ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОВАЛЫ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ С 1837 ГОДА

Василий Александрович Кокорев

Экономические провалы

 

Экономические провалы.

 

Василий Александрович Кокорев

 

Василий Александрович Кокорев (1817-1889) - знаменитый русский предприниматель, благотворитель, меценат, видный общественный деятель и публицист.

"Экономические провалы" - главное публицистическое произведение Кокорева, его политическое завещание, обращенное к русской общественности. В ней русский предприниматель призывает отказаться от слепого подражательства Западу и перейти к поиску своих внутренних начал для экономического возрождения России. "Пора государственной мысли, - пишет он, - прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу".

 

 

РУССКОЕ ЧУДО

 

Необыкновенна жизнь и судьба Василия Александровича Кокорева. О таких людях говорят, что они прожили три жизни в одну. Простое перечисление его инициатив, дел и достижений поражает воображение. В родном городе Солигаличе он основал водолечебный санаторий, в Орле создал винный откуп, в Баку построил первый в России нефтеперегонный завод, в Москве на Софийской набережной соорудил гостинично-складской комплекс, получивший название "Кокоревское подворье".

Он написал записку о развитии золотого промысла в России, пытался наладить торговлю с Персией и Средней Азией, участвовал в учреждении Общества Волжско-Донской железной дороги, Русского общества пароходства и торговли, а также Волжско-Каспийского пароходства "Кавказ и Меркурий". Он учредил Волжско-Камский банк, основал первую художественную галерею, написал несколько книг. И это еще далеко не все, чем прославился знаменитый русский предприниматель и общественный деятель XIX века.

Отличительной чертой его характера была склонность к риску, основанному на глубоком расчете. Один из компаньонов Кокорева, крупный экономист и предприниматель Ф.В. Чижов отмечал, что Василию Александровичу свойственны "грандиозные фантазии" и "чисто американские затеи".

Другой современник так писал о нем: "Был Кокорев человек замечательный по редкому уму, по оригинальности воззрений и по широкому добродушию своего характера. Это был тип коренного русского человека, с его достоинствами и недостатками - человека, который был не чужд утонченной цивилизации, а крестился двумя пальцами, не прочь был заимствовать с Запада, что там было хорошо, но верил, что Россия - страна мужицкая. Шампанское пил с квасом и огуречным рассолом, обожал иногда поесть с лотка у прихожей бабы тертого гороха с постным маслом... Прекрасно излагал свои мысли, искусно подбирая подходящие словечки и новые обороты, отличался остроумием. Также хорошо и оригинально писал, любя употреблять библейские изречения".

Самобытность, ум и масштабность Кокорева признавали все. Как отмечал тот же публицист, "наше купеческое сословие выставило мало людей, которые могли бы равняться с Кокоревым игрой ума, талантами и характером, да и немного по всей России за полстолетия сыщется людей такого калибра".

Знаменитый историк Константин Кавелин с восхищением писал о Кокореве: " Вот человек, рожденный оратором! У него есть мысли, от которых не отказались бы и древние. И сколько свежести, глубины и силы!" Михаил Погодин: "Русский купец Василий Кокорев, которого имя сделалось у нас народным и пронеслось теперь с его речью по всей стране". Поэт Николай Струговщиков: "Кокорев - величайший гений русской земли".

Не было человека в России, который не слышал о Кокореве. Даже в глухих деревнях о Василии Александровиче толковали крестьяне, считая именно его, а не императора Александра II своим освободителем.

 

 

Солигаличский "крепак"  

 

Василий Кокорев родился в 1817 году в городе Солигаличе Костромской губернии, в старообрядческой семье, относящейся к беспоповскому поморскому согласию.

Обитатели Солигалича называли свою родину "концом света" . Здесь почтовый тракт из Костромы упирался в тупик; дальше до самой Вологды шли непроходимые хвойные пущи.

Воспитывали в семье по традиции строго - в безоговорочном почтении к родителям и ревности к истинной вере, отчего старообрядческие семьи и получили название "крепаки".

Отец Василия Александровича происходил из мещан и был одно время сидельцем в питейных домах города. Помогая ему, младший Кокорев приобрел опытность по винному делу.

Первое деловое начинание 20-летнего Кокорева - попытка преобразовать солеваренный завод в Солигаличе в общероссийский курорт с минеральными источниками - окончилось неудачей, но молодой предприниматель не терял оптимизма. В 24 года Кокорев стал поверенным богатого казанского откупщика полковника Лихачева.

 

 

"Король откупщиков"  

 

Государственный бюджет России во все времена во многом зависел от продажи алкоголя. В середине XIX века доходы от продажи питей собирали не чиновники, а откупщики, которые имели монопольное право торговать спиртными напитками на определенной территории. Сами откупщики не могли присматривать за каждым сидельцем в кабаке, поэтому они действовали через управляющих. Таким управляющим и стал Василий Кокорев

При Николае I Россия содержала самую большую в Европе армию - в 800 тысяч солдат. Деньги тратились не маленькие, а бюджет находился в извечном дефиците. Роль откупов по этой причине возрастала год от года.

Василий Кокорев, на собственном опыте познав все особенности откупного дела, пришел к выводу о необходимости перемен. Он пишет записку, в которой предлагает целую систему мер, направленных на увеличение дохода от продажи питий. Письмо провинциального "реформатора" доходит до тогдашнего министра финансов графа Вронченко и получает одобрение.

Кокорев предлагает, в частности, "придать торговле вином увлекательное направление в рассуждении цивилизации". Для того чтобы взять в казну больше денег, по его мнению, необходимо истребить всякую возможность покупать спиртное помимо откупа, сократить издержки на обслуживающий персонал и как можно больше продавать водки в разлив. Кокорев уверяет, что благодаря этим мерам возможно практически вдвое увеличить доходы и в доказательство своих слов просит дать ему один из самых "неисправных", то есть задолжавших казне, откупов.

Место для эксперимента ему предоставили в Орловской губернии, за винным откупом которой числился долг в 300 000 рублей серебром. Василий Александрович первым делом сменил большую часть вороватых откупных служащих и заменил их людьми честными, заявив, что настоящий водочный торговец должен трудиться "не из воровства... а из насущного лишь хлеба". Его ближайшим помощником стал Иван Мамонтов - выходец из московской купеческой династии. У Кокорева служили и выкупленные им у помещиков крепостные и сами помещики и купцы. Жалование своим работникам Кокорев платил хорошее, но при малейшей оплошности безжалостно их рассчитывал.

Орловский откуп в короткое время стал приносить доход. Кокореву предоставили в управление еще 23 откупа - от Оренбурга до Рязани и от Перми до Брянска. Со временем благодаря стараниям Василия Александровича казна получила 1800 тысяч рублей чистой прибыли. Проект Кокорева был положен в основу Закона 1847 года под названием "Положение об акцизно-откупном комиссионерстве", который просуществовал 16 лет. Сам Кокорев получил звание коммерции советника, полагавшееся за особые услуги перед отечественной торговлей, и приобрел немалое влияние в кругах высших чиновников, близких к Министерству финансов. Вронченко, как впоследствии и его преемники, советовался с ним во всех важнейших делах.

В последующие годы, объединив усилия и капиталы с богатейшим предпринимателем России Бенардаки, Кокорев создает своеобразный синдикат, который торгует водкой на Кавказе и в Ново-россии. Казна получает более 137 миллионов рублей, а сам откупщик зарабатывает около 8 миллионов. Современники, правда, утверждали, что эти данные самим Кокоревым сильно занижены, а на деле он распоряжается тридцатью. Но даже с восемью миллионами тридцатитрехлетний мещанский сын к тому времени становится одним из богатейших людей империи.

Богатство не меняет характера Василия Кокорева. Он продолжает писать новые проекты и давать советы правительству. В частности, предлагает изменить порядок взноса денег в казну, сократить залоги по откупам и даже отменить все откупа. Министерство финансов отвечает отказом. Тогда Кокорев собирает у себя в доме российских откупщиков и диктует им, как они должны работать, какие цены объявлять и каких стандартов придерживаться. Савва Мамонтов полушутя-полусерьезно именует Кокорева <^откупщицким царем".

Начавшаяся Крымская война привела к резкому буму в водочной торговле. Чиновники перестали следить и за качеством спиртного, и за его ценой. Водка в то время приносила почти половину дохода казны и, пользуясь этим, откупщики взвинтили цены. Кроме того, они начали повсеместно продавать худший сорт водки по цене лучшей. И тут произошло неслыханное. Доведенные до крайности русские мужики пошли громить кабаки и давать обеты не пить. Отмена откупов становится общим требованием. Но к тому времени Василий Кокорев оставляет откупное дело и увлеченно реализует новый проект.

 

 

Первый нефтяник России  

 

В 1859 году в городе Сураханы в 17 км от Баку был построен первый в мире нефтеперегонный завод. Инициатором строительства и главным его организатором стал Василий Кокорев.

В нефтяное дело он был вовлечен бароном Торнау, сторонником усиления влияния России в Персии посредством широкого развития экономических связей. Николай Торнау был известен в России как знаток Востока, автор ряда исследований по проблемам исламского законодательства, в том числе монографии "Мусульманское право".

Учредителями Закаспийского торгового товарищества вместе с Василием Кокоревым и бароном Торнау также стали действительный статский советник Николай Новосельский, купцы Иван Мамонтов и Петр Медынцев. Несколько позднее к ним присоединился и предприниматель Петр Губонин, широко известный как удачливый железнодорожный подрядчик.

Первоначальный замысел учредителей состоял в сооружении завода по производству осветительного материала - фотогена из кира (минеральная порода, пропитанная выветрившейся нефтью). Проект этого завода был представлен профессором Мюнхенского университета, иностранным членом-корреспондентом Петербургской академии наук Юстусом Либихом.

Однако вскоре оказалось, что немецкая технология была недостаточно эффективна и Василий Кокорев приглашает на завод Дмитрия Менделеева, тогда еще скромного приват-доцента Петербургского университета, который в то время не имел каких-либо значимых работ в области исследования нефти.

