Городское управление и полиция 10 страница
К этому же типу легких столиков, иногда трехногих, иногда на четырех ножках, относятся раздвижные столики, которые с помощью скреп, ходивших на шарнирах, можно было делать выше или ниже. В Помпеях найдено несколько таких столиков; один со съемной доской из красного тенарского мрамора с бронзовой отделкой по краю; знакомые уже изогнутые ножки заканчиваются цветочной чашечкой, из которой поднимаются фигурки сатиров, крепко прижимающих к груди маленьких кроликов[75].
Ливий в числе предметов роскоши, привезенных из Азии армией Манлия Вульсона, называет моноподии – столы на одной ножке. Что представляли собой моноподии того времени, мы не знаем, но известно, что уже в I в. до н.э. входят в моду круглые обеденные столы на одной ножке слоновой кости, сделанные из дерева, которое латинские авторы называют «цитрусом»[76]. Цицерон упрекал Верреса в том, что он на глазах всего Лилибея отнял у Кв. Лутация Диодора «очень большой и очень красивый стол из цитруса» (in Verr. IV. 17. 37). Дерево это растет в горах северо‑западной Африки, главным образом на Атласе; ценилось оно очень дорого: «…прими подарок с Атласа, – писал Марциал, – если тебе подарят золото, это будет меньший подарок» (XIV. 89). В перечнях роскошной утвари такие столы упоминаются обязательно; по словам Ювенала, самые изысканные кушанья теряют для хозяина вкус, если они поданы не на таком столе (XI. 120–122). Плиний говорит о безумном увлечении этими столами (mensarum insania): жены упрекали в нем мужей в ответ на их воркотню за женское пристрастие к жемчугу. Цицерон заплатил за такой стол 500 тыс. сестерций; были столы, стоившие дороже миллиона. Особенно ценились такие, круглая доска которых состояла из одного куска; чаще, однако, приходилось складывать ее из двух половинок. Так как леса, где росли лучшие деревья этого вида, уже ко времени Плиния Старшего были вырублены, то прибегали и к фанеровке «цитрусом»; Плиний называет его в числе деревьев, из которых нарезали фанеру (XVI. 231). Главными достоинствами этого дерева были его красновато‑коричневая окраска и рисунок древесины: прожилки по ней шли или длинными полосами (столы с таким рисунком назывались «тигровыми»), или вихрились, образуя небольшие круглые пятна («пантеровые столы»), или завивались в виде локонов. Особенно ценились завитки, напоминавшие «глазки на павлиньем хвосте». Были еще столы «крапчатые», по которым словно рассыпаны густые кучки зерен; их, по словам Плиния, «очень любили, но ставили ниже перечисленных» (XIII. 96‑97)[77].
|
|
|
Что касается сидений, то они в италийском доме были представлены табуретками, ножки которых вытачивали по образцу кроватных, и стульями с выгнутыми ножками и откинутой довольно сильно назад спинкой. На таком стуле сидит женщина, которую раньше считали портретной статуей Агриппины. Эта удобная мебель считалась вообще предназначенной для женщин; молодой бездельник, бесподобный портрет которого сделан Марциалом, целыми днями порхает «среди женских стульев» (III. 63. 7‑8; XII. 38. 1‑2).
|
|
|
Одежда древнего италийца – и богатого и бедного – состояла из таких кусков материи, которые нельзя было вешать, а надо было складывать: в домашнем обиходе шкафы требовались меньше, чем сундуки. Их делали из дерева и обивали бронзовыми или медными пластинками; иногда такой сундук украшался еще какими‑нибудь литыми фигурками. Сундуки эти бывали довольно велики; Аппиан рассказывает, что во время проскрипций вольноотпущенник некоего Виния спрятал в таком сундуке своего бывшего хозяина, и тот просидел там, пока опасность не миновала[78].
