Княжеская погребальная обрядность 5 страница
Над фигурой Настасьи помещены две бляшки. На одной из них ‑ наиболее пышное растение, разросшееся в три стороны; на другой ‑ нет растений, но изображен знак пола; это единственная бляшка с таким знаком(Рыбаков Б. А. Русское прикладное искусство…, с. 9. рис.4. ).
Как видим, тема растительности охватывает все три зоны замечательной черниговской оковки: в верхнем ряду показано развитие растительной среды, ставшее предельно мощным в связи со смертью Кощея. В средней зоне стеблями и ростками перевязаны участники поиска смерти Кощея, а вздымающимися ростками (или цветами хмеля) отмечены начало, середина и конец этого сказочного комплекса. Нижний ряд, подобно верхнему, в первой (левой) половине дает молодую, прорастающую зелень, а в правой ‑ крупные, вполне созревшие растения.
Разделителем двух вегетативных периодов (весеннего и летнего?) являются огромные грифонообразные чудища, к которым мы возвратимся после попыток осмысления всей рассмотренной выше "кощунной" системы.
После ознакомления со всеми отдельными элементами чеканной композиции на оковке турьего рога середины X в. рассмотрим её содержание. Порядок рассмотрения определен самим художником, поместившим финальную сцену смерти Кощея на тыльной стороне рога, а в центре лицевой стороны изобразившим двух чудищ, четко делящих все изображение на левую и правую половины. Начинать обзор следует с той промежуточной группы, которая помещена между персонажами финального эпизода (Кощей, Настасья, вещая птица) и персонажами, занятыми еще только поиском кощеевой смерти, т. е. с изображения борющихся волков.
|
|
|
1. Изолированная группа из двух волков, сцепившихся в жестокой схватке, дана не в реальном плане. Это ‑ символ предстоящей борьбы за растительную силу природы. Манера изображения условная, сказочная: головы волков проходят сквозь тела, хвосты превращаются в растение. Грызущихся волков следует понимать как вступление ко всему последующему повествованию о борьбе сил жизни с мертвящим началом.
2. Стеблями растений художник с поразительной продуманностью свел воедино ту группу сюжетов, которую мы знаем по многочисленным сказкам о Кощее, но которая отсутствует в былинах. Поиск смерти Кощея на оковке X в. значительно упрощен по сравнению с позднейшими сказками XIX в. Смерть Кощея предполагается запрятанной в зайце, "биче божьем". Зайца пытается поймать ястреб, но тот ушел от ястреба и ускакал в противоположную сторону; однако в этой стороне находится хорт‑волк, оскаливший пасть на зайца. Все это происходит под крыльями центральных чудищ, которые сами в погоне за зайцем не участвуют, хотя и показаны с раскрытыми клювами. Здесь в отражении сказочного повествования на чеканной оковке рога оказывается смысловой провал. Каким‑то образом в мифе выяснилось, что Кощея Бессмертного можно убить стрелой. Показателем того, что третья попытка уничтожения Кощея должна быть удачной и неотвратимой является победоносно поющий петух. В такой роли петуха в сказках нет, но художник X в. ввел его именно в тот раздел, который излагает сказочный вариант поиска кощеевой смерти и вместе со сказочными "благодарными животными" (ястреб, волк) обвил его плетенкой стеблей.
|
|
|
3. За пределами передней сказочной композиции, подчеркнутой узами из стеблей, находится вполне реалистическое изображение былинного варианта смерти Кощея. Перед вещей птицей, похожей здесь не на "врана", а на орла (загнутый клюв, взъерошенные перья на шее), находятся два действующих лица былины об Иване Годиновиче ‑ Кощей и Настасья Дмитриевна. Как и в былине, Настасья подает Кощею лук и колчан. Элемент повествовательной динамики есть и здесь: лук изображен дважды, как в руках девушки, так и в руках самого Кощея, хотя по былинам Настасья никогда не стреляла в вещую птицу, а только приносила лук царю. Эта деталь подкрепляет мысль об одном (но движущемся) зайце при двух изображениях.
