ПРАВИЛО №10. Возможное и достижимое
Если мы хотим быть успешными в этой жизни, а я думаю, что иных среди нас и не найдется, мы должны усвоить для себя еще одно важное «правило на каждый день». Звучит оно следующим образом: не пытайтесь избежать неизбежного и достичь недостижимого. Обычно мы живем принципиально по-иному. Все, что мы делаем, — это стремимся избежать того, чего избежать никак нельзя, и пытаемся достичь того, что не может быть достигнуто.
Нетрудно заметить, что первое — попытка избежать неизбежного — естественное следствие иллюзии опасности. Например, все мы знаем, что умрем (тут, как вы понимаете, исключений нет), однако же наш страх смерти — это не что иное, как попытка избежать неизбежного. Разумеется, старания эти тщетны, но нервы они нам попортят изрядно. Мы будем вынуждены постоянно придумывать на свою голову самые разнообразные опасности, бояться этих мнимых угроз и всеми силами пытаться их избежать, причем здесь уже — не мнимым образом, а фактически.
Я все больше и больше утверждаюсь в мысли о том, что наше счастье зависит куда более от того, как мы встречаем события нашей жизни, чем от природы самих событий.
Александр фон Гумбольдт
Что ж, подобная тактика возможна, но вряд ли оправданна. Значительно продуктивней согласиться с тем, что все мы смертны, что смерть наша придет тогда, когда придет, и с этим ничего не поделаешь, а потому это ее дело. Наше же дело другое — жить тем временем так, чтобы, как говорил классик, «не было мучительное больно за бесцельно прожитые годы». Вот что значит «не пытаться избежать Неизбежного».
|
|
|
Вторая часть этого правила — «не пытайтесь достичь недостижимого» — относится на счет обсуждаемой сейчас иллюзии счастья. Мы, как известно, не только боимся того, что нам вовсе не угрожает, но еще и жаждем того, что «нам не светит». Причем в этом своем стремлении достичь недостижимого мы проявляем настоящие чудеса интеллектуального сумасбродства!
Мужчины и женщины мечтают влюбить в себя тех, у кого к ним просто сердце не лежит и никогда лежать не будет. Дети надеются, что родители всегда будут их понимать и поддерживать (как будто бы у родителей своего мнения нет!). Родители надеются, что дети будут с ними всегда, причем с любовью и заботой (как будто бы у детей своей жизни нет!). Все мы рисуем себе картинки своего счастья, которые только картинки и воплощены в жизнь быть не могут. Иллюзия счастья — ничего не попишешь…
При этом возможное и достижимое мы игнорируем самым категорическим образом — потому что «успеется», потому что «не очень-то и хотелось». В результате же мы сидим с носом и роняем горючие слезы! Чтобы все это исправить, нужно провести следующую процедуру. Сначала подробно и красочно нарисовать себе то, «чего бы хотелось». Эскизы у вас уже имеются, однако поскольку в голове есть хоть какое-то здравомыслие, решиться на создание полноценного монументального полотна, диорамы, духу у нас, как правило, не хватает.
|
|
|
Сейчас нужно набраться.
Набрались и нарисовали все целиком, с деталями и подробностями. Теперь отошли на два шага и посмотрели на собственное «нерукотворное творенье». Сначала дух захватывает, а потом смех пробирает, поскольку понятно, что нарисовали мы нечто, в природе не мыслимое.
У будущего есть несколько имен. Для слабого человека имя будущего — невозможность. Для малодушного — неизвестность. Для глубокомысленного и доблестного — идеал. Потребность безотлагательна, задача велика, время пришло. Вперед, к победе!
Виктор Гюго
Далее наступает этап горестный, мы начнем осознавать, что непозволительно долго стремились к тому, что в принципе недостижимо. Ничего, придется оплакать свои канувшие в Лету иллюзии, но что поделаешь. Лучше уж оплакать их и проститься с ними, нежели пестовать то, что никогда не вызреет, не распустится и плода не даст.
|
|
|
Теперь, когда вы освободились от своей иллюзии счастья, оглянитесь вокруг, и вы непременно обнаружите, что жизнь отнюдь не кончилась, а как шла своим чередом, так и идет. Далее не отчаивайтесь, а начните приглядываться — что к чему. Уверен, что теперь, свободные от оголтелой и, в сущности, разрушительной иллюзии счастья, вы вполне сможете найти то, что способно вас по-настоящему радовать, то, на что не жалко потратить силы. Вот теперь и тратьте.
