Оловянная форма для желе и чугунные щипцы для сахара

Отрывок из книги меню мистера Орриса и миссис Одит Грум, шеф-поваров Форличингем-парка, Форличингем, Лондон

12 ноября 1875 года

СПИСОК ПОТЕРЬ: На кухне вор. Большой медный огнетушитель объемом пять с половиной галлонов. Шпатель. Два фигурных ножа для теста. Четыре ложки Айрмонгеров (двенадцать унций). Не хватает тринадцати кондитерских шприцов из лучшего мельхиора. Среди нас вор. Не знаю кто. Но найду. Ножи наточены, и мы носим их с собой. Одит ходит с топориком, Оррис — со своим ножом для разделки мяса.

С ПИСОК ИСПОРТИВШИХСЯ ПРОДУКТОВ: Двенадцать пикш (несмотря на то, что они были приправлены карри). Поросята пошли пятнами, в них завелись личинки, а один стал бирюзовым. Семь пар фазанов стали твердыми, как фарфор, уже не разморозить. Грибы разбросаны. Морковь сгнила. Яблоки почернели и стали полыми внутри. Соленый бекон расплавился. Вместо овсяной крупы в банках осталась одна задохнувшаяся моль. Непонятно, что ставить в кухонный лифт.

Обед на верхний этаж: маринованные свиные ножки, маринованная капуста, соленый латук.

Обед на нижний этаж: колбаса из требухи, очищенный рубец, улитка и ложка.

Ужин на верхний этаж: бакланье жаркое, черные водорезы и скопа, вареная репа.

Ужин на нижний этаж: землеройка и ложка.

ПРИМЕЧАНИЕ: Сегодня мы видели, как чашка стала двигаться сама по себе. Правда. Наступает конец света? Ничему, ничему нельзя верить. Только Оррису. Только Одит.

 

Чашка с подусником

Повествование Люси Пеннант продолжается

На следующее утро, очнувшись от кошмарного сна о вспыхнувшем спичечном коробке, огонь с которого перекинулся на меня, я обнаружила, что все в спальне встревожены. Айрмонгеры жались по углам, перешептывались и явно не собирались идти на работу.

— Что случилось? — спросила я.

— Что случилось? — повторили они мой вопрос. — Где ты была?

— Наверху. А после пыталась заснуть, как всегда.

— Из города прибывают незнакомцы. Нас всех допросят, они приехали с Амбиттом.

— Что-то происходит! — сказала одна из них.

— Что-то ужасное! — взвизгнула другая, после чего все закудахтали, как перепуганные куры. Они клекотали, тарахтели, оживленно жестикулировали и гримасничали.

— Я видела, как один из городских Айрмонгеров орал на мистера Старриджа, — заныла одна.

— И что сказал Старридж? — спросила я. — Он этого так не оставил бы.

— Разве? Он не сделал ровным счетом ничего! Просто стоял с опущенной головой.

— А Пиггот в ярости. Один из Айрмонгеров видел ее в слезах.

— Миссис Пиггот! Почему? Что-то случилось?

— Случилось! — заговорили все хором. — Ой, случилось!

— Так что же случилось? — спросила я.

Одна из Айрмонгеров, решив взять на себя роль оратора, пригладила платье и шагнула вперед, выпятив от важности грудь.

— Прошлой ночью ты, Лорки Пигнат, должно быть, чистила каминную решетку. Это случилось после звонка в коридоре, ведущем к Пепельной комнате. Послышался ужасный крик. Сначала кричал лишь один Айрмонгер, затем к нему присоединились другие. Мы все, прямо в ночных рубашках, едва успев обуться, побежали по коридору. Айрмонгеры-слуги, Айрмонгеры-камердинеры — все. Столько белых лиц! Растолкав остальных, я наконец сумела разглядеть, что случилось. А затем, о да, я увидела это собственными глазами! И тоже закричала!

— О ужас! — вцепившись в собственные шевелюры, возопили Айрмонгеры вокруг нее.

— Что? — спросила я. — Что стряслось?

— Это была… — сильно побледнев, сообщила рассказчица, ее руки тряслись, — это была чашка с подусником.

— Чашка с подусником? — спросила я. — Что это, во имя мироздания?

— Если честно, мы поначалу не поняли. Мы никогда таких не видели. Но у чашки с подусником есть специальная планка на ободке, чтобы джентльмен…

— Вероятно, важный джентльмен, — добавил кто-то.

— Да, важный джентльмен, — продолжила ораторша, привлекая к себе внимание, — не запачкал свои аккуратные нафабренные усы во время чаепития. Именно это — чашка с подусником, чтобы ты знала. И одна такая чашка оказалась там прошлой ночью! В коридоре. Чашка со странной полочкой на ободке. Из белого фарфора без всяких рисунков. Никто не знал, как она туда попала, никто ее раньше не видел.

— Но что в этом такого страшного? — спросила я.

— Да будет тебе известно, Луки Пайнот, что она двигалась.

— Двигалась? — переспросила я.

— Двигалась сама по себе. Я лично это видела, иначе не поверила бы. Она скользила на своем донце, наматывая круги. Время от времени она останавливалась, а затем прыгала на небольшое расстояние вперед, как малиновка, воробей или какая-нибудь другая маленькая птичка. Иногда она почти добиралась до ног одного из Айрмонгеров, и тогда поднимались дикий крик и суматоха — все пытались убраться от нее подальше. Один Айрмонгер напугал чашку кочергой, после чего она к нам больше не приближалась.

— Должно быть, внутри была какая-то тварь. Может быть, мышь или землеройка, — сказала я, — или даже большой жук.

— Нет! Нет! — сказала она. — Там была только чашка, ничего больше. Сумасшедшая чашка, со звоном носившаяся по полу. Пока не пришла миссис Пиггот и не заорала: «Что это вы все делаете?» И когда Айрмонгеры расступились, чтобы пропустить ее, чашка воспользовалась шансом и со звоном и грохотом заскользила по проходу. Она скользила, пока не врезалась в огнетушитель, со стуком отлетев от него по коридору в сторону кухонь. И миссис Пиггот стала белой как полотно. А затем крик: «Ловите ее! Ловите ее!»

— Ты должна была заметить всю эту суматоху вокруг, — сказал кто-то. — Некоторые Айрмонгеры с воплями скакали по стульям и столам, пока чашка, словно взбесившись, сновала туда-сюда. Так продолжалось до тех пор, пока мистер Грум, повар, не сумел накрыть ее медной кастрюлей. После этого Грум сел на кастрюлю, но всем было слышно, как чашка с громким звоном колотилась о ее стенки. Она отчаянно пыталась вырваться.

На какое-то мгновение голос рассказчицы заглушил звук поезда, отправлявшегося в Лондон.

— Где она сейчас? — спросила я.

— По-прежнему здесь, под кастрюлей, — только мистер Грум ушел и на его месте сейчас большая кухонная гиря.

— Двенадцать фунтов! — добавил кто-то из Айрмонгеров с сильным возбуждением в голосе, выйдя вперед, а затем отступив.

— И чашка все еще там, позвякивает время от времени, но гораздо тише, чем раньше. Можно сказать, что она делает это печально.

— Я бы очень хотела ее увидеть, — сказала я.

— Ее сторожат. На кухне всегда находятся хотя бы четверо Грумовых подручных, каждый вооружен чем-то тупым и тяжелым: скалкой, толстой деревянной лопаткой, сковородой на длинной ручке… На случай, если она снова вырвется на свободу.

— Я все равно хочу ее увидеть, — сказала я.

— Ну уж нет, Айрмонгер! — сказала миссис Пиггот, появившись в дверях. — Всем стать в ногах своих кроватей! Общий досмотр!

Миссис Пиггот крепко держала в руках чайное ситечко. Это было ситечко моей подруги, нацарапавшей свое имя и забывшей где. Я была в этом уверена. И ее кровать была пуста, ее не было в спальне. Где же она?

Нам пришлось стоять у кроватей и ждать, пока нас вызовут. Так было во всех нижних спальнях. Это был настоящий обыск. Всех слуг должны были допросить. Нас строго по одному вызывали в кабинет мистера Старриджа, где и происходила беседа. Была устроена перекличка, каждый слуга был внесен в список под своим номером.

Нас спрашивали, куда подевалась моя пропавшая подруга, кто видел ее последним. Один Айрмонгер сказал, что она принесла с собой что-то со Свалки и грелась в Пепельной. Вошли люди, выглядевшие более официально. Это были городские Айрмонгеры. На них были темные костюмы и шляпы, и у каждого на воротнике был золотой лавровый лист. Они прибыли из Дома лавровых листьев. Они приказали нескольким мальчикам-слугам унести кровать моей подруги, ее табурет и сменную одежду — все ее вещи. Мы хорошо расслышали, куда их уносят. В мусоросжигатель. Вскоре после этого зашла еще одна Айрмонгер. У нее при себе были швабра и ведро, и она вымыла пол там, где стояла кровать моей подруги.

— Что происходит? — прошептала я уборщице. — Ты знаешь, где она?

— Не знаю. Замолчи. Не разговаривай.

Чуть позже пришел мальчик с отбеливателем и вымыл им стену.

— Ты знаешь, что происходит? — спросила я его.

— Мне нельзя говорить. Распоряжения вполне четкие.

После того как он ушел, в спальне появился еще один Айрмонгер с большим металлическим резервуаром за спиной и пульверизатором в руках.

— Закрыть глаза! — проревел он.

Он стал разбрызгивать какую-то жидкость. Она лилась на нас, на наши кровати. Это было похоже на дождь. Когда мы начали протестовать, один из городских Айрмонгеров нажал на ручной клаксон, издавший мерзкий оглушительный звук, и приказал:

— Не разговаривать! Тишина! Тишина во время очистки!

И нас опрыскали. Вода стекала не только с нас и нашей одежды, но и с кроватей и стен. Промокло все.

— Теперь, леди, забудьте об этом, — сказал городской Айрмонгер. — Все это опрыскивание не имеет значения. Пожалуйста, не беспокойтесь ради вашей же собственной безопасности. Теперь, будьте добры, постойте, пока не высохнете. Все хорошо. И я прошу вас об одной услуге. Пожалуйста, сдвиньте кровати так, чтобы не осталось пустого места. Оно выглядит странно, вам не кажется?

Мы сделали это, и вскоре все выглядело так, словно ничего не произошло.

— Как хорошо! Как хорошо! Вдохните! — воскликнул он.

— Простите меня, сэр, — сказала я.

— Что? — сказал Айрмонгер. — В чем дело?

— Я чищу каминные решетки, сэр. Наверху, по ночам.

— И?

— Айрмонгер, которая раньше спала здесь, — сказала я. — Где она?

— Да какая вам разница?

Однако теперь он выглядел очень заинтересованным. Он достал из кармана записную книжку, бормоча: «Каминные решетки…» Берегись, сказала я себе, эти люди в черных костюмах, вне всяких сомнений, могут сделать с человеком все, что захотят. Они могут выбросить тебя на Свалку без всякой задней мысли.

— Она… — сказала я, — она взяла у меня носовой платок, одолжила. Я хотела бы вернуть его.

— Нет! — сказал он. — Платка больше нет.

— С ней все в порядке?

— Она пропала, вероятно, заблудилась на Свалке.

— Но она была в Пепельной комнате. Она грелась. Она уже пришла и не могла быть на Свалке.

— Какова ваша работа?

— Как я и сказала, я чищу решетки наверху.

— Ну, тогда вам не о чем волноваться, не так ли? Это вас не касается, разве нет? Вашу потерю возместят. Один носовой платок. А теперь я прошу всех присутствующих подождать еще немного. Лучше всего молча.

Он ушел.

— Вы даже не пытались разузнать о ней, — прошептала я остальным в спальне. — Она пропала, а вы и пальцем не пошевелили. Вы просто стоите и делаете то, что вам говорят.

— Уж ты-то, конечно, вела себя очень храбро, Айрмонгер, — сказала моя соседка.

— Не припоминаю, чтобы ты сделала что-то особенное, — сказала другая.

— Я, по крайней мере, спрашивала, — сказала я.

— Не слишком-то это помогло.

— Вообще не помогло.

— Да, не слишком, — признала я.

— Нет, я бы сказала, нет.

— Но я найду ее. Я узнаю, что случилось.

— Вы только послушайте эту героиню!

— Я найду, — сказала я. — Найду.

— Ты будешь чистить каминные решетки и заткнешься. Именно так.

— Я не позволю ей исчезнуть. У меня есть друзья наверху.

Это их рассмешило.

— Не позволю! Вот увидите!

Смех стал громче.

— Сколько же от нее суматохи! — сказала одна.

— И оно того стоит? — поинтересовалась другая.

— Суматоха вокруг мусорной кучи.

— Ну же, Айрмонгер! Много шума из ничего.

— Ты — чистильщица каминных решеток. Ими и занимайся, — сказала еще одна соседка. Затем ее голос смягчился: — Нам так нравится слушать твои истории.

— Ты хотя бы можешь вспомнить ее? — спросила другая. Ее голос тоже стал мягче.

— Конечно, могу.

— Ты можешь рассказать нам, как она выглядела?

— Она носила черное платье и белый чепчик, а на ногах у нее были башмаки на деревянной подошве, — сказала я, изо всех сил пытаясь вспомнить.

— Как и все мы.

— У нее был большой нос и карие глаза.

— А скажи нам, если сможешь, как ее звали.

— Айрмонгер, — прошептала я.

Они оставили нас сохнуть целое утро. Затем стали вызывать по одной и сопровождать на допрос. Обратно никто не возвращался, так что мы могли лишь строить догадки о том, что происходит. День чрезвычайно медленно, но все же начинал клониться к вечеру. Один Айрмонгер, кухонный мойщик, просунул голову в нашу спальню и прошептал, что чашке с подусником удалось сбежать. Один из мальчиков-подручных очень захотел посмотреть на нее, приподнял кастрюлю, и чашка вырвалась. Мальчика отправили на Свалку, а все остальные теперь ищут чашку. Что за суета, подумала я, что за люди! Мне захотелось, чтобы они никогда не нашли эту чашку с подусником. Потом я подумала о Клоде, который, несмотря на свою странность и жутковатость, большую голову и бледную кожу, маленький рост и болезненность, проявил ко мне доброту. Возможно, Клод, этот чудаковатый Клод, сможет помочь мне узнать, что произошло с Айрмонгер, нацарапавшей где-то свое имя. С его помощью я найду ее. Вместе мы найдем ее.

