Мощь русского Духа маршала Г. К. Жукова
ПРЕЗИДЕНТ АКАДЕМИИ ВОЕННЫХ НАУК, ГЕНЕРАЛ АРМИИ МАХМУТ ГАРЕЕВ
Имя Георгия Константиновича Жукова много значит для нашей страны и нашего народа! Да и не только для нас. Исключительный вклад великого советского полководца в победу над фашистской Германией и ее союзниками, которой завершилась Вторая мировая война, бесспорен. Почему же продолжаются попытки принизить значение этой исторической фигуры? Чем вызваны яростные нападки на Жукова? Вопросы, волнующие многих, обозначили тему моей беседы с Президентом Академии военных наук РФ генералом армии Махмутом Гареевым.
Виктор Кожемяко. МахмутАхметович. обращаюсь к вам как к одному из самых видных, самых компетентных военных ученых. Скажите, как вы оцениваете Жукова?
Махмут Гареев. Георгий Константинович Жуков – выдающийся герой и наиболее талантливый полководец Великой Отечественной войны, внесший огромный вклад в достижение нашей победы, в развитие военной науки и военного искусства. У меня, как и у сотен тысяч других, воевавших на фронтах, которыми командовал Жуков, есть возможность судить о нем не только по имеющимся теперь документам и литературе, но и по тому, как ощущалась его полководческая деятельность в войсках. Безо всякого преувеличения можно сказать, что его появление на том или ином фронте вызывало большой подъем и воодушевление.
В. К. Насколько я понимаю, сомнений и колебаний при такой оценке роли Жукова у вас нет. Ну а как вы тогда относитесь к иным мнениям на этот счет? Ведь в некоторых публикациях, особенно последних лет, роль его и значение оцениваются совсем по‑другому.
|
|
|
М. Г. Прискорбно, что за последние годы, наряду с правдивыми, достоверными публикациями о Жукове, появляется много различного рода измышлений. О несостоятельности их уже не раз писали стоящие на объективных позициях историки, писатели, ветераны войны.
В. К. Но что, на ваш взгляд, порождает эти измышления?
М. Г. Клеветнические нападки на Жукова стали частью общей кампании по дискредитации нашей победы в Великой Отечественной войне. Глобальной, можно сказать, кампании. Что получается? По логике некоторых публикаций и телепередач, немецкие генералы Гудериан, Манштейн и другие, а заодно с ними Власов были… благородными борцами со сталинизмом. В романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» Гудериан сочувствует «униженным и оскорбленным русским». Как справедливо отмечали читатели в своих письмах, книги такого типа и афиширующие их телепередачи воспринимаются как натуральная агитка в пользу третьего рейха и против Советского Союза, то есть против своего народа, который, оказывается, напрасно сражался с фашизмом.
|
|
|
Уже и прямо толкуют нам о том, что победа фашистской Германии была бы более предпочтительной: дескать, быстрее приобщились бы к западной цивилизации. Людей, стоящих на такой позиции, конечно, не устраивают ни наша победа, ни Жуков.
Геббельс всех советских людей, воевавших против фашистской Германии, зачислял в «большевики»… Ради извлечения уроков нам надо, конечно, остро критически рассматривать наши поражения и неудачи в 1941–1942 годах. Но можно ли забывать при этом и об «ответственности» за вторую половину войны, завершившуюся нашей полной победой? Франция в 1940‑м за короткий срок потерпела сокрушительное поражение, была разгромлена Германией, однако там не шельмуют своих полководцев и солдат… У нас же используют все методы, вплоть до самых грязных. Вы помните, наверное, появились сообщения о том, будто в 30‑е годы Жуков написал донос на маршала А. И. Егорова. Как выяснилось, писал донос совсем другой Жуков! Георгия Константиновича даже не было на том фронте, где находился Егоров. Вообще, ничто не сходилось. Однако цель достигнута – тень была брошена. И ведь по‑настоящему ее так и не сняли до сих пор. Фальшивка‑то была растиражирована очень широко, а убедительные опровержения столь массовой трибуны не получили.
|
|
|
Меня поражает не только некомпетентность этих, с позволения сказать, историков и писателей, но и их нравственная нечистоплотность. Принято считать, что историческая работа, связанная с поиском истины, требует глубоких исследований, сопоставления и сверки огромного количества фактов и документов. А тут? Даже не удосужились сличить подписи и почерк двух Жуковых! И не возникли хоть какие‑то сомнения, угрызения совести перед именем и обликом человека, для которого подобный поступок был просто противоестественен. Стремление к ниспровержению нашей национальной гордости любой ценой все пересилило.
В. К. Я заметил: охотно используют при этом, что называется, копание в нижнем белье. Поиск, муссирование, раздувание, а то и выдумывание всяких «пикантных» подробностей из личной жизни героя. Пушкин когда‑то метко написал о жадном пристрастии «толпы» искать низкое в великом, чтобы в восхищении кричать потом: он мал, как мы! Врете, подлецы, он и мал не так, как вы, – иначе! – резко парировал поэт.
М. Г. О подобных обывательских потугах мерить личности большого масштаба на свой аршин у Александра Сергеевича есть еще одно очень хорошее высказывание: для жены и слуги нет великих людей. Что ж, например, Михаил Ардов и Пушкина называл «кощунником, картежником, развратником, чревоугодником и дуэлянтом» – это я прочитал в «Независимой газете»… А если вернуться к Жукову, то в поисках «фундаментальной истины о войне» не находят ничего лучшего, как публиковать перечень одежды и другого имущества, найденного в шкафах на квартире маршала.
|
|
|
В. К. Мелко и гнусно, что говорить. Причем какие только из наших сильно «демократических» изданий не применяли этот прием, чтобы, как нынче выражаются, размазать великого человека по стенке!
М. Г. Надо сказать, такое непочтение к своим национальным героям всегда рассматривалось как нравственное нездоровье общества. Но, кроме всей этой мерзопакостной мещанской пачкотни, появились у нас статьи и даже книги, порочащие Жукова не только как человека, но и как полководца. И здесь претензии на разоблачение уже как бы более основательные, более серьезные. Говорится о его полководческой несостоятельности, о жестокости, самоуправстве, многочисленных ошибках и промахах, допущенных во время войны – от Москвы до Берлина. К сожалению, приложил к этому руку в свое время и такой заслуженный военачальник, как И. С. Конев (не имеет значения, сам или не сам он писал подписанные им антижуковские статьи в определенных, политически конъюктурных условиях).