|
|
|
Реализм художника в этом разделе его сложной композиции сказывается во многом: коса девушки, стрижка "под горшок" у Кощея, тщательно изображенный лук со всеми изгибами корпуса и узлами тетивы. Верхом реализма являются изображения стрел: они правильно оперены и снабжены остриями, известными нам по археологическим находкам. Первая стрела, предназначавшаяся для вещей птицы, ‑ "срезень", специальная двурогая стрела для стрельбы по птицам; она ушла ввысь. Вторая стрела уже иного типа ‑ это боевая воинская стрела: она изломилась надвое. Третья стрела, летящая в голову Кощея, тоже обычная боевая стрела.
4. Итак, все изображения в средней зоне оковки турьего рога представляют собой целостное повествование, объединяющее в одно целое и сказочный вариант рассказа о смерти Кощея (но без утки и яйца) и былинный вариант. Сказочный вариант выделен автором повествования при помощи растительных стеблей. Кроме того, он обрамлен с обеих сторон двумя символами: слева, как бы в качестве запева, зачина, помещен символ борьбы, а справа ‑ символ победы ‑ петух с процветшими крыльями.
|
|
|
Древняя кощуна о смерти Кощея не знала героя ‑ ни сказочного Ивана Царевича, ни былинного Ивана Годиновича здесь нет. Кто же побеждает Бессмертного, чья воля направляет третью стрелу в буйну голову царища Кощеища?
По центральному положению на турьем роге, по своим огромным размерам, вдвое превышающим человеческие фигуры, главенствующими на всей оковке являются грифонообразные чудища лицевой стороны рога. На окружности серебряной оковки эти чудища занимают чуть менее одной трети всего изделия, столько же, сколько занимает вся сцена кощеевой смерти с вещей птицей и стрелами позади Кощея. Вокруг этих чудищ, под их крыльями и ведется первоначальный поиск кощеевой смерти. В былине не герой убивает Кощея, а волшебная невидимая сила. В сказках происходит то же самое ‑ герой достает кощееву смерть, а само умерщвление Кощея происходит не при воздействии героя непосредственно на своего противника, а на расстоянии (Иван‑Царевич давит яйцо, и Кощей от этого умирает). Во всех случаях смерть Кощея предопределена какой‑то высшей волшебной силой, а герой является промежуточным звеном. Как мы помним, в греческой мифологии сохранились только неясные фрагменты поединка героя с Аидом. Там тоже действует стрела, но мифа, как такового нет, есть только эпизод без поясняющего его окружения. В мифе о Персефоне и Аиде равновесие в природе (зимою Персефона у Аида, а весною и летом ‑ на земле) установлено не в результате победы над богом мертвых, а волею Зевса по просьбе Деметры.
В нашем случае олицетворением этой высшей воли явились чудища, прямо связанные с поиском смерти бога мертвых. Грифонообразный облик их хорошо вписывается в представления о высшей воле: грифоны ‑ "собаки Зевса", т. е. греческое соответствие Сэнмурву, крылатой собаке верховного бога Агурамазды, выполняющей на земле повеления божества. Повеление Зевса, выполняющего просьбу Деметры о пребывании Персефоны на земле для процветания растительности, могло быть передано при посредстве грифона (?). Чудища черниговского рога представляют собой фантастические существа с птичьим туловищем, птичьей головой и могучими крыльями. Крупы существ ‑ звериные с гладкими хвостами. Концы хвостов завершались не кисточкой, а растительным раструбом. Передние лапы у левого чудища не видны, а у правого они показаны, но не очень четко. Кончаются лапы ясно обозначенными когтями. По всей вероятности, мастер хотел изобразить обычного грифона с львиным туловищем, но не имел перед глазами хорошего образца и едва ли видел льва в натуре. В итоге под резцом чеканщика получился "птищь" с элементами львиного туловища.