— Айрмонгер!

Вызывали меня.

У входа в кабинет мистера Старриджа были кучей свалены вещи: корабельный фонарь, Предмет дворецкого и много чего другого: стеклянное пресс-папье, большая точилка с рукояткой, перо для письма, подставка для книг, кусок плинтуса, брусок фенолового мыла без обертки, пряжка для ремня и скребница. Предметы рождения других людей, предположила я. Но я не имела ни малейшего понятия, зачем их там сложили.

Мне сказали войти. Мистер Старридж стоял в углу. Он был чрезвычайно высоким, его голова почти касалась потолка, отчего он казался колонной, — создавалось впечатление, что если он уйдет, то кабинет обрушится. Мистер Старридж выглядел очень расстроенным, даже несчастным. Вокруг стола дворецкого стояло несколько городских Айрмонгеров, а за самим столом на множестве подушек сидел такой Айрмонгер, подобных которому я никогда раньше не видела. Он был маленьким и сияющим, у него было круглое лицо и очень элегантная униформа с золотым лавровым листом на воротнике. Он казался очень счастливым человеком — на лице его играла широкая улыбка. Однако самой уникальной его особенностью были глаза, молочно-белые без единого темного пятнышка. Человек был слепым.

— Эта комната! — воскликнул он. — Она по-прежнему очень шумная, очень много болтает. Там! Что это? — Он сел прямо и осмотрелся, после чего поднял свои маленькие руки. — Всем тихо! Ни звука. Я нашел ее! Там, там! Там! — Он вытянул руку в указующем жесте. — Что там?

— Это стенной канделябр, сэр, — сказал один из городских Айрмонгеров.

— Этот канделябр, который поначалу был тихим, даже застенчивым, теперь разговаривает. Я слышу тебя, тебя зовут Чарли Уайт. Я знал! Я слышал какой-то звон в ушах, я знал, что слышу что-то! Подожди, остановись! Чарли Уайт, помолчи!

Слепой коротышка достал из своего кармана какой-то металлический инструмент и начал махать им в направлении канделябра.

— Я добьюсь тишины, Чарли! Добьюсь! — сказал он.

Один из городских Айрмонгеров подошел, чтобы помочь ему.

— Мистер Идвид, сэр, губернатор, могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Да, и впрямь можете. Это очень мило с вашей стороны. Здесь Чарли Уайт! Я разбудил Чарли Уайта, и он очень взволнован. Я не могу услышать ничего другого, пока он чарлит и уайтит. И я знаю, точно знаю, что в этой комнате есть еще что-то, кроме Чарли Уайта и моей Джеральдины. Дворецкий!

— Да, сэр, — сказал Старридж.

— Кто-то только что вошел — кто это?

— Это, — сказал высокий джентльмен усталым голосом, — еще одна Айрмонгер, сэр.

— Без принадлежностей, только в одежде?

— Так точно, сэр.

— Подойди, пожалуйста, сюда, очередная Айрмонгер, — сказал человечек, подавшись вперед и повернув голову так, что его левое ухо было теперь направлено в мою сторону. — Тебе нечего бояться. Ну что же ты, — прошептал он с широкой улыбкой на пухлых губах. — Подойди. Думаю, я тебя слышу.

Я попыталась отступить, но один из городских Айрмонгеров подтолкнул меня на шаг или два вперед, поближе к уху слепого. Непонятно как, но он, кажется, знал, что я что-то прячу.

— Поближе, пожалуйста, — сказал он мне. — Подойди поближе!

Меня еще раз подтолкнули к столу, но как только я подвинулась вплотную к нему и городской Айрмонгер за моей спиной попытался немного наклонить мне голову, коротышка воскликнул:

— Чарли Уайт, я не могу ничего услышать из-за твоей болтовни. Вы, Данналт!

— Губернатор, — сказал городской Айрмонгер за его спиной.

— Унесите отсюда этот канделябр.

Пока разбирались с канделябром, маленький безумец откинулся на спинку кресла, бормоча что-то себе под нос. Он время от времени поднимал руку и указывал в мою сторону.

— Здесь что-то есть! Я слышу тебя! Не тебя, Чарли, не тебя. Помолчи!

Им пришлось потратить некоторое время на то, чтобы снять канделябр со стены, но наконец все было кончено. Помимо канделябра стена лишилась еще и значительной части штукатурки. Но как только коротышка вынул свои ухоженные пальцы из ушей, в комнату кто-то вбежал.

— Будет Собрание, губернатор! Собрание! Не хватает двух метел, пропал огнетушитель, исчез ершик для чистки камина, а вместе с ним три джутовых светильника и рукоятка от водяного насоса! Грумы только что принесли свой доклад. В холодном чулане не досчитались двух крюков, а на кухнях — черпака, дуршлага и шинковки. Можно нарисовать целую карту исчезновений с подробными маршрутами!

— В моем расписании нет никакого собрания! — ответил коротышка, на мгновение перестав улыбаться. Но вскоре улыбка вновь вернулась на его лицо.

— Более тридцати предметов, сэр.

— Отведите меня, Данналт, отведите меня сейчас же. Укажите мне путь немедленно, дорогой мой человек.

Через минуту его уже здесь не было, а с ним ушли и все городские Айрмонгеры. Я осталась наедине с мистером Старриджем в его кабинете.

— Вы все еще здесь, Айрмонгер? — сказал дворецкий. — Возвращайтесь к своим обязанностям. Цирк окончен! — добавил он недовольно.

— Да, сэр, спасибо, сэр. — Я немедленно ушла и вскоре уже вновь исполняла свои повседневные обязанности. Весь этот долгий день я держалась среди других Айрмонгеров и, едва заслышав о губернаторе, быстро убиралась с его пути. Чуть не попалась я лишь один раз — на обувном складе, где моя смена чистила обувь. Губернатор заглянул туда ненадолго, но быстро ушел, жалуясь на слишком сильный шум, хотя кроме меня стоявшие на полках ботинки чистили еще только две Айрмонгерши. Он ни разу даже не взглянул в нашу сторону.

— Слишком громко, слишком громко! Здесь чересчур громко! — кричал он. — Кто распределял прислугу по местам?

— Мистер Старридж, губернатор, — ответил человек по имени Данналт.

— Он не знает своего места. Дождитесь возвращения Амбитта. Тогда он и узнает свое место. Тогда, — широкая улыбка, — его и разместят.

— Да, сэр.

— Ведите же меня, ведите!

— Да, сэр, конечно, губернатор. Сюда.

— Иголка в стоге сена! И никто не может отличить одного слугу от другого. В итоге мы имеем недостачу в виде сорока двух предметов.

И он продолжил свой путь, вероятно наверх. Больше я его не видела. В тот день. Впрочем, мне еще предстояло с ним встретиться.

Поезд подошел в обычное время. Мы поужинали в обычное время. В обычное время я была готова отправиться к заждавшимся меня каминным решеткам. Как только прозвенел звонок, я заторопилась наверх.

Я ждала в Солнечной комнате, уверенная, что он будет искать меня там. Но затем мне пришло в голову, что учительская подойдет для этого лучше. Я начала было чистить каминные решетки, но у меня не получалось сосредоточиться. Я продолжала прислушиваться, мне казалось, что эта ночь гораздо более шумная. Я как раз сидела у камина, прислушиваясь к невнятному бормотанию, доносившемуся из вентиляции, и пытаясь понять, действительно ли мне удалось разобрать что-то похожее на «Ах, Амбитт!», когда он внезапно оказался рядом со мной.

— Я же просила тебя не подкрадываться! — сказала я.

— Ох, да, прости, — сказал он. — Я очень спешил. В смысле, я так волновался. В смысле, рад тебя видеть. Я ждал весь день. Я бы сам спустился в подвал, если бы не знал, что он там. Я не хотел привлекать внимание. Я был очень взволнован. Я так рад тебя видеть!

— Ладно, — сказала я. — Хорошо. Не надо подходить так близко.

— Ах! Прости, — сказал он, заметно нервничая.

— На самом деле я тоже просто рада тебя видеть, — сказала я.

— Правда? Действительно?

— Не переигрывай.

— Ничего не могу с собой поделать. — Он пригладил пробор у себя на голове, подходя чуть ближе. Попытался улыбнуться, потом передумал, хотел что-то сказать, но не смог, протянул руку к моей голове и отдернул. Немного помялся. Казалось, он решил отложить все на потом. — Если ты не против, я хотел бы показать тебе еще несколько мест в доме. Пойдем.

Нужно было немедленно сказать ему о том, как слепой слушал меня. Нужно было сказать ему, что это я воровка. Нужно было рассказать ему и об исчезнувшей Айрмонгер, но я колебалась, а он все водил и водил меня по этому уродливому дворцу.

— Дорогая Люси Пеннант, — сказал он, остановившись посреди ничем не примечательной комнаты, — это место называют Комнатой щипцов.

— Их здесь складируют? Что-то не похоже.

— Нет, здесь всей семье стригут ногти.

— Ясно. Есть еще что-нибудь интересное?

Мы двинулись дальше. Впрочем, шли мы недолго. Клод тихо шагал впереди. Казалось, он к чему-то внимательно прислушивался. Внезапно он дернул меня за руку и затащил за высокую вазу. Я услышала, как что-то приближается, стуча по полу когтями. Раздался пронзительный вопль, и я тоже чуть не закричала, но Клод зажал мне рот рукой. Я увидела чайку. Это была большая шумная птица. Она засеменила по половицам, шаря повсюду клювом. Птица проковыляла совсем близко от нас и продолжила свой путь.

— Это всего лишь Лейка, — сказал Клод. — Кш-ш, Лейка, кш-ш!

— Лейка?

— Ручная чайка моего кузена Туммиса. Моевка черноногая, — объяснил Клод. — Она сбежала. Домой, Лейка, домой!

Но Лейка не улетела. Вместо этого она расправила крылья и стала прыгать с ноги на ногу, словно танцуя, после чего издала горловой звук, похожий на неприятную песню.

— Она нас выдаст, — сказала я. — Пошла вон, птица, брысь!

Клод достал что-то из своего кармана.

— Это все, что у меня есть, мое последнее смородиновое печенье. Я брошу его как можно дальше, после чего мы побежим. Ты готова?

— Готова!

Он швырнул печенье, птица бросилась за ним, и мы побежали. Когда мы добрались до другого коридора, Клод внезапно остановился и затащил меня за пожарный щит.

— Что такое? — спросила я.

— Тс-с-с-с! — сказал он.

Там мы сидели довольно долго. Я ничего не слышала и уже готова была сказать Клоду, что там ничего нет, когда поняла, что это не так. Послышались шаги. Я увидела высокого мальчишку с очень светлыми пушистыми волосами. Он куда-то шел в домашнем халате. В какой-то момент он ненадолго остановился, вытер нос рукавом и тихо позвал:

— Лейка? Это ты?

И продолжил свой путь.

— Это Туммис, — сказал Клод. — Ищет свою Лейку. Он хороший парень. Давай выйдем к нему. Он очень удивится, увидев тебя. С другой стороны, к тому времени он уже найдет Лейку. Поднимется ужасный шум. Мы очень часто гуляли вместе. Было время, когда мы ночи напролет искали страусенка.

— Страусенка? Здесь?

— По правде говоря, особой надежды не было никогда — спасибо кузену Муркусу. Тебе как-нибудь обязательно нужно познакомиться с Туммисом. Но сначала я его предупрежу.

Нужно сказать ему сейчас, подумала я. Поможет ли он? Сможет ли помочь? Он Верхний Айрмонгер, это должно что-то значить. Но гулять в компании Айрмонгера… Любой в Филчинге сказал бы, что это очень плохая идея. Нельзя доверять Айрмонгеру. Любой знает, что от них нужно держаться подальше. Спутайся с Айрмонгером — и тебе не избежать неприятностей. Это прописная истина, любой в Филчинге скажет, что это так. И все же я была с Клодом.

— Пожалуйста, входи, Люси, — сказал он, стоя в проеме еще одной двери. — Эту комнату называют Смоговой.

— И почему ее так называют?

— Именно сюда взрослые Айрмонгеры приходят посмоговать.

— Посмоговать?

— Да, посмоговать. Может, посмогуем, Люси, ты и я? Ведь именно для этого комната и предназначена. Давай посмогуем на кожаном диване.

— Не знаю, если честно, меня так еще никогда не спрашивали. К тебе подходит пацан, не так ли? Он придвигается ближе, и тогда… В общем, или да, или нет. Я не уверена, Клод. Ты мне нравишься и все такое, но…

— Ты садишься в одно из этих кресел, они очень удобные, после чего к тебе подходит мужчина и дает трубку. Он зажигает ее, и ты смогуешь, пускаешь смог. Иногда комната бывает настолько засмогована, что, сидя у одной стены, ты не видишь противоположной. Иногда смога так много, что не видно пола. Это очень дымное и туманное место. Представила?

— Представила. Ладно, я посмогую.

Он достал с полки глиняную трубку, и мы стали ее курить, передавая друг другу.

— Мне нравится смоговать, — сказала я.

— Мне тоже, — ответил он. — Мне по душе хороший смог.

— Это великолепно.

— Воистину.

— Слишком хорошо.

— Значит, нам обоим сейчас хорошо. Теперь ты можешь сказать мне?

— Сказать что?

— Ну… можешь ли ты сказать мне… не хотела бы ты сказать… рассказать своими словами… о себе. Я хотел бы узнать. У нас все еще есть время, целая ночь.