В. К. Опровергать все это надо, наверное, конкретными фактами.
М. Г. Безусловно. О высоком полководческом искусстве Жукова наиболее убедительно и неопровержимо свидетельствуют многочисленные успешно проведенные под его командованием сражения и операции. Да, он сам признавал, что несет известную долю ответственности за поражения нашей армии в 1941 году. Но все же главным образом они явились следствием крупных просчетов политического руководства.
Хорошо известно, что нарком С. К. Тимошенко и Г. К. Жуков не раз выходили с предложениями о наращивании боевой и мобилизационной готовности приграничных военных округов, но все они отвергались…
В. К. Перед началом войны Георгий Константинович был ведь начальником Генштаба?
М. Г. Всего пять с половиной месяцев. И прямо скажу: если бы не его принципиальная позиция, мужество и настойчивость, то, возможно, и такие решения высшего руководства, как частичное отмобилизование 800 тысяч человек для доукомплектования приграничных округов, выдвижение из глубины к рубежу реки Днепр четырех общевойсковых армий (28 дивизий), да и подписание поздно вечером 22 июня весьма запоздалой директивы о приведении войск в готовность к отражению агрессии могли не состояться.
Любого объективного исследователя до сих пор поражает, какой прозорливостью надо было обладать, чтобы в июле 1941 года заранее разгадать замысел германского командования о временной приостановке наступления на Москву и повороте 2‑й полевой армии и 2‑й танковой группы на юг для удара во фланг Юго‑Западного фронта. Жуковым были предложены конкретные меры по предотвращению этой назревшей угрозы. Но Сталин не согласился с такой оценкой, за излишнюю резкость и настойчивость отстранил Георгия Константиновича от должности начальника Генштаба, что привело к тяжелейшей катастрофе на юго‑западном направлении.
В. К. А потом испытанием для Жукова, как известно, стал Ленинград…
М. Г. Умение предвидеть замыслы противника и принимать заблаговременные меры противодействия, огромная жуковская воля и редкостные организаторские способности сыграли важнейшую роль при обороне Ленинграда и Москвы. Вот пример: два полководца действовали в Ленинграде – Ворошилов и Жуков. Один начинает готовить корабли Балтийского флота к взрыву и потоплению, чтобы они не попали в руки противника. Другой тоже не хочет этого, но стремится, чтобы корабли, если и погибли на худой конец, то сражаясь, нанеся максимально возможный урон противнику. Жуковский подход обеспечил как сохранение флота, так и удержание Ленинграда. А ведь его до сих пор упрекают в том, что он «не по науке» использовал флот.
Именно Жуков вместе с Василевским выработали замысел Сталинградской операции, завершившейся окружением и уничтожением 300‑тысячной группировки противника. В 1943‑м Георгий Константинович предлагает вместо упреждающего наступления перейти к стратегической обороне под Курском. Это позволило навязать противнику выгодный для советских войск и невыгодный для немцев способ действий, что обеспечило достижение одной из величайших побед, привело к перелому в ходе войны. А в 1944–1945 годах Жуков в качестве заместителя Верховного Главнокомандующего и командующего войсками 1‑го Белорусского фронта во взаимодействии с другими фронтами проводит блестящие по результативности завершающие наступательные операции, которые и привели нас к окончательной победе.
В. К. Мне довелось читать, какой разнос Жукову через 55 лет после проведения им Ельнинской операции учинил некий доктор филологических наук Борис Соколов.
М. Г. Это какое‑то детское баловство на историческом поле! Трудно себе представить военачальника, военного ученого, который взялся бы разбирать специальный труд по филологии. А вот в области военной стратегии и тем более уж по такой модной теме, как «Военная реформа», каждый даже избежавший службы в армии человек считает себя знатоком.
Борис Соколов, постоянно подчеркивая, что Жуков во всем старался угодить Сталину, утверждает: «Командуя Резервным фронтом и еще с конца июля… предвидя, что главный удар немцы нанесут на юге, против Киева, тем не менее добился от Сталина согласия на проведение силами своего фронта наступления против Ельнинского плацдарма немцев, вместо того чтобы выделить несколько дивизий соседям с юга, попавшим под мощный немецкий удар. В создавшихся условиях германское командование за Ельню держаться не стало, предпочтя окружить советские армии в районе Киева. А две недели спустя и без Ельни немцы смогли разгромить наши армии на Западе. Жуков в это время благополучно отсиживался на второстепенном Ленинградском фронте и вины за поражение не понес».
Во‑первых, о каком угождении Сталину идет речь? Жуков дважды обратился к Сталину с предложением отвести войска с Юго‑Западного фронта на восточный берег Днепра. И никак не поддакивал Верховному, а предельно резко разговаривал с ним – Жуков этого не боялся. Ведь он был отрешен от должности начальника Генштаба не за «угождение», а за то, что пошел наперекор Сталину и настаивал на отводе войск. Почему же проведение Ельнинской операции является угождением Сталину, если Верховный первоначально высказался против ее проведения и согласился впоследствии лишь по настоянию Жукова?
Во‑вторых, Жуков нес конкретные предложения о перегруппировке на юго‑западное направление не нескольких дивизий, а более крупных сил – не менее двух армий.
В‑третьих, задача в июле – августе 1941‑го состояла в том, чтобы не только перебросить на юг наши дополнительные силы, но и сковать силы противника на западном направлении и не дать ему возможности перебрасывать новые силы на юг. Проведенная Жуковым Ельнинская операция, как первая успешная наступательная операция, имела не только большое оперативно‑стратегическое, но и морально‑политическое значение. Родилась советская гвардия.
В. К. По‑моему, особенно много грязи выливают на голову Жукова в связи с подготовкой и проведением заключительной, Берлинской операции.
М. Г. Пишут о том, что он остановился на реке Одер и не продолжил сразу наступление на Берлин. В самом деле, почему Жуков в одном случае, в ходе завершения Висло‑Одерской операции, настойчиво добивается согласия Сталина на продолжение наступления к Одеру, а с выходом на этот рубеж вопреки требованию Верховного доказывает необходимость временной оперативной паузы с целью закрепления успеха, более надежного обеспечения своего правого фланга и подготовки Берлинской операции? В одном из интервью ему задавали даже наивный вопрос, какого он придерживается принципа – «затухающей» или «незатухающей» наступательной операции.