Грифоны и семарглы очень часто встречаются в русском прикладном искусстве XI ‑ XIII вв. и в архитектурном декоре. Нередко они располагаются симметрично по сторонам композиции, обозначающей Небо, высшую небесную силу (см. подробнее далее главу 12). Грифоны очень часто бывают покрыты знаками плодородия. Есть изображения грифонов, терзающих зайца (например, на Дмитровском соборе во Владимире).
В Болгарии, в Преславе, часто посещавшемся русскими в X в., найден клад с золотыми вещами, на которых изображены грифоны, симарглы и символ неба. Клад точно синхронен турьему рогу; его дата ‑ 945‑959 гг.
5. Завершающие выводы позволяет сделать растительный орнамент. Пышное растение (цветок хмеля) находится, как уже много раз говорилось, на самом видном центральном месте оковки рога между двумя грифонами. Это ‑ точка временного отсчета: влево от нее (в верхнем и нижнем ряду) расположен орнамент из молодых ростков, а справа ‑ зрелые, крупные растения. Точка отсчета отделяет, очевидно, весеннюю половину теплого сезона от летней половины. Растительный орнамент здесь не безмолвный равномерный узор, а осмысленное сопровождение основной темы. Второй точкой временного отсчета является фигура Анастасии ("воскресение") Прекрасной, отмеченная знаком женской плодовитости и наибольшим расцветом растений. Сразу вслед за этой русской Персефоной в верхнем поясе начинается мотив молодых ростков. Первая бляшка с молодыми ростками приходится над вещей птицей, и интересно то, что птица, предрекшая свободу Анастасии от Кощея, смотрит не на вызванную ею стрельбу в нее самую ‑ голова вещей птицы обращена не влево, а вправо, к символу борьбы, к как бы новому поиску смерти Кощея, т. е. подчинена идее вечного движения, вечной смены сезонов, победы живительных сил над мертвящими. Вещая птица смотрит не на настоящее, становящееся уже совершенным, а в будущее.
Четкое деление обоих поясов (верхнего и нижнего) растительного орнамента на первичный участок с молодыми ростками хмеля и на равный ему участок с полностью распустившимися растениями, уполномочивает нас на календарный вывод. Ясно, что подобное изображение вегетативного периода отражает деление на весенний его отрезок и на собственно летний. "Макушкой лета", рубежом двух половин весенне‑летнего времени называют день летнего солнцестояния 24 июня, когда празднуется Купала, позднее ‑ по дню Иоанна Крестителя названный днем Ивана Купалы. Именно к этому сроку начинает цвести хмель, огромный цветок которого является на нашей оковке разделителем двух сезонов.(Нечипорук И. Д. Агробиологические основы возделывания хмеля. Львов, 1955, с. 46‑50. )
Календарное значение растительного орнамента подкрепляется и различием двух грифонов, из крыльев которых вырастает этот цветок: левый ("весенний") грифон показан с более молодым оперением, а на правом ("летнем") грифоне перья длиннее, крылья более могучие, концы крыльев закручиваются в завитки. Художник показал, что летний грифон крупнее, как бы старше своего весеннего собрата.
Возможно, что ритуальный рог с подобным выдвижением на первое место купальской волшебной силы (олицетворенной в двух грифонах) в его декоре предназначался для самого торжественного заклинательного общественного праздника ‑ дня Купалы, середины года ("шестая пятница" из 12 пятниц в году), дня летнего солнцестояния, отмеченного в древних календарях удвоенным солярным знаком. Что касается образа грифона, то он был известен праславянам еще в далекое скифско‑сколотское время, когда на скифском пограничье для украшения наверший знамен применялись бронзовые фигуры грифонов.(Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 555. ) Им несомненно придавалось охранительное, апотропеическое значение, и грифоны нередко изображались в активной позе терзания. (Срезневский И. И. Материалы…, т. I, с. 18. ДИВЪ ‑ gryphus (в Житии св. Власия). )
Большой интерес для нашей темы представляет русское соответствие античному наименованию грифона ‑ ДИВЪ95. Див дважды упоминается в "Слове о полку Игореве". Первый раз при приближении Игоря к степи Див, находящийся на вершине дерева, "велит послушати" что‑то степной земле и какому‑то идолу в Тмутаракани. Вторично Див упоминается в момент разгрома русских войск: Див упал на землю. Подробнее образ Дива будет рассмотрен ниже в общем контексте сюжетов прикладного искусства X ‑ XIII вв.