Я должна была сказать ему о том, что произошло внизу. Но я не могла — еще нет. Он сидел так близко от меня, и я не возражала. Мы передавали трубку друг другу, и нам было так хорошо, настолько хорошо, что я не хотела останавливаться. Что он сделает, думала я, что он сделает, когда я скажу ему? Он ведь меня не выдаст? Эти Айрмонгеры так щепетильны в вопросах собственности, но все же я не думаю, что он меня выдаст. Он сидел рядом со мной, и его голова почти касалась моей. Он мне действительно нравился. Нравился по-своему. Если бы все сложилось по-другому, если бы это был не Дом, а, скажем, пансион, мы могли бы проводить много времени вместе. Тогда я подумала: а почему бы и нет? И начала говорить. Мы продолжали смоговать, передавая трубку друг другу, пока я рассказывала ему обо всем. Самым важным было то, как нам начать, как, если можно так выразиться, заложить первый камень.

Я рассказала ему о сиротском приюте и той, другой, рыжей девчонке, задире, о доме, в котором я жила раньше, о семьях, обитавших на его этажах, о том, что я вместе с отцом и матерью жила в цоколе, о том, что мать стирала одежду, а отец служил портье. После этого я поведала ему о болезни и о том, что поначалу больными казались предметы, а после них стали заболевать и люди, о том, что везде стали закрываться двери и подъезды, и о том, что в один несчастливый день, когда я пришла из школы, мои мать и отец «вроде как остановились».

— Они опредметились, — сказала я неуверенно. — Застыли и перестали быть собой.

— Мне об этом никогда не рассказывали! — вздохнул Клод. — Даже слухи не доходили!

Мы некоторое время помолчали, после чего он тихо сказал:

— Значит, у тебя нет родителей, как и у меня.

— Но ведь у тебя есть все эти кузены и кузины, тетушки и дядюшки.

— Я вполне мог бы прожить и без них, не считая Туммиса, — сказал он. — Люси, я знаю о Лондоне, хотя никогда его не видел. Монумент. Слон и замок. Линкольнс-Инн-Филдс. Треднидл-стрит! Стрэнд! Хай-Холборн!

— Ты их когда-нибудь видел?

— Перекресток семи солнечных часов! Уайтчепел! Кровавая башня! Харли-стрит!

— Что все это доказывает?

— Вот что я знаю. «Швейные машины Уайта» расположены по адресу: Холборнский виадук, 48. «Чернильные порошки Хорла» — на Фаррингдонской дороге, 11. «Театральное ателье У. Уоллера» — на Тэбернейкл-стрит, 84 / Финсбери-сквер, 86. «Бульоны из говяжьих костей “Компании Либиха”» — на Фенчерч-авеню, 9. Все это и есть Лондон.

— Но это лишь слова, сказанные так, словно они ничего не значат.

— «Заварной крем-концентрат Берда, никаких яиц, продается везде»!

— Достаточно.

— Еще? Есть еще, гораздо больше. «Пилюли Бичема от нервов и мигреней, всего одна гинея за упаковку».

— Ладно, ладно.

Мы еще посмоговали в тишине.

— Люси Пеннант, — спросил он, — ты знаешь что-нибудь о моей тетушке Розамути?

— Пару раз о ней слышала, — сказала я, краснея.

— Ну, видишь ли… Как бы это сказать, моя тетушка Розамуть… Ну, она… Нет, не так. Я не слишком люблю тетушку Розамуть. Да, но как бы начать… Когда мы, Айрмонгеры из Дома-на-Свалке, рождаемся на свет, нам — каждому из нас — что-то дарят… что-то, что мы всегда должны носить с собой… Нет, опять не так. Я начну сначала. Люси?

— Да, что?

— Люси!

— Да?

— Веди себя очень тихо. За диван, быстро!

И вновь я ничего не услышала, но Клод прижал ладони к ушам и смертельно побледнел. И вновь он оказался прав. Задолго, задолго до того, как я это услышала, он понял: что-то приближается. Это что-то казалось очень большим, и ужасный грохот предшествовал ему. Казалось, он сотрясал всю комнату. Махина все приближалась и приближалась, пока не затряслось все вокруг. Помещение наполнил ужасный запах газа. Клод был в такой панике, что, казалось, вот-вот закричит. Я притянула его к себе и зажала ему рот. Но вскоре громыхание стало удаляться, становясь все тише и тише. Тогда я отпустила Клода. Он огляделся. На его лице читался неподдельный ужас.

— Что это было? — спросила я.

— Это был… — сказал он слабым голосом. — Это был кто-то, несущий что-то очень громкое по имени Роберт Баррингтон.

— Кто такой Роберт Баррингтон?

— Точно не знаю. Я никогда раньше не слышал эту штуковину и не знаю, для чего она и кому принадлежит. Но я не думаю, что оставаться здесь — это хорошая идея. Теперь тут небезопасно.

Он снова взял меня за руку, вытащил из Смоговой и очень тихо повел вниз по лестнице мимо спящего за столом человека в форме, мимо громадных часов. Наконец мы оказались в каком-то огромном зале, которого я раньше никогда не видела и даже не догадывалась о его существовании.

— Вот мы и пришли, дорогая Люси.

— Дорогая Люси?

— Как ты уже поняла, это — Мраморный зал.

— Он очень велик, не так ли?

— Вот Великий сундук. В нем хранят предметы рождения умерших Айрмонгеров. Если хочешь, я расскажу тебе о паре из них. Вон та мочалка для классной доски принадлежала моему отцу. Рядом с ней лежит маленький ключик от фортепиано. Он принадлежал моей матери.

— Ты показываешь мне своих родителей?

— Да.

— Спасибо тебе, Клод, — сказала я очень искренне. — Это честь для меня.

— Я не знал никого из них. Но я часто прихожу сюда, чтобы посмотреть на их Предметы и поразмышлять — как будто я лучше их узнаю, рассматривая весь этот хлам. Все эти жизни из прошлого. Вот трость прадедушки Эдвальда.

— А это что?

— Это нарваловый бивень двоюродного прадедушки Докина, а рядом с ним — морская раковина его жены Осты. А вот красный коралл двоюродной бабушки Лупинды.

— А кому принадлежали эти маленькие часы?

— Эти позолоченные часы принадлежали Эмомуэлю, он умер больше ста лет назад. А это широкий меч его брата Освильда. Они пришли из тех времен, когда предметы рождения были прекрасны, не то что все эти щетки и чернильницы, промокашки и вантузы. Тогда людям дарили фигурки слонов, вырезанные из слоновой же кости, позолоченные армиллярные сферы, заводных птиц и красивые пуфики для ног. Но теперь все изменилось, поскольку бабушка говорит, что нам нужны предметы на каждый день, так как мы живем в век практичности.

— Шкаф накрепко заперт, правда?

— О да, его всегда запирают и открывают лишь тогда, когда кто-то умирает.

— Детский башмачок. Грустно.

— Да нет, он принадлежал двоюродному дедушке Фратцу, он дожил до девяноста трех лет. Грусть навевают эта матерчатая кепка, тот волчок и вон та гильотина для сигар. Их владельцы умерли очень молодыми. Еще грустно смотреть на солонку и перечницу.

— Близнецы?

— Верно. Тиф.

— А что это за предметы в маленьком убогом шкафчике рядом с большим? Коробочка для пилюль, скакалка, стеклянная ваза и стеклянный глаз — чьи они?

— Они принадлежали Айрмонгерам-самоубийцам, — сказал Клод.

— Бедолаги. Нет, мне больше нравится большой шкаф. Толстое стекло, правда?

— Такое же толстое, как то, что используется в глубоководных шлемах. В правом нижнем углу есть маркировка. «ПРЕББЛ И СЫН, ПРОИЗВОДИТЕЛИ СТЕКЛА ДЛЯ ГЛУБИН». Ну вот, это Мраморный зал и Великий сундук.

— Спасибо тебе. Большое.

— Я показал тебе несколько комнат, не так ли?

— Да, показал.

— А теперь я спрошу тебя кое о чем. И буду говорить более чем прямо.

— Давай, не тяни.

— Думаю, что под волосами и чепчиком ты прячешь дверную ручку моей тетушки Розамути.

— Я… как бы это… ну… Не могу сказать, что это не так.

— Я знаю, что это так, Люси, и это неправильно.

— Как ты узнал? Может, у меня ее нет?

— Я слышу ее.

— Это дверная ручка! Ты не можешь слышать…

— Сейчас ее голос очень слабый… он похож на шепот. Я слышу, как она разговаривает, произносит свое имя.

— Полная чушь, тебе не кажется? Не пытайся меня запугать.

— Она говорит: «Элис Хиггс», очень слабым голосом. Ее слова едва слышны.

— Это всего лишь слова. Они ничего не доказывают.

— Тогда сними свой чепчик.

— Нет!

— Пожалуйста, Люси. Пожалуйста. Это небезопасно. Больше нет.

— Чур, мое! Я нашла!

— А они найдут тебя. И я сомневаюсь, что после этого они будут считать тебя своей.

— У меня больше ничего нет! Вообще ничего! Ничего на всем белом свете! Ни единой вещички, Клод, ни единой! Ты не станешь забирать ее у меня, ведь правда? Ее вес так приятен — замечательная маленькая тяжесть.

— Я должен забрать ее у тебя и отнести тетушке Розамути. После этого, думаю, все закончится, все встанет на свои места. Городские Айрмонгеры вернутся в город, и все снова будет хорошо. Я буду видеться с тобой каждую ночь, обещаю. А ты будешь в безопасности. В полной безопасности. Как только отдашь мне дверную ручку. Но если ты не отдашь ее мне, они продолжат искать тебя и вскоре найдут. И тогда, ох, Люси, если они поймают тебя с дверной ручкой, я и представить себе не могу, что они с тобой сделают. Это будет просто ужасно. Однако что бы с тобой ни сделали, ясно одно: если они найдут эту штуку в твоем чепчике, тебе этого не простят. И тогда тебя уж точно, абсолютно точно никогда больше не пустят наверх, и я никогда тебя больше не увижу. От этой мысли я прихожу в ужас. Отдай мне ее, Люси. Отдай мне ее сейчас, Люси Пеннант, прошу, позволь мне помочь тебе!

Это была невероятная речь. Я почувствовала, как мои руки сами снимают чепчик с головы, но все же на мгновение они остановились.

— При одном условии, — сказала я.

— Ну же, Люси, поторопись! Ты знаешь, что так надо!

— Ты должен кое-что сделать.

— Что угодно! Только скажи и отдай мне ручку!

— Я ищу свою подругу, нижнюю Айрмонгер. Она ушла то ли на Свалку, то ли в Пепельную комнату, после чего исчезла. Они подняли ужасный шум, и я хочу знать, куда она пропала. Я думаю, она в опасности, и хочу, чтобы ты мне помог.

— Что угодно, только отдай мне ручку!

— Ты узнаешь, что с ней произошло?

— Да, я сделаю все, что смогу. Как ее имя? О ком мне спрашивать?

— Здесь все просто, — сказала я. — Она — пропавшая Айрмонгер.

— Хорошо! — сказал он и протянул руку.

— Она забыла свое имя, но успела нацарапать его где-то здесь, в Доме-на-Свалке. Однако она не могла вспомнить, где именно.

— Вероятно, я видел его. Тебе надо было спросить раньше. Люди исписали своими именами много поверхностей.

— Расскажи!

— Некоторые выжигали их увеличительным стеклом, как это сделал Джейми Бринкли в 1804 году. Но его имя было выжжено на подоконнике еще до того, как тот попал сюда.

— Женское, Клод. Ты видел женские имена?

— Хелен Баллен, 2-Б класс.

— Где это было?

— На классной линейке.

— Нет, не думаю, что это она.

— Флоренс Белкомб, 1875.

— А это где?

— Хм, на одной из черных лестниц. Нацарапано на ступеньке.

— Это оно! Ты нашел его, Клод, черт возьми, ты нашел его!

От радости я поцеловала его прямо в губы. Клода это ошеломило, словно я его ударила.

— У нас есть ее имя! — сказала я. — Теперь нам нужно найти ее саму. Поспрашивай, Клод, пожалуйста. Узнай, что произошло.

Я сняла чепчик. Мои волосы рассыпались, и я услышала, как Клод прошептал:

— Я сейчас взлечу. Ох, я ударюсь о потолок!

— Что?

— Ничего, абсолютно ничего, Люси Пеннант, — сказал он. — Твои волосы совершенно рыжие, правда? Ты поцеловала меня.

Но затем он снова побелел как полотно.

— Это был всего лишь поцелуй, Клод.

— Альберт Поулинг! — прошептал он. — Скорее!

Мы спрятались за огромным шкафом, возвышавшимся уже на двенадцать футов, хотя еще минуту назад эта цифра равнялась восьми.

Шаги. Еще шаги. Разные шаги. А затем и слова.

— Я что-то слышал, — донесся голос мужчины.

— Да, дядюшка Тимфи, что это было? — ответил ему юноша.

— Думаю, это были голоса. Станли, Дювит?

— Да, дядюшка.

— Я хочу, чтобы вы были очень бдительными. Я не позволю этим городским указывать нам, как и что делать. Я здесь главный указчик. Мне все равно, что Идвид вернулся. Что мне этот Идвид? Он всегда ставит мне палки в колеса. Что с того, что он губернатор? Я приглядываю за Домом-на-Свалке. Я здесь зрячий. Я — главный дядюшка в этом доме, я! И меня будут уважать. Ладно, вы провели обход. Кто отсутствует, кого нет на месте?

— Туммиса, дядюшка.

— И Клода.

— Если на то будет моя воля, они не получат брюк. Где Муркус?

— На задании.

— И на каком?

Стук шагов по мраморным плитам.

— Опять эта птица.

— Поймать ее! Изловить ее!

Сидя в укрытии, я услышала, как затаившийся рядом со мной Клод прошептал: «О нет».

Пронзительный крик.

— Я поймал ее, дядюшка!

— Хорошие мальчики, хорошие.

— Хилари Эвелин Уорд-Джексон, — прошептал Клод. — О нет!

