнем Востоке были ограниченными. Царь так прокомментировал этот доклад: «Я готов завершить войну, которой я не хотел, миром, которого я желаю, при условии, что условия не повредят престижу России». На докладе добавил: «Я не считаю, что мы разбиты; наша армия еще нетронута, и я верю в нее». Царь был готов отказаться от русского влияния в Корее, то не была русская территория. Но что касается выплаты репараций, тут он был тверд: «Россия никогда не платила дани; я никогда не соглашусь на это». Николай трижды подчеркнул последнее предложение.
|
|
|
Русская делегация разбирала японские требования пункт за пунктом. Витте был категорически против российского вмешательства в корейские дела и он немедленно согласился на главенство Японии в Корее с условием, что отсюда Япония не будет угрожать Маньчжурии. Русская делегация согласилась и на передачу японцам железной дороги Порт‑Артур‑Харбин. Витте полагал, что русская делегация должна «мыслить широко», не держась за второстепенные пункты. За два пункта он стоял «насмерть»: выплата компенсаций и сохранение за Россией Сахалина. «Если переговоры прервутся, пусть все видят, что «мелочными» были японцы.
|
|
|
Было условлено, что переговоры будут тайными, но Витте делал вид, что это было японское условие. Удивительным было то, что на следующий день бостонские газеты в деталях изложили японские условия. Японцы были в ярости. Подозрение пало на пресс‑секретаря русской делегации Коростовца.
Обе стороны наблюдали за тем, как они смотрятся со стороны. В воскресенье, 13 августа 1905 г. посланник от Витте сказал японцам, что очередное заседание отменяется – русская делегация идет в церковь. Боясь показаться американской публике язычниками, японцы решили ради престижа посетить христианский храм. Во многом это было результатом того, что посол Такахира был сторонником стожайшего уважения местных моральных норм и обычаев. Витте с двумя сопровождающими отправился в церковь на автомобиле, сопровождаемый всей русской делегацией в омнибусе. Настоятель Церкви Христа Спасителя и не пытался скрыть, на чьей стороне его симпатии. Один из псалмов он пропел на мотив русского национального гимна.
Поздно вечером делегации возвратились в свои отели.
На следующий день С.Ю. Витте ответил на японские условия пункт за пунктом. Камнем преткновения стали Сахалин и контрибуции. Но, сказал Витте, Россия не готова идти на мир «на любых условиях». Русская делегация в те дни не знала, в какой мере, насколько серьезно Япония нуждается в деньгах – война подорвала ее финансы. Война стоила Японии миллион долларов в день, и она нуждалась в кредите – примерно в 200 млн. долл. Внутри страны японцы неимоверно нагрузили налоговое бремя, на военные цели шли 53 процента национального бюджета. Рассчитывать на обильные кредиты Токио уже не приходилось.
По совету президента Рузвельта японская делегация обсуждала проблемы одну за другой, чтобы оставить самые сложные напоследок. И этот критический момент наступил 15 августа, когда на повестке дня стала тема Сахалина. Японцы требовали либо остров, либо огромный выкуп – до 150 тысяч фунтов стерлингов. Атмосфера на переговорах стала грозовой, когда японская делегация потребовала ограничения Тихоокеанского флота России. Тут конференция приблизилась к кризису.
Кризис в переговорах
Первым признаком серьезного конфликта на переговорах стало прибытие 18 августа к Рузвельту, в его летнюю резиденцию в Ойстер‑Бей Кентаро Канеко. Согласно его сведениям, переговоры зашли в тупик из‑за спора о Сахалине и контрибуциях.
Витте направил поток своей неудержимой речи и только‑что завоеванной популярности у американской прессы на обличение жадности японцев, готовых ради денег, ради контрибуции пролить еще моря крови . Он психологически прижал к стене Комуру, отказываясь жертвовать и территориями и деньгами. Японцы уже не посягали на статус Владивостока и стали называть контрибуции «возмещением расходов». Витте не ослаблял, а укреплял российские позиции. Он не соглашался даже обсуждать статус Сахалина, который был им назван «часовым у наших ворот». Он соглашался лишь на увеличение экономических возможностей японцев на острове.
Не стал ли Витте жертвой собственного своеволия? Рузвельт попросил узнать о мнении российского суверена. Сам он рекомендовал отдать японцам южную половину острова, а за северную заплатить. Поздно вечером одного из дней конференции Рузвельт получил известие от посла Мейера из Петербурга – Витте действует в согласии с волей императора. Николай Второй в Царском Селе сказал, что о Сахалине не может быть и речи, что Россия готова продолжать войну. Платить контрибуцию означало бы признать то обстоятельство, что «отечество повержено». Россия же не повержена.
В такой ситуации Рузвельт сказал Канеко (другу по Гарварду), что, если нужно, он лично обратится к царю, и будет рассчитывать в этом давлении на Николая Второго на помощь кайзера Вильгельма Второго и французского президента Лубэ. Канеко, по достоинству оценив содействие Рузвельта, возвратился в Нью‑Йорк удовлетворенным. Но явился Шпек фон Штернберг, и его слова стали грозить отнятием у Рузвельта международной славы. Германский посол сообщил о желании Англии и Франции выступить посредниками в том случае, если это не удастся американскому президенту. Теодор Рузвельт немедленно убедил Герберта Пирса разбудить барона Розена с предложением русской делегации прибыть к Рузвельту во второй половине следующего дня – кризис заставил забыть об этикете.