Можно предположить, что обозначение грифона, "собаки Зевса", словом "див" может объясняться как прилагательное от русской формы имени Зевса (Zeus, Dios): "ДИЙ", "ДЫЙ" ‑ ДИИВЪ, ДЫИВЪ, т. е. "принадлежащий Дию". В дальнейшем образ фантастического зверя с крыльями и птичьей головой послужил основой для словообразования типа "диво", "дивиться", "удивляться", "дивный" (в смысле необычный).
* * *
Чеканную композицию на турьем роге из черниговского княжеского кургана мы должны воспринимать как тщательно продуманную во всех деталях иллюстрацию к древней "кощуне" об извечной борьбе жизненного и мертвящего начала в природе и прежде всего в растительном мире.
Главная идея мифа ‑ кратковременность торжества "кощьного" начала и предопределенность свыше победы над ним сил жизни, роста, цветения.
В эпоху Святослава миф существовал в более целостном виде, чем он дошел до нас в фольклорных записях XIX ‑ XX вв. В нем было единое повествование о поиске кощеевой смерти и о самой смерти Кощея, ставшего уже ненадолго мужем Анастасии. В фольклоре оно расчленилось на волшебные сказки о поиске кощеевой смерти, осложненные множеством вариантов о "благодарных животных"; кощеева смерть в сказках упрятана в значительно более сложную систему (море, остров, дуб, сундук, заяц, утка, яйцо, иногда ‑ игла). В черниговском мифе смерть Кощея спрятана только в зайце; из помощников невидимых сил мирового добра (героя в мифе еще нет) в мифе даны только представители пернатых (ястреб) и зверей (хорт, названный в сказках архаичным словом).
Возможно, что миф состоял из двух частей: 1. Поиск. 2. Смерть. Первая часть (уцелевшая впоследствии в сказках) на оковке рога выделена особо. Героями этой части, а может быть и всей композиции, являются два "дива". Вторая часть послужила основой былин. Здесь два антипода ‑ Кощей и Анастасия, дочь Димитрия, ‑ выступают в антропоморфном облике. Противостоящего Кощею антропоморфного героя в древней "кощуне" еще нет. Сказочный и былинный герой, богатырь по имени Иван, освобождающий Анастасию Прекрасную, ‑ по всей вероятности, более поздний элемент повествования, появившийся в народных сказаниях не ранее широкого распространения христианства.
Срединный летний праздник Купалы с его кострами, всенародными "событиями" и разгулом всех жизненных сил, время превращения старых зерен в новые колосья, день "бесовских русалий" стал Ивановым днем (Стоглав). Приуроченность мифа, изображенного на ритуальном роге, к "макушке лета", ко времени праздника Купалы не подлежит сомнению, хотя сама смерть Кощея, освобождающая "воскресающую" Анастасию, должна была происходить ранее, может быть, в день весеннего равноденствия; она и отодвинута мастером на тыльную сторону. По принципу двоеверия летний праздник стал Иваном Купалой. В эпоху возникновения былинного эпоса, в X ‑ XI вв., вещая сила, противостоящая Кощею, стала персонифицироваться в виде богатыря Ивана Годиновича, т. е. "Ивана Жизненного", "Ивана Удачливого", который еще позже стал в народных сказках Иваном Царевичем.
Мифологическая композиция на оковке турьего рога не лишена принципа антропоморфности ‑ в человеческом облике здесь показаны два мифологических персонажа, представляющих зимний и летний периоды жизни ‑ Кощей и Анастасия ("зимнее" имя которой ‑ Марья Моревна). Анастасия‑Воскресение вполне может быть сопоставлена с античной Персефоной, зимней пленницей Аида. Впервые на возможность такой аналогии указал еще А. С. Фаминцын, опираясь на славянские обряды и обрядовые песни(Фаминцын А. С. Богиня весны и смерти в песнях и обрядах славян. ‑ Вестн. Европы, 1895, июнь и июль. ). Обращение к сказкам, былинам и к турьему рогу укрепляет выводы Фаминцына.
