Глава 5. Логическое Аристотеля (Защита от Сократа)
Аристотель (384–322 г. до н. э.) родился в Стагире, городке на Фракийском побережье рядом с Македонией. Его отец Никомах был другом и придворным врачом македонского царя Аминты. В 17 лет Аристотель, к тому времени потерявший родителей, уехал в Афины и стал учеником Платона на целых двадцать лет. Платон называл его «умом своей школы»…
После смерти Платона Аристотель уезжает сначала в Асс, а через некоторое время принимает предложение македонского царя Филиппа стать воспитателем тринадцатилетнего Александра. В этой должности он пробыл три года, но после воцарения Александра Македонского вернулся в Стагир, а потом в Афины.
Какое-то время Александр помогал Аристотелю даже деньгами, но со временем их отношения ухудшились. Тем не менее, после смерти Александра, когда в Афинах началось восстание против македонцев, Аристотелю пришлось бежать, поскольку его обвиняли, почти как Сократа, в преступлениях против религии. Умер он в изгнании…
Очевидно, Аристотель начал писать свои сочинения еще при жизни Платона. Историки философии считают, что его «Топика» — одно из основных логических сочинений — была написала еще в бытность в Академии Платона. Но основное время его творчества, похоже, приходится на второй приезд в Афины, когда он открыл свою философскую школу в предместье Афин Ликее, где обучал, гуляя по дорожкам возле храма Аполлона Ликейского. От этого философского гуляния и произошло название его школы — перипатетики, гуляющие.
|
|
|
Кроме «Топики» к логическим сочинениям Аристотеля относятся две «Аналитики» и некоторые другие работы. В первом веке до нашей эры все они были собраны в единый «корпус» Андроником Родосским и названы «орудийными книгами» в значении орудий познания. Впоследствии, возможно, уже в византийские времена, это стало звучать как «Органон» — орудие то ли рассуждения, то ли познания истины. Однако сам Аристотель не называл эту науку логикой, как и сочинение свое «Органоном». Все это сделали его последователи.
Понятие же «логос» он по большей части использовал в значении речь. Впрочем, издававший в 1972 году логические сочинения Аристотеля 3. Микеладзе высказывает неожиданное для наших логиков предположение. Оно рождается из рассказа о том, что было самым ценным для самого Аристотеля. Он определенно гордился тем, что изобрел так называемый силлогизм:
«… силлогизм есть некоторое образование, принадлежащее к роду логосов и описываемое следующим образом: он представляет собой отношение необходимого следования между данными предположениями и заключением, причем… данные предположения полностью определяют заключение в том смысле, что заключение, чтобы ему с необходимостью следовать из посылок, не должно нуждаться ни в чем другом, кроме того, что предположено…
|
|
|
Под «логосом» в контексте аристотелевского определения силлогизма следует, пожалуй, понимать рассуждение» (Микеладзе, с. 7–8).
Мудреное речение насчет логоса, тем не менее, выдает природу того предмета, о котором идет речь: образование в данном случае может быть либо образом, либо устройством сознания, определяющим связи между образами. Силлогизм же есть, как чуть дальше пишет Микеладзе, имя для «дедуктивного рассуждения», то есть рассуждения от общего к частному. Что-то вроде: если все люди имеют какую-то способность, то и каждый отдельный человек должен ее иметь.
Микеладзе, похоже, не случайно использовал понятие рассуждения, потому что в примечании к «Топике» он несколько раз повторяет, что эта работа посвящена рассуждению:
«Таким образом, в «Топике» изучаются диалоги Платона как образцы диалектических (или, вернее, диалогических) рассуждений» (Там же, с. 595).
К сожалению, я совершенно не могу быть уверен в том, а что понимает Микеладзе и другие наши логики под самим понятием рассуждения, и не хочу попасть под очарование случайно использованного слова. В подтверждение своего сомнения приведу вот такой пример из его статьи:
|
|
|
«Вопрос о том, каким образом строится дедуктивное рассуждение (силлогизм), и в частности доказательство, составляет, следовательно, центральную проблему логики Аристотеля» (Там же, с. 9).
Как видите, здесь отчетливо заявлено, что именно силлогизм был главным для Аристотеля. И он же назван рассуждением, пусть одним из видов рассуждения — дедуктивным, но все же рассуждением. Но чуть раньше (с. 7) он указывает, где Аристотель дает определения силлогизма. В частности, он ссылается на сочинение «О софистических опровержениях», которое сам же и помещает в сборник в переводе Иткина.