За три с половиной недели Дмитрий Менделеев провел целую серию опытных перегонок, результатом которых стала разработка новой технологии очистки фотонафтиля. Впоследствии Дмитрий Менделеев писал: "...Сураханский завод стал давать доход, несмотря на то, что цены керосина стали падать". И еще: "...приемы переработки нефти, употребленные в прошлом десятилетии на Бакинском заводе, очевидно, ни от кого не заимствованные, могли быть поучительными для многих".

Вскоре завод стал производить достаточное количество специального масла для осветительных ламп. Масло Кокорев назвал "фотонафтиль", однако люди стали называть его "керосин". Такое имя предложили американцы, начавшие нефтепереработку четырьмя годами позже.

Спрос на керосин с изобретением керосиновой лампы повышался с поистине революционной быстротой. Повсеместно развивалось городское уличное керосиновое освещение. Новые светильники входили в дома и публичные учреждения.

Стараясь насытить нарастающие потребности в керосине и в мазутных остатках от перегонки нефти, которые шли на топливо в промышленность, Кокорев главным делом считал снижение себестоимости продукции. Он дотошно прослеживал затраты по всей цепочке добычи, переработки, транспортировки и сбыта. На снижение себестоимости работала и нефтеналивная флотилия Волжске-Каспийского пароходства, в котором Кокорев был крупнейшим пайщиком. Выигрыш был и при загрузке собственного продукта, и фрахтах на перевозку чужого мазута, расходившегося по предприятиям Волжского бассейна.

Позже В.П. Рябушинский вспоминал: "Мы же, северные фабрики, сидевшие на самом скверном топливе в мире, на мокрых сплавных дровах, не имея возможности перейти на нефть, могли только облизываться, высчитывая, почем на пуд ткани топлива ложится У нас и почем у волгарей"...

В 1883 году в одном из своих прошений ко двору Василий Кокорев напомнил, что еще до открытия нефти в Пенсильвании он первый организовал нефтяные промыслы и керосиновый завод в России, что именно благодаря его инициативе "в настоящее время существует в Баку более 200 заводов, ежегодно по Каспийскому морю и Волге развозится 36 миллионов пудов нефти, почти каждая изба крестьянская пользуется более удобным освещением и множество волжских пароходов вместо лесоистребления отопляются нефтью, а снижение цен на нефть дало ежегодную многомиллионную экономию промышленности и казне". К этому остается лишь добавить, что благодаря Кокореву Россия к концу XIX века давала 51 процент всей мировой нефтедобычи.

 

 

Империя Василия Кокорева  

 

Для развития торговых связей с закавказским и среднеазиатским регионами основал Закаспийское торговое товарищество, а затем - Бакинское нефтяное общество. Империя Кокорева, в которой нефть играла решающую роль, простиралась по всей Центральной России и Кавказу. Рост нефтяного производства потребовал сопутствующих инфраструктур, и Василий Александрович отдал им должное.

В Москве на Софийской набережной он построил громадную гостиницу с обширнейшим складом - комплекс, который получил у москвичей название "Кокоревское подворье". Этот гостиничный центр появился задолго до первых Гранд-отелей в Европе.

Необходимость транспортировки нефти заставила его заняться железнодорожным строительством и речным транспортом. Еще в начале 60-х годов Василий Александрович выдвигает один за другим проекты, связанные с привлечением частного капитала в железнодорожное строительство. Предлагает взять в аренду у казны Николаевскую железную дорогу и для этих целей создает Московское товарищество, куда входят более 90 крупнейших российских предпринимателей. Но в борьбе за Николаевскую дорогу им пришлось вступить в схватку с опасным конкурентом - Главным обществом российских железных дорог. Его акционерами были высшие чины и аристократы (граф Нессельроде, князь Оболенский, граф Строганов, фаворитка Александра II Екатерина Долгорукова). Несмотря на то что Московское товарищество предложило более выгодные условия, несмотря на поддержку министра путей сообщения Мельникова и огромное большинство голосов в Особом совещании, Александр II утвердил мнение меньшинства, и Николаевская железная дорога была отдана Главному обществу.

Главное общество до начала 60-х годов обладало монополией на строительство важнейших железных дорог (Петербург - Варшава, Москва - Нижний Новгород). Другие компании могли строить только дороги местного значения. Но и этим смог воспользоваться Кокорев, построивший Волго-Донскую железную дорогу и реализовавший таким образом идею Петра Великого о соединении двух крупнейших водных путей России.

Для реализации всех этих грандиозных проектов были нужны огромные деньги и собственных средств предпринимателю явно не хватало. И тогда Василий Кокорев учреждает банк.

 

 

Банкир  

 

Создание акционерного коммерческого банка, имеющего всероссийское значение, который опирался бы на провинциальные капиталы и удовлетворял торгово-промышленные нужды всей страны, было давней мечтой Кокорева. 24 февраля 1870 года мечта стала явью - Устав Волжско-Камского банка был утвержден российским правительством.

По составу учредителей новый петербургский банк заметно отличался от своих предшественников. Во-первых, здесь не было представителей других банкирских домов, во-вторых, банк изначально стал сугубо национальным предприятием, его акционерами были по преимуществу русские купцы-хлеботорговцы с Калашниковской биржи (огромная пристань на Неве) Полежаевы, московские ситцевые короли Морозовы, Малютины, Солдатенковы, владелец текстильных фабрик в Петербурге и Ростове Великом - Варгунин. В-третьих, у нового образования была чисто торгово-промышленная специфика.

Акционерный капитал Волжске-Камского банка был установлен в 6 миллионов рублей (6 тысяч акций по тысяче рублей). Устав предусматривал его создание в Москве, Рыбинске, Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове и Астрахани.

Вскоре детище Василия Кокорева превратилось в крупнейшее финансовое учреждение России и единственный в Петербурге депозитный банк. Другие банки были активны по преимуществу на фондовом рынке: вкладывали свои средства в государственные ценные бумаги и акции частных предприятий. Волжско-Камский жил за счет кредитов и вкладов населения. Его 20 отделений (больше чем у любого другого банка страны) располагались прежде всего в речных портах волжского бассейна. Волга с ее притоками была главной транспортной артерией России, по ней шло грузов в три раза больше, чем по всем железным дорогам страны. Нужда в сезонном кредите у покупателей и продавцов зерна, рыбы, леса, металла, судовладельцев и грузоотправителей была огромной.

В 70-х годах XIX века в России возникло немало банков и банкирских контор, не вызванных потребностями экономической жизни. Многие из них, не имея сколько-нибудь значительных оборотов, ударились в спекуляцию и потерпели крах, спровоцировав тем самым всеобщий банковский кризис в России. В сложившейся ситуации необходимо было предпринять психологически эффективные шаги. И Василий Кокорев делает верный ход, пригласив в качестве председателя Совета банка Е.И. Ламанского, управляющего Государственным банком (подобное совмещение в те времена признавалось допустимым). Этим Кокорев стремился решить двойную задачу: с одной стороны, убедить Министерство финансов, что дела банка по-прежнему идут хорошо, а с другой - восстановить доверие вкладчиков. План удался. Отлив вкладов прекратился, и дела банка вновь пошли в гору. В начале XX века его дивиденды не опускались ниже 20 процентов, а цена акций превышала номинальную втрое. Накануне Первой мировой войны его складочный капитал составлял 18 миллионов рублей, запасной - 13 миллионов, особый резервный - 3,9 миллиона рублей. Вкладов и текущих счетов было на сумму 248 миллионов рублей, акций - 72 тысячи по 250 рублей. Дивиденд за 1913 год достигал 22 процентов.

 

 

"Купеческий кандидат в министры финансов"  

 

Природный ум и личный опыт выдвинули Василия Кокорева в один ряд с самыми выдающимися людьми XIX века. О его житейской мудрости по Руси ходили легенды. Как-то во время заседания Комитета помощи голодающим крестьянам северных губерний члены комитета долго не могли решить, что сделать лучше: оказывать крестьянам единовременную помощь или систематическую. Спросили совета у Василия Кокорева. Тот пожал плечами и промолвил:

— Никакие меры из предложенных и никакие миллионы не спасут Север... Единовременная помощь бесполезна, систематическая - невозможна. На систематическую не хватит денег, от единовременной, если ее не украдут по дороге, мужик забалует.

— Но что же делать? - вопрос председательствующего был, скорее, риторическим, однако Кокорев дал на него вполне конкретный ответ.

- А накупите ружей, пороху и дроби - вот и все. Это поправит их лучше всякой помощи. Сказав это, купец встал и вышел из залы.

- Гениальный человек, - только и сказал ему вслед глава комитета.

Василий Кокорев всегда охотно давал советы, и к его мнению прислушивалось множество людей. Специально для этого он стал проводить банкеты, на которых выступал с речами, которые больше напоминали политические манифесты.

28 декабря 1857 года он организовал торжественный рождественский банкет на 180 персон в залах Московского купеческого собрания. К удивлению собравшихся, он произнес тост в честь людей, которые будут содействовать выходу "из кривых и темных закоулков на открытый путь гражданственности". А затем заговорил о необходимости отмены крепостного права в России. По его мнению, именно этот позорный пережиток мешает России идти по пути прогресса. Только оставшись без дармовой крестьянской силы, дворяне начнут закупать новую сельскохозяйственную технику, а освободившиеся мужики должны пополнить довольно скудный российский рынок фабричных рабочих.

Речь была настолько блестящей, а аргументация настолько неоспоримой, что уже на следующий день, несмотря на праздники, купца вызвал к себе лично московский генерал-губернатор Закревский. Как рассказывал сам провинившийся, "граф наговорил ему в самых желчных выражениях таких страхов и ужасов и таких угроз", что он вначале счел за лучшее "выслушать все молча, без возражений". Затем, однако, не выдержал и подтвердил свое сочувствие освобождению крестьян и готовность "перенести все злоключения во имя важного исторического значения переживаемого момента". Генерал-губернатор указал ему на дверь и отправил в Петербург письмо с предупреждением, что Кокорев "готов на все".