Кровати, обеденный стол, маленькие столики, несколько табуреток и стульев, один‑два сундука, несколько канделябров – вот и вся обстановка италийского дома. Она не загромождала старинного аристократического особняка, в атрии которого хватало места для самого большого картибула и в парадных столовых которого свободно умещались большие столы и ложа.
|
|
|
С переселением из особняка в наемную квартиру домашний быт коренным образом перестраивался. В пяти комнатах просторной Остийской квартиры, обращенной на одну сторону, приходилось довольствоваться и зимой и летом одной и той же столовой и спальней: обычай особняка устраивать эти помещения, одни для зимы, а другие для лета, не подходил для инсулы. И здесь, однако, квартиры не забивали мебелью. Самая большая комната отводилась, вероятно, под столовую: гостей приглашали обычно к обеду, и здесь ставили стол и самое большее – три ложа; комната в противоположном конце квартиры служила хозяину кабинетом и приемной – тут помещались кровать для занятий, сундук, две‑три табуретки. Остальные три были спальнями: по кровати, маленькому столику и стулу в каждой. Даже для маленькой квартирки в 90 м2 (остийские «домики») это не так уже много. В таких квартирах не стояло, конечно, и такой роскошной мебели, о которой до сих пор шла речь; здесь она была проще и скромнее: обеденные ложа были инкрустированы не черепаховой и слоновой костью, а отделаны самое большее бронзой, как на знакомом нам ложе из Помпей; столы были кленовые и даже не из дорогого ретийского клена, а из своего, росшего в долине По, с равномерно белой древесиной без всякого узора; именно такой стол имел в виду Марциал (XIV. 90). Тюфяки набивались не левконской шерстью, а шерстяными оческами; для подушек не покупали пуха от германских гусей и не накрывали кроватей вавилонскими коврами и пурпурными одеялами. До бедности, однако, тут было далеко.
|
|
|
Какова же была обстановка настоящего бедняка, жившего «под черепицей»? О ней кое‑что говорят Ювенал и Марциал, кое‑что добавляют раскопки. Ложе, на котором расположились за столом гости Филемона и Бавкиды, было сделано из ивы, и хозяева положили на него тюфяк, набитый «мягкими речными водорослями» (Ov. met. VIII. 654–655); «бедняк вместо левконской шерсти покупает для своего матраса ситник, нарезанный на болоте возле Цирцей» (Mart. XIV. 160); «я не стану несчастнее, – уверял Сенека, – если моя усталая голова успокоится на связке сена; если я улягусь на тюфяке, сквозь заплаты которого вываливается болотный ситник» (de vita beata, 25. 2). Ювенал дал полный перечень утвари, стоявшей у бедняка Кодра: коротенькая кровать, мраморный столик, на котором красовалось шесть кружечек; под ним (наверху, очевидно, не хватило места) маленький канфар (сосуд для питья на низенькой ножке и с двумя ручками) и статуэтка Хирона; был еще старый сундучок с греческими рукописями, «и невежественные мыши глодали божественные стихи» (III. 203–209). У стоика Херемона обстановка еще беднее: кружка с отбитой ручкой; жаровня, на которой никогда не теплится огонь; кровать, полная клопов и едва прикрытая соломенной циновкой, а в качестве одеяла коротенькая тога (Mart. XI. 56. 5‑6). Иногда у бедняка имелся еще колченогий буковый стол (Mart. II. 43. 10). И вот, наконец, картина крайней нищеты: Вацерра задолжал квартирную плату за год; его выселяют, но от его обстановки, которую по закону можно было взять в счет погашения долга, хозяин отказался. И было от чего! Ее составляли трехногая кровать, стол, у которого осталось только две ножки, фонарь с роговыми стенками[79], кратер, треснувший горшок, прогоревшая жаровня, позеленевшая от старости и заткнутая черепком от амфоры, и кувшин, насквозь пропахший дешевой соленой рыбой, – больше ничего не было (XII. 32).
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ОДЕЖДА
Мы мало знаем о том, каковы были квартиры бедных людей в инсулах и вовсе ничего не знаем о крестьянских хижинах: ни об их плане, ни об их размерах. Все наши догадки по этому поводу, как бы ни были они логичны и здравомысленны, остаются догадками: обломок деревенской кровати и развалины одного крестьянского двора были бы дороже и ценнее самой убедительной и стройной гипотезы об их виде и устройстве.