Еще шаги. Людей в комнате прибавилось.

— Смотрите, кто идет!

— Туммис Айрмонгер!

— Лейка! Лейка! Наконец-то я тебя нашел.

— Сверните ей шею! Сломайте ее! — завизжал тот, кого называли дядюшкой.

Последовал звук, похожий на треск ломающейся трости.

— Лейка! — послышался чей-то мучительный крик.

— Отлично, Муркус. Теперь отведи его наверх, лично к Амбитту.

И тогда все ушли. Тяжело дыша и вздрагивая, мы выползли из-за шкафа. На полу лежала чайка.

— О мой бедный, бедный Туммис! — сказал Клод.

— И бедная Лейка, — сказала я.

— Это должно прекратиться. Это неправильно, — сказал он. — Отдай мне дверную ручку, Люси, ради всего хорошего на этом свете.

Я распустила волосы и отдала ему ручку.

— Мы завтра увидимся? — спросила я.

— Да, да, — сказал Клод. Он был в панике. — Ты знаешь, где гостиная?

— С красным диваном?

— Точно. Мы обязательно встретимся там следующей ночью.

— Почему там?

— Так нужно. Я очень хочу увидеться с тобой там. Ох, все идет не так, как должно. Я отнесу эту штуковину Розамути. Это поможет, обязательно поможет. Следующей ночью, Люси, дорогая Люси!

Он заплакал, держа меня за руки и жарко целуя в губы. А затем ушел. Не думаю, что раньше он часто целовался. Но если он снова захочет это сделать, я не буду против.

Я тоже побежала. Побежала обратно к своим ведрам и щеткам. Я мчалась по лестнице, но было уже очень поздно. Настолько поздно, что через окна уже начинал проникать свет. День уже сражался с ночью. Я подумала, что во всем этом хаосе меня никто не хватится. Когда я вернулась вниз, все было тихо — так, как и должно было быть. Звуки доносились лишь с кухонь, в которых готовили завтрак. Ничего необычного. Мне удалось, подумала я. Я в безопасности. Теперь мне ничто не угрожает. Все закончилось, Клод мне поможет. Должен помочь. В конце концов, он хороший парень.

Да, он мне нравился. Я вдруг осознала это с необыкновенным удовольствием. Он, Клод Айрмонгер, мне нравится. На моем лице играла улыбка. Я поставила ведра на место и пошла в спальню. Я была в безопасности и чувствовала себя гораздо лучше. Думала о том, что нужно попытаться заснуть. Завтра я увижусь с ним снова. Все будет хорошо. Флоренс Белкомб, сказала я себе, Флоренс Белкомб и Клод Айрмонгер. Я открыла дверь. Все было тихо. Тупицы спали в своих кроватях. Я бесшумно проскользнула мимо них. Все было хорошо. Я почти добралась до своей кровати. Почти добралась. А затем увидела нечто странное. Кто-то сидел на табурете рядом с моей кроватью. Должно быть, я ошиблась. Несомненно, это место какой-то другой Айрмонгер. Она, эта другая, сидит, готовясь к новому дню. Не о чем волноваться. Моя кровать должна быть дальше. Я прошла еще немного вперед. Женщина, сидевшая на табурете, проводила меня взглядом, после чего я услышала ее голос:

— Доброе утро, Айрмонгер. Я ждала тебя.

И я, к своему ужасу, сказала:

— Доброе утро, миссис Пиггот.

 

Ведерко для льда

Повествование Клода Айрмонгера продолжается

На Штопоре

Мы были словно какие-то блохи, пчелы или маленькие мушки, квакающие жуки или бегающие блеялки, скарабеевые муравьи или рогатые мотыльки, которые живут очень недолго, дрожат, суетятся, ползают, едят, живут, любят — а затем умирают за несколько мгновений. И тогда все кончено, остаются лишь пятнышки грязи. Целая жизнь втиснута в столь короткий промежуток времени. О, вот она, мысль — лучшая из мыслей! Лучшие мысли в моей жизни были о Люси Пеннант. Этой ночью я вновь ее увижу, сказал я себе, увижу, когда снова стемнеет. Осталось совсем немного — и она будет ждать меня в гостиной. Мы будем вместе сидеть на Виктории Холлест, и я скажу, что думаю о ней. А потом я снова ее поцелую.

— Э-э-э-эли-и-ис-с-с Хи-и-и-и-и-иг-гс-с-с-с-с-с-с.

— Джеймс Генри Хейворд.

— Ты права, Элис, мы уже идем, — сказал я дверной ручке, слегка поглаживая ее в кармане жилетки. Ее голос был таким слабым, таким дрожащим.

Путь до лазарета занял не менее получаса. Я должен поспешить, чтобы отдать эту дверную ручку тетушке Розамути до того, как дядюшка Идвид найдет меня или, что было бы хуже всего, найдет у меня Элис Хиггс. Я не мог идти напрямик: главная лестница в любую минуту могла взорваться голосами предметов рождения, ведь было начало нового дня. Айрмонгеры пробуждались, и средние этажи были уже переполнены людьми. Я мог пойти обходным путем, по каменной винтовой лестнице, известной как Штопор, и войти в дверь, ведущую в расположенную на средних этажах Длинную галерею — бывший крытый мост через реку Флит, — а затем спуститься с другой стороны и наконец достигнуть лазарета, который в прошлой жизни был комплексом турецких бань в районе Сент-Джеймс-сквер.

Я шел и шел, мои шаги гремели по старым каменным ступеням Штопора, словно обозначая: «Вот он я, здесь». Я сбился со счета, наматывая один виток за другим, но в итоге все же добрался до двери. Однако, подергав ее, я понял, что она заперта. С другой стороны что-то было, что-то, у чего было имя, хотя из-за толщины двери я поначалу не мог его расслышать. Может быть, дверь охраняют? Возможно, Идвид поставил часового? Или же я неожиданно наткнулся на Туммисова страуса? Затем ручка повернулась, дверь начала открываться, и я расслышал достаточно четко:

— Роберт Баррингтон.

Вот что это было. Я бросился бежать. Не в силах от ужаса здраво рассуждать, я, вместо того чтобы вернуться, что и следовало сделать в данной ситуации, все бежал и бежал вверх по Штопору к северной части дома, куда мне было совершенно не нужно. Бежал тихо. Настолько тихо и медленно, насколько смел. Дверь, подумал я, она все еще продолжает открываться? Ответом мне стал глухой шум, донесшийся снизу. Я взмолился, чтобы это было всего лишь мое собственное эхо. Вот только эхо становилось все громче и громче, топало само по себе, начинало жить своей собственной жизнью, становилось чем-то совершенно самостоятельным. Среди этого ужасного грохота я слышал имя, и оно все быстрее и быстрее мчалось наверх, подобно дедову локомотиву:

— Роберт Баррингтон. Роберт Баррингтон! РОБЕРТ БАРРИНГТОН!

Кто бы ни носил с собой то, что называло себя Робертом Баррингтоном, он мчался сквозь тьму вверх по винтовой лестнице, стремительно приближаясь ко мне. И тогда я побежал быстро, судорожно хватая ртом воздух. Грохот за моей спиной нарастал. По пути больше не было дверей — лишь одна на самом верху, которая вела туда, где раньше стоял колокол. Теперь его перенесли вниз и с его помощью созывали нас на обед.

Итак, наверху была дверь на чердак, и именно к этой ужасной двери, которая словно вела в другое измерение, теперь бесшумно мчались я, Джеймс Генри Хейворд, и полуживая Элис Хиггс. Мы бежали по древним ступеням, настолько истоптанным за века, что покрывавшие и без того скользкую поверхность выбоины делали опасным каждый шаг. Я забирался все выше и выше, но оглушительный рев Роберта Баррингтона неумолимо приближался. Вот наконец и старинная, напоминающая по форме арку дверь, — всего в одном пролете лестницы надо мной. Поскользнувшись, я на четвереньках бросился к этой двери и под рев, ставший уже совершенно невыносимым, коснулся ее. Всего в одном пролете от меня был Роберт Баррингтон. Тяжелый вздох — и: «Роберт…», еще один вздох — и: «Баррингтон…» Наконец дверь поддалась, и я вырвался из ужасающей каменной горловины навстречу очередной опасности.

 

Чердак Дома-на-Свалке

Чердак Дома-на-Свалке посещать не следовало, поскольку в этом пахнущем тленом помещении жили летучие мыши. Их были десятки тысяч, и они всегда были полны решимости впиться зубами во что-либо живое. Их укусы вызывали ужасные инфекции: на моей памяти было семь случаев гибели Айрмонгеров от бешенства после укусов летучих мышей. Именно в их владения, трясясь от ужаса, я и вступил, а за моей спиной нечто выкрикивало имя Роберта Баррингтона. Я не обратил никакого внимания на литую табличку на двери бывшей колокольни, гласившую: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Я захлопнул за собой дверь и нырнул в резко пахнущую влажную темноту. Надо мной послышался шорох. Я не должен их разбудить, надо двигаться очень тихо. И я двигался вперед так тихо, как только мог. Один раз я поскользнулся и ощутил рукой что-то грязное, но продолжил отчаянный бег по загаженному полу, стремясь найти хоть какое-то укрытие.

Я заметил огромную, слегка фосфоресцирующую кучу. Она была очень высокая и конусовидная. За этой кучей я спрятался и стал ждать. Я не слышал Роберта Баррингтона, и дверь на чердак оставалась закрытой. Быть может, владелец Роберта не придет, подумал я. Быть может, ему известно, что такое чердаки, и он дважды подумает, прежде чем подняться сюда? Быть может, в нем возобладает разум и он предпочтет держаться отсюда подальше? А может, подумал я, он не настолько глуп, чтобы подниматься по ненадежным ступеням наверх? Я все еще пребывал в размышлениях, когда до меня донесся тихий скрип, за которым последовал другой звук. Кто бы ни носил с собой Роберта Баррингтона, он стоял в дверном проеме. Я сумел разглядеть лишь фигуру человека — чрезвычайно высокого мужчины в черном цилиндре. Он был выше и худощавее любого, кого я видел раньше, — не меньше восьми футов в высоту и при этом так мало в ширину. Я сидел за кучей и ждал. Что он станет делать?

— Роберт Баррингтон?

Из своего кармана я услышал приглушенный ответ, словно моя затычка хотела поговорить.

— Джеймс Генри Хейворд.

Я затолкал затычку поглубже.

— Роберт Баррингтон? — послышалось снова.

— Эл… Эл… Эл… — это было все, что могла произнести несчастная дверная ручка.

— Роберт Баррингтон? — донеслось вновь.

Пока долговязый ждал, стало происходить что-то очень необычное. Я начал различать другие голоса, исходившие от него. Я понял, что, кроме самого громкого и доминантного Роберта Баррингтона, были и другие. Я услышал голоса Эдит Брэдшоу, Рональда Реджинальда Флеминга и Аласдера Флетчера, Эдвина Брекли, мисс Агаты Шарпли и Сирила Пеннингтона. Сирил Пеннингтон был пожарным ведром из моей комнаты, и этот человек по какой-то причине забрал его оттуда. Никогда раньше я не слышал, чтобы столько имен доносилось от одного человека. Вслушавшись, я различил еще имена. Это были матрона Сэдли и Том Пэкетт, Дженни Роуз Финли и Стокер Барнабус. Тише всех звучал голос Нобби. Именно так, нечто очень тихо произносило: «Нобби». Но и это было еще не все. Слышались и другие имена, хотя я не мог разобрать их, поскольку они были произнесены шепотом, словно кто-то вдыхал и выдыхал их. Но я все же сумел расслышать среди них одно знакомое. Что-то с легким гулом произносило:

— Флоренс Белкомб.

Флоренс Белкомб. Почему она называет свое имя вместе с предметами? В этом не было никакого смысла, и все же я вновь услышал в сонме имен:

— Флоренс Белкомб.

Я был так потрясен, услышав это имя, что почти забыл о том, где нахожусь. Но в этот момент вновь послышался голос Джеймса Генри, словно он хотел поговорить с ними со всеми. И тогда, заглушая все остальные имена, вновь раздалось:

— Роберт Баррингтон!

— Джеймс Генри Хейворд! — выкрикнула моя затычка. Я затолкал ее поглубже в карман и прикрыл носовым платком, чтобы заглушить голос.

— Роберт Баррингтон?

Слышал ли Долговязый мою затычку? Мог ли он ее слышать? Он все так же стоял в дверном проеме, но мне показалось, что он слегка принюхался. Я держался как можно тише и неподвижнее. Я статуя, думал я, статуя. Я сделан из мрамора, и ничто на всем белом свете не заставит меня сдвинуться с места.

— Роберт Баррингтон? Роберт Баррингтон? Матрона Сэдли? Аласдер Флетчер?

Слышат ли их летучие мыши? Ох, пожалуйста, пусть летучие мыши их услышат! Но с бескрайнего опасного потолка надо мной доносился лишь легкий шорох. Долговязый по-прежнему стоял в проеме двери, и оттуда еще раз громко донеслось:

— Роберт Баррингтон? Роберт Баррингтон? Эдит Брэдшоу? Нобби?

Из другого конца комнаты донесся еще голос:

— Фрэдди Тернер.

— Роберт Баррингтон?

— Фрэдди Тернер!

Что-то пролетело над моей головой. В тусклом свете мне показалось, что это был сапожный гвоздь, но в действительности это, конечно же, было какое-то насекомое. Однако что бы это ни было, оно летело прямо к Долговязому. Вот оно ударилось о него с тихим звоном, за которым последовал крик:

— Фрэдди Тернер!

— Роберт Баррингтон! — Голос был гораздо громче.

— Фрэдди Тернер? — послышался шепот.

— Баррингтон!

— Фрэдди?

— Баррингтон!

— Фрэд…

Воцарилась тишина.

Но ее тут же нарушил крик моей затычки для ванны:

— Джеймс Генри Хейворд! Джеймс Генри Хейворд!