Несмотря на полученный разнос, банкеты продолжались. Росло и число жалоб с требованиями "унять вредного честолюбца". Генерал-губернатор с возмущением докладывал, что Кокорев - этот "демократ и возмутитель, желающий беспорядков", продолжает устраивать "митинги" и вмешиваться в дела, не относящиеся к его сословию. Генерал-губернаторские стенания возымели действие. Гонения на Кокорева приняли характер настоящей правительственной кампании. По повелению Александра II все выступления по вопросам государственной важности были запрещены, а за неугомонным московским купцом был установлен строжайший негласный надзор.

Уже после отмены крепостного права, Кокорев был душой Комитета по оказанию помощи голодающим, образованного под председательством наследника престола в 1867 году во время голода, постигшего Россию. Самое деятельное участие принимал он в осуществлении проектов Славянского комитета, чему способствовала его тесная связь с ведущими славянофилами: Аксаковым, Хомяковым, Кошелевым, Погодиным. Перед Русско-турецкой войной Кокорев вместе с текстильными фабрикантами братьями Хлудовыми сыграл решающую роль в финансировании и экипировании военной миссии генерала Черняева на Балканах.

Как писал один из его биографов, "наше купеческое сословие мало выставило людей, которые могли бы равняться с Кокоревым игрой ума, талантами и характером, да и немного по всей России за полстолетия сыщется людей такого калибра". А наиболее ярко выразился на этот счет СТ. Аксаков, который в письме к своему другу М.П. Погодину так сказал о своих впечатлениях от встречи с этим необычным предпринимателем: "Я не могу опомниться от Кокорева! Это вполне русское чудо".

 

 

"Русский Лаффит"  

 

Русский купец и промышленник Василий Кокорев более всего прославился как общественный деятель и публицист. Одни современники им искренне восхищались, другие посмеивались и в шутку называли "русским Лаффитом" (по имени знаменитого банкира и государственного деятеля эпохи Июльской монархии во Франции). Но все признавали, что он необыкновенно остро чувствовал народный характер, знал потребности русского человека и нужды России и подчас находил верные решения.

В конце 50-х - начале 60-х годов XIX века в России проявилось общественное стремление к открытости, к более широкому обсуждению многих сторон народной жизни, экономического и политического устройства страны. Кокорев со всей энергией принял участие в этих дискуссиях. "Обязанность гласности - распространять в обществе понятие о правде и праве, - писал он. - Без гласности жить нельзя. Это воздух, освежающий понятия, это контроль общественной непорочности".

Кокорев был уверен в необходимости скорейшей отмены крепостного права. Он пишет статью "Миллиард в тумане", в которой призывает: "прежде всего надобно дать крестьянам общечеловеческие гражданские права".

От слов к делу Кокорев разрабатывает проект организации выкупа земель для крестьян, который должен был обойтись крестьянам в тот самый "миллиард", точнее, в 1080 миллионов рублей, для чего предлагает организовать частный банк, который мог бы пользоваться доверием у помещиков и крестьян. Общими усилиями либералов и помещиков идею Кокорева отклонили, а "миллиардом в тумане" обозвали в Москве самого Василия Александровича. "А послушали бы тогда этого толкового человека, глядишь, и от революции потом никуда бежать бы не пришлось...", - вздыхал потом в эмиграции, в 1926 году, один известный приват-доцент Московского университета, из тех, кто в свое время на кокоревскую стипендию получил замечательное высшее образвание.

Незадолго до смерти Василий Александрович опубликовал серию статей в "Русском архиве", объединив их затем в книгу, изданную под названием "Экономические провалы". В ней он призывал вернуться к осмыслению отечественного опыта, искать ответы в народной жизни. "Пора домой! - писал он. - Пора прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками их родную почву".

Книга вызвала бурные споры и многочисленные отклики. Автора называли "экономическим славянофилом". Кокорев подверг беспощадной критике экономическую политику царского правительства за минувшие 50 лет. Цель книги, по его словам, - объяснить, "как русская народная жизнь искалечивалась, как на нее надвигались тучи бедности и лишений, несмотря на блестящую внешность официальной России". Говоря о глубоком экономическом расстройстве, постигшем страну, он предупреждал, что "государство дошло до той глубины бездны, где уже редеет дыхание, не освежаемое чистым воздухом". Уничтожающей критике он подверг бюрократическую систему управления экономикой.

Излагая свое понимание принципов управления в этой области, которыми должны руководствоваться представители бюрократии вплоть до министра, он доказывал: "Только тот министр может что-либо созидать, который не душит заявленных ему полезных мыслей справками в старых законах, потерявших уже свое значение по приложении их к новым делам, и который не ставит себя в рамки раболепного служения губительному и мертвящему формализму".

Книга произвела сильнейшее впечатление на современников и осталась в истории отечественной публицистики.

 

 

Меценат и благотворитель  

 

Василий Кокорев стал основателем первой в России частной картинной галереи. Вместе с купцами Солдатенковым, Мазуриным, Хлудовым он собрал работы молодых русских художников и открыл выставочную галерею за двадцать лет до братьев Третьяковых.

Историк К.А. Скальковский свидетельствует: "В момент своего богатства Кокорев играл и роль мецената. Ему, строго говоря, обязан своим возникновением так называемый русский стиль в архитектуре, существенно отличающийся от русского стиля, сочиненного немцем Тоном по повелению императора Николая I".

Действительно, многое в меценатской деятельности Кокорева носило отпечаток "купеческого вкуса". Современники, например, упоминают пресловутый, постоянно стоявший на столе у откупщика в его кабинете "золотой лапоть", от которого якобы "началось изучение народного художества" в России.

Особые чувства Василий Кокорев питал к солдатам, героям Севостопольской обороны. Он явился инициатором торжеств, устроенных в честь встречи севастопольцев в Москве в феврале 1856 году Сергей Аксаков писал по этому поводу сыну: "У нас теперь производится встреча и угощения черноморских матросов и офицеров. Зрелище в высшей степени замечательное и поучительное. Бывший откупщик Кокорев, обладатель тридцати миллионов, затеял представление народных сцен с энтузиазмом. Он положил истратить на это двести тысяч".

Вот как описывали эту встречу ее участники: "Лишь только показался длинный строй спускавшихся с пригорка, в серых и стертых шинелях, из-за которых виднелись бараньи околыши, - сердце затрепетало у встречавших, слезы прошибли... Кокорев с Мамонтовым, сняв шапки, несли на большом серебряном блюде хлеб-соль, какую-то испеченную гору, для которой чуть ли не складена была особая печка. Поравнявшись с гостями, Кокорев передал поднос старшему офицеру. "Други и братья, - сказал он им, едва сдерживая слезы, - благодарим вас за ваши труды и подвиги, за пролитую кровь для нас, в защиту родной земли. Примите наше сердечное спасибо и наш земной поклон". Очевидцы через долгое время не могли без слез рассказывать об этой минуте".

Будучи в большой дружбе со славянофилом Погодиным и находясь под впечатлением его идей о самобытности славян, Кокорев еще в 1856 году "водрузил в Погодинском саду русскую избу" - деревянный, с резными наличниками дом по проекту архитектора Никитина, положив начало использованию народного стиля в строительстве. И он же, "миллионщик" Кокорев, фактически первым стал бережно собирать предметы русского народного прикладного искусства и даже задумал построить "хранилище народного рукоделия". Но... московский генерал-губернатор отверг проект, сочтя его проявлением либерального вольнодумства. Тем не менее Кокорев считал, и не без основания, что именно с него "началось изучение народного художества в России".

В 1884 году в Тверской губернии, близ Вышнего Волочка, он устроил Владимиро-Мариинский приют для русских художников, своего рода "русский Барбизон", "академическую дачу", справедливо считая, что своя, родная природа должна больше вдохновлять отечественных живописцев, "чем развалины Помпеи".

Принимая во внимание эту и все иные заслуги Кокорева перед русской культурой, Российская академия художеств решила удостоить Василия Александровича звания почетного своего члена, что и было сделано в 1889 году, за несколько месяцев до его кончины.

 

 

Кончина  

 

Василий Александрович Кокорев умер в Петербурге 23 апреля 1889 года от болезни сердца. Приехавшие с его родного Севера поморы вынесли из роскошного особняка на Садовой дубовый гроб, долбленый, без единого гвоздя, и на руках донесли до Малой Охты.

На общественные поминки кто-то принес самодельные плакатики с цитатами из Библии: "Видел ли ты человека, проворного в своем деле? Он будет стоять перед царями... (Прит. 22,29)" и "...Как хорошо слово вовремя! (Прит. 15,23)".

Вместо речей в качестве своеобразного завещания прочитали отрывки из знаменитой книги Кокорева, "Экономические провалы": "Пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами Отечества, засорять насильными пересадками на родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу".

 

* * *

В издании сохранены особенности стиля, обороты, архаизмы, а в некоторых случаях и орфография, использовавшаяся автором.

 

ПОСВЯЩАЕТСЯ 

Его Императорскому Высочеству 

ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ 

ВЛАДИМИРУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ 

 

Ваше Императорское Высочество!

Четырехлетние путешествия Вашего Высочества для обозрения войск, расположенных в северных губерниях, представили Вам возможность видеть народную жизнь, без всяких прикрас, в ее настоящем виде.

Из этого обзора Ваше Высочество убедилось воочию, что не только деревни, но и города Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний представляют горестное обнищание северных местностей.

Пятидесятилетние воспоминания мои о нашем экономическом расстройстве изображают множество разных бедствий, постигших русскую жизнь; но после путешествий Вашего Высочества по Северу России изложенные мною злоключения не представятся вам невероятными, и это соображение дало мне смелость посвятить мой слабый труд Вашему Августейшему Имени. Мои горестные воспоминания ясно доказывают, что постигшие русскую жизнь провалы не были последствием неотвратимых бедствий, а произошли единственно от невнимания к современным сердобольным предупреждениям людей, близко знавших народную жизнь.

Три экономических провала неисправимы, и с их тяжелыми последствиями надо примириться. Это: опоздание с постройкой железной дороги к Черному морю, разорительные заграничные займы и оставление втуне мысли фельдмаршала Князя Барятинского о необходимости России участвовать в прусской войне с Австрией в 1866 году с целью очистить наш путь к Востоку от всех противодействий. Порожденные прочими провалами разрушительные последствия могут изгладиться, если только укрепится сознание, что все бедствия произошли от духоугашения здравых народных мыслей, без которых достижение благосостояния никогда не может осуществиться.