Знаете, «маленького счастья» не существует, счастье — всегда счастье, а маленькое или большое — это счастливому человеку непонятно. Когда вы счастливы, большего вам не нужно, а всякое казавшееся маленьким счастье на деле оказывается огромным.
Не тот умен, кто умеет отличить добро от зла, а тот, кто из двух зол умеет выбирать меньшее.
Аль-Харизи
Запомните простое правило: «Не пытайтесь избежать неизбежного и достичь недостижимого». За этой простой формулой скрывается мудрость жизни. Жизнь никогда не даст вам меньше, нежели вам нужно, но если вы думаете, что имеете право с ней торговаться, то обязательно будете несчастны. Жизнь мудра не какой-то своей особенной мудростью, а тем только, что ее нельзя обмануть. Пытаясь обмануть жизнь, вы обманываете сами себя, а это по крайней мере негуманно.
|
|
|
Глава 3.
ИЛЛЮЗИЯ СТРАДАНИЯ
Третья самая дорогая иллюзия, способная лишить нас всякой возможности жить счастливо, — это иллюзия страдания. На первый взгляд может показаться, что иллюзия страдания — это «иллюзия счастья наоборот», однако это не так. Иллюзия страдания — иллюзия вполне самостоятельная, хотя и не менее драматичная. Чтобы понять, что это за иллюзия, достаточно хорошо вслушаться в слова Оноре Бальзака: «Ничто так не пьянит, как вино страдания». Да, как ни странно, мы относимся к своей иллюзии страдания с величайшим пиететом. Почему так и что делать с этой иллюзией, дабы освободить себя от «вина страдания» для «вина радости»? Об этом и пойдет сейчас речь.
Детская защита
Горе, печаль или страдание — это обычные психологические реакции человека. Они знакомы всем и каждому, ведь это первое от момента рождения пережитое нами эмоциональное состояние! Мы появляемся на свет, издавая пронзительный крик, сообщая миру о своем страдании. Только через несколько месяцев после своero рождения мы начнем осваивать эмоцию страха, и только к году она станет у нас главенствующей в арсенале эмоционального реагирования. А до тех пор горе и страдание — являются единственными способами маленького человека защитить себя от напастей судьбы.
Если говорят о чем-то, что оно дурно, это вполне может быть реальным фактом, но если говорят, что нечто безнадежно, то это — личное мнение человека. Если мы будем относиться к миру доброжелательно, то нам будет легче найти решение наших проблем.
Хью Мэлколм Даунз
Да, как ни странно, именно такова функция детского горя и плача — это способ защиты. Поскольку годовалый ребенок не может сделать этого сам, он призывает на помощь взрослых. Впрочем, повзрослев, мы узнали о возможностях страдания и еще кое-что. Мы узнали, что во множестве ситуаций выгодно быть «жертвой», а потому освоили то, что психологи называют «ролью жертвы». С младых ногтей мы изучили множество самых разнообразных ролей. Но в ряде случаев именно роль жертвы лучше всего позволяет нам выйти сухими из воды.
Для изучения этого феномена был проведен интересный эксперимент. В этом эксперименте исследовалось, как поведут себя взрослые люди, если им предстоит решать вопрос о том, какого наказания заслуживает подросток-правонарушитель. Экспериментаторы подготовили два специальных «документальных фильма». В одном случае ребенок, которого испытуемым надлежало наказать за правонарушение, выглядел во время инсценированного допроса стоически, держался мужественно. И хотя он признавал свой проступок, считая его неправомерным и ошибочным, но не увиливал и смело смотрел в глаза дознавателю. В другом фильме ребенок, которому, по сценарию, инкриминировалось то же самое преступление, напротив, плакал, раскаивался, просил о пощаде, говорил, что больше не будет.