Президент США не мог уже смотреть безучастно на течение переговоров. Их неудача била и по его престижу, ему нужно было смелее вмешиваться в застопорившиеся дела, ему нужно было искать любой возможный компромисс.
Розен прибыл в четыре часа пополудни следующего дня и увидел президента Рузвельта играющим в теннис. Прекрасный белый спортивный костюм подчеркивал загар президента, явно стремившегося выглядеть невозмутимым – по ходу беседы президент периодически возвращался на корт, он явно хотел продемонстрировать максимальную непринужденность. Но блеск в глазах выдавал серьезность: тупик на переговорах отбросит тень на их организатора.
Речи президента, в отличие от костюма и теннисного азарта, были предельно серьезными. У России на переговорах в Портсмуте выявились три главные проблемы: плененные военные корабли; потенциальные ограничения Тихоокеанского флота; контроль Японии над Сахалином. Согласно сведениям президента, японцы способны сделать уступки по двум первым пунктам, но, что касается японского контроля над Сахалином, то здесь Токио будет стоять до последнего. Царь должен смириться с неизбежным. Сахалин для России потерян. Рузвельт привел пример, который казался ему убедительным – провел параллель с американским присутствием в Панаме. «Мы, американцы, удобно устроились в Панаме и не покинем ее». Следовало полагать, что и японцы удобно устроились на Сахалине.
Розен не намерен был оспаривать американскую логику, его интересовал предел американской поддержки японских требований. Следовало знать те крайние меры, на которые готов дойти Рузвельт в оправдании японских притязаний. Представлялось, что Рузвельт уже знает о туманных намеках Витте по поводу возможности раздела острова. Относительно этого вопроса Рузвельт попросил передать царю не предложение, а «идею, выраженную в частной беседе»: Россия должны купить северную часть Сахалина. Это поможет избежать унизительного упоминания о контрибуции, в то же время Токио оценит такой подход, предлагающий ему репарации под другим именем. Переговоры получат второе дыхание, страсти остынут, нерешенные более мелкие вопросы можно будет передать дружественным арбитрам.
Нервы Розена тоже были на пределе. Он вежливо поблагодарил президента и пообещал передать дружеское предложение в Петербург. Витте 21 августа передал слова Рузвельта Владимиру Ламздорфу со следующим комментарием: «Если мы желаем в будущем жить в мире с Америкой и Европой, мы обязаны со всем вниманием отнестись к словам Рузвельта».
Следует отметить, что президент не был уверен в Розене и Витте (давших ему личное обещание передать американские предложения царю), поэтому он попросил американского посла Мейера продублировать предложение в личном обращении к Николаю Второму. «Я искренне прошу Ваше Величество поверить в мой совет. Я говорю как искренний доброжелатель России и даю вам совет так, как если бы был русским патриотом и государственным деятелем… К моему удивлению и удовольствию я узнал, что японцы готовы вернуть северную часть Сахалина России, получая в этом случае значительную сумму за возвращение территории и возвращение русских военнопленных. Мне кажется, что добытый таким образом мир будет и справедливым и почетным… Если мир не будет заключен и война продолжится, финансовое бремя, падающее на Японию, возможно, будет суровым, но, в конечном счете, Россия может потерять те восточносибирские провинции, которые были завоеваны для России героизмом ее сынов на протяжении последних трех столетий. Предлагаемый мир оставит России старые русские границы абсолютно нетронутыми. Единственным изменением будет овладение Японией той части Сахалина, которая принадлежит ей всего тридцать лет. Учитывая, что Сахалин – остров, исходя из реалистических предположений, трудно представить себе, что русские отвоюют его, учитывая крах их флота; владение же его северной половиной явится гарантией безопасности Владивостока и владения Восточной Сибирью Россией. Мне кажется, что требования защиты национальных интересов, военной выгоды и общего гуманного мировидения делают в огромной степени мудрой и справедливой для России необходимость заключить мир, руководствуясь вышеизложенными идеями».
Следует напомнить, что Рузвельт писал монарху, который уже провозгласил, что не даст «ни рубля репараций, ни пяди земли». Теодор Рузвельт передал копии своего послания немецкому и французскому послам. Более «разжиженная» версия была вручена барону Канеко, с таким добавлением: «Полагаю, что обязан сообщить вам о сомнениях, выражаемых друзьями Японии относительно возможности для Японии продолжать войну только ради большой контрибуции ». Продолжение войны Японией, не достигшей договоренности только лишь по денежному вопросу, грозит ей отчуждением мирового общественного мнения. Даже если Япония завоюет всю Сибирь, это не заставит русских раскошелиться. Россия, связав себя словом, все равно не откажется от принципа не платить денег, а «весь цивилизованный мир поддержит ее в этом решении». Рузвельт потребовал от своего японского адресата, чтобы данная точка зрения была доведена до сведения японского правительства.