Несомненно, что путешествия Вашего Высочества, проникавшие в самую глубину народного быта, оставили в вас сердечное убеждение в том, что народная мудрость проста, верна и неисчерпаема в проявлении средств к возрождению экономической силы России. Равно нет сомнения и в том, что только то может развить в жизни жизнь, что исходит прямо из самой жизни, а не из губительных канцелярских измышлений.

Переживаемое нами время знаменательно тем, что оно составляет подвиг благоустройства нашей жизни в чисто русском смысле, под сенью Самодержавной Воли и Мудрости. Краеугольным камнем этого подвига и залогом успеха может служить одно только согласование правительственных мероприятий с общими нуждами и потребностями. Ничего нет в мире могущественнее Владычества сердца над сердцами, убежденными в том, что их добросовестные стремления вполне доступны воззрениям Верховной Власти. На этой плодотворной взаимности, составляющей нашу историческую конституцию, создалась сила России, и хотя ложный либерализм произвел в недавнее время расшатанность силы, но благодаря Богу еще не настолько, чтобы народное здравомыслие поколебалось.

С глубочайшим благоговением

Вашего Императорского Высочества

всепреданнейший

Василий Кокорев

15 июля 1887 года

Ушаки

 

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОВАЛЫ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ С 1837 ГОДА

 

"Пора домой!" Этот возглас не раз раздавался в патриотических речах лучшего из русских людей, достойнейшего Ивана Сергеевича Аксакова. Этим возгласом великий патриот призывал верховную власть в пристань спасения - Москву.

Мы начали описание "Экономических провалов" теми же словами "пора домой", разумея под этим совершенно другой смысл, а именно: пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками их родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу, без искреннего родства с которой никогда не будет согласования экономических мероприятий с потребностями народной жизни; пора твердо убедиться в том, что только это спасительное согласование есть верный путь к покойному и правильному движению от силы в силу, тогда как путь розни и разлада с жизнью (т.е. нынешний путь) тянет в обратную сторону - от бессилия к бессилию, низводя прямо в бездну неисправимого экономического расстройства. И мы дошли, наконец, до той глубины этой бездны, где уже редеет дыхание, не освежаемое чистым воздухом.

 

* * *

Печалование о расстройстве экономического положения России объемлет в настоящее время все сословия; все чувствуют, как быстро в наших карманах тают денежные средства и как неуклонно мы приближаемся к самому мрачному времени нужд и лишений.

Наше экономическое и финансовое обнищание образовывалось целыми десятками лет и дошло до того, что теперь никакие новые системы займов не могут направить нас на путь общего довольства и благосостояния. Вместе с этим было бы уже окончательно пагубно предаваться полному отчаянию, а лучше взглянуть без колебаний и робости прямо в глаза причинам, породившим угнетающие нас обстоятельства. Финансовая война против России настойчиво ведется Европой с начала 30-х годов; мы потерпели от европейских злоухищрений и собственного недомыслия полное поражение нашей финансовой силы. Настоящее положение настойчиво требует того, чтобы мы ободрились духом и сознали бы силу в самих себе. Примерами ободрения нам могут служить времена Петра I. Мы были тогда в военном деле совершенно поражены под Нарвой; но это, однако ж, не помешало нам в то же царствование отпраздновать Полтавскую победу и к удивлению всей Европы заявить такой исполинский рост нашей военной силы, что после присоединения Крыма и побед на Альпах, в Польше и Финляндии, через сто лет от времени Нарвского поражения, мы вступили в Париж победителями и даровали всей Европе мир и освобождение от порабощения Наполеоном I. Мы вырастали в военном деле на почве незыблемого сознания своего будущего великого назначения и на силе духа, верующего в народную мощь; но в деле финансов после каждого поражения мы, наоборот, падали духом и, наконец, до того приубожились, что во всех действиях наших выражалось постоянно одно лишь рабоподражательное снятие копий с европейских финансовых систем и порядков. Продолжая идти этим путем, мы утратили уважение к самим себе и веру в самих себя. Но благодаря Богу теперь наступило иное время: с высоты престола веет свежим, новым духом ободрения русских сил, и это веяние свидетельствуется в глазах всех указаниями и решениями, исходящими лично от благополучно царствующего Императора Александра III, в силу чего русское патриотическое здравомыслие может признавать в себе твердое убеждение в том, что период нашего финансового и экономического возрождения возможен и находится не за горами.

Прежде всего считаю необходимым предупредить благосклонных читателей, что я вовсе не имею намерения утруждать их внимание предложением какой-либо финансовой системы, откровенно сознавая в себе полное незнание финансовой техники, при совершенном притом недоверии к девальвациям, консолидациям, конверсиям и тому подобному туману, напускаемому на нас в виде финансовой науки: но в то же время я полагаю, что внесу в сокровищницу общей пользы посильную лепту, если изложу последовательно все случаи пережитых Россией финансовых и экономических провалов, для определения которых, я должен сознаться, у меня нет никаких материалов, кроме запаса памяти о событиях, причинивших финансовое расстройство. События эти всегда предварялись блестящими надеждами и ожиданиями со стороны изобретателей их и сопровождались самыми горькими последствиями, достававшимися на долю народонаселения. Таковые события живо и ясно сохранились в моей памяти, и мне сдается, что если читатель вообразит себе нижеизлагаемые провалы никогда не существовавшими, то его внутреннему воззрению представится наше дорогое отечество богатейшею страною в мире, не нуждающеюся ни в каких кредитных пособиях со стороны иностранных бирж, Ротшильдов, Мендельсонов, Блейхредеров и т. п. А дабы губительное действие провалов было по возможности исправлено, надо прежде всего знать их корень и горечь последствий. Вот почему, на закате моих дней, я решился написать очерки экономических провалов, начинающихся за пятьдесят лет тому назад, основанные единственно на пережитых мною тяжелых ощущениях, при виде того, как при каждом провале искалечивалась русская народная жизнь и как надвигались на нее тучи бедности и лишений, не-, смотря на блестящую внешность официальной России. Здесь кстати будет скакать, что в настоящее время постоянно слышится: чем хуже, тем лучше. Отвергая этот взгляд, я верую в то, что над Россией совершится исполнение другого изречения: "в скорби моей распространил мя ecu".

Преисполненный этого верования, перехожу к изложению пережитых нами провалов, порожденных внешнею интригою и завистью и самобичеванием собственного изобретения.

 

 

Первый провал  

 

Слух о намерении правительства сделать монетною единицей серебряный рубль и тем самым удорожить денежную стоимость жизни в три с половиною раза появился в 1837 г. Слух этот сильно встревожил всех; каждому представлялось, что имеемый им капитал значительно сократится в выражении своей ценности при покупке на рынке разных потребностей жизни. Так, например: пенсионеры, получавшие примерно, 350 рублей в год, могли при установлении новой единицы получать только 100 рублей и, конечно, не верили в то, что жизнь их пойдет прежним порядком без всяких лишений. Заводчики и фабриканты, нанимавшие рабочих, предвидели, что, при определении новых окладов, переложенных на серебро, нельзя будет тому рабочему, который примерно получал в месяц 10 руб. 50 коп. на ассигнации, назначить только 3 руб. сер. Отсюда выводилось то заключение, что производство фабрикатов и заводских изделий вздорожает, а средства к покупке сократятся от непомерного возвышения денежной единицы. Интеллигенты того времени и главнейшие лица, соприкосновенные новому проекту высокой денежной единицы, утверждали, что все предметы в продажной своей цене настолько подешевеют, что на один рубль серебряный можно будет купить на рынке все то, что покупалось на 3 с половиной рубля ассигнационных; но в то же время интеллигенты, чуждые увлечений и не принадлежавшие к составу петербургского чиновничества, т.е. помещики, проживавшие тогда в своих имениях, и первоклассные купцы находили, что России еще рано жить на серебряную единицу, потому что эта единица невольным образом разовьет нашу жизнь в графу расхода, тогда как нам было бы полезнее развивать себя в графу прихода, посредством изучения технических, сельскохозяйственных и других знаний. В таком положении все чувствовали шаткость своих состояний и предвидели в будущем потрясение в торговых делах. В начале 1838 г. распространился слух, что мысль о серебряной единице внесена в Государственный совет членом оного, бывшим польским министром Любецким. Слух этот настойчиво поддерживался с добавлением к нему известия о том, что бывший тогда министр финансов граф Канкрин ратует против введения крупной единицы. Возникли подозрения, что тлетворный ветер дует из Польши. Народ заговорил: мы поляков побили дубьем, а они нас бьют рублем. Приготовления к перемене единицы выражались в 1838 г. рассылкою по всей России новых окладных листов с переложением податей, цены на вино, соль, гербовую бумагу и т.д. на серебряный рубль.

1 июля 1839 г. последовало бракосочетание Великой княгини Марии Николаевны с герцогом Лейхтенбергским. Это была первая свадьба в царствование Императора Николая в царском семействе. Между значительными помещиками Костромской губернии (Шиповыми, Катениными, Куприяновыми и т.д.) шел разговор, передававшийся и в другие слои Костромского общества, что день бракосочетания Великой княгини будет ознаменован прощением декабристов. Все ожидали милостивого манифеста, и манифест действительно появился 1 июля, но не о декабристах, а о введении в действие серебряной единицы. И потекла русская жизнь широкою, но мутною струею по графе расхода, и стали мы жить, признавая наименьшим знаком ценности рубль серебра; тогда как Франция жила и ныне живет, несмотря на богатство ее почвы, приносящей доходность четыре раза в год (виноград, шелковицу, пшеницу и фрукты) на единицу (франк), сравнительную с нашим четвертаком, т.е. в 25 копеек ценности; а Германия на единицу (марка), равняющуюся нашим трем гривенникам. И стали наши меняльные столы на столичных, губернских и уездных рынках, обремененные массою екатерининских империалов и полуимпериалов и французских (по тогдашнему народному выражению) золотых лобанчиков и грудами петровских и екатерининских целковых и австрийских талеров, освобождаться от этих тяжелых грузов, и потекли эти грузы туда, где завистливо смотрели на богатства России, и зажили мы бойко, весело, укладывая в карманах не тяжелые ноши золота и серебра, а легкие бумажные знаки кредитных билетов. Народная жизнь увидела пред собою совершенно противоположное явление тому, которое ей предсказывали изобретатели высокой единицы: на рынках все стало дорожать, и со временем цены на все потребности сделались на серебро почти те же самые, какие были на ассигнации. По этой причине рабочий труд заявил требование на прибавку жалованья, которая в силу необходимости была сделана; но через год, когда заводчики и фабриканты свели свои счеты, производство их выразилось убытком.

