Открытое письмо коллективу государственного центрального театра кукол
Дорогие друзья!
Мне трудно объяснить, почему так задержалась вторая часть моей книги. Ведь за это время мною были написаны «Пять тысяч лет и три года», «Театр китайского народа», «О том, что я увидел, узнал и понял во время двух поездок в Лондон», «Эстафета искусств», множество маленьких и больших статей, несколько киносценариев, по которым я поставил документальные фильмы. Почему же не дошли руки до продолжения разговора о моей профессии, о работе в Центральном театре кукол? Вероятно, просто книга эта, так сказать, не созрела. И я рад, что так вышло. Многое за эти тридцать лет произошло в нашем театре и вокруг нас. Многое повлияло и на мою работу и на мои взгляды. Значит, пора писать. Самое время. А то как бы не опоздать.
Работая над второй частью книги, я хорошо понимал, как возрастает моя ответственность перед вами. Это естественно. Ведь в первой части я ставил на суд читателей, а значит, и на ваш суд мою личную, главным образом актерскую, практику. Каждый из вас, читая эту актерскую «исповедь» и сопоставляя свои ощущения творческого процесса с моими, вероятно, обнаруживал и сходство и отличие, но никто не мог почувствовать себя несправедливо обиженным или ущемленным, так как ничто изложенное мною в первой части я не предлагал в качестве обязательного руководства и никакого анализа работы кого-либо из вас, моих товарищей и спутников по театру, не делал, потому что работа эта к моей личной актерской практике непосредственного отношения не имела.
|
|
|
Совсем в ином положении по отношению к вам оказываюсь я при описании своей режиссерской работы, являющейся основной темой второй части книги.
Режиссер – это человек, создающий спектакль. Вернее, режиссер – это человек, организующий спектакль. Соединяющий, спаивающий все его cocтавные части. Спаять их надо так, чтобы спектакль был цельным, чтобы не было видно швов, чтобы зритель не ощущал пьесу отдельно от актерского исполнения, актерское исполнение отдельно от внешнего вида и поведения кукол, кукол отдельно от декорации, музыку отдельно от эмоционального развития сюжета.
Режиссер – творческий организатор работы многих в период подготовки спектакля, но сам он фактически в спектакле не участвует, расставаясь с ним на последней репетиции. Поэтому он не вправе приписать себе заслугу каждого, кто, вступив в непосредственное общение со зрителем, воздействует на нeгo силой своего таланта.
Разве может режиссер, сидя в зрительном зале на премьере поставленного им спектакля, сказать: «Все это сделал я»?
Разве аплодисменты, раздавшиеся в середине или в конце акта, это аплодисменты только ему? Нет, иногда их виновник автор, иногда актер, иногда художник или композитор.
|
|
|
Я не хочу этим сказать, что режиссер вовсе не вправе гордиться успехом спектакля. Соединить воедино все его элементы, быть чутким в отборе лучшего – это большой труд, но основное и самое главное в этом труде – суметь полностью и до конца использовать свойства и таланты участников спектакля, не задушив личное и живое в каждом.
Если бы моей задачей было написать руководство по режиссуре, то есть говорить не о том многосложном «как было», в котором принимали участие десятки людей, а о некоем идеальном «как должно быть», в котором люди только «предполагаются», – мне, естественно, не пришлось бы говорить о конкретных актерах, авторах, композиторах, художниках.
Но такой задачи я себе не ставил.
Так же как и в первой части, я буду рассказывать о работе, которая уже проделана, и поэтому не только не имею права, но и фактически не могу не говорить о тех, от кого вся эта моя полувековая режиссерская работа непосредственно зависела.
Десятки спектаклей, поставленных мною за эти годы, были неравноценны по своему качеству. В каждом из них, даже в удачном, что-то не удалось, а некоторые мне кажутся совсем неудачными.
|
|
|
Я не собираюсь сваливать неудачи на авторов, актеров или художников. Наоборот, я считаю эти спектакли прежде всего моими личными неудачами, тем более что режиссер и руководитель театра ответствен и за выбор пьесы, и за игру актеров, и за работу художника. Скорее автор, актер или художник имеют право жаловаться на режиссера за то, что он не сумел понять пьесу, или заставлял актера неверно и противоестественно для данной актерской индивидуальности трактовать роль, или сузил возможности художника.