Гораздо лучше осведомлены мы об одежде и крестьянского, и ремесленного люда: кроме богатого археологического материала (статуи, рельефы, могильные плиты и саркофаги), мы располагаем хорошими, часто вполне достоверными литературными данными. И тут на первом месте следует назвать Катона, давшего список одежды, которую хозяин должен припасти для своих рабов (59). Можно не сомневаться, что раб любого племени, попавший в италийскую усадьбу, получал ту же еду, которой питалось все окрестное сельское население, и одевался в ту же рабочую одежду, которую носил италийский крестьянин. Одежда эта состояла из туники – длинной рубахи с короткими, не доходившими до локтя рукавами[80], и плотного толстого плаща (sagum), надежной защиты от дождя, ветра и холода. Для туники брали два полотнища и сшивали их вместе так, чтобы для головы оставалось отверстие (тунику надевали через голову). Иногда у туники имелся только левый рукав; правая рука оставалась совершенно свободной, а полотнища туники прихватывались на правом плече застежкой: туника получала тогда вид эксомиды, излюбленной одежды греческого ремесленника. Туника не стесняла движений; закрывая спину и грудь от непосредственного воздействия холода или зноя, она позволяла телу дышать воздухом, и работник в ней не изнемогал от жары. В холодное время года и в ненастье сверх туники надевали плащ, который Катон называет sagum и который упоминается и у Колумеллы (I. 8. 9; XI. 1. 21).
Sagum был плащом римских солдат, военной формой, которую обычно противопоставляли гражданской тоге. Это четырехугольный кусок толстой грубой шерстяной ткани, который накидывался на спину и застегивался фибулой на правом плече или спереди под горлом. В него можно было завернуться целиком и можно было забросить обе полы за спину: движений он не стеснял. В солдатском быту такой плащ был незаменим при длительных переходах и при стоянии на часах. Не мешал он и во время сражения: его закидывали на левую руку или отбрасывали назад за спину; в таком виде изображены сражающиеся солдаты на колонне Траяна. Вряд ли, однако, такой покрой удобен для людей, работавших круглый день на воздухе: плащ, закинутый за спину, оставлял всю переднюю часть тела открытой ветру, дождю и холоду, а завернуться в него при работе было невозможно. Одежда женщин из бедных и трудовых слоев населения была снабжена рукавами, и, конечно, плащи, которые Катон покупал своим рабам, должны были иметь рукава или по крайней мере отверстия, куда можно было просунуть руки. Колумелла рекомендовал выдавать рабам на холодное и дождливое время «шкуры с рукавами», т. е. кожухи и «плащевидные капюшоны» (sagacei cuculli). Эти капюшоны (cuculiones) поминает уже Катон; в дождливые дни рабы должны были подумать об их починке (2. 3); покупать их рекомендовалось в Калах и Минтурнах (135. 1). Это короткие пелерины, которые закрывали плечи, грудь и часть спины, с остроконечным башлыком, надевавшимся на голову. От башлыка на грудь иногда спускались длинные концы, которые завязывали спереди, защищая от холода горло. На путешественниках, которые закусывают в харчевне (помпейская фреска), надеты такие пелерины. Были cuculliones и другого покроя: короткая сплошная накидка с единственным круглым отверстием для лица – нечто вроде мешка, только пригнанного по фигуре человека. К плащу можно было добавить такую пелерину: Колумелла считал, что если рабов одеть в «шкуры с рукавами» или в плащи с башлыками, то «нет такой невыносимой погоды, чтобы нельзя было хоть немного да поработать на открытом воздухе» (Col. I. 8. 9).
Изношенные туники и плащи в хозяйстве не пропадали даром: из них вырезали куски покрепче и сшивали из них centones; в инвентаре масличного сада и виноградника у Катона названы «шесть centones для хлопцев» (10. 5; 11. 6). Так как они упоминаются в качестве попон для мулов (Liv. VII. 14. 7), и мы знаем, что римские пожарные намачивали их в уксусе и пользовались ими для тушения огня, то, по‑видимому, это было нечто вроде наших лоскутных одеял, только суконных. Бедняки спали на них (Sen. epist. 80. 8) и покрывались ими так же, как и рабы (Катон у Феста, 268, под словами: prohibere comitia). Колумелла, однако, упоминает эти одеяла среди теплой одежды, надеваемой в холода (I. 8. 9); по всей вероятности, в них заворачивались, как заворачивались в толстые большие платки женщины в старой украинской деревне.