В том и другом случае он исходит не из отвлеченных теоретических положений, а из своеобразия конкретной обстановки и вытекающей из нее оперативно‑стратегической целесообразности. При рассмотрении Берлинской операции Жукова обвиняли в неправильном использовании танковых армий, которые он ввел в сражение для допрорыва тактической обороны, а не для развития успеха в оперативной глубине, как это положено. Но под Берлином была сплошная оборона и никакого оперативного простора не предвиделось. Если бы командующий фронтом в данном случае подошел формально и ждал, когда общевойсковые армии самостоятельно прорвут оборону, пришлось бы потерять время, дать противнику возможность закрепиться, а танковые армии вводить с подходом к городу, что могло крайне усложнить развитие операции.
В. К. Наверное, ему ни в коей мере не свойственен был догматизм в военном мышлении.
М. Г. Жуков считал, что самый страшный враг рационального военного искусства – это шаблон и догматизм. Сила военного руководства – в творчестве, новаторстве, оригинальности, а следовательно – в неожиданности решений и действий для противника. Жуков, как никто другой, понимал эту суть военного искусства и умел претворять ее в жизнь в каждой операции, которую ему доводилось готовить и проводить. Разве, совершая сплошные ошибки и осуществляя «бездарное руководство», можно было достичь побед в таких операциях?
Нельзя забывать и о том, что советские Вооруженные Силы разгромили одну из сильнейших армий мира, которая до этого завоевала почти всю Западную Европу, сокрушили германскую военную школу, перед которой преклонялись во всем мире. Георгий Константинович еще в конце 1940 года, во время военной игры в Генштабе, начал мысленно противостоять Кейтелю – одному из ведущих германских стратегов. А в 1945‑м они встретились в Берлине при подписании акта о капитуляции фашистской Германии. Один – как победитель, другой – как побежденный. И никакие ниспровергатели советской военной истории не могут опровергнуть этого главного факта, свидетельствовавшего о высочайшем уровне искусства и науки наших полководцев.
Однако им с упорством, достойным лучшего применения, продолжают противопоставлять как недосягаемые образцы то тех же немецких генералов, развязавших и проигравших две мировые войны, то генералов старой русской армии.
В. К. Еще бы! Там – белая кость, голубая кровь, а здесь – быдло, бездарь, неучи…
М. Г. Многие в немецком руководстве считали именно так. Да просчитались, ох, как жестоко!
Приведу запись из дневника Геббельса, которую он сделал за полтора месяца до своего конца: «Генштаб представляет мне книгу с биографическими данными и портретами советских генералов и маршалов. Из этой книги нетрудно почерпнуть различные сведения о том, какие ошибки мы совершили в прошедшие годы. Эти маршалы и генералы в среднем исключительно молоды, почти никто из них не старше 50 лет. Они имеют богатый опыт революционно‑политической деятельности, являются убежденными большевиками, чрезвычайно энергичными людьми, а на их лицах можно прочесть, что они имеют хорошую народную закваску. В своем большинстве это дети рабочих, сапожников, мелких крестьян и т. д. Короче говоря, я вынужден сделать неприятный вывод о том, что военные руководители Советского Союза являются выходцами из более хороших народных слоев, чем наши собственные».
В. К. Иногда высказывается мнение, что Жуков искусственно возвеличен за счет других, не менее заслуженных наших полководцев.
М. Г. Не согласен. У каждого из них в истории великой войны свое достойное место. Но у Жукова‑то оно поистине выдающееся! Бывает, чтобы опорочить его, ссылаются на отдельные критические замечания других военачальников, в частности на Рокоссовского. Но ведь, в отличие от нынешних ниспровергателей, они не отрицали в целом роль и способности Жукова. Тот же Константин Константинович, отмечая недостатки в его характере, вместе с тем признавал, что у Георгия Константиновича всего было через край – и таланта, и энергии, и уверенности в своих силах.
В. К. Острый вопрос – о цене побед. О том, что Жуков якобы брал не качеством, а количеством, просто‑напросто заваливал противника солдатскими трупами, выдавливал его массой своих армий…
М. Г. Опять‑таки надо обращаться к историческим фактам. Известны данные о численности сторон и соотношении сил, о потерях. И разве такие мастерски проведенные операции, как Сталинградская, Белорусская, Висло‑Одерская и другие, с окружением, расчленением и уничтожением по частям крупных группировок противника, похожи на «искусство парового молота, выталкивания и выдавливания пришельца со своей земли», о котором пытался толковать профессор А. Мерцалов?
Распространяются порой настолько примитивные сплетни и байки о деятельности Жукова во время войны, которые, кажется, не стоят даже того, чтобы их всерьез опровергать. Пусть судит читатель хотя бы по такому примеру. В День победы в 1996 году по НТВ показали английский фильм о Жукове, в котором ведущий утверждал: наш полководец в Берлинской операции с целью прокладывания пути для танков через противотанковые минные поля посылал вперед пехоту. Но элементарно смыслящий в военном деле человек понимает, что это полная чепуха, ибо для подрыва противотанковой мины нужно давление не менее 250–500 килограммов. Под пехотинцем она не подорвется.
Владимир Солоухин, тоже выдумывая свои данные об огромных потерях, вдруг с умным видом добавлял: «Известно, Жуков просил перед каждым наступлением, чтобы соотношение наших бойцов и немцев было десять к одному». Откуда это взято? На чем основано? Взято, что называется, с потолка: нет никаких исторических фактов, подтверждающих такие данные. Выдумка! Не соответствуют действительности и утверждения о том, что на фронтах, которыми непосредственно командовал Жуков, потери были значительно большими, чем на других фронтах.
В. К. А располагаете ли вы достоверными статистическими данными на этот счет?
М. Г. Располагаю. И свидетельствуют они как раз совсем о другом. Вот, скажем, в Московской наступательной операции безвозвратные потери личного состава таковы: Западного фронта (командующий Г. К. Жуков) – 13,5 процента от общей численности войск, Калининского фронта (командующий И. С. Конев) – 14,2 процента.
В Нижнеднепровской наступательной операции 2‑й Украинский фронт (И. С. Конев)‑16 процентов, 1‑й Украинский фронт в Киевской операции (Г. К. Жуков) – меньше одного процента.