Режиссер же, после того как спектакль поставлен, не может говорить: «плохая пьеса», «плохой актер» или «плохой художник», – снимая с себя ответственность за результат.
Не полюбив чего-то основного в пьесе, он не должен ее ставить; не веря в возможности актера, не любя его индивидуальность, не имеет права предлагать ему данную роль; не поняв и не полюбив эскизов художника, не должен отправлять их в производственные мастерские.
Ошибки в каждом спектакле он обязан считать и своими ошибками.
Мы с вами очень часто и на больших творческих или производственных совещаниях, и на художественном совете, и в повседневных встречах на репетициях обсуждали ошибки в выборе пьесы, в характере кукол и декораций, в исполнении ролей, в композиции или общем решении спектакля.
|
|
|
Анализируя эти ошибки, мы часто расходились в их оценках, и то, что один считал неверным, другой считал правильным; то, что один считал ошибкой актера, другой – ошибкой автора или художника. Вовсе не всегда все были согласны с моими оценками, и не всегда я соглашался с оценкой каждого.
Неизбежно и сейчас, при описании моей режиссерской работы и работы тех, с кем я был связан в каждом спектакле, мой анализ и оценку спектаклей или отдельных моментов репетиционного процесса многие из вас найдут не всегда верными или неточными.
Во всем совпасть с мнением каждого, в том числе и ближайших моих друзей и товарищей по работе, я, естественно, не могу, и единственно, чего боюсь, – это обидеть кого-либо упоминанием о той или иной неудаче, либо отсутствием упоминания об удаче в том месте, где это, по мнению данного человека, было бы необходимо.
Всеми силами я постараюсь быть предельно справедливым и чутким к каждому.
Но если книга моя не руководство, то одновременно она и не монография о нашем театре. Исторический порядок изложения будет в ней сохраняться только в том случае, когда хронология совпадет с тематическим содержанием глав.
О многих спектаклях я не буду писать вовсе, если они не повлияли на возникновение следующих или не были очень большими неудачами, анализ которых необходим, так как и неудача может пойти на пользу, если причину ее поймешь.
Следовательно, мною не будут описаны многие роли, а значит, не будут упомянуты и многие актеры, связанные с этими ролями.
Об одном и том же спектакле мне придется часто говорить в совершенно разных главах книги, если он может послужить конкретным примером раскрытия разных тем: зрительского восприятия или конструкции ширм, драматургии или анатомии кукол.
И наоборот, несколько спектаклей, поставленных в совершенно разное время, могут объединиться в одной главе, если именно на них легче всего проанализировать определенную тему. А раз так, то и об участниках работы над этими спектаклями я буду говорить только в связи с решением той или иной темы.
В этой книге не будет творческих биографий актеров, художников, авторов и композиторов нашего театра с оценкой и анализом их личного творчества, потому что, повторяю, я не собирался да и не смог бы писать монографию о нашем театре.
Тема второй части книги остается той же, что и первой ее части. Она определяется названием «Моя профессия».
Только об этом я пишу и только свою работу ставлю на суд читателя. Но так как работа эта связана с вами, моими спутниками, помощниками, друзьями, и так как со многими из вас я работаю десять, пятнадцать, двадцать, тридцать, сорок и больше лет – то есть с самого основания нашего театра, – стремясь к единой цели создания нужных, полезных, интересных спектаклей, то вас первых я и должен благодарить за счастье этой работы. За постоянное ощущение взаимной помощи, за знания, которыми обогатили меня ваши таланты, ваши мысли, ваша преданность театру.
До свидания! До скорого свидания!
Мы еще много раз встретимся с вами и на страницах этой книги и в работе над новыми спектаклями.
Искренне преданный вам
С . Образцов
Глава первая
Рождение театра
Тверская улица Горького
Весной тридцать первого года мне позвонили из Центрального Дома художественного воспитания детей и попросили прийти для переговоров об организации при этом Доме кукольного театра.
Сказали адрес: Тверская, Мамоновский переулок, 10; слезать с трамвая на остановке против Глазной больницы, находящейся на углу этого переулка.
Я не поехал на трамвае, а пошел пешком вдоль Тверской улицы, мимо памятника Пушкину на Тверском бульваре, мимо стен Страстного монастыря. Дошел до Глазной больницы и свернул в переулок.
Дом художественного воспитания детей называется сейчас Институтом художественного воспитания и переехал на улицу Разина, отдав это здание, которое и до сих пор стоит на том же самом месте, целиком Московскому театру юного зрителя. И найти его ни по старому адресу, ни по старым приметам сейчас уже невозможно.