Моя затычка звала их! И ответом на ее призыв стал дикий рев, донесшийся от двери:

— Роберт Баррингтон! Роберт Баррингтон!

Дальше все происходило с такой быстротой, что восстановить последовательность событий я сумел лишь позднее. Когда я вновь взглянул на дверь, Долговязого там уже не было. Проем был пустым. В панике я упал на спину и замахал руками и ногами, подобно перевернутому жуку. Мои руки скользили в сыпучем помете летучих мышей. Как только я начал двигаться, потолок надо мной заколыхался, словно на чердак внезапно ворвался ветер. Я попытался встать, но поскользнулся, потерял равновесие и вновь рухнул вниз. Лежа на полу, я увидел, как долговязая фигура быстро приближается. Главный предмет Долговязого заявлял о себе громче, чем когда-либо ранее. Рев был таким, словно разверзлось жерло вулкана или заговорила пушка:

— РОБЕРТ БАРРИНГТОН!

Внезапно я ощутил сильный запах газа, отдававший также дегтем. И тогда Долговязый выдохнул во всю мощь легких:

— РОБЕРТРОБЕРТЭДИТМАТРОНАЭДВИНМИССНОББИФЛОРЕНСБАРРИНГТОН!

После этого наступила полная темнота.

Я мертв.

Теперь я мертв.

Теперь я мертв, думал я.

Теперь я тих и очень даже мертв, и все же, все же, думал я, и все же, начинало доходить до меня, я об этом размышляю. И все же я чувствую, что дышу, и все же я, кажется, нахожусь в том же месте, и все же мои ступни передо мной, и все же мои ноги передо мной, и все же вот моя грудь, одетая во все ту же жилетку. И тогда я подумал: быть может, я не умер? Но откуда тогда эта ужасная чернота прямо передо мной? И что это за дикий скрежет, хлопанье, визг и шлепки? И по-прежнему ли среди этого хлопанья и криков слышится, как кто-то произносит имя Роберт? Здесь ли еще этот Баррингтон? Да, здесь, понял я.

Когда Долговязый двинулся ко мне, он разбудил потолок, и теперь его покрыли полчища летучих мышей. Пока он с ними сражался, я наконец сумел встать и бросился бежать подальше от ужасных криков и визга. Я заметил лестницу, забрался по ней наверх, распахнул слуховое окно и, тяжело дыша, выбрался на крышу Дома-на-Свалке. И тогда я внезапно перестал различать какие бы то ни было звуки.

 

На Крыше Мира

Я перестал их различать потому, что слышал все. Ко мне взывало все. Каждый предмет, у которого был голос, рычал, выл, пел, шептал, смеялся, хихикал, чихал, бормотал и бранился. В этой какофонии я не мог различить ни одного конкретного голоса. Это было похоже на отвратительное копошение, на стену из звука, на оглушающий прилив. Я рос, не покидая пределов дома, и привык смотреть на мир через окно. Выйдя за порог и столкнувшись с таким количеством вещей, я оглох. Так я и стоял на крыше Дома-на-Свалке, а мусорные кучи бурлили внизу, словно море во время шторма.

Крыши Дома-на-Свалке были царством птиц, и они были устланы их перьями и пометом. В число обитавших там пернатых, помимо чаек, входили и голуби, паршивые городские голуби с оторванными лапами или выбитыми глазами. Чайки не так опасны, как летучие мыши, но злить их все же не стоит. Характер у них отвратительный. И, как бы там ни было, это их дом, а не мой. Мне следовало забраться на пару куполов и найти путь к внешней спиральной лестнице, которая опутывала весь дом и состояла из лестниц, свезенных из библиотек по всему Лондону. Я огляделся. Затем посмотрел вниз. Повсюду был лишь мусор.

Какие пики и впадины, какие горы и долины, какие недосягаемые глубины! Смотреть, как все это движется, перемещается, воняет и скрежещет, было просто невероятно! Оно вздымалось и гудело… Айрмонгер не мог не гордиться этими кучами мусора. Равно как не мог не испытывать перед ними благоговейного страха. Я мог до бесконечности любоваться их величием, мог подхватить свалочную слепоту, от которой погибло столько Айрмонгеров до меня. Моя троюродная сестра Рута, которую в злосчастные часы школьных занятий задирали и толкали, шпыняли и забрасывали всяким хламом, оскорбляли и били, день за днем забиралась на крыши в поисках утешения, пока наконец не влюбилась в Свалку и не отдала ей свое сердце. В один злосчастный день она, вконец измученная школьными задирами, залезла на крышу и, глядя на движущиеся волны мусора, отдала себя им полностью, бросившись в их пучину. Поначалу это был чудесный полет, Рута словно парила, но вскоре чуду пришел конец и она камнем рухнула вниз.

И тут я заметил кое-что еще. Люк, через который я сумел сбежать, открылся. В нем показался цилиндр, словно прорывающийся сквозь крышу дымоход. Он высовывался все больше и больше. Цилиндр был исцарапан и избит, но все так же сидел на странной голове.

Долговязый приближался.

Я бросился бежать по крыше так быстро, как только мог, молясь о том, чтобы он меня не заметил. Как ему удалось пережить нападение летучих мышей? Я все бежал и бежал, уворачиваясь от бросавшихся на меня рассерженных чаек. Наконец я добрался до Леса-на-Крыше.

 

Лес-на-Крыше

Лесом мы называли скопление дымоходов, которые мудрый дедушка свез со всего Лондона. Маленькие трубы соседствовали с громадными органными. Их было великое множество, и лишь некоторые соединялись с вертикальными шахтами внизу. Несколько сотен костяшек домино, между которыми я с криком бежал, пока за мной сквозь вихрь из чаек и их перьев неумолимо шагал длиннолицый, длиннорукий и длинноногий Долговязый.

Я свернул на какую-то тропинку посреди Леса и продолжил свой бег, отбрасывая ногами птиц со своего пути. Я не стал задерживаться на этой аллее из дымоходов, а продолжил петлять, все дальше углубляясь в Лес, поворачивая сначала налево, затем направо, затем снова направо, еще раз направо, затем налево; посчитать три-четыре-пять, снова повернуть, немного вернуться, налево, налево, долго бежать, не сворачивая, опять свернуть на другую тропинку, пробежать другим путем и снова повернуть налево, чуть-чуть вперед и развернуться, быстро-быстро — кто здесь? — птицы и дымоходы, быстро спрятаться за одним из них — за которым? — за этим. Именно за этим высоким дымоходом с пятью меньшими трубами я и спрятался, пыхтя и отдуваясь. На всякий случай я запихал Джеймса Генри еще глубже. Я ждал и отдувался, отдувался, ждал и думал. Кто этот человек? Что он? Откуда он пришел? Как он стал таким странным и долговязым?

Снова он. Он шел не по моей тропинке, а в трех-четырех тропинках от нее. Он был выше дымоходов, и его голова торчала над ними. Он натыкался на преграды, сбивая их. Если дымоход был слишком большим, он заглядывал в него, засовывал в него руки, иногда вытаскивая оттуда птичьи гнезда. Пару раз ему попадались чайки. Они клевали его и пронзительно кричали, а он механически отшвыривал их подальше. Казалось, он не чувствует ни боли, ни испуга. Он выборочно проверял дымоходы — здесь, там, топал между ними, выглядывал из-за них. Он подходил все ближе и ближе, пока его тень не нависла над тропинкой, где притаился я, всего в двух дымоходах от моего укрытия. Она затмила все передо мной, но затем длинные ноги понесли его дальше. Не в силах унять дрожь, я ждал, прижавшись лицом к грубой глине. Каждый раз, думая, что он ушел, я вскоре замечал его вновь, видел его цилиндр над Лесом.

Наконец я решил, что должен попытаться. Должен, иначе моя голова взорвется. Я выглянул из-за дымохода. Долговязого не было видно. Я вышел на тропинку между дымоходами, взглянув на восток и на запад. Никого. Я топнул ногой. Нет ответа. Вдалеке виднелся ржавый купол над винтовой лестницей, по которой я мог безопасно вернуться в дом, но от этой металлической лестницы меня отделяли настоящие улицы и переулки из дымоходов. Он мог поджидать меня за любым из них.

Я не видел его. Сейчас или никогда.

Я побежал.

И тогда я вдруг заметил его.

Он сидел между двумя трубами, прямой как палка. Его цилиндр торчал на уровне дымохода. Поначалу я подумал, что это всего лишь еще одна труба, только более широкая. Но у этой трубы были руки, которыми она обхватила себя, длинные ноги, которые она вытянула, длинное тело и, что самое ужасное, вытянутое лицо. До этого я видел его лишь в темноте или с расстояния, но теперь он находился всего в нескольких шагах от меня, неподвижно сидя среди дымовых труб. Ожидая. Убивая время. Именно тогда, оказавшись к нему так близко, я смог разглядеть его по-настоящему. И вид его был ужасен.

Долговязый худой человек не был человеком.

Вообще не был.

Он, точнее это, было огромной коллекцией предметов. Оно состояло из металла — из трубок, пружин, шестеренок и поршней. Механическое существо, сделанное из великого множества различных вещей. Внутри него был своего рода двигатель, а его цилиндр представлял собой длинную трубу с крышкой. Из нее поднималась струйка дыма. Мелкие детали соединялись с более крупными металлическими трубами, облепляя их, словно морские желуди днище корабля. Там были штопор, глиняная трубка, увеличительное стекло, клубок бечевки, фартук, огромный крюк, свисавший с его цилиндра и болтавшийся перед лицом, подобно моноклю. Я сумел ясно разглядеть, каким было его лицо. Впрочем, это не было настоящим лицом. Это была отполированная медная пластинка, на которой было написано: «Проверено в лабораторных условиях. Ручной огнетушитель объемом 5½ галлонов, классификация № 650859». Я ошибочно посчитал эту маркировку глазами. То, что я принял за рот, было гораздо более крупными буквами, гласившими: «СОБЛЮДАЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ ПРИ ОБРАЩЕНИИ С ОГНЕМ». То, что я считал носом, было краником огнетушителя — длинной черной трубкой с бронзовой насадкой. Все это, вся эта чудовищная коллекция и была Долговязым, и я стоял перед ним, испытывая ужас. Ужас и восхищение. Остановился ли он? Сломался ли? Конечно же, он никогда на самом деле не двигался. Конечно же, я все это выдумал. Но как бы там ни было, ходил он раньше или нет, сейчас он был совершенно неподвижен. Ну вот, сказал я себе, вот что с тобой сделало твое же собственное воображение. Я вытянул руку, чтобы потрогать его пальцем. И тогда оно снова ожило.

Насадка начала двигаться и, как мне показалось, принюхиваться. Я сумел различить доносящиеся изнутри существа жужжание и глухой стук. Оно вставало.

Не медля больше ни секунды и громко вопя, я бросился бежать. Вне себя от страха, я бежал к ржавому куполу. Вдруг рядом со мной упала корзина, принесенная, вероятно, птицами со Свалки. Она покатилась туда, откуда я бежал, отчаянно стремясь соединиться с огромным существом. Внезапно пришли в движение и другие предметы. Проносясь мимо меня, они врезались в массу, главным именем которой было имя Роберт Баррингтон, и эта огромная коллекция становилась все больше и больше. Я оглянулся. Существо вновь вытянулось в полный рост и огромными шагами двигалось вперед, увеличиваясь на ходу, сшибая дымовые трубы. Его длинные руки, сделанные из граблей, поршней и разномастных трубок, были вытянуты вперед, а нос-насадка тревожно раскачивался. Думаю, что, если бы не громоотвод, полетевший прямо к вожделенной коллекции и ненадолго сбивший Роберта Баррингтона с ног, он бы меня раздавил. Но существо какое-то мгновение в ошеломлении лежало на земле, пытаясь разобраться со своим новым приобретением, и я успел забраться под купол. Я выскочил на ржавую металлическую лестницу и схватился за перила. Я поскакал вниз, продолжая кричать. Я кричал всю дорогу до двери. Добравшись до нее, я влетел на один из верхних этажей Дома-на-Свалке.

Я снова был внутри. Я мог слышать. Я мог слышать свой собственный крик.

Она не остановится, эта штуковина, все эти штуковины, их невозможно остановить, подумал я. Она спустится в любой момент, принеся с собой всю крышу. Ее невозможно остановить. Летучие мыши не смогли этого сделать. Она все увеличивается и увеличивается. Она заберет себе все, она хочет всего, и все мчится к ней. Она знает, что у меня есть Джеймс Генри, она знает, что у меня есть Элис Хиггс, и страстно желает заполучить их. Ее не остановят. Никогда не остановят. Как вещи могут творить такое? Как вещи могут двигаться сами по себе?

Не стой на месте, сказал я себе, не стой у двери, она ведь так близко к внешней лестнице. Скоро она откроется — откроется, и все эти предметы ворвутся внутрь, вынюхивая Джеймса Генри и Элис Хиггс. Скорее, скорее, двигай. Дом уже трясется, разве нет? Разве нет? Добралось ли уже существо до лестницы? Мчится ли оно вниз?

Вперед, Клод, вперед, в лазарет! Верни Розамути ее дверную ручку и тогда, во имя Господа, зови на помощь.

И я вскочил и побежал в лазарет.

 

Лазарет

Ко мне начал возвращаться слух. Хотя гул все еще стоял в голове, постепенно он начинал ослабевать. Я не слышал голоса Роберта Баррингтона, хотя и продолжал оглядываться, ожидая услышать лязг этой Вещи-из-Вещей. Лязга все еще не было, но вскоре он явно зазвучит снова. Я должен был вернуть дверную ручку по имени Элис Хиггс тетушке Розамути. Все это началось с дверной ручки и, возможно, ею и закончится. Возможно, когда она вернется к законной владелице, весь этот хаос в Доме-на-Свалке прекратится, Роберт Баррингтон рассыплется на части, все снова наладится и, что самое важное, ночью я смогу увидеться с Люси Пеннант. Значит, лазарет.