Надо ли говорить о том, какой из этих двух мальчишек получил большее наказание со стороны исследуемых взрослых? Это, наверное, покажется странным, но Первому «впаяли на всю катушку», второму «простили все». На чем же основывалось такое решение взрослых? Только на том, как вел себя ребенок под угрозой наказания: один демонстрировал страдание, другой его не демонстрировал. Один виртуозно исполнил роль жертвы, а другой отказался ее исполнять. Одного пожалели, а другой не сумел, не смог или не захотел вызвать у нас жалость. Сами испытуемые объясняли свое решение просто: «Этот видно, что раскаялся, а этот, может быть, и лукавит». В общем, если хочешь, чтобы тебе поверили, — будь убедительным!
Ребенок — существо слабое и зависимое. Если ему нужно чего-то добиться, то единственным способом, который работает безотказно, является демонстрация собственного страдания. Он взывает к сочувствию, а родители и воспитатели, вместо того чтобы обучить его навыкам преодоления страдания, идут самым простым путем: делают за ребенка то, что он должен сделать сам. В результате ребенок не обучается самостоятельно преодолевать собственное страдание, но зато хорошо выучивает, как можно манипулировать другими людьми, инсценируя свое страдание.
Какой же можно из всего этого сделать вывод? Очень простой: в детстве, провинившись, но проявляя признаки страдания («раскаяния»), мы могли рассчитывать на пощаду. При этом раскаивались ли мы в действительности или не раскаивались, наших воспитателей не интересовало, они реагировали только на ту, роль, которую мы отыгрывали, — то ли роль страдаю щего («жертвы»), то ли роль несломленного бойца. У первой, конечно, было больше шансов для того, чтобы закрепиться и определять наше поведение в дальнейшем. В результате каждый из нас представляет собой идеального актера, изображающего собственное страдание на сцене собственной жизни. Мы не замечаем собственной игры только потому, что верим в иллюзию страдания, а она пользуется нами, ведь она ничто без нашей веры в нее.
Не забывай о том, что все, чем ты обладаешь в этом мире, в день твоей смерти перейдет в руки другого человека. Но то, чем ты являешься, навсегда останется твоим.
Генри Ван Дайк
Зарисовка из психотерапевтической практики: «Наша жизнь складывается, а мы ее разрушаем…»
Страдание, как уже было сказано, тренируется, более того, с раннего детства мы отрабатывали приемлемые формы своего страдания, т.е. учились страдать так, чтобы нас за это родители не наказывали. Вот почему наше страдание может проявляться совершенно по-разному, есть здесь и «половые» особенности. Девочки и мальчики, как правило, переживают разную, как говорят ученые, «социализацию страдания». Если плач девочки провоцирует родителей на действия «защиты» (девочек чаще всего берут на руки, утешают и задабривают), то плач мальчика обычно вызывает у них агрессию: «Ты не должен плакать! Мальчики не плачут! Что ты ноешь, как девчонка!»
Родителям кажется, что подобным образом они воспитывают своего сына, делают его «настоящим мужчиной». Хотя на самом деле они лишь тренируют его в усовершенствовании проявлений своего страдания. Мальчик, лишенный возможности проявлять страдание в обычной форме (стоном, плачем, обидами), вынужден искать какие-то изощренные, особые, необычные формы проявления своего страдания. В последствии, когда эти «эксклюзивные» формы страдания, не похожие на обычное страдание, сформированы, они могут воспроизводиться, доставляя человеку бездну самых разнообразных неприятностей.
С Игорем произошла именно такая история. Его отец был в семье настоящей «главой» — все его указания выполнялись членами семьи незамедлительно и беспрекословно. И хотя мама и бабушка Игоря были женщинами сердобольными, готовыми жалеть всех и каждого, а сына-внука — и подавно, требование отца «не жалеть ребенка» им приходилось, скрепя сердце, исполнять. Сам Игорь был впечатлительным и ранимым ребенком, очень страдал от своей полноты, переживал, что ребята не спешат принять его в свою компанию. Так что соральная адаптация давалась ему с трудом, он мучился, как может мучиться ребенок, не способный ни поделиться своими бедами, ни найти из них достойного выхода. Да и разве могут понять взрослые те «беды», которые для ребенка — «настоящие трагедии», а для взрослого — «ерунда, наплевать и забыть!»