Бывшая узенькая Тверская улица с низкими домами по бокам превратилась в широкую улицу Горького. На ней нет трамвая, машины по четыре в ряд двумя встречными потоками движутся по ее асфальту. Немногие большие дома увезены в сторону, а вместо маленьких домов возникли огромные здания, занимающие целые кварталы. Вдоль расширенных тротуаров в одну ночь выросли многолетние деревья и улица превратилась в липовую аллею.
На Тверском бульваре нет памятника Пушкину. Вместе со своим пьедесталом, вместе со старинными фонарями он торжественно пересек улицу и стоит сейчас в центре площади, а позади него, на том месте, где когда-то был монастырь, цветет окаймленный красным гранитом сквер и бьют фонтаны.
Мамоновский переулок получил имя знаменитой семьи русских актеров и называется теперь переулком Садовских. На углу этого переулка нет больше больницы, а стоит многоэтажный светло-желтый дом, в котором живут актеры Большого театра. Стопятидесятилетнее здание больницы уступило ему место, а само сперва выехало на середину улицы, постояло там немного, подумало день-другой, куда бы ему поспокойней устроиться, а потом развернулось и поехало в глубь переулка вместе со всеми больными и врачами, ни на минуту за время всего путешествия не прекращавшими лечиться и лечить. Поехало и остановилось в своем же больничном саду, обратившись фасадом прямо к подъезду бывшего Дома художественного воспитания детей, в который я полвека тому назад вошел, чтобы говорить о создании кукольного театра.
И если бы не передвигалась Глазная больница, не расширялась улица Горького, не были построены новые дома, не забили фонтаны, не протянулась аллея лип – не было бы и нашего театра, потому что все, что происходило на улице Горького, само по себе тоже является только маленькой частью того, что совершалось во всей стране.
Что уж тут говорить о липовых аллеях, когда в пустынях выросли леса, или о фонтанах, когда по новым руслам потекли реки, или о многоэтажных домах, когда в тех местах, где не было даже избушки, возникли города с фабриками и заводами!
Вместе с перестройкой всей жизни страны с быстротой невиданной и невероятной возникла и новая, социалистическая культура. Сотни тысяч школ, тысячи техникумов, университетов, институтов, музеев, библиотек. И на гребне этой волны поднялось искусство.
Русская и мировая классика пришла к народам востока и запада, севера и юга Союза Советских Социалистических Республик. Островского и Горького, Шекспира и Мольера стали играть на своем родном языке таджики и киргизы, якуты и карелы. Чайковский и Шопен, Глинка и Бетховен зазвучали и в деревнях и в горных аулах.
Возникла многонациональная советская литература, оперная и симфоническая музыка, открылись государственные драматические и оперные театры и на Украине, и в Грузии, и в Армении, и в Азербайджане, и в тех республиках, народы которых до революции совсем не знали профессионального театра.
Среди новых видов театра возникли и театры, которых никогда не было, не могло быть и нет ни в одной капиталистической стране: большие государственные театры для детей. Вместе со школами и Домами пионеров, вместе с книгами детских писателей, тысячами кружков юных техников, биологов, авиамоделистов, музыкантов, художников театры для детей включились в великое дело воспитания будущих граждан страны. И как одна из новых форм театра появились и театры кукол.
В тот день, когда в моей комнате раздался телефонный звонок и незнакомый голос из незнакомого учреждения сказал, что меня просят зайти для переговоров об организации театра, во многих местах страны раздавались такие же звонки и происходили такие же разговоры – о создании лаборатории или опытного участка цитрусовых, организации школы или журнала, открытии нового цеха или проекте оросительного канала. На вопрос, как и почему возник наш театр, есть только один ответ: «Потому что в семнадцатом году произошла Октябрьская революция». Если бы ее не было, неоткуда было бы и звонить, потому что не было бы и Дома художественного воспитания детей, а на его месте, вероятно, кто-нибудь построил бы «доходный дом». Кукольный театр – дело хоть и нужное, но совсем не доходное.
Длинный разговор
В вестибюле меня встретила худенькая девушка. «Директор просил извиниться перед вами. У него сейчас экстренное совещание. Если не очень спешите, подождите, пожалуйста. Минут через десять совещание закончится».