Анализ цифр можно продолжать, а вывод один: наговоры на Жукова по этой принципиальной и весьма болезненной теме не выдерживают сопоставления с реальными фактами.
В. К. В цифры играют порой очень произвольно. Один известный деятель дописался до того, что потери советских войск в 14 раз превысили потери противника!
М. Г. Выходит, по существу, все мужское население страны… Если некоторые редакции подобный бред охотно печатают, следовательно, кому‑то это нужно.
В. К. Знаете, Махмут Ахметович, меня поразило утверждение упомянутого вами профессора Мерцалова, что военную деятельность Жукова никто в мировой литературе не изучал. Она, дескать, просто неизвестна. Как же так?
М. Г. Тоже один из образчиков абсурда, который у нас процветает. Конечно же, в действительности Жуков широко известен за рубежом, его сражения и операции тщательно изучаются в иностранных военно‑учебных заведениях, он – признанный авторитет в ученых кругах. Заслуги во Второй мировой войне и в целом полководческий талант нашего великого соотечественника признаны во всем мире.
«Я восхищен полководческим дарованием Жукова и его качествами как человека, – говорил Эйзенхауэр. – Когда я был Главнокомандующим союзными войсками в Западной Европе, то мы все – и я, и мои подчиненные, и генералы, командовавшие союзными воинскими соединениями, – буквально затаив дыхание следили за победным маршем советских войск под командованием Жукова в направлении Берлина. Мы знали, что Жуков шутить не любит: если уж он поставил цель сокрушить главную цитадель фашизма в самом сердце Германии, то непременно это сделает. Мы видели, что, несмотря на бешеное сопротивление гитлеровских войск на всем протяжении советско‑германского фронта, инициативу прочно удерживала наступающая Красная Армия».
А вот пишет крупный американский публицист Гаррисон Е. Солсбери в книге «Великие битвы маршала Жукова»: «Когда история завершит свой мучительный процесс оценки, когда отсеются зерна истинных достижений от плевел известности, тогда над всеми остальными военачальниками засияет имя этого сурового, решительного человека, полководца полководцев в ведении войны массовыми армиями. Он поворачивал течение битв против нацистов, против Гитлера не раз, а много раз».
Американский военный историк Мартин Кайден в книге «Тигры» горят» (1974 г.) разъяснял своим соотечественникам вклад Жукова в победу: «Он нанес немцам больше потерь, чем любой другой военачальник или группа их во Второй мировой войне. В каждой битве он командовал более чем миллионом людей. Он вводил в дело фантастическое количество танков. Немцы были более чем знакомы с именем и сокрушающим мастерством Жукова, ибо перед ними был военный гений».
В. К. Как же после этого можно говорить, что Жукова никто на Западе не знает?
М. Г. Нет, славу величайшего русского полководца вычеркнуть из истории невозможно. А потуги направлены на то, чтобы доказать: у России ничего путного не было в прошлом, а следовательно, не на что рассчитывать ей и в будущем.
Разоблачение клеветы на Жукова, восстановление его доброго имени, утверждение отведенного ему самой жизнью места в военной истории особенно важны нам с точки зрения нравственно‑воспитательной. В первой половине XIX века имя великого русского полководца А. В. Суворова было предано забвению. И когда после поражения в Крымской войне, в условиях всеобщего упадка и деградации военного дела и воинского духа, нужен был вдохновляющий пример возрождения национального достоинства и российского воинства, прежде всего вспомнили о Суворове. Военный министр Д. А. Милютин, генералы И. В. Гурко, М. И. Драгомиров, другие передовые русские офицеры добивались пробуждения преданных забвению суворовских традиций в военном искусстве, в обучении и воспитании войск.
Вот и в Жукове сегодня многое надо нам постигать заново. В переживаемое нами смутное время, в невероятно трудный для Российской армии период такой вдохновляющий пример самоотверженного и доблестного служения своему Отечеству нужен особенно. Как воздух, как жаждущему в пустыне вода, как живительный луч солнца. И не требуется искусственного возвышения, создания какого‑то культа его личности. Необходима лишь правда о нем.
Ноябрь 1996 г.
Чкаловская честь полковник
АВИАЦИИ ИГОРЬ ЧКАЛОВ
Перед встречей с Игорем Чкаловым думал: до чего же ответственно быть сыном такого знаменитого человека, носить такую поистине легендарную фамилию! И меня очень обрадовало при знакомстве с Игорем Валерьевичем, что он это хорошо понимает. А главный разговор у нас с ним был, конечно, о его великом отце – прославленном летчике советской эпохи.
Виктор Кожемяко. Если бы наш разговор происходил лет десять – пятнадцать назад, можно было бы о самом перелете Москва – Северный полюс – Америка особенно подробно и не говорить. Все‑таки тогда у наших людей не была отшиблена историческая память. Во всяком случае, настолько, чтобы не помнить имен самых замечательных своих героев. А сегодня… Увы, далеко не каждый молодой человек может сказать, кто такие были В. Чкалов, Г. Байдуков, А. Беляков, в чем состоял их подвиг. Так что давайте по порядку. Может быть, с того, как и почему возникла эта мысль у В. Чкалова, смелая, дерзкая мысль – лететь в Америку (без посадки!) над неизведанной и суровой Арктикой, через таинственный и грозный Северный полюс?
Игорь Чкалов. Летчики давно мечтали покорить вершину земного шара. Известный американский пилот Вилли Пост погиб при попытке перелететь через Северный полюс. Замечу: летал он на четырехмоторном самолете.
В том 1935 году полет через полюс в Америку пытался совершить наш Леваневский, тогда уже Герой Советского Союза. Но у экипажа произошли технические неполадки, и из района Баренцева моря он вынужден был вернуться обратно.
В. К. А идея была Леваневского или свыше?
И. Ч. Нет, это была идея Леваневского, летчиков. Ныне часто приходится слышать, будто Сталин все это с дальними перелетами затеял. Как бы для показухи и чтобы отвлечь внимание от репрессий. Чепуха! Наоборот, Чкалову пришлось Сталина и Политбюро преодолевать.
Когда Чкалов ему сказал: «Мы должны полететь в Америку через Северный полюс», – услышал в ответ: «Ну подождите, ну какие вы рисковые люди, на одном моторе… Давайте подождем, давайте сделаем четырехмоторный самолет».