Катон считал, что рабу надо выдавать по тунике на один год и по плащу на два (59). Норма эта была не только скупой, но и жестокой. Отсутствие перемены у работника, который все время возится с землей, с навозом, с животными и не может не запачкаться, означало просто, что часть времени он работает голым: грубошерстная одежда, грязная, вымокшая от пота, «кусающаяся», требовала постоянной стирки, а стирка шерстяных вещей в античности была не домашним делом, как у нас теперь, а специальностью фулонов. Имея одну‑единственную тунику, раб должен был, если он не хотел схватить мучительной накожной болезни, или часто прополаскивать свою одежду (как следует вымыть ее при отсутствии мыла вообще у древних и разных снадобий, которые имелись у фулонов, он не мог), или при малейшей возможности ходить раздетым.
Был ли гардероб крестьянина богаче? У братьев Вейаниев, которые ежегодно продавали меда на 10 тыс. сестерций (Var. r. r. III. 16. 10‑11) была, конечно, не одна туника; многосемейному бедняку, сидевшему на крохотном участке, часто, вероятно, было не по средствам обзавестись сменой одежды для себя и своих близких.
В качестве обуви сельское население носило деревянные башмаки. Катон выдавал их рабу по одной паре на два года. Надевали их, надо думать, только в жару и в грязь (Катон составил список работ, которыми следовало заниматься в ненастье, – 39). В теплую хорошую погоду и крестьяне, и рабы ходили, конечно, босиком; при тяжелой работе, например при пахоте, вскапывании земли, жатве или косовице, деревянные башмаки, даже из самого легкого дерева, оказывались бы только лишним грузом. «Хорошие деревянные башмаки» Катона служили его рабам так долго именно потому, что надевали их редко и носили мало. И крестьяне, и рабы предпочитали, конечно, ходить в самодельных легких сандалиях из спарта или веревок. Такие «сандалии» плели для волов (Col. VI. 12. 2); естественно было изготовить такую легкую и дешевую обувь и для себя.
Тунику, однако, носил не только бедный и трудовой люд: это была всесословная одежда, в которую одевалась вся Италия от нищего раба до богатого всадника и знатного сенатора. Древние авторы, интересовавшиеся бытом родной старины, утверждали, что в древнейшие времена туники у римлян не было и вся одежда их состояла из набедренной повязки (cinctus) и тоги; в роде Цетегов фамильным обычаем было носить только две эти одежды (Hor. a. p. 50). Катон Младший, который не упускал случая напомнить своим современникам, до чего они испортились, надевал тогу на голое тело, причем ссылался на статуи древних царей, которых изображали только в тогах, без туник (Ascon. ad Cic. pro Scaur. 30). Вергилий советовал пахать и сеять голышом (georg. I. 299), и в таком именно виде застал за пахотой сенатский гонец Цинцината, когда принес ему известие о выборе его диктатором (Pl. XVIII. 20). Ремесленники, занятые своим делом, часто изображаются в одном плаще, спущенном на колени, но они работают в помещении. Трудно представить, чтобы одежда людей, которым приходилось проводить целый день на воздухе, состояла из одной набедренной повязки. В дождливый холодный день ее было мало, а тога даже «умеренного размера» (modica toga Варрона) в качестве рабочего платья отнюдь не годится. Не вносил ли рассказ о такой упрощенной одежде еще одну черточку в идеальный образ предков, с их жизнью, запечатленной высокой простотой и неподкупной бедностью, и не возник ли он тогда, когда появилась потребность в этой идеализации?