В это время не было никаких газет, кроме "Северной пчелы", которая извещала о ходе русской жизни только сообщениями о поездке Фаддея Булгарина два раза в год на мызу его Карлово, близ Дерпта; следовательно, большинство людей могло судить о вредных последствиях серебряной единицы только по разрушительным явлениям той местности, в которой они жили. В это время я жил в городе Солигаличе, на Севере Костромской губернии. Это самая глухая местность, далее которой нет почтового тракта, и потому очень естественно, что я не могу дать очертание тому расстройству, которое серебряная единица произвела вообще в России, а поименую только те бедствия, какие произошли около Солигалича, а именно: находившийся в городе Солигаличе солеваренный завод, принадлежавший мне в соучастии с моими дядьями, закрылся вследствие того, что при возвышенном для рабочих жалованье солеварение оказалось убыточным. Сто человек заводских рабочих пошли по миру и пятьсот человек дровопоставщиков и извозчиков для перевозки соли в ближайшие села и города потеряли свои заработки. В городе Галиче и селении Шокше закрылись все замшевые фабрики, получавшие оленью кожу для выделки замши из Архангельской губернии (Мезени и Пинеги); в Костроме закрылись полотняные фабрики Дурыгиных, Угличаниновых, Солодовниковых, Ашастиных и Стригалевых; в Ярославле и Кинешме закрылись известные салфеточные фабрики, и вместе с этим уничтожился спрос на лен, оживлявший сельский быт в губерниях Ярославской, Вологодской и Костромской.

Если верить тому, что тлетворный ветер крупной серебряной единицы дул из Польши, то нельзя не признать, что злоухищрения польского подкопа под нашу экономическую жизнь попали в цель и произвели такой взрыв, от которого мы бедствуем полвека[ 1 ].

Когда, с прекращением в Солигаличе завододействия, я был вытеснен из рамки уездной жизни в Петербург для приискания себе откупных занятий и когда я удостоился благорасположения бывшего тогда министра финансов графа Вронченки, то при разговоре с ним о вредных последствиях злополучной единицы я узнал от него, что граф Канкрин был против этой единицы и поручил ему, как товарищу своему, уведомить циркулярно европейских банкиров о том, что министр финансов не разделяет пользы и потребности этого нововведения; но Ф.П. Вронченко отказался подписать эти уведомления, находя, что после утверждения новой единицы верховною властью он не считает себя вправе рассылать по Европе какие-то письма, не одобряющие последовавшего решения.

Обращаясь к костромским фабрикантам, выделывавшим парусину для флота и холст для войск, припоминаю одно печальное, потрясающее обстоятельство. Все фабриканты собрались и поехали в Петербург, еще во время министерства графа Канкрина, объяснять свою убыточность и просить выделанные на их фабриках парусину и холсты принять в казну вместо зоготовления таковых в Англии, дабы этим способом ликвидировать свои дела без банкротства. Просьба не была уважена, и возвратившиеся фабриканты в ближайшем времени все обанкротились, а один из старших Дурыгиных (двоюродный мой брат), который орудовал делами своей фирмы, уединясь от семьи, вышел на крышу своего дома и бросился на мостовую; через шесть часов после тяжких страданий он умер. После этого страшного события и прекращения действий на моем солеваренном заводе, я видел в серебряной единице гнев Божий, наказание, превосходящее по убыткам, понесенным во всей России, в несколько раз те потери, какие причинила война 1812 г, Затем понятно, что ко всякому петербургскому нововведению я не мог иначе относиться, как с боязнью, опасаясь, чтобы последствия нововведения не разразились опять новыми бедствиями. В таком настроении застал меня 1840 г., образовавший новый экономический провал.

 

 

Второй провал  

 

Крупная серебряная единица, спровадив наши империалы и целковые за границу, не замедлила привести нас к необходимости приступить к заграничным займам. В эти годы заем был сделан, кажется, в Голландии на постройку железной дороги между столицами. Вопрос о дороге предварительно обсуждался (1840-1841) в особом комитете, состоявшем из всех министров, с присоединением к ним трех частных лиц: графа Бобринского, А.В. Абазы и К.Н. Кузина. Граф Канкрин был вообще против сооружения железных дорог; но никто из русских людей не разделял этого мнения, а желали того, чтобы дорога была построена сначала от Москвы к Черному морю, а потом уже было бы приступлено к сооружению второй линии между Москвой и Петербургом[ 2 ]. Мнение это основывалось на том, что Петербург может без особого ущерба 5-10 лет подождать рельсового пути к Москве, будучи соединен с нею для пассажирского движения шоссейным трактом, а для товарных грузов - тремя водяными системами - Мариинской, Тихвинской и Вышневолоцкой. Соединение Москвы с Черным морем казалось более необходимым в смысле обеспечения черноморских берегов от высадки неприятеля и торговых интересов, которые представляли большие грузы при устройстве рельсового пути через всю хлебородную площадь, не имеющую водяных сообщений к Москве и гораздо более населенную, чем пространство между столицами. На стороне этого мнения были Москва, Харьков, Рыбинск и самый Петербург. Для сообщения такого взгляда явились к министру финансов первоклассные купцы того времени: Н.М. Журавлев (Рыбинский), С.Л. Лепешкин (Московский) и К.Н. Кузин (Харьковский) и другие. Они рассчитывали на то, что Канкрин, как противник сооружения дороги из Петербурга в Москву, поддержит их мнение, но оказалось нечто смешное. Больной и устаревший Канкрин, при всем своем уме, не мог оценить великого значения вышеизложенной мысли и отвечал им, что он удивляется, как могло придти в голову предположение строить железную дорогу через такую местность, где на волах всякая перевозка делается за самую дешевую цену. Последствия показали, сколь велик был промах со стороны правительства, не обратившего внимания на вышеизложенный взгляд. Если бы дорога от Москвы к Черному морю была начата постройкою в 1841 г., то Россия не почувствовала бы невозможности с миллионом лучшего в мире своего войска отразить высадившегося около Севастополя неприятеля в количестве 70 тыс. Впрочем, и самой высадки не могло бы быть, когда бы Европа знала, что наши войска по железной дороге, без всякого утомления, могут через несколько дней явиться на берегах Черного моря. Провал этот был так велик, что в него провалились Черноморский флот, Севастополь, полмиллиона войск и сотни миллионов рублей. Отсюда получает свое начало порабощение финансовых сил России денежному влиянию иностранных капиталов, и какая бухгалтерия возьмется определить в цифрах общую сумму понесенных Россиею потерь от того, что Москва не была прежде С.-Петербурга соединена железною дорогою с Черным морем!

 

 

Третий провал  

 

По поводу распространения бумагопрядилен, ткацких и набивных ситцевых фабрик возникло какое-то делорассмотрение в Государственном совете, кажется, вследствие представления в 1848 г. гр. Закревского, желавшего уменьшить число фабрик в Москве, в видах освобождения города от зловония. Пользуясь благорасположением министра финансов графа Вронченки, я дозволил себе выяснить весь вред, наносимый этими фабриками крестьянскому сельскому хозяйству и торговому балансу России. Вред этот состоял в том, что русский крестьянин стал носить ситцевые рубашки, а крестьянки - ситцевые сарафаны и платья, и таким образом все русское народонаселение сделалось данником Америки, по платежу денег за хлопок. Вместе с тем, другая часть народонаселения, занимавшаяся посевом льна в губерниях Вологодской, Костромской, Ярославской, Владимирской, Псковской и Витебской, потеряла возможность сбыта его. Выяснив все это, я просил графа Вронченку защитить наши льняные посевы и льноткачество от замены льна хлопком. После этого разговора я отлучился из Петербурга в разные губернии на продолжительное время, и когда возвратился в Петербург, то возобновил мой разговор о защите льняного производства. Граф мне сказал, что Государственный совет для льнопрядильщиков дал такие льготы, каких не имеют бумагопрядильни, а именно: дал право каждой вновь возникающей льнопрядильне получать бесплатно отвод 100 десятин казенной земли и быть 1-й гильдии купцом без платежа по гильдейским свидетельствам. Разумеется, это гомеопатическое пособие никакого влияния на развитие дела не имело, так как на устройство льнопрядильни нужно, по крайней мере, миллион рублей, который и должен быть огражден тарифом на хлопок, а не пожертвованием 100 десятин земли, стоящих, положим, в Псковской губернии 3000 рублей, и не облегчением платежа гильдейских податей, составлявших тогда 200 рублей в год. Со времени образования бумагопрядилен до 1878 г., не было никакого тарифа на хлопок в сырце, и Россия в течение этого времени заплатила за этот материал Америке, по крайней мере, миллиард рублей, нарядив всех в ситцевые одежды и уничтожив огромную отрасль промышленности, существовавшую во всех деревнях при окраске холста в синий цвет кубовою краскою с набойкою по ней ручным способом разных узоров. Теперь на каждом крестьянине, на каждом фабричном и рабочем труженике вы видите - в его непрочной ситцевой рубахе - вывеску плательщика подати в пользу Америки. В последнее время явилась и другая подать, в пользу Германии, - это пошлина на ввозимый туда русский хлеб, составляющая до 2 руб. на четверть, т.е. гораздо более того, что может получить в лучший год от хлеба сельский хозяин или купец, торгующий хлебом. Таким образом, легла иностранная подать на плечи рабочего, в виде одежды, и на мускулы пахаря, в виде пошлины за право привоза хлеба за границу. Отсюда является сам собою такой вывод, что самостоятельной России - в смысле экономическом - нет, и вместо нее существует европейско-американская русская колония, обложенная веригами налогов в пользу иностранцев. Существующий ныне тариф на хлопок установлен с 1878 г. и составляет, кажется, только 40 коп. с пуда; если бы этот тариф увеличить впятеро, тогда посевы льна и употребление в народе на носильное платье прочной льняной ткани ввелось бы в употребление, а государственная роспись значительно уменьшила бы свой дефицит[ 3 ]. Возвышение тарифа подняло бы продажную цену на миткаль не более 1 коп. на аршин и произвело бы другую еще более существенную пользу, заключающуюся в образовании хлопчатных плантаций в обширном размере в Ташкенте и Закавказском крае, и тогда отлив нашей монеты, платимой за американский хлопок в сырце, стал бы ежегодно уменьшаться, производя этим уменьшением значительное и прочное улучшение курса.