А Чкалов говорит: «Иосиф Виссарионович, на одном моторе – это сто процентов риска, а на четырех моторах – четыреста процентов».
Сталин рассмеялся и сказал: «Ну, Чкалов, с вами трудно спорить».
Это сегодня изображают, что все великие дела по указке сверху делались тогда. Не надо! Стаханов ведь начал свое движение не потому, что ему Сталин приказал рубить угля много. Чушь! Чкалов, Громов полетели не потому, что Сталин приказал. Тоже чушь! Коккинаки, Гризодубова, Осипенко, Раскова…
В. К. Подъем души, подъем духа особый был – так я понимаю. Вот феномен, который надо было бы сейчас осмыслить и раскрыть, вот чего у нас сегодня нет, вот что мы утратили. Подъем духа необыкновенный!
И. Ч. Да, именно так. Этим и вызван был порыв Чкалова и его товарищей, страстное их стремление перелететь через полюс и как можно дальше.
Сталин, когда первый раз об этом речь зашла, сказал: «Нет, мы еще не знаем, что там, над Северным полюсом происходит. Давайте высадим экспедицию, давайте лучше узнаем обстановку в районе Ледовитого океана».
А что такое для летчиков Ледовитый океан? Это ведь пять с лишним тысяч километров воздушного пути!
Однако Чкалов с товарищами все время стремились к полюсу. Когда в 1936 году был первый их дальний беспосадочный перелет – на Камчатку, то в районе Северной Земли Чкалов сказал штурману Белякову: «Саша, передай в штаб перелета (а руководителем штаба был Серго Орджоникидзе), чтобы разрешили полет через полюс».
Но тот радировал в ответ категорически: продолжать полет по намеченному маршруту.
В. К. Словом, можно сказать, что утро 18 июня 1937 года стало для них началом осуществления заветнейшей мечты. И как это происходило?
И. Ч. Подготовка была всесторонняя и очень серьезная. И вот Щелковский аэродром, теперь Чкаловский. Здесь была специально построена горка, потому что взлетный вес самолета был более 11 тонн, из них около 6 тонн горючего. Решили даже положить на землю выходящий к дороге забор, чтобы они вдруг не задели за него. Потому что машина перегруженная, разбег длинный – мало ли что. Но они благополучно оторвались от взлетной полосы. В 4.05 утра. И Андрей Николаевич Туполев был при этом. Он подъехал как раз туда, где они должны были, по его подсчетам, оторваться. И они оторвались точно в этом месте. Все было сделано так, как надо.
В. К. Известно, осуществлялся полет на АНТ‑25. Не могли бы, Игорь Валерьевич, подробнее рассказать об этом самолете? Что за техника была, кто конструировал?
И. Ч. Конструктором был Павел Осипович Сухой – под руководством Туполева, в его коллективе. Совсем молодой талантливейший Сухой! Андрей Николаевич умел подбирать людей, равных себе. Вот и у отца, замечу, был такой же принцип. А на том самолете был установлен двигатель Александра Александровича Микулина.
Самолет получился выдающийся! С очень хорошими качествами, с большой подъемной силой. 37 метров размах крыльев – при фюзеляже 13 метров. Один к трем почти! Представляете? Крылья служили еще и бензобаками, там специальные были резиновые емкости…
В. К. А ведь наша отечественная авиационная промышленность по‑настоящему только начиналась…
И. Ч. АНТ‑25 был построен всего через 17 лет после Октябрьской революции. В разруху, когда шло становление Советской власти, был уже создан у нас самолет, какого не было ни в одной стране мира.
Когда они произвели посадку на американской земле, специалисты‑американцы, а там были и инженеры, и летчики, и спортивные комиссары – не верили, что самолет сделан в Советском Союзе. Я образно скажу: они гайку каждую пробовали на зуб, допытывались, советское это или иностранное. Никак не могли поверить! Даже есть фотография, где видно, как самолет был весь вскрыт.
В 1975 году, когда я летал в Ванкувер на открытие монумента в честь чкаловского перелета, познакомился там с Даном Грекко, механиком, который разбирал этот самолет и который пришел встречать нас на аэродром Пирсон‑Филд с отверткой, подаренной Чкаловым… Затем этот самолет был отправлен на Нью‑Йоркскую выставку и экспонировался там, а потом уже пароходом вернулся домой.
В. К. Теперь о том, как происходил полет.
И. Ч. Он был тяжелый! В сложнейших метеорологических условиях, с массой смертельно опасных неожиданностей…
Можно вспомнить, например: у них, как и у Леваневского, забарахлила система маслопитания мотора, и географически почти на том же самом месте. Неужто и им возвращаться?
Чкалов сказал Белякову: «Саша, на землю об этом не передавай!» И стал масло качать маслопомпой. Прокачал. Потом Беляков, Байдуков часами качали. Масло загустело – такой был мороз.
С этим справились. А дальше – еще большие неприятности. Замерзла труба водяного охлаждения мотора, и он стал быстро перегреваться, грозя катастрофой. Не хватало кислорода, и кровь шла у них из носа и ушей. Оказалось, над Ледовитым океаном облачность имеет высоту не 5 000‑5 500 метров (а АНТ‑25 мог подниматься на 6 000 или немножко больше, и они якобы могли идти над облаками). На самом деле над Ледовитым океаном облачность гораздо выше была, к сожалению, – метеорологическая ошибка. А фарфоровое обледенение, которое у них началось, когда они шли вслепую на большой высоте и в сплошных облаках, борясь с постоянными циклонами! Ведь самолет мог развалиться в любую минуту.
Короче, не раз они были на волоске от гибели. Не говоря уж про то, что за 63 с лишним часа полета спали кое‑как и почти ничего не ели: все было замерзшее, температура в кабине до минус 12. Они шоколад ели и рубили топориком апельсины. Пить тоже нечего было, так как всю питьевую воду из термосов израсходовали на охлаждение мотора…
В. К. Некоторые подробности их полета с детства остались у меня в памяти, как, наверное, и у большинства ребят моего поколения. И главное – ощущение великого подвига, совершенного тремя советскими летчиками…
И. Ч. Может быть, вы не знаете: когда они приземлились в Америке, многие считали их погибшими. Потому что последние сутки, и особенно на последнем участке, с ними почти не было связи. А погода ужасная, мерзкая! И спасло только мастерство Белякова Александра Васильевича – был великий штурман, нащупал позывные Сиэтла, что помогло им сориентироваться в туманной с дождем мгле и принять в конце концов решение – приземлиться на военном аэродроме в Ванкувере…
Есть телеграмма, мне дали ее копию: «Сегодня, в 8 часов 22 минуты по местному времени, советские летчики приземлились. Не верьте, что они погибли». Такое сообщение было передано всем местным газетам, чтобы успокоить жителей. Интерес к полету у американцев был огромный. И восхищение – всеобщим!