Во всяком случае, туника вошла в состав римской одежды рано и прочно, и скоро выработался в городских, не трудовых слоях населения свод правил относительно того, какой должна быть туника и как следует ее носить. Римляне были великими поклонниками этикета (decorum – и слово, и понятие чисто римские). Тунику подпоясывали и обдергивали так, чтобы спереди она спускалась чуть пониже колен, а сзади доходила до коленного сгиба; спускать значительно ниже было «по‑женски» и мужчине не подобало, а вздергивать выше, «носить, как центурионы», и вовсе не пристойно: в образованном римском обществе слово «центурион» звучало как наше старое «солдафон». Рабы ходили в коротких туниках и часто без пояса; ремесленники за работой и торговцы за прилавком, случалось, тоже снимали пояс. Дома можно было не подпоясываться, но выйти в таком виде на улицу считалось неприличным. Меценат себе это позволял, но этот «потомок древних царей» любил оригинальничать и дразнить людей (Sen. epist. 114. 6). Вообще же, такой вид считался признаком распущенности (Hor. epod. I. 34), так же как очень длинная туника с длинными рукавами. Такой туникой Цицерон попрекал Верреса (in Verr. V. 33. 86), и, по его мнению, о распутности приспешников Катилины свидетельствовали, между прочим, и туники до пят с рукавами до запястий (in Cat. II. 10. 22; ср. Gell. VII. 12. 1).
В старину и в семьях, строго соблюдавших старинные обычаи, было не принято надевать больше одной туники; Варрон вспоминал, что в детстве у него была одна не очень длинная туника и такая же тога (Non. 108. 24). Он же говорит о новом обыкновении носить еще и нижнюю, которая называлась subucula (Non. 542. 20), или «внутренняя туника» (tunica interior), и была рубахой, плотно облегавшей тело. Люди, слабые здоровьем и зябкие, надевали по нескольку туник; Светоний рассказывает, что Август зимой надевал поверх этой нижней рубахи еще четыре туники, шерстяной набрюшник и толстую тогу (Aug. 82. 1).
В кругах состоятельных, не занимавшихся физическим трудом, предпочитали тунику белую; у крестьян, ремесленников и рабов она была темною, немаркого цвета. Сенаторы и всадники носили туники с пурпурными вертикальными полосами (clavi), которые шли параллельно одна другой от шеи до самого низа туники и спереди и сзади, на груди и на спине. У сенаторов полосы эти были широкими, почему туники их назывались laticlavia, а у всадников узкими – angusticlavia. Особую тунику надевал триумфатор: она была расшита золотыми пальмовыми ветвями, хранилась в храме Юпитера Капитолийского, числилась в составе храмового инвентаря и выдавалась только на день триумфа.
В одной тунике по улицам Рима ходило только рабочее и бедное население Рима; Мена, историю которого Гораций рассказал в поучение Меценату, продавал всякий хлам «людишкам в туниках» (Hor. epist. 1. 7. 65); «невежественная толпа, эти люди в туниках, называют имена прославленных ораторов и показывают на них пальцами» (Tac. dial. 7). Человеку «из общества» показаться на улицу в одной тунике было неприлично: следовало облечься в тогу.
Тога была чисто римской одеждой; когда Митридат предложил своим малоазийским подданным перерезать римлян, то признаком, безусловно определявшим принадлежность к этому ненавистному народу, оказалась тога. Изгнанникам запрещалось ее носить; вольноотпущенники, получив римское гражданство, радостно приказывали изображать себя в тоге. «Владыки мира, народ одетый в тоги», – так назвал римлян Вергилий (Aen. I. 282), много думавший о характере своего народа и его исторической судьбе. Один французский ученый остроумно заметил, что археологам так же трудно описать тогу, как римлянам было надевать ее. Была она громоздка и неудобна даже и во времена ранней республики, когда была «малой» (exigua), плотнее прилегала к телу и не имела такого количества складок. Хорошее представление о тоге тех времен дает статуя так называемого «этрусского оратора», хранящаяся во Флоренции. Такую тогу мы видим на памятниках II в. и первой половины I в. до н.э.; чем дальше, однако, тем тога становится шире и длиннее, с этажами складок и путаницей изгибов. Друзья Катилины ходили, завернувшись «не в тоги, а в паруса» (Cic. in Cat. II. 10. 22); Август со своей не слишком узкой и не слишком широкой тогой (Suet. Aug. 73) стремился, видимо, соединить старый обычай с новомодными требованиями, – пример, который, если судить по статуям императорского времени, не нашел подражателей.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!