 

Четвертый провал  

 

Хотя вышеизложенные провалы значительно поколебали крепость русских финансов, но европейская экономическая интрига устремилась еще на новый пункт сокрушения нашей внутренней экономической силы. Начинаю речь о Кяхте, этом разменном пункте, в котором китайские чаи приобретались на сибирские меха и произведения московских и владимирских фабрик, как то: суконных, плисовых, парчовых и тюлевых. Нам почему-то вздумалось уничтожить разменную торговлю, основанную Петром I и укрепленную Екатериною II, допущением покупки в Кяхте чая на золото и серебро.

Вскоре после этого был разрешен ввоз китайского чая по всем заграничным западным таможням и в портах морей Балтийского и Черного. С введением этого узаконения прекратилось приготовление в России разных тканей для Китая, и нам пришлось платить европейской торговле за чай десятки миллионов рублей в год, не говоря уже о тех потерях, какие понес Сибирский тракт, на расстоянии более 10 000 верст от Кяхты до Москвы, от сокращения перевозочного движения. И, таким образом, по потреблению чая все мы сделались данниками чуждых стран. Когда приготовлялись порешить разменную торговлю в Кяхте и отворить все таможни для пропуска чая по западной границе, тогда стали являться в С.-Петербург из Москвы как Кяхтинские торговцы, так и фабриканты, работавшие для Китая (в числе их припоминаю часто бывавших у меня Е.С. Морозова и И.А. Корзинкина), и умолять властных лиц, в видах общей и государственной пользы, оставить дело при старом порядке; но золото Англии, как гласила тогда народная молва, превозмогло, и потому интересы государственного торгового баланса, Сибирского тракта, московских фабрик и вообще всего русского народа с его потомством были принесены в жертву интересам чужестранным. В последующем изложении мы увидим, что, после четырех провалов потребность во внешних займах усилилась, и курс нашего бумажного рубля пришел в колебание.

 

 

Пятый провал  

 

Из четырех провалов три оказали самое губительное действие на состояние финансов: крупная единица в виде серебряного рубля, распространение бумагопрядильных фабрик без обложения пошлиной хлопка, с происшедшим от того угнетением льняного народного промысла, и отмена меновой торговли в Кяхте, с допущением привоза чая по западной границе. Мы употребили выражение, что серебряная единица была введена только в виде серебряного рубля, потому что в народном обращении этого рубля нигде не оказалось через 3-5 лет после манифеста 1 июля 1839 г., и целые поколения народились и сошли в могилу, не видав ни разу монеты, хотя жизнь их шла по бумажной переписке на какой-то серебряный рубль. Следы этой фальши существуют и доньше в наших старых медных деньгах, на которых сказано пять копеек серебром, три копейки серебром и т.д. Археологи будущих столетий получат полное право считать наше время до того невежественным, что мы даже медь признавали за серебро.

Между тем как приближалось к нам финансовое расстройство, мы в 1849 и 1850 годах сводили денежные и политические счеты после Венгерской кампании и в том и в другом значении получили весьма скорбные выводы. Затем в 1851 г. праздновали открытие С.-Петербурго-Московской железной дороги и 25-ти-летний юбилей царствования Императора Николая I. В это время носились слухи, что заем, сделанный для сооружения Николаевской дороги, поглощен расходами Венгерской войны, и что это привело к необходимости, для окончания железнодорожных расчетов, сделать экстренный выпуск кредитных билетов. Хотя эти билеты, при обеспечении их всем достоянием государства, было обязательно для правительства разменивать на монету всем тем лицам, которые этого размена потребу-•от, но для более еще твердой ценности этих билетов был издан Высочайший указ о том, что выпуск кредитных билетов не иначе может быть производим, как с обеспечением их на 1/6 часть золотом или серебром. Среди таких шатких финансовых обстоятельств в Европе стал возникать вопрос о том, можно ли ценить русский бумажный рубль в его полной нарицательной стоимости, и одно возникновение этого вопроса произвело то, что все займы, предшествовавшие Крымской войне, пришлось делать по уменьшенному курсу. При таких условиях приближались к нам ужасные последствия второго провала, исходившие из того, что рельсовые пути не были положены от Москвы к Черному морю прежде соединения ими наших столиц.

В 1853 г. последовала высадка англо-французских, сардинских и турецких войск на южный берег Крыма. Всем известны неудачи и последствия войны, описание которых не может входить в состав моей повести; но я скажу лишь то, что относится до финансовых очерков того времени. Все перепуталось и потеряло свои основы, так что указ об обеспечении кредитных билетов 1/6 частью монеты остался мертвою буквою. Война кончилась, русская грудь засвидетельствовала перед всей Европой свою непобедимость, а финансовое состояние оказалось в полном бессилии и даже в неизлечимых язвах. В это время, после Парижского мира, мы сознали необходимость покрыть Россию сетью железных дорог и начали с того, что народное дело сооружения дорог предоставили в руки французов, наших, так сказать, вчерашних врагов, и на русской земле, во время коронации Александра II, появился из Парижа известный аферист времен Наполеона III, Перрейра, с толпою булочников, парикмахеров, башмачников и т.д., называвших себя опытными инженерами. Составленное под руководством этих лиц общество получило название Главного Общества Российских железных дорог, и в круг его деятельности входили четыре линии: 1-я - от Петербурга до Варшавы, 2-я - от Москвы к Черному морю до Феодосии, 3-я - от Курска до Либавы и 4-я - от Москвы до Нижнего Новгорода. Несколько патриотических лиц из среды купечества, испуганных вторжением Французов в дело русского народного труда и предвидевших, что Россия снова попадется в ловушку иностранной экономической интриги, обратились с разъяснением своих опасений к графу Закревскому, пригласив и меня к участию в их совещаниях. Граф выразил полное сочувствие к нашим словам и добавил от себя: "Зачем нам прибегать к каким-то иностранным капиталам, когда у нас есть все нужное для постройки дорог дома: железо на Урале, лес, песок и щебенка повсюду, с массою рук, ожидающих работы во всех деревнях? Поезжайте к Чевкину дня через три, а я его увижу и предупрежу о вашем посещении". Мы решили, что ехать целой гурьбой неудобно, а лучше кому-либо одному, дабы можно было говорить прямее и свободнее. Выбор пал на известное Чевкину лицо Торлецкого, который был очень хорошо знаком и с А.П. Ермоловым и просил его предварительно переговорить с Чевкиным, назначенным уже за несколько месяцев до коронации главноуправляющим путей сообщения, вместо графа Клейнмихеля.

Чевкин очень любезно принял Торлецкого, внимательно выслушал и сказал: "Ничего не могу сделать, мой миленький (обычная поговорка Чевкина), потому что дело с французами облажено и условлено в Париже князем Орловым, во время заключения мира. Нахожу возможным хлопотать только об одном, чтобы правление железных дорог было не в Париже, как было предположено, а в России". Этого последнего результата Чевкин достиг года через два, но не даром, а по случаю выдачи каких-то многомиллионных ссуд Главному обществу, выторговав у него изменение в уставе о переводе правления из Парижа в Петербург.

Величайшею ошибкою со стороны нашей было то, что Главному обществу назначили строить сначала железную дорогу из Петербурга в Варшаву, вместо направления из Москвы в Феодосию. Петербурго-Варшавская линия, как пролегающая по местностям малонаселенным и не имеющим на две трети своего протяжения ни хлебородной почвы, ни фабричного и заводского производства, не могла представить такой деятельности по движению пассажиров и товаров, которая бы покрывала расходы эксплуатации, не говоря уже о гарантии. Правительство нашлось в необходимости несколько раз выдавать Главному обществу миллионные денежные ссуды, и когда это Общество заявило свою несостоятельность в дальнейшем сооружении дорог и уплате лежащих на нем долгов, тогда оно (конечно, в силу политических влияний Наполеона III) не было признано банкротом и оставлено при полных своих правах хозяином двух линий: Варшавской и Нижегородской, с отсрочкою взыскания накопившегося на нем долга более 50 миллионов, каковой долг впоследствии возрос и до настоящего времени остается неуплаченным. После этого, через 10 лет, это неисправное общество получило от правительства, как бы в награду за свои злоухищрения и несостоятельность, первую по доходности в Европе Николаевскую железную дорогу, причем в бывшем в то время ходатайстве 92 лиц из первых русских торговых домов, приносивших постоянно своему отечеству громадную и разнообразную пользу своею деятельностью, было отказано в передаче им Николаевской дороги.

Обращаясь к предыдущему, надобно сказать, что главная беда состояла еще не в том, что французское общество задолжало нам десятки миллионов, а в ошибке нашей (как выше было сказано) разрешить обществу строить Варшавскую железную дорогу прежде Московско-Феодосийской. Эта последняя не только окупила бы расходы эксплуатации, но и платежи процентов по облигациям, как это уже доказано на опыте результатами замосковных железных дорог, и таковая выгодность породила бы в Европе доверие к русским железнодорожным бумагам, следовательно и стремление к приобретению их по выгодному для нас курсу. Напротив того, возвратившиеся за границу, по случаю несостоятельности Главного общества и уменьшения его деятельности, бывшие его второстепенные инженеры: парикмахеры, булочники и башмачники, везде распространили молву о неспособности русских железных дорог приносить доход. Последствия этих слухов, равно как и очевидные факты, что дороги Главного общества не прекратили своего движения потому только, что их поддерживало наше правительство денежными средствами, привело к значительному понижению ценности гарантированных железнодорожных облигаций, которые нам, при дальнейшем сооружении железных дорог, пришлось продавать за границей по 66 за 100. Но позднее, когда замосковные дороги (Московско-Рязанская и Рязанско-Козловская) убедили в своей доходности, дальнейшая реализация облигаций, постепенно возвышаясь, достигла 93 за 100. Отсюда очевидно, что если бы Европа убедилась в доходности замосковных железных дорог прежде сооружения Варшавской линии, тогда все наши железнодорожные бумаги были бы реализованы на 25% выше состоявшейся реализации, что сократило бы нашу задолженность на сотни миллионов, а народ избавило бы от платежа излишних процентов, которые в конце концов (как бы хитро ни были подтасованы цифры бюджетов) всегда приходится оплачивать народу своими потовыми трудами, по случаю неизбежно порождаемых займами новых налогов.