Чтобы мне не было скучно, девушка старалась занять меня разговорами, а так как вестибюль для разговоров место не очень подходящее, то мы прошли на балкон зрительного зала. Сверху был виден безлюдный партер. Девушка объяснила мне, что в этом зале играет Госцентюз – Государственный центральный театр юного зрителя, находящийся в подчинении у Дома художественного воспитания детей. Здесь же будет играть и театр кукол.
Я стоял и смотрел на плотно закрытый занавес, на молчаливые ряды пустых кресел. Значит, наступит такой день и час, когда на этой самой сцене состоится спектакль театра, которого еще нет. Придут шумные ребята. Рассядутся в креслах. Прозвенит первый звонок. Второй и третий. Погаснет свет в зале. Сразу затихнут ребята. Заиграет оркестр, и медленно откроется занавес.
Что же это будет за спектакль? Какая пьеса? Какие актеры будут ее играть?
Раз меня позвали сюда для разговоров об организации театра, значит, от меня, вероятно, и ждут ответов на эти вопросы, а я ни на один из них ответить не могу. Вот и сейчас, разговаривая с незнакомой девушкой, я говорю что-то невнятное о том, что, как мне кажется, куклами надо играть то, чего не могут сыграть люди, – иначе незачем делать кукол. Но что это такое – «то, чего не могут сыграть люди», я объяснить не умею. Это тем более меня смущает, что в течение разговора мне все больше и больше становится ясным, что мой партнер по беседе – человек, в театре понимающий и, несмотря на свою молодость, умеющий и думать ясно и мысли свои излагать точно.
Вошел секретарь и сказал, что директор освободился и ждет. Девушка проводила меня до двери кабинета.
Очень часто мне хочется вспомнить лицо этой девушки, но, как я ни напрягаю свою память, из этого никогда ничего не выходит. И не потому не выходит, что с тех пор прошло слишком много времени, а потому, что время это было непрерывно, и как начали мы с ней пятьдесят лет назад говорить о том, каким должен и каким не должен быть кукольный театр, так долгие годы разговора этого и не прерывали. И трудно мне было, глядя на взрослую седую женщину, мать двоих детей и бабушку пяти внуков Ленору Густавовну Шпет, вспомнить ту двадцатишестилетнюю девушку, которая с первого же дня организации театра приняла в нем самое горячее участие, вначале как работник театрального сектора Центрального Дома художественного воспитания детей; потом, когда театр получил самостоятельность, она стала заведующей его литературной частью, одним из самых активных строителей театра, одним из ближайших моих друзей и советчиков не только по вопросам репертуара, но и по многим вопросам театральной жизни.
Теперь Леноры Густавовны нет. Она умерла в сентябре семьдесят шестого года. За несколько дней до ее смерти мы обсуждали с ней рукопись той самой книги, которую вы сейчас читаете.
Тогда, в тридцать первом году, я совсем не думал о том, что с позвонившей мне девушкой буду в течение почти полувека встречаться чуть ли не ежедневно. Тогда я распрощался с ней и вошел в директорскую дверь.
Короткий разговор
Был я у директора недолго. Никаких репертуарных деклараций он от меня не требовал, так как сперва необходимо было выяснить чисто организационные вопросы. Для этого я должен был составить приблизительное штатное расписание (сказать, сколько нужно актеров, музыкантов, художников, рабочих сцены) и смету расходов и доходов, чтобы определить, какая будет нужна дотация, то есть сумма денег на покрытие убытков. Вряд ли доходов от спектаклей будет достаточно, чтобы оправдать все необходимые расходы.
Но как бы ни был короток наш разговор, он меня напугал. Такие слова, как «штатное расписание», «смета», «финансовый план», которые мой собеседник произносил самым естественным голосом, как что-то само собой разумеющееся, казались мне словами просто страшными своей непонятностью.
Откуда же мне знать, сколько и каких именно нужно актеров, когда я даже не знаю, где их достать? И как я могу догадаться, сколько денег пойдет на постановку спектаклей, если у меня нет ни малейшего представления, что это будут за спектакли?
Окончательно ясным было только одно: взять на себя административно-финансовое руководство новым театром я не могу, так как ничего в финансах, штатах, сметах и балансах не понимаю.