Я не мог так просто пойти в лазарет и объявить о себе. Нужно было действовать осторожно и тихо. Пока матрона Айрмонгер не уйдет из-за стола у входа вместе со своим огромным белым платком на голове, ничего сделать нельзя. Она сидела там с семью часами, висевшими на ее груди. Я ждал. Давай же, давай, говорил я про себя, беспрерывно оглядываясь в ожидании появления Роберта Баррингтона. Давай, давай же! Наконец послышался крик какого-то больного Айрмонгера, и матрона поспешила к нему, стуча подошвами по половицам. Тогда я вошел в лазарет и стал искать тетушку Розамуть.

Имя каждого пациента было написано на двери его палаты, поэтому я надеялся найти тетушку очень быстро. В первом коридоре ее не было, не было и во втором. Третий коридор был гораздо более многолюдным, и мне пришлось спрятаться за огромной корзиной с грязным бельем. На этом этаже слышался целый сонм имен. Кто-то охал, кто-то стонал. Голоса некоторых звучали жалобно, а кто-то говорил шепотом. В некоторых голосах слышалась боль, кое-кто громко кричал. Мне понадобилось время, чтобы отрешиться от них и заставить свой слух вернуться. Наконец шум стих, и мне среди всего прочего удалось различить:

— Джеральдина Уайтхед!

Дядюшка Идвид находился прямо за дверью. В помещении царила суматоха. Но и это было еще не все. Не менее важным было то, что среди всей этой какофонии имен я расслышал еще одно, звучавшее медленно и серьезно, резко и язвительно:

— Джек Пайк.

Дедушка. Сам дедушка пришел сюда, хотя в это время он уже должен был быть в городе. Лишь тогда я осознал, что этим утром впервые не слышал шума поезда.

Сам дедушка, его переносная плевательница Джек Пайк, дядюшка Идвид со своими щипцами по имени Джеральдина Уайтхед — вся эта четверка стояла за дверью передо мной. А затем я услышал крик, ужасный вой, мучительный вопль, визг, скрежет, дикое завывание. Но хуже всего было имя, которое выкрикивали с невыразимым страданием:

— Перси Детмолд! Перси Детмолд! Перси Детмолд!

Что они делают с несчастным Перси Детмолдом, кем бы он ни был? Что происходит в этой комнате? Я подкрался к двери и заглянул в замочную скважину. Дедушка сидел своей огромной спиной к двери, а рядом с ним я увидел дядюшку Идвида с Джеральдиной Уайтхед в руке. Но, кроме них, в комнате никого не было. Вообще никого. И все же крики продолжались, становясь все более душераздирающими каждый раз, когда Идвид дотрагивался своими щипцами до чего-то вне моего поля зрения. Идвид отодвинулся, и я увидел, что страдало и билось в агонии… чайное ситечко. На столе лежало всего лишь покореженное чайное ситечко, по которому Идвид все время постукивал своей Джеральдиной.

— Перси, Перси Детмолд!

Чайное ситечко. Чайное ситечко в агонии.

— Ты останешься тем, чем являешься, Перси Детмолд, — сказал Идвид. Его голос уже не был мягким, в нем звучали те же нотки, что и в голосе Тимфи. — Ты всего лишь чайное ситечко! Тебе ничего не известно о чашке с подусником, вообще ничего. Ты есть и будешь чайным ситечком. И сейчас ты отправишься к Амбитту!

— ПЕРСИ ДЕТМОЛД! ПЕРСИ ДЕТМОЛД!

Почему дедушка с Идвидом так издеваются над этим Предметом? Что случилось с моим домом, что произошло? Как что-либо может вновь обрести смысл? Избавься от дверной ручки, говорил я себе, избавься хотя бы от дверной ручки! И сделай это быстро, пока Идвид не услышал ее или моего Джеймса Генри.

В лазарете было множество дверей с неправильными именами. Нарин, моя двоюродная прабабушка, тетушка Шорли, мой троюродный брат Лорри… В самом конце едва освещенного маленького коридора нашлась нужная мне табличка: «АЙРМОНГЕР РОЗАМУТЬ». Я вошел в палату, закрыв за собой дверь.

Я оказался в просто обставленной комнате. Табуретка, стол, кровать. На кровати лежала неподвижная масса, которая, когда я произнес ее имя, ответила: «Я здесь».

Я подошел к табуретке. Она была довольно высокой, и я увидел, что сбоку на ней виднеется надпись: «СОБСТВЕННОСТЬ КЛУБА “СТРЕЙНДЖЕРС”, БАР МУЖСКОЙ БИЛЬЯРДНОЙ, ЗАПАДНЫЙ ЛОНДОН». Я положил Элис Хиггс на стул, хотя мой измученный слух не уловил от нее ни звука.

— Здравствуйте, тетушка Розамуть, — сказал я. — Это я, Клод. Как вы? Как вам жилось в эти… все это время? Я вам кое-что принес, тетушка Розамуть. Вот. На табуретке. Вы здесь?

Нет ответа. Ни движения, ни звука. Ничего.

— Вы здесь, тетушка Розамуть? Вы здесь? Я вам кое-что принес, что-то такое, что вы будете очень рады увидеть. Где вы? Или, точнее, что вы? Я не припоминаю, чтобы вы были подушкой. Нет, вы никогда не были подушкой.

Я не мог ее разглядеть. Там было множество наваленных друг на друга простыней и одеял и целая груда подушек. Но тетушки Розамути я среди них не обнаружил. Я не видел ее. Я начал рисовать ее в своей голове по воспоминаниям — сердитую, размахивающую своей дверной ручкой. И, вспоминая ее, я увидел смысл во всей этой куче белья на кровати. Я начал отличать простыню от наволочки, шерстяное одеяло — от лоскутного. Затем понемногу я стал различать силуэт под ними. И тогда наконец я увидел тетушку Розамуть. Она лежала на кровати, вытянувшись во весь рост, но ее тело, как мне показалось — нет, я точно был в этом уверен, — состояло из простыней, одеял и подушек. Она состояла из постельных принадлежностей, которые были просто свалены друг на друга кучей, грубо повторявшей ее силуэт. Глядя на нее сейчас, я был уверен, что несчастная Розамуть стала кучей тряпок.

— Тетушка Розамуть! — позвал я. — Тетушка Розамуть, вы стали постельными принадлежностями.

Я подумал, что следует позвать на помощь, потому что мне показался несомненным тот факт, что эти тряпки и были тетей Розамутью и что их движение, когда на пол упало одно печальное утиное перо, было чистой случайностью. Моя тетушка-покрывало, моя тетушка-одеяло, дорогая тетушка-наволочка, бедная тетушка-плед, ох, на помощь, на помощь!

Я начал рыться в постельных принадлежностях, стараясь найти под ними тетушку. Я прорывался сквозь них, путался в них. Наконец я сорвал с кровати последнее покрывало, но никакой тетушки там не было. Ни единой. Должно быть, она где-то в другом месте, подумал я. Должно быть, она ушла. На кровати было лишь металлическое ведерко. Оно было холодным, как те, в которых держат кусочки льда. На нем была крышка, и оно выглядело печально, но в то же время очень знакомо, словно я видел это ведерко раньше, словно я знал его очень хорошо и слегка побаивался. Затем мне показалось, что я что-то слышу, слышу какой-то легкий шум. Я прислушался и с уверенностью смог различить слова:

— Розамуть Айрмонгер.

— Тетушка! — позвал я. — Тетушка! Вы где? Я хорошо вас слышу. Тетушка! Тетушка!

— Розамуть Айрмонгер.

— Я слышу вас, но не вижу. Где вы прячетесь? Выходите. Это я, Клод. Ох, где же вы, тетушка?

— Розамуть Айрмонгер, — вновь послышался печальный голос.

Никто не прятался. Звук исходил от ведерка на кровати. Именно оно подавало голос. Моя тетушка Розамуть стала ведерком для льда.

И тогда донесся еще один голос:

— Привет.

Это слово произнесло уже не ведерко. Новый голос исходил откуда-то еще. Я понял, что он доносится со стороны табуретки. Кто-то сидел на табуретке моей тетушки. Оглянувшись, я увидел, что это была маленькая и очень грязная девочка в изношенном платье. Она была невероятно худой и бледной, под глазами у нее темнели синяки. Голодный оборвыш со Свалки. Я никогда не видел эту беспризорницу раньше, и все же, как и в случае с ведерком, что-то в ней казалось мне очень знакомым. У этой взъерошенной девочки была большая голова и настолько худое тело, что оно казалось просто продолжением головы, следовавшим за ней, словно тень. Но голова выглядела вполне материально. Если бы она была предметом, я бы сказал, что она блестит, словно… И в этот момент девочка вновь заговорила, назвав свое имя:

— Элис Хиггс.

Я упал в обморок.

 

Корсет и корабельный фонарь

Повествование Люси Пеннант продолжается

— Доброе утро, миссис Пиггот, — сказала я фигуре, сидевшей на табурете рядом с моей кроватью.

— Так ты это называешь, Айрмонгер? — ответила экономка, поднявшись и направляясь в мою сторону. — Я бы скорее назвала это весьма паршивым утром. Для тебя. Я бы назвала это худшим из всех твоих утр. Где ты была?

— Наверху, — сказала я. — Чистила каминные реш…

Не дав мне закончить фразу, бледная костлявая рука миссис Пиггот влепила мне сильную пощечину.

— Нет, — сказала она. — Неправда. Полнейшая ложь. Где ты была?

— Наверху, миссис Пиггот.

— Это и так ясно. Где наверху?

— Пожалуйста, миссис, я чистила каминные реш…

Ее рука снова дала мне пощечину.

— Я спрошу еще лишь раз. Хорошенько подумай над своим ответом. Я добрый человек, отзывчивый и жизнерадостный. Меня переполняют эмоции, и они могут перелиться через край. Я могу разгорячиться и вскипеть. Ты ведь этого не хочешь, моя дорогая? Или хочешь?

— Нет, миссис Пиггот. Не хочу.

— В таком случае, Айрмонгер, я больше не стану называть тебя каминной решеткой. Твои решетки осмотрели, и оказалось, что они по-прежнему нуждаются в чистке. Некоторых и вовсе не касались. Но вернемся к тому, о чем мы говорили минуту назад. Молю тебя, скажи мне, где и что. Довольно лгать!

К тому моменту все остальные Айрмонгеры в спальне уже проснулись. Сидя на своих кроватях, они с любопытством следили за спектаклем, в ходе которого в воздухе начинал чувствоваться запах крови.

— Миссис Пиггот… — сказала я.

— Ну же.

— Дело в том, что…

— Ну же.

— Я потерялась.

— Раньше ты никогда не терялась. Почему же ты потерялась на этот раз?

— Я услышала шум, ужасный шум, лязганье, шипение и чудовищный грохот. И я бросилась от него бежать.

— Это Собрание! — воскликнула она. — Ты видела Собрание! Они искали его везде, они знали, что оно появилось. Они должны остановить его, пока оно не стало слишком большим.

— Собрание, миссис Пиггот? — спросила я.

— Огромная коллекция трубок и свистков, медных труб, разнообразных рукояток и болтов. Оно состоит из тысячи частей и постоянно увеличивается, собирая все вокруг себя. Говорили, что в Доме видели Собрание, но потом оно исчезло, затаилось. Где ты видела его, дитя мое?

— Около Комнаты щипцов, на третьем этаже.

— Около Комнаты щипцов? Что ты там делала? Ты не должна туда ходить. Происходит что-то очень плохое, что-то страшное и непонятное, что-то таинственное, или мое имя не Клаар Пиггот. Не могу сказать, что ты мне нравишься, Айрмонгер, ты мне почти совсем разонравилась. Еще несколько секунд, и я начну тебя презирать. Идем, — сказала она, хватая меня за загривок и подталкивая вперед. — Если ты видела Собрание, то должна рассказать об этом еще кое-кому. Ты идешь со мной.

С этими словами она сжала руку сильнее.

— Моя шея! — завопила я. — Вы делаете мне больно!

— Я знаю, дорогуша. Именно это я и собиралась сделать.

Она потащила меня в приемную Старриджа. Я была в панике и пыталась от нее отбиваться. Но, как оказалось, мне не нужно было так напрягаться. Слепого там не было. Городские Айрмонгеры с мрачными выражениями на лицах сидели в компании дворецкого, на головах некоторых из них были медные пожарные шлемы.

— Она видела Собрание! — объявила миссис Пиггот, входя в комнату.

— Где? Когда? — заговорили все разом, подходя к нам.

— На третьем этаже, — сказала миссис Пиггот. — Комната щипцов.

— Как давно это было, Айрмонгер? Быстрее, скажи нам, сколько прошло времени?

— Думаю, это было два часа назад, — сказала я.

— Два часа! — вскричал один из них. — Его там уже точно нет.

— Но нам все равно нужно все проверить. Узнать, чего не хватает. Установить его приблизительные размеры.

— Возможно, оно двинулось наверх.

— Оно все еще может быть там. Шанс есть.

— Хватайте молотки, гвоздодеры, гири и черный порох. Не забудьте фитили. И магниты! Наверх!

Вооружившись разнообразными тяжелыми инструментами, мужчины стали осматривать комнату за комнатой. Я осталась в компании миссис Пиггот и мистера Старриджа.

— Этот дом разваливается на части, Ольберт, — сказала она дворецкому. — Как они могли позволить Собранию случиться? Какие разрушения оно причинит?

— Оно может причинить серьезные разрушения. Равно как и они со всей своей экипировкой. Они не понимают Дом и не любят его.

— Что касается этой Айрмонгер, то я привела ее к тебе, Ольберт. Она гуляла по верхним этажам, и ее каминные решетки не были вычищены.

— Еще одно злодеяние, — послышался низкий голос дворецкого. — Праздношатающаяся Айрмонгер в эти дни и ночи неопределенности. Зачем ты ходила там, где не положено, с какой целью ты там оказалась? Ну же, мой пешеход, куда еще ты ходила? Видела ли ты что-то новое, что-то чудесное? Айрмонгер-парк — чудесное место. Что взволновало тебя, от чего перехватило дыхание? Прошу, поведай мне, я очень хочу это услышать. Не многие хорошо отзываются об этом огромном поместье.