Игорь обратился за психотерапевтической помощью, поскольку аккурат к 33 годам в жизни его настал очередной «жизненный кризис». Все мы живем по-разному: кто-то в постоянном кризисе, кто-то борясь со своими кризисами, кто-то — от кризиса к кризису. Игорь в своей жизни традиционно реализовывал третий вариант. В целом, надо признать, жизнь его складывалась удачно. Он имел постоянную престижную работу и хороший заработок, был женат на красивой женщине (причем первая его жена также была из первых красавиц), его любили и поддерживали друзья.
В общем, по «объективным» критериям все в его жизни было хорошо, единственное, что его действительно беспокоило, — это проблемы с начальником. В русле нашего изложения не так важно то, какие именно это были проблемы, скажу только, что не тот это был случай, когда можно было взять вот так и все бросить, а бросить Игорю это дело хотелось смертельно!
На что же он жаловался? Он жаловался, во-первых, конечно, на своего начальника (хотя это, как вы понимаете, психотерапевта не особенно интересует — он начальниками не заведует), а во-вторых, на отчаянное нежелание что-либо делать. Он уже перестал регулярно ходить на работу, появлялся там лишь время от времени и сразу находил предлоги, «заставлявшие» его немедленно покинуть свой кабинет, офис и вообще пропасть, чтобы его не могли найти даже по сотовому телефону.
В целом, проблема выеденного яйца не стоила, найти общий язык с начальником Игорю было проще простого, задачи, которые перед ним стояли, могли решиться просто, одним усилием. Однако же он совершенно не мог себя заставить поступить так, как следовало поступить, — ноги не слушались, руки не слушались, а в голове одно: «Не пойду, не буду, не могу!»
Гений состоит в умении отличать трудное от невозможного.
Наполеон Бонапарт
Все это показалось мне как минимум странным. С одной стороны, важность этой работы для Игоря была безусловной, с другой стороны, проблемы, связанные с этой работой, не были сколь-либо серьезными. Отчего тогда такое внутреннее сопротивление, желание все бросить и скрыться в неизвестном направлении? Если, как можно было предположить, это некий неосознанный механизм, то он должен был каким-то подобным образом проявляться в прошлом. И мы стали искать.
Наш поиск был увенчан удачей. Действительно, нечто подобное — такое странное, загадочное, можно даже сказать, поведение Игорь демонстрировал в своей жизни неоднократно. В качестве иллюстрации данного неосознанного механизма подойдет ситуация с первым разводом Игоря, она складывалась совершенно аналогичным образом.
Игорь долго добивался расположения женщины, которую во что бы то ни стало хотел сделать своей женой. Крепость была неприступной, дама его сердца сопротивлялась, всячески демонстрировала Игорю, что он ей не пара, унижала его всеми мыслимыми и немыслимыми способами, на которые только способна женщина. Впрочем, было в ней «слабое звено»: по своим внутренним установкам она не могла отринуть мужчину, который стал бы, хотя бы и по случайности, отцом ее ребенка (сказывались, по всей видимости, национальные особенности и воспитание). Игорь, узнав этот «секрет», задался целью и «сделал ей ребенка». Крепость, сама того не желая, сдалась.
Но победа Игоря была пирровой — подлинных отношений в их браке не было. А потому внезапно, буквально в один день, спустя всего пару месяцев после рождения дочери, Игорь понял, что «просто не может вернуться домой». В одно мгновение в нем словно бы все умерло, он почувствовал, что это не его женщина, не его семья, не его дом. В этот же день он заночевал у друга, и более его брак уже не существовал.
Для окружающих все произошедшее выглядело как чистое безумие. Игорь, пылавший, как казалось до сего момента, страстью, вдруг охладел самым категорическим образом! Совершавший прежде безумные поступки, готовый ради своей возлюбленной на все, теперь он представлял собой совершенно равнодушного, холодного и бесчувственного по отношению к ней человека!