Я читаю это место и обнаруживаю слова, которые не сразу могу распознать как то, что Микеладзе считает определением силлогизма:
«Умозаключение же исходит из определенных положений таким образом, что оно через положенное с необходимостью высказывает нечто отличное от положенного» (Аристотель, О софистических, 1,165 а 1–2).
И лишь читая книгу А. Ахманова «Логическое учение Аристотеля» (1954) я понимаю, что логики говорят «умозаключение», а имеют в виду «силлогизм»:
«В «Топике» Аристотель, определив умозаключение (аиХХоуш/ибд) как такую речь (Xoyog), в которой если даны известные положения, то из них с необходимостью вытекает нечто иное, чем эти положения» (Ахманов, с. 89).
|
|
|
Очень похоже, что Микеладзе использовал понятие «рассуждение», говоря про Аристотеля, по-бытовому, вовсе не придавая ему той значимости, которую усмотрел я. Он попросту приравнивает рассуждение к умозаключению, что весьма свойственно нашим логикам. И ведь действительно: рассуждая, мы делаем умозаключения. Значит, умозаключение и есть рассуждение. А прогуливаясь с перипатетиками мы делаем шаги. Значит, шаги и есть прогулка! А мы — перипатетики!..
Как бы там ни было, но Аристотель был занят тем, как найти истину. Поэтому его логика — это во многом наука о достоверном знании или истинности высказываний. Приведу краткое описание той задачи, которую решал Аристотель, сделанное Ахмановым. Из него ясно, что, прежде всего, он пытался понять, как вел беседы Сократ, точнее, как строится диалогическо-диалектическое рассуждение в сократических диалогах Платона:
«Хотя диалектические рассуждения и строятся по определенным законам и правилам, которые мы называем теперь правилами логики, но в силу вероятности посылок они не ведут с необходимостью к истине, которую Аристотель определяет как соответствие действительности. Поэтому такие рассуждения можно назвать, с точки зрения Аристотеля, недоказывающими.
Напротив, доказывающие рассуждения, вытекая из необходимо истинных положений и будучи построены по тем же правилам, в силу необходимой истинности исходных положений и соблюдения правил рассуждения имеют своим результатом необходимую истину» (Ахманов, с. 83).
Я думаю, Аристотель вел свои исследования потому, что ощущал недостаточность рассуждения, которое показано в диалогах Платона, как когда-то Сократ сражался с софистами и их способом рассуждать. Софистика была еще жива во времена Аристотеля как способ играть словами и управлять мнениями и поведением людей. И при этом было очевидно, что она лжива. Вот поэтому Аристотель и начинает исследование всей речи, чтобы понять, в каких случаях мы можем говорить об истинности речи и знания.
«Принятие каких-либо исходных положений за истинные без аналитического исследования их истинности делает все рассуждение гипотетическим, условным. Средством проверки его становится согласие или несогласие собеседников с результатами рассуждения, так что несогласие порождает противоречие с исходными положениями, заставляя искать новые исходные положения и из них выводить новые следствия.
Движущей силой таких рассуждений является установление противоречий и преодоление их. Образцы такой диалектики в изобилии имеются в так называемых сократических диалогах Платона, и очень может быть, что именно приемы, или техника, рассуждений, практиковавшихся в школе Платона, имелись в виду в «Топике» Аристотеля » (Там же, с. 84).
Думаю, это верное предположение, поскольку чтение платоновских диалогов постоянно оставляет в душе чувство неудовлетворения: против всего, в чем я уверен, можно привести такие возражения, что я усомнюсь в самом себе. Но еще хуже то, что Сократ тоже не знает ответов на те вопросы, которые задает. Он лишь разбивает мою уверенность в том, что я знаю действительный мир. Это раздражает.
И рождает желание немножко оградиться от полноты жизни, создать жесткие правила и внутри них, как внутри мирка поменьше настоящего, обрести покой и уверенность во всем. Очевидно, что Аристотель начинал «Топику» именно в таком «раздражении»:
«Цель этого сочинения — найти способ, при помощи которого мы в состоянии будем из правдоподобного делать заключения о всякой предполагаемой проблеме и не впадать в противоречие, когда мы сами отстаиваем какое-нибудь положение. Прежде всего, конечно, следует сказать, что такое умозаключение и каковы его виды, для того чтобы понять, что такое диалектическое умозаключение…» (Аристотель, Топика 1,1,100 а 18–24).