Хотя его голос был настолько низким, что, казалось, высекал слова из камня, он звучал гораздо мягче, чем скрипучий голос домоправительницы, а в его глазах, как мне почудилось, читалась доброта. Он любил это место, и я хотела сказать о нем что-то хорошее. Я хотела, чтобы он остался доволен, хотела добиться его расположения, чтобы было что противопоставить миссис Пиггот.

— Я видела, мистер Старридж, сэр, Комнату щипцов со всеми ее щипцами и ножницами, висящими на стенах. Наверное, их там были сотни.

— Да, о да, это такое острое место! Ногти некоторых пожилых Айрмонгеров немного отвердевают, а у некоторых вырастают такой длины, что начинают закручиваться. У других они становятся острыми как нож, но в Комнате щипцов все равно найдется чем привести их в порядок. Очень хорошо, что еще ты видела?

— Курилку с ее кожаной мебелью.

— Ты была в Смоговой?

— Она пахнет нездешним.

— И в самом деле, пахнет. Пахнет Турцией, Африкой, благовониями из Аравии. Правда. А что еще ты видела?

— Больше всего мне запомнилось огромное помещение с мраморным полом и огромным шкафом, заполненным чудесными сокровищами.

Но это признание не вызвало одобрения.

— Она была в Мраморном зале! Каминная решетка в Мраморном зале! — прогремел дворецкий.

— Я же говорила тебе, что она мне не нравится, — сказала Пиггот. — Какая наглость!

— В Мраморный зал никогда не ступала нога обычной каминной решетки. Тамошние камины чистит лично Бриггс. Обычные решетки не могут туда входить. Это запрещено. Это немыслимо!

— Простите, мистер Старридж, миссис Пиггот, я не хотела…

— Неблагодарная каминная решетка, грязная вороватая маленькая паразитка! — заверещала Пиггот.

— Никогда раньше! Ох, никогда раньше! — вскричал дворецкий. С его широкого лба катился пот. — Ты не принадлежишь этому месту. Ты, ты! В таком месте! От одной этой мысли я чувствую себя подобно осыпающимся древним руинам! Ты запятнала мрамор! Ох, ох, мой фундамент покачнулся, мои контрфорсы наклонились. Все покосилось. Все рушится!

— Крепись, Ольберт. Не сдавайся. Где твое лекарство?

— Третий этаж, — выдохнул он. — Вторая дверь.

Вместо того чтобы выбежать из комнаты, экономка начала искать указанный адрес на самом дворецком. Она залезла во второй карман его жилета и достала оттуда предмет, показавшийся мне небольшим гвоздем. Впрочем, он мог быть и лакричной палочкой. Она положила ее здоровяку в рот, и тот стал ее рассасывать. Казалось, ему становилось лучше с каждой минутой. Экономка вытащила из шкафа фонарь дворецкого и отдала ему. Тот вцепился в фонарь так, словно предмет рождения был самой его жизнью. Пока он рассасывал лекарство и успокаивался, экономка повернулась ко мне.

— Посмотри, что ты наделала, ночная воровка! Бедный дворецкий, посмотри, как ты его огорчила!

— Она — жук-точильщик, — пробормотал тот. — Она вгрызается в мою древесину!

— Мы приютили тебя, дали тебе крышу над головой. Семья любила тебя и заботилась о тебе. Ты была важна для нас. У тебя были кровать, тепло, обязанности, положение. К тебе относились со всей сердечностью. И чем ты отплатила, чем? Ты наплевала на нашу любовь, посмеялась над нашей добротой. Ты растоптала их, ты их полностью уничтожила. Нам омерзительно твое присутствие, нас от него просто тошнит.

— Этот дом, весь этот дом, — подхватил дворецкий, — каждый этаж, каждая комната, каждый шкаф ненавидят тебя.

— Ты — кровавое пятно на простыне, и тебя не вытравить!

— Довольно! — заорала я. Они зашли слишком далеко, и больше я этого терпеть не могла. Я дрожала, меня трясло от страха и в то же время от ярости. Я не собиралась спускать им этого, нет, больше ни минуты! — Вы сказали все, что хотели, и теперь моя очередь. Простите, что я видела ваш драгоценный Мраморный зал. Я извиняюсь, но сейчас с этим уже ничего не поделаешь. Этого не изменить. Поэтому я больше не собираюсь вас выслушивать. Честно говоря, я сыта вами по горло. Отправьте меня обратно в Филчинг. Ну же, давайте, сделайте это сегодня утром. Мне все равно. Хотя, по правде говоря, я буду рада. Я ухожу из этого места, меня от него тошнит! Жаль, что я вообще в нем оказалась!

— Она уходит! — завопила Пиггот.

— Ей жаль, что она вообще здесь оказалась! — прогремел Старридж.

— Да, мне жаль, если хотите знать. Теперь я заберу свои вещи, и вы можете посадить меня на поезд. После этого все будет кончено. Но прежде чем я уйду, мне кое-что нужно.

— Она ставит нам условия! — еще пронзительнее завопила экономка.

— Мне нужна потерявшаяся Айрмонгер, та, из моей спальни. Она может пойти со мной. Да, я возьму ее с собой. Спасибо вам большое.

Разгоряченное лицо Пиггот расплылось в оскале, продемонстрировав ее гнилые зубы.

— О какой Айрмонгер ты говоришь? О ком спрашивать?

— Вам это прекрасно известно. О той, чью кровать унесли, чье белье и личные вещи были сожжены.

— Я с уверенностью могу сказать, что не понимаю, о ком ты говоришь. Что доказывает существование человека, о котором ты говоришь? Где доказательства?

— Она сидела за обедом рядом со мной. Она была моей подругой.

— Подтверждения! Неоспоримые факты! Доказательства!

— У нее было имя.

— А! У нее было имя, неужели? А не может ли этим именем, по чистой случайности, оказаться имя Айрмонгер? — сказала она елейным голосом. Впрочем, последнее слово было произнесено резковато.

— Нет, ее имя было другим, — сказала я. — Ее звали Флоренс Белкомб.

Это сработало. Сработало более чем хорошо. Экономка потеряла дар речи. Она стояла неподвижно, словно чучело. Ее челюсть отвисла, а глаза слишком широко раскрылись. В них застыло дикое выражение. Если не считать того, что она слегка раскачивалась, ее можно было принять за статую. Я подумала, не постигла ли ее участь моих родителей. Теперь пришло время дворецкому прийти на помощь экономке. На ее поясе висел кошелек. Мистер Старридж спешно открыл его, достал оттуда металлический флакон с надписью «ПОЛИРОЛЬ ДЛЯ МЕДИ» и вытащил из него затычку. Он поводил флаконом у женщины под носом, и она начала приходить в себя. Затем дворецкий встал у нее за спиной и начал что-то развязывать. Я подумала, что он раздевает ее или ослабляет завязки, чтобы она могла дышать, но оказалось, что он отвязывает спрятанный под фартуком корсет, ее предмет рождения. Сделав несколько долгих и тяжелых вдохов, экономка с корсетом в руках наконец окончательно пришла в себя и подняла голову. На ее лице было ядовитое выражение.

— Я вышвырну тебя, — сказала она. — Теперь ты для меня просто мусор.

— Да, Клаар, правильно, — сказал дворецкий. — Вышвырни ее.

— Ой, ладно, давайте! — сказала я. — Вышвырните меня, затолкайте в поезд. Но я не уйду без Флоренс.

— Флоренс? Говорю тебе, здесь нет никакой Флоренс!

— Мы такой не знаем.

— Что вы сделали с Флоренс? Она поедет со мной. На поезде. Поедет, и вы это знаете.

— На поезде? Поедет на поезде? — сказала Пиггот. — Отсюда не уедешь. Не уйдешь. Из этого места нельзя уйти так просто, по своему желанию. Это не трактир, построенный ради твоего удобства.

— Выхода нет, — сказал дворецкий.

Это было заявление, констатация факта.

— Айрмонгеры-слуги не могут покинуть это место, — сказала Пиггот. — Если ты приходишь сюда, ты здесь остаешься. Сменить можно лишь комнату, улучшить или ухудшить свое положение. Только здесь — и нигде больше. У Дома-на-Свалке есть и другое имя — его называют Концом. Ты здесь — здесь и останешься. На черном как смоль дне Конца.

— Вы не можете удерживать меня здесь! — заорала я.

— Можем.

— И будем.

— Я хочу уйти. Я требую, чтобы меня отпустили!

— В таком случае дай ей уйти, Клаар. Дай ей утонуть.

— Да, Ольберт, я позволю ей уйти. Она вылетит и будет лететь до самого дна.

— Именно, Клаар. Как я и сказал, вышвырни ее.

— Что вы имеете в виду? О чем вы говорите?

— Вышвырнуть!

— Вышвырнуть!

— Вышвырнуть!

— Вышвырнуть!

— Что вы несете? Говорите по-английски!

— Ты отправишься на Свалку. Ты больше не будешь работать в этом доме, — сурово сказала Клаар Пиггот.

— Я отправлюсь домой, — сказала я.

— Если домом ты называешь Свалку — то да, ты отправишься домой. Это все, на что ты годна.

— Вы не можете заставить меня, — сказала я.

— Неверно! — осклабился дворецкий. — Можем! И заставим!

— Я об этом расскажу. Расскажу тем, кто наверху. Я знаю кое-кого наверху. Что вы на это скажете? Они мне помогут. Они этого не потерпят. Я требую встречи с ним. Да, именно так, отведите меня к нему немедленно! Он вам вправит мозги. Он не позволит этому произойти. Он посадит меня на поезд.

— Кто? — спросил дворецкий. Он заметно дрожал. — Кто «он»?

— Один из Верхних Айрмонгеров! — заорала я.

— Ты разговаривала с одним из Верхних Айрмонгеров?

— Много раз! Каждую ночь! Мы даже держали друг друга за руки. Мы даже целовались, миссис Пиггот!

— Я в это не верю, — сказала та.

— И мне это понравилось! — выкрикнула я. — И он понравился! Очень понравился.

— Назови имя хозяина, — сказал дворецкий. — Назови, пожалуйста.

— Клод!

— Мастер Клодиус? — выдохнула Пиггот.

— Клодиус, сын дочери Амбитта, его собственный внук! Я в это не верю, — сказал дворецкий.

— Его предмет рождения — затычка для ванны! — объявила я.

— Я уйду с должности! — прогремел дворецкий.

— Ты не можешь так поступить, Ольберт.

— Такого раньше никогда не происходило, Клаар.

— И больше никогда не произойдет, Ольберт.

— Боюсь, этот ужасный ребенок говорит правду, — сказал дворецкий, запинаясь.

— Я тоже так думаю, Ольберт. Мастер Клодиус всегда вызывал определенные подозрения, несмотря на свое происхождение. Как и мастер Риппит до него. Но правда это или нет — уже не важно. Об этом никто не узнает.

— Если бы это только было возможно!

— Ее нужно отослать, Ольберт. Три сотни ярдов?

— В такую погоду?

— Почему нет?

— Да, Клаар. Отведи ее на три — нет, на пять сотен ярдов! Начни с пяти сотен. Если она вернется — увеличь расстояние до мили или даже до двух. Если нужно — отведи ее на самый берег Темзы и запутай следы. Да хоть на побережье Атлантики. Кто бы ни был ее якорем, пусть он будет как можно более слабым. Пусть он будет невесомым, без всяких личностных качеств. Пусть он будет подобен перу.

— Хорошо сказано, Ольберт. Ты приходишь в себя. Какой характер!

— Я не боюсь вас! — заорала я. — Ни одного из вас.

— Тогда бойся Свалки. Пять Сотен.

— Я хочу вернуться в Филчинг.

— Тогда выметайся, — сказала Пиггот, — и иди туда сама.

— Ты уходишь, Айрмонгер Пять Сотен, — сказал дворецкий, звоня в колокольчик. — Ты выброшена.

— Нет! — заорала я. — Вы не можете этого сделать. Не можете!

— Уже сделали, — сказал дворецкий.

— Ты потеряешься, дорогуша. Ты уже достаточно большая, и, Бог свидетель, достаточно громкая, но там ты не будешь ни большой, ни громкой. Там ты будешь песчинкой. Песчинкой, затерявшейся в приливной волне.

Стук в дверь.

— А, вот вы где! — сказал дворецкий.

— Мистер Старридж, — кивнули двое Айрмонгеров-камердинеров.

— Эту Айрмонгер нужно отослать. Пять сотен ярдов.

— Пять сотен, сэр?

— Именно так, вы не ослышались. И немедленно. До полудня.

— Да, сэр.

— Отпустите меня! — заорала я.

Они не отпустили.

Айрмонгеры-камердинеры быстро передали меня двум тяжеловесным, плохо пахнущим Айрмонгерам, которых я раньше не видела. На них были прочные кожаные фартуки. Они отвели меня вниз по лестнице к черной двухстворчатой двери. Дверь открыли, и в лицо мне ударила отвратительная вонь, немедленно окутавшая нас с ног до головы. Вокруг был туман, казавшийся чрезвычайно густым. Меня вытолкали во внутренний двор. Воздух был холодным, но тяжелым. Моя кожа внезапно стала очень липкой. Я никогда не отмоюсь, никогда. Я взглянула в небо. Стояли высокие и темные дождевые облака. Лишь кое-где проглядывали клочки синего неба.

— Я снаружи! — сказала я. — Снаружи. Это уже что-то. Уже что-то, не так ли?

— Замолчи, — сказал Айрмонгер. — Не разговаривать. Категорически.

В этом внутреннем дворе было очень шумно. Из-за стены доносились странные звуки. Их источника я не видела, но было слышно, как кучи сталкиваются друг с другом. Стена, находившаяся прямо передо мной, была очень высокой и толстой. Наверху у нее было битое стекло, колючая проволока и другие острые предметы.

— Скоро полдень. Все готовы? — спросил человек в кожаном фартуке.