В. К. Я нашел номер «Правды» с первым сообщением ее спецкора о прилете чкаловского экипажа в Америку. Вот несколько строк из корреспонденции Р. Джонсона:
«Здесь, в США, придают огромное значение тому факту, что установлена воздушная магистраль СССР – США через Северный полюс. В этом первое и основное значение подобного героического перелета.
Во‑вторых, значение перелета, по мнению самых широких кругов США, заключается в том, что впервые на самолете была пересечена совершенно не исследованная область Западного полушария и вместе с тем впервые на самолете был пересечен магнитный полюс.
В‑третьих, отмечают, что перелет происходил в чрезвычайно тяжелых условиях… Самый опасный участок находился между 84° и 50° широты. Во время перелета по этому участку совершенно отсутствовала двусторонняя связь. Экипаж ориентировался главным образом по своим астрономическим приборам».
И вот чем заключал корреспондент: «В‑четвертых, со времени перелета Линдберга 10 лет назад никогда никакой другой перелет не вызывал в США такого всеобщего, буквально всенародного, восхищения и возбуждения… Имя Чкалова на устах у всей Америки. Советских летчиков ждет восторженный прием».
Известно, такой прием и был им оказан. О чем это говорит? Наверное, опять‑таки об исключительности того, что совершили Чкалов, Байдуков и Беляков. В моем представлении для своего времени это был действительно прорыв в неведомое, сравнимый, пожалуй, с первыми космическими полетами.
И. Ч. Я согласен с вами. Кстати, вот что написали первые космонавты – Гагарин, Титов, Николаев и другие – во вступительной статье к сборнику «Наш Чкалов»:
«Мы, летчики‑космонавты, многим обязаны Валерию Павловичу… В. П. Чкалов дорог нам тем, что он показал пример беззаветного служения партии, Родине, пример мужества и отваги в исследовании неизвестных районов земного шара… Перед полетом в космос мы не раз вспоминали В. П. Чкалова, думали о том, как действовал бы он на нашем месте… Авиация – колыбель космонавтики, и традиции, рожденные летчиками, развиваются и умножаются космонавтами. В звездных далях будут жить имя Чкалова, дела Чкалова».
Тогда, через три недели после чкаловского перелета, учитывая его опыт, экипаж в составе Громов – Юмашев – Данилин тоже перелетел через полюс в США и установил мировой рекорд дальности!..
А чтобы завершить тему отношения США к подвигу советских летчиков, расскажу о двух эпизодах, которые, по‑моему, мало известны.
Перед тем как Чкалов, Байдуков и Беляков прибыли в Белый дом по приглашению Рузвельта, президент США вызвал своего телохранителя и сказал ему: «Подними меня, пожалуйста, когда они войдут». Тот воскликнул: «Что вы, господин президент, вы же никогда ни перед кем не вставали!» Известно, что у Рузвельта были парализованы ноги. Однако он сказал: «Русских, советских летчиков‑героев я должен встретить стоя». И его подняли, когда они вошли в кабинет.
Второй эпизод. 1941 год. Гитлеровская Германия внезапно нападает на нашу страну, и значительная часть наших самолетов уничтожена на аэродромах. Сталин приглашает к себе Байдукова, Громова и Юмашева. Говорит: «Я обращаюсь к вам как к друзьям и последователям Чкалова. К сожалению, его нет, а нам нужна помощь в авиационной технике. Летите в Америку, добейтесь приема у Рузвельта. Вы авиаторы, вам легче решить эти вопросы, вы можете на месте посмотреть и отобрать ту технику, которая особенно нужна нам сегодня».
И они сели на два гидросамолета, которые поднялись с Химкинского водохранилища, и прилетели в Сан‑Франциско северным путем, с посадкой в Номе на Аляске. Американцы устроили им в этот вечер отдых, а на следующий день на военном самолете доставили в Вашингтон. И в тот же день Рузвельт их принял. Это было в конце июля – начале августа 1941 года.
В. К. Интересный факт.
И. Ч. Об этом написано Байдуковым. Кстати, Сталин сказал Байдукову, чтобы он написал в «Правде», и его информация была опубликована. Хотя тогда не все было раскрыто. А Рузвельт нашим летчикам сказал: «У нас есть противники, чтобы мы вам помогали и с вами вместе были в этой войне. Но мы последуем призыву тех американцев, которые хотят быть с вами».
Наши герои пробыли в Америке до ноября, испытали ряд самолетов. «Кобру», истребитель, испытывали Байдуков с Юмашевым, и Байдуков попросил переделать эту машину с пулеметного вооружения на пушечное… Ну а потом пошла авиационная техника через Сибирь, часть же была отправлена пароходами, пока наши летчики еще были там. Видите, как рождалась антигитлеровская коалиция…
В. К. Да, перелет в Америку чкаловского экипажа имел многообразные и далеко идущие последствия. Уважение поднялось к нашей стране – главное. И было же за что уважать! Раз такое можем… Но все время у меня в голове – по контрасту – вопрос: а теперь? Как можно было в одночасье разбазарить всю нашу славу, гордость и честь?
И. Ч. Теперь получается, что мы сами не уважаем себя и свою историю. Между тем у Карамзина есть мудрая мысль: народ, не уважающий свою историю, обречен на вымирание. Неужели к этому стремимся?
Вы‑то, конечно, помните, как дети играли в Чкалова и Гагарина. Но в кого сегодня играют дети нашей страны? У кого они учатся, с кого пример берут? И вообще – что строим, что хотим построить?
Надо же было докатиться до того, чтобы развенчать все и вся, не оставив людям никакой духовной опоры в жизни и делах отцов. И ведь уняться не могут! Продолжают переименовывать улицы, уничтожать памятники и могилы. Это бескультурье. Это кощунство, мракобесие, дикость!