Что ж, теперь остается ответить на вопрос, какое отношение все это имеет к рассматриваемой нами проблеме страдания… А отношение самое что ни на есть прямое! Правда, для того чтобы усмотреть это отношение, нам придется взглянуть еще на одну историю, на сей раз из детства Игоря. Ему было тогда 9 лет, он учился в третьем классе, и учеба давалась ему с трудом. Впрочем, дело было не только в учебе, но и в его полноте, и в отношении к нему сверстников. Со сверстниками Игорю очень хотелось сдружиться, но решить эту задачу он никак не мог — сказывалось отсутствие детсадовского опыта (Игорь в детский сад не ходил, опекаемый попеременно мамой и бабушкой). И вот как раз в третьем классе все это сошлось — трудности в учебе, проблемы с одноклассниками, стыд за свой избыточный вес. Поход в школу был для Игоря равносилен крестной муке.
Итак, это случилось поздней осенью, когда бабушка Игоря привела внука в школу и стояла над ним в ожидании, пока он переоденет сменную обувь. Мальчик снял куртку, сел на скамейку, достал сменную обувь, стал развязывать ботинки и… И тут Игорь, оглядевшись вокруг почувствовал, как смертельно он не хочет идти в эту школу, в этот свой класс, на это занятие — к одноклассникам, учителям, ответам у доски, контрольным… «Удивительно, — рассказывал мне Игорь, — в этот момент мне совершенно отчетливо стало физически плохо. У меня мгновенно заболело горло, заложило нос, поднялась температура, начался озноб, закружилась голова. Короче говоря, я внезапно и совершенно по-настоящему заболел».
Бабушка Игоря увидела больные глаза внука, и сердце ее дрогнуло — она забрала его домой. Дома болезнь благополучно испарилась, но способ страдать и избегать таким образом страдания зафиксировался. Игорь научился мгновенно, категорически и во что бы то ни стало выходить из любой ситуации, причиняющей ему страдание. Форма этого «выхода» всякий раз была разной, и страдания были разными, но суть формулы всегда оставалась одной и той же: страдание не столько осознается, сколько ощущается, и никакого терпения, никаких компромиссов, а лишь только один-единственный вариант поведения — немедленное бегство.
Это объясняет и то, почему, столько раз переживая свое страдание, Игорь лишь теперь стал нуждаться в психотерапевтической помощи. Сложилась такая ситуация, когда заветное бегство стало невозможным, куда более тягостным, нежели продолжение страдания. Но умение переживать страдание, справляться с ним, отставлять его у Игоря отсутствовало. Эту-то задачу нам и предстояло решить в процессе психотерапии: Игорь должен был научиться осознавать свое страдание, перевести его с языка глубинного ощущения на язык сознания. Только после этого с этой иллюзией — иллюзией страдания, которое всегда только иллюзия, — можно было бороться. Нет, Игорю не следовало учиться «страдать по-нормальному», ему предстояло видеть иллюзорность своего страдания и, что из этого следует, перестать искать выход, точнее, перестать искать способ бегства.
Прежде чем справиться с иллюзией страдания, необходимо «обналичить» это страдание. А после с ним расправляются точно так же, как и с любой иллюзией, — сильные люди просто перестают ей верить.
Лучшая манипуляция!
Конечно, наши родители и воспитатели постарались, нечего сказать! Если ребенок в ответ на предъявляемые ему претензии начинает сопротивляться, т.е. если он не проявляет страдания, то взрослые продолжают наказывать его до тех пор, пока тот не начнет страдать или по крайней мере симулировать страдание. И когда ребенок изобразит на своем лице «гримасу страдания», будет плакать, причитать, то взрослые посчитают свой долг выполненным, а значит, можно прекратить экзекуцию.
Зная, что таким образом можно избежать наказания или выторговать себе что-либо, дети начинают делать «трагические лица» надо и не надо. Они, например, рассказывают (и показывают!) родителям, что они заболели и не могут идти в школу, пытаясь выиграть битву со своим страхом. Если они будут изображать страдание и если им поверят, то они смогут избежать грозного взгляда учительницы, сдачи контрольной работы или встречи с ненавистными дворовыми сверстниками. Игра стоит свеч!