С. Витте использовал «откровенность» президента и повернул дело таким образом, что японская сторона, отказавшаяся от сдерживания численности российского флота и аннексии Сахалина с целью получения контрибуций, предстала миру как держава, готовая продолжать кровопролитие исключительно ради обогащения. Рузвельт был мастерски прижат к стене. Поддержка Японии оборачивалась двойной угрозой: если японцы продолжат войну и добьются значительных успехов, это пошатнет баланс сил на Тихом океане в ущерб США; если имя Рузвельта будет связано с алчностью японцев, он может потерять престиж внутри страны. Помимо прочего, связать себя с провалившейся конференцией, предстать в глазах мира неудачным примирителем – этого болезненно самолюбивый Рузвельт вынести не мог («Я поседел за эти переговоры», – жалуется он в частном письме).
Мы видим, что Рузвельт вынужден был сделать ход, увенчавший все его огромные примирительные усилия. В прямом обращении к Николаю Второму американский президент обрисовал то, что виделось ему оптимальным компромиссом: Япония отказывается от требования ограничения русских военно‑морских сил на Тихом океане (Рузвельт добился принятия этого условия от вначале не склонных идти на уступки в этом вопросе японцев), а Россия соглашается на отторжение южной части Сахалина и выплату контрибуций. «Если мир не будет заключен в данный момент… Россия лишится восточносибирских провинций». 23 августа посол Мейер вручил вышеприведенное письмо Рузвельта императору Николаю. Тот на этот раз был более жестким, чем на предшествующих аудиенциях. «Мы не находимся в положении Франции 1870 года», – сказал царь. После двух часов обсуждения Николай Второй согласился заплатить определенную сумму за содержание российских военнопленных. Посол снова вернулся к проблеме Сахалина, и царь впервые позитивно высказался о возможности раздела острова.
Рузвельт обратился и к противоположной стороне – в тот же день он пишет Канеко: «Этически, как мне кажется, у Японии есть обязательства перед всем миром. Цивилизованный мир смотрит на нее, ожидая заключения мира; нации мира верят в нее; пусть же она проявит себя в делах этических не хуже, чем в делах военных. К ней обращаются во имя всего возвышенного и благородного; и Япония не должна быть глуха к этому призыву». Едва ли японский аристократ прежде встречал такие поучения и в столь неприкрытой форме.
С другой стороны Витте ужаснул своего контрпартнера Комура тем, что объявил: надежды на компромисс с российской стороной у Японии при таких условиях нет. Военные авторитеты в Петербурге требуют продолжения войны. Русская делегация начала паковать чемоданы, а Комура послал в Токио телеграмму: конференция подошла к точке коллапса, и он советовал Токио смириться с провалом переговоров.
25 августа президент Рузвельт посвятил управлению подводной лодкой – одной из новеньких шести, приобретенных американским военно‑морским флотом. Он наблюдает проплывающих в иллюминаторе рыб, а затем лично поднял лодку на поверхность. В это время Витте и Камура, молча куря, смотрели друг на друга в течение восьми минут. В кругах вокруг японской делегации пронесся слух, что русские, готовясь к отбытию, уже попросили счет за проживание в отеле.
Рузвельт разворачивает бурную деятельность. Пожалуй, наиболее важное значение имели закулисные действия президента 27–29 августа, когда русская делегация, следуя избранной тактике, демонстративно стала упаковывать чемоданы. В этих условиях посол Мейер начинает клеймить фанатическую тягу японцев к деньгам – за 1,2 млрд. иен они возмутили весь русский народ, который «вплоть до крестьян» отказывается платить репарации и готов пролить кровь на пути вторжения японцев в Сибирь.
В такой обстановке Рузвельт переходит почти к грубому нажиму: если японская сторона не сделает уступки, провала не избежать. Витте, уже получив царскую волю прервать переговоры, на свой страх и риск объявил о последней сессии 29 августа. Русские покинули свои портсмутские гостиницы. Репортеры спросили Коростовца относительно шансов на урегулирование. Тот ответил, что «почти уверен» в провале переговоров. Но послание из Токио инструктировало Комуру отложить финальную сессию на двадцать четыре часа. Русские могли только догадываться в какой агонии находится японская делегация, получив предписание из Токио.
В японской столице на встрече 28 августа Ито, Ямагата и Иноуе обсуждали факт прибытия в Маньчжурию двух новых армейских корпусов. Русские улучшили работу Транссибирской магистрали, и теперь припасы шли в Маньчжурию едва ли не широкой рекой. Япония же напрягла все свои ресурсы, что породило лишь одну дополнительную дивизию. Нанести решающее поражение русской армии в таких обстоятельствах было для японцев практически нереально. Японцев мог ждать свой Седан. Такой оборот событий обсуждался в присутствии японского императора. Теперь инструкции Комуре обязывали того оставить посягательства на весь Сахалин, если дело дойдет до возобновления боевых действий. Англичане намекнули, что царь может удовлетвориться северной частью Сахалина.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 166; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!