Каждая эпоха имеет свою историю, и мы должны ее хранить, какая бы она ни была. Скажут, что Россия и Советский Союз пережили горькие и тяжелые страницы? Весь мир по‑своему пережил горькое и тяжелое. Но они не полоскают свою историю, как грязное белье, не копаются в поисках компромата на героев прошлого, не тревожат прах ушедших. Почему же мы позволяем опуститься до такого, поправ все святое? Не потому ли сегодня всюду беспредел идет в нашем государстве. А мы в истории все ищем виновных – вместо того чтобы поближе взглянуть. История, видите ли, у нас во всем виновата…
Вот обвиняем Сталина и обвиняем то время, что мы не были готовы к войне. А я бы хотел, чтобы мне кто‑нибудь ответил: а мы сегодня готовы в случае чего защитить свою страну? Ведь если говорить начистоту и по большому счету, нас же сейчас голыми руками можно взять. Наша авиационная промышленность развалена. А ведь мы ею по праву гордились. Наша страна была великой авиационной державой!
В. К. Действительно, все это больно видеть и осознавать. А вам, как я понимаю, вдвойне. Учитывая, что авиация – не только дело жизни вашего отца, но и собственной жизни…
И. Ч. И военная, и гражданская авиация находятся у нас сегодня в бедственном положении. Ну что это – авиаторы, по полгода не получающие зарплату? Когда такое было? Или невозможность летчику регулярно подниматься в воздух, чтобы поддерживать свои профессиональные навыки. При таких катастрофически малых налетах нельзя обеспечить боеспособность и боеготовность военной авиации.
А гражданской нашей авиации скоро, наверное, не на чем будет летать. Один пример. В начале девяностых годов сделан был у нас аэробус для дальних и сверхдальних магистральных полетов: Ил‑96‑300. Прекрасный самолет. И что же? За все это время «Аэрофлот – Российские международные авиалинии» приобрел… всего шесть таких самолетов. А летают из них – лишь три! Остальные стоят без двигателей.
Знаю, что в Воронеже на заводе готовы еще несколько машин, но их не выкупают. Говорят, денег нет. Скажите, а на что у нас сегодня есть деньги? И куда они подевались? И откуда возьмутся – без промышленности, без сельского хозяйства? Вот они, плоды пресловутой прихватизации и всех прочих «реформ».
В прошлом году новосибирцы пригласили меня на День воздушного флота, и прошел я по цехам завода имени Чкалова. Пустые цеха, стоят два скелета самолетов. Поверьте, сердце кровью обливалось. Не знаю, что стало бы с отцом, если бы он увидел такое. Ну как можно было довести страну до такого состояния?
А ведь у нас – я еще раз повторяю – была аэрокосмическая промышленность, которой мы с полным основанием гордились. Мы делали и можем делать блистательные самолеты. Возьмите хотя бы последние, новейшие Су‑34 и Су‑37. По пилотажным и боевым качествам им пока нет равных в мире.
У нас блистательные конструкторы, блистательные КБ. Но сейчас от всего, что происходит, мой старый добрый друг Генрих Новожилов болеет, у него уже сердце не выдерживает…
В. К. Не считаете, Игорь Валерьевич, что все это – и с армией, и с авиационной промышленностью, да и вообще со страной – делается сознательно? То есть умышленно и целенаправленно доводится все до такого состояния?
И. Ч. Вы задали коренной вопрос. Да, это делается преднамеренно, очень продуманно. И идет это все на уничтожение нашего государства.
Я вам расскажу о характерном случае. В 1992 году, после празднования 55‑летия перелета, был я в Америке на одной авиационной фирме. И вот по прошествии нескольких дней руководитель ее говорит: тут уже все знают, что ты ко мне приехал, президенты фирм нашего округа хотят с тобой встретиться. Давай без галстуков, без пиджаков у меня посидим.
Приехало человек тридцать. Хороший стол накрыли у него в резиденции, хорошо сидели, откровенный вели разговор о всяких делах. И вдруг один обращается ко мне:
– Мистер Чкалов, у нас в Америке существует мнение: то, что не смог сделать Гитлер в Советском Союзе, сделали ваши демократы.
Тишина полная. И все смотрят не меня.
– Знаете, – говорю, – а мои соотечественники считают, что сделать это удалось не без вашей помощи.
Аплодисменты. А потом все побежали ко мне чокаться. Так что американцы это понимают. В отличие, я бы сказал, от некоторых наших. Наивных…
Я поражаюсь, как народ может терпеть бесконечные обещания властей. Говорят, говорят, а ничего нет. Меня отец учил честности. Я один раз ему соврал, это было, когда я в первом классе учился. Так он меня отодрал! Тут же, правда, посадил на колени и стал утешать. Я плачу, он плачет, и оба друг друга успокаиваем. Он плачет потому, что жалко меня, что вышел из себя, а на него это не было похоже. Но он не стерпел, что я наврал.
В. К. Игорь Валерьевич, а что еще запомнилось об отце? О нем ведь каждая мелочь интересна.
И. Ч. Многое запомнилось. Мне через две недели после его гибели исполнилось уже 11 лет, я заканчивал 4‑й класс, так что отец у меня перед глазами и по сей день живой.
Мы вот с вами сейчас сидим на Ходынском поле, это, кстати, первый русский аэродром, основан по указу Николая II в 1910 году. А после революции – Опытный аэродром, Центральный аэродром имени Фрунзе. Отец здесь летал, испытывая самолеты. Он только за время службы в НИИ ВВС выполнил более 800 испытательных полетов и освоил около 30 новых типов самолетов. Здесь и погиб 15 декабря 1938‑го, не долетев 500–700 метров до аэродрома…
Для меня же этот аэродром, можно сказать, мое детство. Отец привез меня сюда впервые совсем маленьким – в 1933 году. Мы жили рядом. Вон там, по ту сторону Ленинградского шоссе, было село Всехсвятское, а здесь кругом поле. В селе был построен первый дом для летчиков‑испытателей, конструкторов и других работников 39‑го завода имени Менжинского. Пятиэтажный дом, мы занимали две комнаты в коммунальной квартире. Кстати, он был снесен буквально на днях…
В. К. Как жаль! Исторический дом.
И. Ч. Не берегут у нас, к сожалению, историческую память. Я как председатель Чкаловского комитета считаю, что на Ходынке обязательно надо создать Российский национальный музей авиации, историко‑просветительский центр. Добиваемся изо всех сил. Было и решение Госдумы по этому вопросу, но – все пока стоит на месте.