Посмотрите на своего ребенка: что он делает, если вы отказываете ему в покупке новой игрушки или в его желании отправиться на прогулку вместо того, чтобы делать уроки? Он надует губы, брови его нахмурятся, глаза нальются слезами, он заплачет и будет просить вас «жалостливо». Конечно, поначалу вы будете строги, но он будет настойчив, и в конце концов вы сдадитесь, а он выучит — «добиться желаемого можно, изображая страдание». Страдает ли он в этот момент на самом деле? Да он и сам этого точно не знает, но зато он знает другое, и знает точно: хочешь чего-то добиться от родителей и других взрослых — заплачь! Таким образом у детей (т.е. когда-то и у нас с вами) формируется этот стереотип, эта подсознательная установка: «страдание может избавить меня от страдания».
Роль жертвы — это замечательное, иногда чуть ли не единственное средство манипуляции нашими родственниками, близкими и знакомыми. Ну как еще, скажите на милость, заставить своего родственника заметить, что ты хоть как-то присутствуешь в его жизни?
Никогда не бываешь настолько несчастным, как это кажется.
Марсель Пруст
Конечно, надо заболеть и мучиться, надо пережить какую-то жизненную «катастрофу» и страдать. У них всех сразу появится к нам сочувствие! А в противном случае — и не надейся! Часто мы делаем это неосознанно, у нас просто возникает ощущение, что нам не уделяют достаточного внимания, что к нам недостаточно хорошо относятся, и вот у нас уже «глаза на мокром месте». И вдруг, только мы по этому поводу расстроились, как, о чудо, нас заметили и даже сказали нам «пару ласковых»!
Впрочем, если мы слишком усердствуем в подобной тактике призыва близких в нашу жизнь, она перестает срабатывать. А у нас, соответственно, чувство своей несчастности только усиливается. Родственники начинают смотреть на нас уже без всякого сочувствия и, даже напротив, выходят из себя, ругаются: «Но сколько можно?! Ты так и будешь ныть?! Ты что думаешь, другим легче?! Вот посмотри на меня, я…» И так далее, и тому подобное. Казалось бы, самое время поменять тактику, но не тут-то было! Поскольку все это делается неосознанно и человек действительно верит в то, что ему хуже, чем всем остальным, он начинает « смертельно заигрываться ».
Что ж, оказывается, роль «страдальца» мила нам с раннего детства. В последующем, изрядно освоившись с этой ролью, мы стали извлекать с ее помощью дивиденды даже из неприятностей. С помощь нее можно что-то себе выторговать (хотя бы жалость), кроме того, она хороша для отмщения и ряда других незамысловатых человеческих нужд.
Потом он вдруг выясняет, что у роли «страдальца» есть и еще одно замечательное качество: ею можно мутузить! И если раньше мы использовали ее только с целью защиты, то теперь она становится Средством нападения, настоящим хлыстом, который, впрочем, можно ударить только тех, кому мы не безразличны: «Мама, посмотри, что ты со мною сделала?! Папа, посмотри, до чего ты меня довел?! Супруг (супруга) мой — глянь, во что ты превратил мою жизнь! Товарищи сотрудники, чтоб вы умерли все, до какого состояния вы меня довели! Я жертва! Вы все виноваты кругом! Пусть будет вам стыдно! Напились моей кровушкой, кровопийцы!»
Действительно, это положение в кругу других людей, эта роль «жертвы» и «страдальца» оказывается лучшим средством в борьбе со своими родственниками, друзьями, знакомыми, которые когда-то на предложенную им роль «сочувствующих и поддерживающих» так необдуманно не согласились. Теперь можно поставить им в вину свое страдание, можно рассказывать им о том, сколько сил ты потратил на них — неблагодарных, как ты страдаешь, пока они развлекаются, как тебе плохо и как им это безразлично. Благородный гнев — страшная штука! В благородном гневе мы способны на такое…
Зарисовка из психотерапевтической практики: «Я в моем горе! Подите отсюда и оставьте же меня наконец!»