Только через много лет, когда меня все-таки директором назначили, я понял, что хоть сметы, планы и балансы – дело действительно трудное, но знать и понимать их необходимо всякому руководителю театра, хотя бы он и не был директором. Творчеству они не мешают, а помогают, потому что, казалось бы, мертвые и абстрактные цифры этих смет становятся живыми и конкретными, когда поймешь их органическую связь со всей творческой жизнью театра. Но тогда я ничего этого не понимал, да и не мог понимать, а следовательно, и директором тоже быть не мог.
«Ну что ж, порекомендуйте нам человека на должность административного директора, а сами будете художественным руководителем!»
Положение мое таким образом еще больше осложнилось. Мало того, что нужно найти будущих актеров будущего кукольного театра для того, чтобы они играли абсолютно туманные для меня будущие спектакли, необходимо, оказывается, искать будущего директора!
На этом наш разговор и закончился, и я в достаточно смущенном состоянии вышел из здания Центрального Дома художественного воспитания детей.
Театр организован
Когда-то, когда о кукольном театре я не знал почти что ничего и мне понадобилось сделать для моих кукол обычную складную ширму, я, как вы помните, обратился за советом к директору Музея игрушки Николаю Дмитриевичу Бартраму. Вот и сейчас я отправился к нему с просьбой помочь мне разыскать будущего директора. Так же как и раньше, я вышел из музея, зажав в руке бумажку с адресом неизвестного мне человека.
На Остоженке в маленькой, немного старинной квартирке меня встретил такой же маленький, немного старинный человек с аккуратной седой бородкой и живыми, молодыми глазами.
Сейчас среди большого количества работников театра только двое или трое помнят нашего первого директора Сергея Сергеевича Шошина. Теперь нас больше трехсот человек, а в первый год существования театра было всего человек десять-двенадцать.
Из них кто-то по тем или иным причинам ушел, кто-то вышел на пенсию, а кто-то умер. Ведь с года основания театра прошло полстолетия. Давно умер и Сергей Сергеевич, но те, кто знал этого прекрасного, скромного, преданного театру человека, вспоминают о нем с нежностью и благодарностью, потому что именно он собрал наш первый маленький коллектив.
В сентябре тридцать первого года Шошин был зачислен директором, а я художественным руководителем Государственного центрального театра кукол.
Сейчас у театра есть свое здание, в котором мы играем ежедневно утром для детей и вечером для взрослых, большая труппа, оркестр, специальные мастерские с целым штатом художников, бутафоров, конструкторов и костюмеров, музей по истории кукольного театра, в котором собраны куклы чуть ли не из всех стран мира, библиотека с книгами по кукольному театру на русском, немецком, английском, французском, польском, болгарском, чешском, голландском, японском, итальянском, венгерском, китайском языке.
За пятьдесят лет нашей жизни мы объехали около четырехсот городов нашей страны. Автомобили, самолеты, специальные пароходы и поезда возили нас по всей стране, на восток вплоть до Камчатки, на север вплоть до Мурманска, на юг по побережьям Каспийского и Черного моря, по всей Белоруссии, Украине, по Армении, Грузии, Молдавии. Я не преувеличил, написав «специальные пароходы и поезда». Для поездки по Волге и ее притокам мы арендовали целый пароход, а три пассажирских и четыре товарных вагона – это целый поезд.
Больше пятидесяти раз театр наш выезжал за границу, побывав в тридцати четырех странах мира, в том числе во всех странах Европы, в Соединенных Штатах Америки, Канаде, Индии, Египте, Ливане, Сирии, Японии, Мексике.
Сейчас театр имеет право называться Центральным театром кукол, потому что он действительно самый большой кукольный театр страны, но в год его рождения такое громкое название по отношению к коллективу, целиком помещавшемуся в одной комнате, отведенной нам для работы, можно было рассматривать только как грандиозный аванс, который трудом своим мы должны были оправдать.
У нас появилось штатное расписание, финансовая смета, маленькая группа актеров, и не было основного: спектаклей, которые мы могли бы играть, или хотя бы пьес, которые мы могли бы репетировать.
И вот наступил день, когда в дверь нашей комнаты, на которой была прибита стеклянная синяя дощечка с надписью «Государственный центральный театр кукол», вошли незнакомые или мало знакомые между собой актеры и, внимательно всматриваясь друг в друга, расселись по стульям. Я должен был сказать им, что мы будем делать, но опять-таки ничего внятного, кроме того, что, как мне кажется, в кукольном театре нужно играть то, что нельзя было бы сыграть в обычном театре, сказать не мог.
Глава вторая
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 254; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!