Этот странный переход к умозаключению, которое, кстати, есть силлогизм, а не умозаключение в нашем понимании, нельзя понять, если не почувствовать это раздражение от Сократа и его нудных приставаний. Этот переход неестественен, нелогичен, пока не поймешь, что задача Аристотеля — разобраться с «диалектическими умозаключениями», а точнее, — с «диалектическими рассуждениями» Сократа и доказать, что ученик может победить мастера.
Что для этого надо сделать? Показать ложность всей диалектики, то есть хитрость Сократа, который, подобно софистам, попросту дурит людей. И Аристотель делает это прямо в следующем куске текста, деля все виды речи по их качеству. Я разобью сплошной текст на куски, соответствующие различным образам или шагам мысли:
«Так вот, умозаключение есть речь, в которой если нечто предположено, то через положенное из него с необходимостью вытекает нечто отличное от положенного.
Доказательство имеется тогда, когда умозаключение строится из истинных и первых [положений] или из такт, знание о которых берет свое начало от тех или иных первых и истинных [положений].
Диалектическое же умозаключение — это то, которое строится из правдоподобных [положений].
Истинные и первые [положения] — те, которые достоверны не через другие [положения], а через самих себя. Ибо о началах знания не нужно спрашивать «почему», а каждое из этих начал само по себе должно быть достоверным.
Правдоподобно то, что кажется правильным всем или большинству людей или мудрым — всем или большинству из них или самым известным и славным.
Эристическое же умозаключение (то есть созданное ради спора — АШ) исходит из [положений], которые кажутся правдоподобными, но на деле не таковы, или оно кажется исходящим из правдоподобных либо кажущихся правдоподобными [положений]» (Аристотель, Топика, 1,1,100 а 25–30).
Если передать эту мысль кратко, Аристотель делит все виды рассуждений (умозаключений) на три: истинные, поскольку выведены из истинных положений, наверное, очевидностей; диалектические, которые вероятны и даже кажутся достойными доверия даже мудрым людям, и эристические, то есть откровенно софистические, имеющие целью обман или введение в заблуждение.
С первыми или истинными рассуждениями, в общем, все ясно для Аристотеля. Как и с последними, где ложность очевидна. Его задача — найти, как же быть с хитрыми диалектическими построениями, которые кажутся достоверными, но в итоге обманывают и разочаровывают. И не в чем-то особом, а в самом себе!
И он находит прием: надо научиться выводить их из истинных положений. Соответственно, и опровергать их надо, доказывая неистинность тех исходных положений, которые положены в их основание.
Это сразу же ставит перед вопросом: что есть истина? Для Аристотеля она оказывается соответствием мысли бытию, то есть действительности мира, данного в чувствах. Поэтому действительное логическое учение Аристотеля гораздо шире его логических сочинений. Ведь определить, что есть бытие, действительность и что есть соответствие им мысли, — совсем непросто. Поэтому логика Аристотеля разбросана от его «Метафизики» до трактата «О душе».
И, кстати, в немалой мере она изложена именно в его психологии, потому что ему важно не только искусство спора и опровержения высказываний противника, но и сама по себе способность верно рассуждать, а значит, способность думать или «мышление» на языке наших философов.
В действительности, это очень важные и полезные исследования, но они искусственно ограничены Аристотелем философскими задачами, попросту, — тем, какдобывать научное знание. Именно им и была заложена эта искусственная слепота науки, которая не видит, что рассуждение существует и помимо нее. Тем более, что оно далеко не всегда нужно для получения знания или истинного знания.
Рассуждение, как оно существует до науки и без науки, не интересует Аристотеля. Тем более, что он всей своей «логикой» сбегает от того, что делает с помощью рассуждения Сократ.
Аристотель ищет покой и надежность. Сократ — будит разум и память о самом себе. Анамнезис, припоминание Платона понимается Аристотелем как следствие из его учения об идеях. Аристотель его отвергает, заявляя, что мы все получаем через ощущения из внешнего мира. Идеи — это лишь отпечатки на вошеной дощечке души.
Понять анамнезис не как припоминание каких-то знаний из Того мира, а как припоминание себя, он не в силах…
Мы можем называть искусство рассуждения Сократа диалектикой. А можем, как предлагал он сам, — майевтикой. Искусством родовспоможения. Можно посчитать, что Сократ говорит о знаниях, и тогда все его диалоги — недостоверны. А можно увидеть, что он будит и ведет ко второму, прижизненному рождению того, кто уснул в уверенности, что его знания о мире и себе верны…
Логики очень уверены, что логика защитит их от Сократа. Самое страшное, что она ведь и вправду защитит!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 186; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!