Я увидела, что снаружи уже собралось много Айрмонгеров. Все они тоже были одеты в кожу. На головах у них были шлемы, а в руках, одетых в грубые перчатки, они держали ведра, вилы, огромные сети и лопаты. Они были здоровенными, эти Айрмонгеры. Здоровенные мужчины и женщины, мускулистые, со сморщенными лицами, сломанными носами. Эти лица были покрыты шрамами, а на некоторых из них виднелись струпья.

— Теперь слушайте, — сказал человек в кожаном фартуке. — Станьте у стены. Сегодня никто не должен выходить из поля зрения. Проверьте свое снаряжение. Перепроверьте его. Якорям тянуть назад при малейшем сомнении. Далеко не заходить, держаться рядом. Ведущий не должен отходить от вас более чем на тридцать ярдов, но и тянуть его не следует.

— К вам пополнение. Приказ Старриджа.

— Эта? Негусто. Она упадет и перепачкается. Ты новенькая, не так ли? Я раньше тебя не видел.

— Да, — сказала я. — Я новенькая, да, сэр, и…

— Не самый лучший день для начала. Старайся двигаться помедленнее, ладно? И не отходи от стены.

— Простите, капитан, но у нее особые инструкции. Она должна быть ведущей. Пять сотен ярдов. Четкий приказ. Равно как и относительно якоря.

— Пять сотен? В такую погоду?

— Да, капитан, боюсь, что так.

— Что ж, Айрмонгер, если ты должна быть Пятью Сотнями, значит, так тому и быть. Не думаю, что мне это нравится, но кого волнует, что я думаю? Мы должны подготовить ее и дать ей сильный якорь.

— Прошу прощения, капитан, но якорь для нее уже выбрали.

— Правда? Думаю, это кто-то сильный. Сильный и тяжеловесный. Кто ее якорь?

— Этот.

— Этот? Вы уверены?

— Вполне.

— Это убийство! — сказал капитан. — Проверьте веревки. Завяжите их лично, лейтенант.

— Да, капитан.

— Так сделай же это, парень! — сказал капитан, шагая вдоль строя.

— Что ж, выйдите из строя, якорь. Давайте привяжем вас.

Якорем оказался ребенок. Как мне показалось, ему было не больше десяти. Немытый и тощий, он выглядел очень несчастным и слегка дрожал.

— Я всего лишь приподнял кастрюлю, больше ничего. Я всего лишь хотел увидеть ее, меня нельзя в этом обвинять, все хотели увидеть ее, разве нет? Я просто хотел убедиться в том, что она действительно двигается. И она двигалась. Чашка. Меня выбросили на Свалку за то, что я выпустил чашку. Это честно? Это правильно?

— Так это ты сделал? — спросила я. — Ты был подручным повара?

— Был и сделал — и что? Я выпустил чашку.

— Ты наконец заткнешься, грязный ошметок? — сказал лейтенант. — Мне было бы все равно, даже если бы ты распустил всю Ньюгейтскую тюрьму. Важно только то, что ты — якорь. Мне так сказали, и я сделаю то, что мне сказали. Вот шлем, завяжи его крепко. Ты маленький и легкий. На твоем месте я бы взял что-нибудь для утяжеления, например вот эту гирю. Я постараюсь как-нибудь тебе помочь. Достаточная забота?

— Я сейчас расплáчусь от благодарности, — зло сказал мальчик.

— Я стараюсь помочь! — рявкнул лейтенант.

— Кого я буду удерживать? — спросил мальчик.

— Меня, — сказала я. — С нами все будет в порядке. Все ведь не так плохо, правда?

Оба они невесело рассмеялись.

— Ну так что, каково твое расстояние? — спросил мальчик.

— Она — Пять Сотен Ярдов, — сказал человек в кожаном фартуке.

— Нет!

— Да, Пять Сотен.

— А ты, видать, завела себе друзей? — сказал подручный повара. — Что ты, черт возьми, натворила и где?

— Я целовалась с верхним Айрмонгером.

— Можно было догадаться, — сказал он. — Постой-ка, ты не шутишь?

— Не шучу.

— Это неправильно, — сказал он. — Почему я должен за это расплачиваться? Какое я имею к этому отношение? Я ни с кем не целовался. Никогда. И, скорее всего, никогда не буду. Ну, и где твой чертов парень сейчас, дорогуша?

— Замолчи, якорь, и завязывай свои ремни.

— Если ты начнешь меня утаскивать, — сказал мальчик, — мне придется перерезать веревку. Придется. Как и любому другому. Без обид. Я возьму утяжеление и буду держаться. Но если ты начнешь меня утаскивать, я перережу веревку.

— Когда вы наконец это прекратите?! — проревел капитан, топнув ногой. — Теперь ты, — сказал он, указывая на меня. — Надевай свою рабочую одежду. Скоро полдень.

Во внутреннем дворике на крючьях висели шлемы, а рядом с ними то, что я поначалу приняла за тела странных людей, из которых выпустили весь воздух. Но вскоре я поняла, что это были своего рода комбинезоны из эластичной кожи. Только они были толще тех, что я видела в Филчинге, и выглядели гораздо более мрачно. Один из них мне и предстояло надеть. Он был покрыт грубыми стежками и царапинами, похожими на следы от острых когтей какой-то твари. Также на нем было много заплаток — вероятно, в тех местах, где нападавшему существу, чем бы оно ни было, удалось прокусить толстую кожу комбинезона. Что же случилось с человеком, который носил этот комбинезон до меня?

— Нет, — сказала я. — Я не буду! Я этого не сделаю!

— Не думай об этом. Лучше не думай, просто сделай.

Лейтенант поднял меня и бросил в комбинезон, словно котенка в мешок. Я сопротивлялась и пронзительно кричала, но не могла выбраться. Лейтенант взял шлем и надел его мне на голову. Так я оказалась внутри. Выхода не было. Лейтенант постучал в стеклянное забрало шлема, осклабился и помахал мне рукой. Он снял меня с крюка и понес прямо в комбинезоне, у которого хлюпало в ногах, а внутри воняло падалью. Видно было плохо, сквозь круглое забрало шлема все казалось туманным. Лейтенант что-то крепко обвязал вокруг моей талии, но я не видела что. Он постучал по шлему и открыл его круглое забрало.

— Пять Сотен Ярдов! — крикнул он. — Ты должна вернуться с утилем. Должна! И как можно скорее. Тогда тебе не придется идти снова. Вернись с пустыми руками — и тебе придется идти снова. Поняла?

Я кивнула.

Все остальные свалочные Айрмонгеры выстроились в линию. Меня поставили среди них. За мной был мой якорь, державший в руках длинную веревку. Он был разительно меньше остальных. За ним стоял лейтенант с гирей в руках.

— Все готовы? — спросил капитан.

— Свалка! Свалка! — отозвались Айрмонгеры.

— Держитесь, парни. Не отходить от стены!

Он вытащил длинный металлический свисток, надпись на котором гласила: «ГОРОДСКОЙ ПАТЕНТ. ГОРОДСКАЯ ПОЛИЦИЯ. Дж. Хадсон и К°, Барр-стрит, Бирмингем, 244». Далековато отсюда. Свисток явно был найден на Свалке.

— Внимание! Внимание! — прокричал он.

Все подняли прутья и ведра. Все были готовы.

— Внимание!

В Доме пробило полдень.

Капитан дунул в свисток.

— Ату! — крикнул он. — Открыть ворота!

Ворота распахнулись. Свалочные Айрмонгеры рванулись вперед. Я, спотыкаясь, двинулась за ними так быстро, как только могла. Где-то позади был мой якорь.

Я вышла на Свалку.

 

Серебряная плевательница

Повествование Клода Айрмонгера продолжается

Визитер в углу

Когда я очнулся, моя затычка покоилась у меня на груди. От нее слышался слабый и словно испуганный шепот. Я открыл глаза и увидел, что лежу на кровати. Это был лазарет. Первая моя мысль была о Люси Пеннант. Затем я вспомнил Роберта Баррингтона посреди дымоходов, крики чайного ситечка по имени Перси Детмолд, а затем, и это было хуже всего, ведерко на кровати.

— Элис Хиггс! — позвал я.

— Здесь нет никого с таким именем.

В углу темной комнаты кто-то сидел. Это был крупный мужчина в черном костюме. На голове у него был цилиндр, напоминавший дымовую трубу Роберта Баррингтона. Но это был явно кто-то другой — не такой худой и не такой высокий.

— Кто здесь? — спросил я.

И услышал голос Предмета:

— Джек Пайк.

Джеком Пайком величали серебряную плевательницу. Амбитт. Мой дед.

Человек, чье слово в этом доме было законом. Человек, которого боялись все. Для нас, Айрмонгеров, дедушка был подобен планетам и их движению. Без него не могло взойти солнце и наступить утро. Без его согласия не могло быть ни цветов, ни движения, ни дыхания. Он был вершителем судеб, а его темной мантией был всегдашний угольно-черный костюм.

— Это… — прошептал я слабым голосом, — это Он?

— Разве ты не знаком со своим дедушкой? — послышался грудной голос.

— Дедушка! О, мой дедушка!

— Это так странно, — сказал он все тем же грудным голосом и все так же сидя в углу, — когда дед приходит навестить своего внука, попавшего в беду.

— Да, сэр. То есть, я хотел сказать, нет, сэр. То есть, я хотел сказать, как ваши дела, сэр?

— Клод, не веди себя как чужой.

— Это очень любезно с твоей стороны — прийти ко мне, дедушка.

— Да.

— Я был болен? Я долго болел?

— По меркам истории мира — нет. По меркам истории Клода Айрмонгера — несколько часов.

— Уже темно? Сейчас опять ночь?

— Темно в комнате. Здесь ночь. Шторы и ставни способны изменять время.

— Значит — день? Сколько времени?

— Время поговорить, Клод. Это наиболее точная единица измерения.

— Я видел девочку, голодную девочку и ведерко для льда.

— Клод Айрмонгер, сконцентрируйся! Ты можешь увидеть, что находится на столе рядом с тобой?

Я нащупал коричневый бумажный сверток.

— Пожалуйста, открой его, — сказал дедушка.

Я взял сверток и развязал его, чтобы посмотреть, что там внутри. Это было что-то новое, чистое и темное. Я начал разворачивать эту вещь и тут же понял, что это.

— Брюки! — воскликнул я.

— Твои брюки, — сказал дедушка.

— Так скоро?

— Похоже, ты разочарован.

— Нет, сэр, — сказал я. — Я думал, что не получу брюки еще шесть месяцев.

— Время не стоит на месте, — сказал он.

— И я женюсь на Пайналиппи?

— Скоро, довольно скоро, — сказал он. — А сейчас тебя вызывают. Ты должен быть готов. Ты нужен в городе.

— В городе! Но мне говорили, что я останусь здесь, что я никогда не покину Дом-на-Свалке. Что моя болезнь…

— Тебе много чего говорили, — сказал он. — Для твоей же безопасности и для безопасности других.

— Дедушка, могу я спросить тебя кое о чем? — сказал я. Моя голова кружилась и болела, в ней роились тысячи мыслей.

— Спрашивай.

— Что это была за девочка? Та, в лохмотьях, в палате тетушки Розамути?

— На этот вопрос я не могу ответить. Не сейчас. Спроси о чем-нибудь другом.

— Дедушка, если я еду в город, значит, со мной все в порядке?

— Нет, — сказал он. — Ты слаб, Клод. Ты не такой, как остальные дети. Твое здоровье очень хрупкое. Но тебе, в отличие от остальных детей, присуща определенная чувствительность, определенное понимание. Если можно так выразиться, ты смотришь на мир по-другому.

— Потому что я болен?

— Потому что ты слышишь вещи.

— Да, я слышу вещи, сэр. Это правда.

— Что ты слышишь?

— Они говорят то, что я не должен слышать.

— Но ты ничего не можешь с этим поделать, не так ли?

— Да, сэр, совершенно ничего.

— И что же ты слышишь?

— Тихие голоса.

— Откуда они доносятся?

— Отовсюду. Со всех сторон. Когда в доме спокойно, я слышу постоянный шепот. Это бывает нелегко. Вещи, сэр, они могут разговаривать. Но это неправильно. Я не должен их слышать. Иногда это больно.

— Скажи мне, скажи, какие предметы говорят.

— Любые. Это может быть все, что угодно.

— Например?

— Например, это может быть ботинок.

— Ботинок?

— Да, сэр, ботинок. Или затычка. Это может быть затычка, говорящая: «Джеймс Генри Хейворд», или еще что-нибудь, говорящее: «Джек Пайк» или «Элис Хиггс».

— Например, — сказал дедушка, — скажи мне, что говорит эта вещь?

Дедушка достал из кармана монету и бросил ее мне.

Я поймал монету, внимательно осмотрел ее и прислушался.

— Это монета, дедушка, — сказал я. — Она не говорит ровным счетом ничего.

— А это? — спросил он, бросая мне небольшую линзу.

Я поднес ее к уху.

— Она говорит: «Питер Уоллингфорд. Понедельник — пятница, с десяти до четырех. Вход только по записи, стучать три раза». Это правда. Я не выдумываю.

— Знаю.

— Моя затычка разговаривает, твоя плевательница разговаривает.

— Конечно же, они разговаривают, Клод. Нам об этом прекрасно известно. Мы поняли, что ты — Слушатель, еще когда ты был младенцем. Некоторые младенцы не могут спать из-за воплей Предметов. Мы всегда о тебе знали. Аливеру не стоило поднимать такой шум, его вмешательство вряд ли было нужно. Нам все уже было ясно.

— И дядюшка Идвид тоже слышит. Сэр, дядюшка Идвид… — Я уже не мог остановиться. — Перси Детмолд… Сэр, Элис Хиггс — это девочка, а не дверная ручка! Я действительно это видел? Ох, что же случилось с тетушкой Розамутью и со всем миром?

— Спокойствие! Спокойно, Клод. Позволь мне просветить тебя. Время пришло.

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 228; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!