Сама фигура девушки с луком и колчаном на оковке рога ничем не примечательна и опознается только в контексте с Кощеем и сценами поиска его смерти, т. е. при соединении былинного и сказочного вариантов мифа. Но растительный орнамент, окружающий верх ритона, играет здесь как бы роль античного хора в трагедии, поясняющего истинный смысл событий.
Именно над Анастасией‑Персефоной помещены две бляшки, выходящие за пределы принятых в этом орнаментальном поясе стандартов: одна из них, как уже говорилось, дает растения в максимально расцветшем виде, а другая заменяет растительный символ плодородия символом человеческой плодовитости. Вне оковки, строго под фигурой Анастасии Прекрасной, помещен серебряный квадрат с растительными символами, направленными крестообразно в четыре стороны.
В греческом мифе о Персефоне нет тех длительных поисков смерти похитителя, которые так разработаны в русских сказках, нет и героя‑освободителя, хотя какие‑то фрагменты борьбы Геракла с Аидом есть у Гомера: Аид был ранен стрелой героя, после чего он временно уходит из своей преисподней на Олимп. В мифе о Персефоне противопоставляются: цветущая природа до похищения девушки и омертвение природы и голод на земле после похищения её Аидом, а также новый расцвет природы, когда Зевс (Дий), уступая просьбам Деметры ("Мать‑сыра‑земля"), устанавливает календарное расписание сроков пребывания Персефоны в аиде (4 зимних месяца) и на земле (8 весенних и летних месяцев). Как мы помним, в русских сказках срок пребывания Анастасии Прекрасной вне власти Кощея определяется сроком вызревания урожая. Мастер турьего рога дает полную аналогию мифу о восьми месяцах расцвета природы, набивая на свою оковку восемь бляшек с весенними и летними растительными символами (две бляшки над Настасьей это её личные символы).
Русская кощуна, изображенная на роге, архаичнее литературно обработанного греческого мифа. Впрочем, исходная основа греческого мифа о Персефоне была, очевидно, тоже весьма архаичной, что явствует как из разрозненности отдельных элементов, так и из того, что самое имя богини весны и возрождения ‑ Персефоны ‑ не этимологизируется из греческого. По всей вероятности, мы имеем дело с древним индоевропейским мифом, разные варианты или составные части которого различно прошли свой исторический путь у разных народов, то сокращаясь, то обрастая дополнениями.
Чеканная оковка турьего рога из языческого кургана черниговского князя дает нам интереснейший пример изображения древнего мифа о Персефоне и Аиде, которое своей продуманной символичностью, широтой замысла и значимостью каждой детали, каждого намека свидетельствует о непосредственном участии в изготовлении этого "мифа на серебре" какого‑то ученого волхва, знатока мифологии, сумевшего создать из отобранных им элементов мифа целостную и многозначную композицию.
Легко можно представить себе, с каким интересом и вниманием рассматривали эту чеканную кощуну участники многолюдного купальского "собора", когда турий рог, вмещавший около двух литров хмельного меда, обходил, как круговая чаша, знатнейших участников праздничного пира.
Ритуальный характер турьих рогов выявляется не только при знакомстве со славянскими языческими идолами, у которых почти всегда изображали рог‑ритон в правой руке, но он прямо определен в "Слове об идолах" начала XII в. Культ Переплута ‑ бога, заменившего Семаргла (и, возможно, близкого по облику к Диву‑грифону), выражался в том, что люди "верьтячеся пьют ему в розех" (из рогов).(Гальковский Н. М. Борьба христианства…, с. 23. Е. В. Аничков почему‑то думал, что в честь Переплута пили, находясь в розах, в розарии. См.: Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1913, с. 75. )
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!