Если у вас есть глаза и уши — мир открыт. Ни у кого нет тайн, потому что невротики дурачат только себя и никого больше, — или недолго дурачат кого-то еще, если они хорошие актеры.
Фредерик Пёрлз
Эта история поучительна во многих отношениях. Екатерина, которой на момент обращения к психотерапевту было 62 года, прожила большую и насыщенную жизнь. Она училась, выходила замуж, разводилась, работала, потом снова выходила замуж, родила и воспитала двух детей, а теперь вышла на пенсию и занялась двумя своими внуками.
Вообще говоря, выход на пенсию — это серьезное событие, настоящий стресс. Прежде вся жизнь Екатерины крутилась вокруг семьи и работы, а теперь, когда работа канула в небытие, осталась одна семья. Энергия, которая приходилась раньше на два больших мероприятия, теперь стала приходиться на одно-единственное, порядком уменьшившееся сейчас — на семью.
Семья, по понятным причинам, претерпела к моменту выхода Екатерины на пенсию серьезные перемены. Муж, который старше Екатерины на 10 лет, страдает множеством заболеваний и потому постоянно лечится то в одной, то в другой больнице. Старший сын выучился, уехал работать на Дальний Восток, где обзавелся собственной семьей и осел. Привязанной к дому осталась только дочь Екатерины, которая вышла замуж и живет теперь вместе со своим мужем и двумя дочерьми в родительской квартире.
Вот, собственно, на своем муже, дочери, ее муже и двух внучках Екатерина и сосредоточила все свое высвободившееся внимание. Впрочем, нельзя сказать, чтобы все перечисленные персонажи были этим обстоятельством обрадованы. Мужу Екатерины ни до кого, ему бы по лестнице спуститься да подняться — уже хорошо. Дочь Екатерины занята домом, работой, мужем и дочерьми, а когда мама мешается, то кроме дополнительного напряжения в ситуацию это ничего не вносит. В общем, Екатерина почувствовала себя «никому не нужной» и в конце концов сосредоточилась лишь на двух своих внучках 7 и 10 лет.
Так постепенно жизнь Екатерины наладилась, хотя, конечно, на дочку она обиделась, зятя за человека считать перестала, а муж — что муж? — «каким ты был, таким ты и остался». А дети — пока только дети, с ними по душам не поговоришь, переживаний им своих не откроешь. В целом, Екатерина добилась психологической самоизоляции в большой семье. Но настоящее несчастье, как это обычно и бывает, пришло оттуда, откуда его никто не ждал. Младшая из двух внучек Екатерины погибла в дорожно-транспортном происшествии. Семилетняя девочка перебегала дорогу, и когда водитель ее заметил, было уже поздно.
Мы, как правило, редко замечаем свои хронические стрессы, поскольку их действие растянуто во времени и мы успеваем к ним привыкнуть, все-таки компенсаторные возможности нашей психики очень велики. Однако это привыкание не означает избавления, и часто люди, выражаясь научным языком, декомпенсируются от куда менее значимых психотравм. В случае Екатерины налицо был хронический стресс, но и психотравма была более чем значительной.
Реакция Екатерины на это трагическое событие была тяжелейшей. Она пережила настоящий шок, несколько недель находилась в настоящей прострации и впоследствии не могла даже вспомнить похороны внучки, хотя присутствовала на них. Она то плакала, то бесцельно причитала, то принималась осыпать проклятиями свою дочь и ее мужа. Она совершенно перестала общаться со своей старшей, теперь единственной внучкой. Екатерина стала раздражительной и плаксивой, с ней невозможно было говорить, но и сама она никого не оставляла в покое.