 

 

Шестой провал  

 

Вскоре после коронации императора Александра Николаевича, был назначен, вместо П.Ф. Брока, министром финансов A.M. Княжевич. Во время этого переходного министерства от старых порядков к новым подготовлялось освобождение крестьян с предшествовавшим этому великому, достославному и светлому делу весьма мрачным событием - уничтожением опекунских советов, отчего земледелие и землевладение остались без всяких пособий кредита, брошенные на произвол судьбы, или, иначе говоря, отданные во власть ростовщикам. Давным-давно зная A.M. Княжевича за человека, исполненного самых лучших сердечных стремлений, мне много раз приходилось беседовать с ним о невозможности оставлять сельское хозяйство без кредитных учреждений, в какое бы то ни было время, а тем более в период освобождения крестьян, когда от земли отнимается у дворянских имений даровой труд, а для найма рабочих и приобретения новейших земледельческих орудий и машин нужны деньги. Разделяя этот взгляд, A.M. Княжевич выразился так: "Ничего не поделаешь с ними; они так хотят, чтобы всякая деятельность становилась на свои ноги и никакой уступки в этом не сделают". - "Но позвольте возразить: разве возможно, чтоб новорожденный ребенок - наше сельское хозяйство с вольнонаемным трудом - мог сразу встать на ноги без всякого о нем попечения? И кто же эти они, очевидно желающие искалечить русскую сельскую жизнь?" Тут я впервые узнал, что они - люди новых воззрений, составившие из 5-6 человек кружок, стремящийся в кабинеты высокопоставленных лиц и салоны влиятельных барынь для распространения в них своих взглядов, дабы потом, мало-помалу, расширяя свой круг, забрать в свои руки направление правительственной власти. Еще позднее я узнал, кто именно эти они, и убедился в том, что это все люди по большей части честные, благонамеренные и бредившие об экономической равноправности, но без всякого понимания нужд и потребностей русской жизни. Эти они проповедовали нам в тарифных комиссиях понижение цены на пошлину с кофе, потому что кофе разовьет мозговые силы крестьянина, и требовали такого же понижения на пикули и капорцы, как приправы, могущие дать вкус грубой крестьянской пище. Сколько тут добросердечия, смешанного с полным неведением деревенской жизни!

Но они, блистая книжным чужеземным знанием, приобрели такое значение, что их стали собирать на дворцовые вечера и признавать за свежую силу, способную обновить общий строй высшего управления. Они не замедлили поступать на места в тех кабинетах и комитетах, откуда проистекает действие власти. В это время они усидчиво работали по сочинению новых законопроектов, приводя механизм самобичевания в непрерывное действие, но всегда под веянием человеколюбивого попечения о благе народном. Если б эти они имели русскую жилку, то, конечно, при их трудолюбии и настойчивости, из них образовались бы полезнейшие для отечества деятели. Прибавим то, что первоначальные они никого не думали надувать; они даже очистили свой кружок от таких лиц, которые хотели из служебной деятельности извлекать свои выгоды; но в то же время они, стремясь все переиначить и переделать по-новому, изгоняли из службы всех тех лиц, которые не принадлежали к их воззрениям, какую бы ни имели эти лица опытность в делах. Этим самым они лишили себя возможности прислушиваться к требованиям жизни и указаниям опыта, и отсюда произошло то, что своя своих не познаша, и земледельческая жизнь, в скором времени после 1863 г., стала задыхаться от беспросыпного пьянства и бескредитного удушья.

В 1868 г. появились земельные банки с самыми угнетательными для земледелия уставами. Появление этих банков было чуждо вчинания со стороны правительства; оно возникало из корыстных видов учредителей банков. Приниженные, угнетенные и придушенные семилетним безденежьем помещики протянули руки за пособием в эти банки (которые народ называл "мышеловками") и обязались платить такие проценты, каких сельские доходы от овса, сена и т.п. никогда не могут дать. Кроме того, значительная часть займов была сделана на металлическую валюту, которая подлежит колебаниям от политических и других событий, не зависящих от заемщиков, привлеченных по своим займам к обязанности оплачивать все потери, порождаемые биржевым курсом. Этот экономический провал, пришедший к нам не от внешних уже врагов, а от нас самих, изображал жестокое самобичевание. Большинство помещиков бросили свои усадьбы, семейства их пошли скитаться куда попало, и в тех пунктах, где процветала тихая семейная жизнь, образовались безлюдные развалины с характером мрака и отчаяния. Но будущее сулило еще дальнейшие провалы, потому что благонамеренные они, о которых, вероятно, со временем будут написаны целые тома с выразительными портретами, подготовляли для русской жизни новые преобразования.

 

 

Седьмой провал  

 

В 1862 г. началось министерство (финансов) М.Х. Рейтерна, о котором сохранится благодарное воспоминание за устройство железных дорог, за развитие внутреннего кредита посредством образования коммерческих банков и за выкупную операцию при освобождении крестьян, совершенную при существовавших финансовых затруднениях без особых потрясений в кредитных оборотах. Кроме этого, есть еще и другое важное воспоминание об услуге М.Х. Рейтерна, оказанной им русской внутренней жизни во время последней Восточной войны. Когда мы сидели под Плевною и сокрушались о военных неудачах, промышленная жизнь России шла покойно, без всяких потрясений и частных банкротств, так что Европа была изумлена тем, как здорово и крепко русское нутро (изумление это не раз высказывалось Бисмарком в 1877 г. в его парламентских речах). Окажись в этом нутре слабость и колебание во время войны, наша скорбь удесятерилась бы, а враги наши сказали бы, что внутренняя сила России уже подорвана и не может пережить ударов войны. Ничего подобного не случилось, потому что Рейтерн всякому полезному делу, нуждающемуся в поддержке, помогал денежными ссудами, дабы не Уронить движения народной промышленности. В постройке Дорог в Рейтерне обнаружился финансовый техник в том смысле, что сделанные займы не пошли на другие расходы, а были употреблены на железные дороги; в поддержании торговли в нужное и тяжелое время - попечительный хозяин, умевший смотреть прямо в глаза трудным обстоятельствам и в силу этих обстоятельств умевший сразу отрешиться от прежних своих взглядов, встречавших во всем форменные препятствия. Нельзя пройти молчанием и того памятного обстоятельства, как была спасена М.Х. Рейтерном Волга, по всему ее протяжению, со всеми своими притоками, от порабощения ее в крепостное владение какого-то Эпштейна, подладившего уже это порабощение в других ведомствах в свою пользу.

После того как мы обозначили светлые стороны деятельности Рейтерна, перейдем к тому, что выражается пословицей: и в солнце есть пятна. Построенные в это время железные дороги обошлись очень дорого от невыгодной реализации за границей железнодорожных бумаг; но это надобно отнести главнейше к вине предыдущего времени, т.е. к началу сооружения Варшавской дороги прежде замосковных дорог. Впрочем, эта невыгодность могла бы быть значительно уменьшена, если бы прежде приступа к сооружению дорог были устроены рельсовые, локомотивные, вагонные и другие заводы для всех железнодорожных принадлежностей, и тогда бы к нам действительно влились иноземные капиталы, мы бы продавали сто за сто бумаги (акции и облигации) готовых уже дорог, сооружаемых постепенно одна после другой, и получали бы за них золото, а вышло то, что в действительности к нам никаких капиталов не попало, наш государственный вексель (облигация с 5%-ной гарантией) брали со скидкою 30% с рубля, а нам платили за него рельсами, локомотивами, вагонами и т.п. с накидкою, вероятно, 20% на рубль. Само дело указывало, что надобно было спешить с устройством горной Уральской дороги, чтобы получать оттуда рельсы, железные мосты и прочее; а мы эту дорогу, отложив на самый конец, покрывали (о, ужас!) рельсами и железными мостами, привозимыми из Англии. На это остается сказать одно: Наполеон III, сидя в Гамской тюрьме, написал в своих записках, что вводимые в народную жизнь ложные экономические воззрения действуют сильнее баррикад на разрушение самых гранитных монархий в мире[ 4 ].

Но в это время, когда мы выписывали из-за границы все железнодорожные принадлежности, частная предприимчивость с упорным трудом образовала несколько железоделательных заводов (Струве, Полетика, Мальцов, Ухтомский, Губонин и др.), не встретивших того правительственного поощрения, которое могло бы укрепить их, по примеру Берлинского завода Борзига, доведенного до громадной широты в своих действиях посредством сознания правительством в этом заводе государственной силы.

Обращаясь к истории сооружения русских железных дорог, мы видим поразительное явление. Англичане получили предварительные концессии на дороги: Орловско-Витебскую до 100 тыс. и на Московско-Севастопольскую по 105 тыс. металлических за версту с 5%-ной гарантией правительства; но по обеим дорогам, через год, отказались от исполнения за невозможностью собрать акционерный капитал, несмотря на то, что в Севастополь, в придачу к ужасной ценности дороги, им предоставлялось, кажется, на 25 лет, право учредить порто-франко. Люди русские! Возрадуйтесь этому отказу и возблагодарите милосердие Божие, отвращающее от нас грешных беды и напасти.