А с крыши того дома, с солярия, весь аэродром был перед нами, и мы, пацаны, бегали смотреть, как наши отцы летают, как испытывают самолеты. Это было фантастически интересно!
В летной столовой директор Лидия Алексеевна Шкрылова – она до самой своей смерти дружила с нашей семьей, а умерла недавно – так вот она меня накормила макаронами по‑флотски. Чувство было, что приобщаюсь к летной пище.
В то красное здание, в школу, напротив нынешнего спорткомплекса, отец повел меня в первый класс. Школу тоже тогда только что построили. Когда он приходил, его сразу окружали ребята. Он любил возиться с ними. Он вообще обожал детей. У него была договоренность с матерью, что они будут иметь шестерых. К сожалению, успело нас появиться лишь трое, у меня еще две сестры. Последняя родилась уже после его смерти – мать была беременна, когда отец погиб. Он прожил всего 34 года…
Конечно, самые яркие мои впечатления – полеты с отцом. На личном чкаловском ПО‑2, подаренном ему. Дважды это было. Первый раз – в 1937 году, в день открытия канала Москва – Волга. Мы шли бреющим полетом над каналом, взлетев с аэродрома Химкинского 84‑го авиационного завода, где стоял самолет. Отец посадил меня в заднюю кабину со своим механиком, а сам пилотировал. И все смотрел в зеркало или поворачивался и смотрел, как я реагирую на все. И показывал мне что‑нибудь особенно интересное.
Понятно, ему хотелось, чтобы я стал летчиком. Но еще больше – чтобы человеком.
Сам он был человек не только исключительной смелости и воли, но и редкостной доброты. Причем неслыханная слава, которая обрушилась на него, ничего в этом смысле не изменила. Я вам приведу такой пример. Когда отец ехал на своей машине (а он любил всегда водить машину сам, хотя в 1935 году ему выделили шофера), если увидит старого человека или женщину, мужчину с маленьким ребенком, он обязательно остановится и подвезет. Я, кстати, до сих пор это делаю тоже.
В. К. Значит, вам это запало в душу?
И. Ч. Да. Иначе просто не могу.
В. К. Сталин сказал о Чкалове: «Самородок, каких мало не только у нас, но и во всем мире».
И. Ч. Когда Сталин встречал их в Кремле после полета в Америку, он сказал: вы достойны вторично звания Героев Советского Союза (а они годом раньше стали Героями за полет до острова Удд), но мы не имеем права по установленному порядку. Они были награждены тогда орденами Красного Знамени. А уж в 1939 году ввели порядок о присвоении дважды Героев…
Тогда же, в 1937‑м, 30 июня, был прием в честь Чкалова, Байдукова и Белякова в Нью‑Йорке, где присутствовало две тысячи американцев. И там говорилось, причем единогласно (у меня стенограмма есть), что их имена золотыми буквами будут вписаны в мировую историю. А президент американского чкаловского комитета трансполярного перелета Алан Коул, по инициативе которого в 1975 году на аэродроме Пирсон‑Филд в Ванкувере был установлен памятный монумент, не раз подчеркивал: учтите, Чкалов – это не только Герой Советского Союза, это герой всего мира.
В. К. Однако в первую очередь он – наш! Советский, русский.
И. Ч. Потому‑то и обидно, что в Америке память Чкалова чтут, пожалуй, больше, чем в нынешней России. При подготовке к 60‑летию перелета это опять проявилось. Даже не хочется говорить, с каким равнодушием на самом высоком уровне пришлось столкнуться…
В. К. Увы, этому уже не удивляешься. Типично для нашего времени и для сегодняшних властей.
И. Ч. Между тем очень хотелось, чтобы юбилей этот стал всенародным праздником, чтобы он придал нашим людям силы, поднял патриотические чувства в нашей молодежи – чувства любви к своей Родине‑матери, которая вскормила и воспитала таких героев.
Чем был силен чкаловский экипаж? Это были настоящие патриоты, единомышленники, друзья. У них билось три сердца, три головы было, но это все было монолитно, как будто все одно. Потому по сегодняшний день – наших отцов, дедов и прадедов уже нет, а мы семьями дружим. И я бы хотел спросить: многие ли так дружат сегодня?
В. К. Горько видеть, кого воспитывают из нынешней молодежи. Иванов, не помнящих родства. Ведь многие растут с убеждением, что у нас никогда не было ничего интересного и значительного, что все заслуживающее уважения и восхищения – только там, у них, на благословенном Западе…
И. Ч. Валерий Чкалов – да, самородок. Но все самородки имеют свою почву, свои корни. Они из глубин России, из гущи русского народа. Василева Слобода на нижегородской земле, где отец родился, – старинное волжское село. Основано, между прочим, всего несколькими годами позже, чем Городец, который находится в 15 километрах и где умер Александр Невский. Так что видите, как сходится история…
Род чкаловский – из волжких бурлаков. Отец Валерия Павловича, мой дед, был котельщиком, ковал паровые котлы для речных судов. Был он и старостой Василевослободской церкви. А как котельщик обладал удивительнейшим талантом. Я вам скажу, в 1913 году, когда появились на Волге два парохода – английский и американский, у американца лопнул котел. И позвали Чкалова – он был уже известен на Волге. Павел Григорьевич сковал по своему головному компьютеру, как я говорю (неграмотный был человек!), паровой котел и поставил свое клеймо. Анатолий Федорович Добрынин, бывший наш посол в США, говорил мне, что еще в 70‑е годы ходил этот пароход по Миссисипи – с клеймом на котле Павла Чкалова.
Вот от какого самородка пошел самородок Валерий Чкалов! Разве не воспитательный факт для нашей молодежи, которой внушили, что ни на что путное мы, русские, якобы не способны? Или напомнить, что советский летчик Валерий Чкалов (а он гордился, что был советский летчик, советский человек!) стал создателем школы высшего пилотажа. Продолжая дело славного русского летчика – поручика Нестерова, впервые выполнившего мертвую петлю и применившего в воздушном бою таран, Чкалов разработал и выполнил пятнадцать фигур высшего пилотажа: восходящий штопор, полет вверх колесами и другие…
Если окончательно забудем многое из нашей истории, что достойно высочайшей гордости, – грош нам цена. Далеко не улетим. И не уедем.
Июнь 1997 г.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!