Вот в таком состоянии она и поступила к нам в клинику. Разумеется, на момент поступления мы диагностировали у Екатерины депрессию, и в течение двух недель она проходила терапию антидепрессантами. Впрочем, эти лекарственные препараты позволили нам лишь нормализовать нарушившиеся вследствие депрессии биохимические процессы мозга. А вот психологическое состояние Екатерины от антидепрессантов не могло сильно изменится. Почему?.. Екатерина уже давно примерялась к роли жертвы, однако ее домочадцы длительное время умудрялись игнорировать эти ее попытки, теперь же все переменилось…
Наверное, не нужно объяснять, что такое потеря ребенка для матери и отца. Это настоящая трагедия, и для того чтобы справиться с ней, им требуется исключительное мужество. Положение, в котором оказались родители погибшей девочки, само по себе было удручающим. И представьте себе теперь, каково им было в этом состоянии слышать бесконечные обвинения бабушки? Как на них должны были действовать ее раздражение, ее плач и причитания? Разве сами они, потерявшие ребенка, не нуждались в эмоциональной поддержке?
Нельзя забывать и о том, каким стрессом была для другой девочки гибель ее сестры. Дети всегда в подобных ситуациях чувствуют себя одинокими и беззащитными, в такие моменты они отчаянно нуждаются в одобрении, в поощрении, в заботе. Екатерина делала все с точностью до наоборот. Но разве этот ребенок в чем-то виноват? Разве оправдано страдание, выпавшее на его долю?
Умерших уже не вернуть, и нам ничего более не остается, как сохранить о них добрую память. Но думать нужно о живых, о тех, кто остался, о тех, кому еще предстоит жить. Умершему не поможешь, но живому можно помочь. Когда-нибудь ему уже тоже нельзя будет помочь, и тогда поздно будет спохватываться и говорить, что, мол, недоглядели и недолюбили. Однако же Екатерина настолько была поглощена своим страданием, что просто не замечала, не видела, на осознавала этих совершенно очевидных вещей.
Роль жертвы и пафос страдания превратил Екатерину из «благородного страдальца» в деспота и самодура. Так к ней и стали относиться родные, что, в целом, совершенно естественно. Порочный круг замкнулся: неконструктивная, эгоцентричная тактика Екатерины, в целом понятная, фактически привела лишь к увеличению количества проблем, к усилению тяжести тех потерь, которые уже к этому времени были понесены этой семьей.
Впрочем, винить Екатерину — неправильно. Она, сама того не заметив, оказалась в плену собственной иллюзии, иллюзии страдания. Именно поэтому ей казалось, что это она, и никто более, понесла тяжелую утрату. Именно из-за иллюзии страдания она не смогла вовремя осознать, что не в причитаниях и обвинениях, но в ее помощи нуждаются окружающие — дочь, зять, внучка, да и дед, который был совершенно подавлен произошедшим. Наконец, именно иллюзия страдания вызывала к жизни роль жертвы. И эта роль стала неосознанно использоваться Екатериной как жесткое средство отмщения за все прошлые пережитые ею обиды.
Устранить ложь — значит испортить представление, потому что именно лицедейство и притворство приковывают к себе взоры зрителей. Но и вся жизнь человеческая есть не что иное, как некая комедия, в которой люди, нацепив личины, играют каждый свою роль, пока хорег не уведет их с просцениума.
Эразм Роттердамский
В процессе психотерапии мы должны были избавиться от иллюзии страдания, чтобы суметь принять гибель девочки и отпустить ее с миром, перестав докучать близким. Но это была лишь половина дела, дальше нам предстояло осознать ту несправедливость, которой подверглись в результате произошедшего близкие Екатерины. Ценность живых, тех, кто окружал Екатерину, должна была стать неоспоримой и священной. А вслед за этим необходимо было найти применение тем нерастраченным силам, которые были у этой женщины и так глупо, так бездарно уходили на страдание и связанные с ним ролевые игры.
Спустя несколько месяцев Екатерина устроилась на работу в поликлинику, а еще через полгода она рассказывала мне о том, сколько иллюзорных страданий переживают люди, которые туда обращаются. «Я пытаюсь помочь им понять, — говорила она в процессе одной из наших бесед, — что страдание дается человеку с тем, чтобы он умел ценить жизнь». Я не уверен, что страдания, которые выпадают на долю каждого из нас, даются нам с какой-то определенной целью, но то, что мы начинаем ценить жизнь, избавляясь от своей иллюзии страдания, это совершенно очевидно и ясно. Однако это начинаешь понимать только доведя «санацию» своих иллюзий до логического конца.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!