Вскоре за отказом англичан М.Х. Рейтерн нашел возможность, посредством П.И. Губонина, построить железную дорогу от Орла до Витебска, и потом, посредством того же Губонина, с участием С.С. Полякова, от Курска до Севастополя почти наполовину дешевле английских цен и без всякого порто-франко. Возможность эта явилась оттого, что, не стесняясь статьями Свода законов, сочиненными прежде всякой мысли о железных дорогах и требовавшими сначала взноса акционерного капитала, а потом уже допускавшими займы по облигациям, были эти статьи повернуты одним концом кверху, другим книзу, т.е. сперва занимать по облигациям, а потом приступать к выпуску акций. А так как оказалось возможным построить многие дороги на один лишь облигационный капитал, то акции остались, вполне или частью, в руках учредителей в виде награды за их труд; а мы, жители русской земли, сели в вагоны и поехали, преисполненные благодарности за освобождение нас от прежней мучительной езды в почтовых телегах. Говорят, что мысль этого простого переворота производить прежде выпуск облигаций, а не акций принадлежит А.И. Колемину и П.Г. фон Дервизу; но как мысль эта введена в действие Рейтерном, то ее и надо признать его собственностью: потому что никакой министр не имеет времени и обязанности выдумывать новые приемы для осуществления разных промышленных начинаний, но вместе с тем только тот министр может что-либо созидать, который не душит заявленных ему полезных мыслей справками в старых законах, потерявших уже свое значение по приложении их к новым делам, и который не ставит себя в рамки раболепного служения губительному и мертвящему формализму.

 

 

Восьмой провал  

 

Многие относят к крупной ошибке М.Х. Рейтерна акцизную систему с вина, составленную без всякого согласования с интересами земледелия; но это не совсем верно, потому что систему акциза измыслили и создали они, навязав ее России к исполнению, с замечательно гордою самоуверенностью в ее достоинстве, без предварительного совещания с известными земледельческими хозяевами. Вредные последствия этого самобичевания выразились в следующем.

Мы видели, что в экономической жизни России пошатнулись три главных устоя: денежный курс, народный кредит и сельское хозяйство. Шаткость этих устоев искривила все здание, по всем его линиям. Вдобавок к этим бедствиям, с введением акцизной системы, явилось право безграничного увеличения кабаков, отчего в течение последних 25 лет более двух миллионов крестьян пропили все принадлежности своего хозяйства и остались без лошадей и коров. Подтверждением этой горькой истины служат подворные описи, сделанные в некоторых губерниях и обнаружившие, что в лучших уездах Рязанской губернии у 1/6 части населения не оказалось ни скота, ни молока для детей. Введение однообразной акцизной системы для сбора дохода с винокурения переместило винокуренное производство на черноземную почву; а это перемещение, уменьшив число сельскохозяйственных винокурен в северных губерниях, повело сельское хозяйство на Севере к уменьшению скота, а землю - к лишению удобрения. Далее, не только северные винокурни, но и южные оказались подавленными влиянием вновь возникших громадных винокуренных заводов, имеющих характер спекулятивно-промышленный. Результат вышел самый плачевный: тысячи помещичьих усадеб разрушились, полевые земли за неимением удобрения остались невспаханными, а владельцы имений, лишенные крова и пищи, пошли скитаться по белу свету. Все эти печальные последствия могли бы не существовать, если бы с уничтожением откупов винокурение было как можно более размельчено, и тогда при каждой винокурне находился бы техник-слесарь, способный для установки и починки земледельческих орудий и машин, введение которых - без средств к ремонту - оказалось неприложимым к делу.

В настоящее время народная жизнь находится в самой гнетущей истоме от ожидания путеводных указаний. Вновь созданные земельные банки - дворянский и крестьянский - неоспоримо будут несколько полезны для тех дворян и крестьян, у которых имеются средства к жизни; но они были бы вполне полезны при взимании самых уменьшенных процентов, не более трех годовых. Впрочем, никакие банки не могут уже пособить ни тому крестьянину, который все пропил, и ни тому мелкопоместному помещику, который все выкупные свидетельства израсходовал на потребности домашней жизни. Быть может, эти слова покажутся преувеличенными и невероятными, но правдивость их подтверждается массой беспомощных людей, которые стучат в двери своих соседей, могущих им что-либо дать. Иные говорят: если пропился какой-нибудь мужик, то и погибай за свою вину. Но так как пропились два миллиона, теперь пропивается третий, а за ним пойдет четвертый, то уже тут нельзя махнуть рукой. Спасая пропившихся, мы спасаем себя, спасаем общий порядок.

В настоящих очерках я вовсе не намерен излагать проект питейного сбора и скажу лишь только то, что будущая система должна обновить помещичье хозяйство сооружением новых мелких винокурен и изобразить картину, представляющую стада коров, пьющих винокуренную барду, поля с массою удобрения, детей с горшком молока и мясное варево на крестьянском столе; словом, у всех трезвые и веселые лица, кроме кабатчиков, огорченных принятыми к сокращению пьянства мерами.

Мы всегда и во всем стремимся подражать Европе; но не понятно, почему в винокуренном производстве мы не хотим последовать примеру Германии, в которой для поддержки местного винокурения взимание акциза с вина имеет различные правила и размеры, соглашенные с условиями почвы. От этого в Германии на 45 миллионов жителей более 15 тыс. винокурен, а в России на 100 миллионов только 3 тыс., из которых 3/4 находятся на черноземной почве, не требующей удобрения. Исключение из этого положения составляет Остзейский край, который, как не входивший в черту откупной монополии, угнетавшей винокурение, имел возможность, за полстолетия до введения акцизной системы, обзавестись мелкими винокурнями и потом, при посредстве их, образовать громадные картофельные посевы. Полезные последствия мелких винокурен очевидны из следующих сравнительных цифр: Эстляндия имеет 143 завода, с производством 3,5 млн. ведер вина (40°), а Петербургская и Новгородская губернии 20 заводов, с производством 340 тыс. ведер. Эстляндия получает для винокурения со своих полей картофеля ежегодно 7,5 млн. пудов, а губернии Петербургская и Новгородская - только 160 тыс. пудов. Эстляндия, при населении в 350 тыс., по размеру своего винокурения может выкормить бардою ежегодно 35 тыс. быков; Петербургская - только 90, а Новгородская - 2400 голов, при двухмиллионном населении этих губерний, кроме С.-Петербурга! Вследствие этого Остзейский край, за полным удовлетворением себя мясным продовольствием, доставляет ежегодно на Петербургский скотопригонный двор до 10 тыс. быков, а сельское население губерний Петербургской, Новгородской и прочих едва может иметь от собственного хозяйства мясную пищу в дни разговения[ 5 ]. Здесь нельзя не заметить, что во всех вопросах по займам и биржевым курсам мы руководимся указаниями заграничных мудрецов, не проявляя никакой своей мысли; в деле же сельскохозяйственном, наоборот, мы не хотим пользоваться полезными примерами Германии. Дело ясно: по займам и курсам являются к нам из-за границы ловкие проводники-пройдохи, а у сельского хозяйства их нет по совершенному отсутствию всякой в том со стороны Германии надобности.

Окончим настоящий провал таким заключением: течение народной жизни не может быть направлено на путь спокойствия и благоденствия никакими иными мерами, кроме полного и верного согласования экономических законоположений с нуждами и потребностями народа. Согласование это можно считать достигнутым только в том случае, если новые законоположения о винокурении и продаже вина доставят каждой усадьбе и каждой крестьянской избе, в особенности в 15 северных губерниях, возможность иметь сытный обед от плодородия своей земли и от мяса своего собственного скота. Все то, что не идет прямо к этой простой цели, идет против удовлетворения насущных потребностей русской жизни.

 

 

Девятый провал  

 

При существовании крепостного права винокурение было предоставлено только дворянами, и совершенно понятно, что оно, таким образом, составляло необходимую принадлежность сельского помещичьего хозяйства, доставляя скотоводству барду, а полям - удобрение. Но знаменитые они, преследуя идею о равноправности, года через три по введении акцизной системы, нашли нужным сделать право на винокурение общим достоянием и забыли о том или, лучше сказать, вовсе не ведали, что при предоставлении каждому выкуривать хлебное вино, где он пожелает, винокурение сосредоточится только в губерниях черноземной почвы и почти совершенно прекратится в северных губерниях, что и воспоследовало. Этой мерою было отнято последнее сельскохозяйственное значение дворянских имений, и вместо мелких винокурен явились громадные винокуренные заводы в тех местах, где барда вовсе не нужна и где винокурение приняло характер промышленных спекуляций. Таким образом, интересы пашни, скотоводства, рынка по продаже мяса и других сельских продуктов принесены были в жертву ложной идее о винокуренной равноправности.

Но пора бросить общий взгляд на усиленную правительственную работу в течение пяти лет (1861-1866), имевшую по последствиям разрушение помещичьего хозяйства, иначе говоря, разрушение быта десятков тысяч семейств, получивших гораздо более других сословий высшее образование. Воздавая хвалу и вечную благодарность за уничтожение крепостного состояния, нельзя в то же время не признать обязанностью правительства поддержку помещичьего быта, имеющего неоспоримо полезное нравственное влияние на всех соседей, окружающих усадьбы дворян, т.е. на крестьян. Но вместо того, чтобы поддержать эти усадьбы каким-либо новым мероприятием при уничтожении крепостничества, были отняты от них и остальные права: кредит, выборы из среды себя местных администраторов и винокурение; и вдобавок ко всему этому все деревни были наполнены кабаками, в которых рабочий люд пропивал деньги и время, не думая о работе (разумеется, за условленную плату) на бывших помещичьих полях. И все это делалось - для разрушения дворянства - в правительстве, состоящем из одного только дворянства. Не понятно! Никто не поймет, как могло случиться такое лютое самобичевание, что дворяне довели дворян же до такого расстройства, которое заставило их в огромном большинстве бросить свои родные гнезда и идти скитаться по белу свету. Эти скитальцы были насильно, против их воли и желания, вытолкнуты из своих жилищ на путь недовольных, на такой путь, где утраченное понятие о привязанности к отечеству заменяется безнадежностью и отчаянием. Так как в этом разрушительном действии всего более участвовала акцизная система, а потому мы вводим в наше повествование особый отдел о бедствиях, порожденных этой системой.

 

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 274; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!