Про речку Вачу и попутчицу Валю
В. Туманову
Под собою ног не чую —
И качается земля…
Третий месяц я бичую,
Так как списан подчистую
С китобоя‑корабля.
Ну а так как я бичую,
Беспартийный, нееврей, —
Я на лестницах ночую,
Где тепло от батарей.
Это жизнь! Живи и грейся —
Хрен вам, пуля и петля!
Пью, бывает, хоть залейся:
Кореша приходят с рейса —
И гуляют «от рубля»!
Рупь — не деньги, рупь — бумажка,
Экономить — тяжкий грех.
Ах, душа моя тельняшка —
В сорок полос, семь прорех!
Но послал господь удачу —
Заработал свечку он! —
Увидав, как горько плачу,
Он сказал: "Гуляй на Вачу!
Торопись, пока сезон!"
Что такое эта Вача —
Разузнал я у бича, —
Он на Вачу ехал плача —
Возвращался хохоча.
Вача — это речка с мелью
Во глубине сибирских руд,
Вача — это дом с постелью,
Там стараются артелью, —
Много золота берут!
Как вербованный ишачу —
Не ханыжу, не «торчу»…
Взял билет, — лечу на Вачу,
Прилечу — похохочу!
Нету золота богаче —
Люди знают, им видней!
В общем, так или иначе,
Заработал я на Ваче
Сто семнадцать трудодней.
Подсчитали, отобрали, —
За еду, туда‑сюда, —
Но четыре тыщи дали
Под расчет — вот это да!
Рассовал я их в карманы,
Где и рупь не ночевал,
И уехал в жарки страны,
Где кафе и рестораны —
Позабыть, как бичевал.
Выпью — там такая чача! —
За советчика бича:
Я на Вачу ехал плача —
|
|
Возвращаюсь хохоча!
…Проводник в преддверье пьянки
Извертелся на пупе,
То же и официантки,
А на первом полустанке
Села женщина в купе.
Может, вам она — как кляча,
Мне — так просто в самый раз!
Я на Вачу ехал плача —
Возвращаюсь веселясь!
То да се, да трали‑вали, —
Как узнала про рубли…
Сотни по столу шныряли —
С Валей вместе и сошли.
С нею вышла незадача, —
Я и это залечу!
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь — хохочу!..
Суток пять как просквозило, —
Море вот оно — стоит.
У меня что было — сплыло, —
Проводник воротит рыло
И за водкой не бежит.
Рупь последний в Сочи трачу —
Телеграмму накатал:
Шлите денег — отбатрачу,
Я их все прохохотал.
Где вы, где вы, рассыпные, —
Хоть ругайся, хоть кричи!
Снова ваш я, дорогие, —
Магаданские, родные,
Незабвенные бичи!
Мимо носа носат чачу,
Мимо рота — алычу…
Я на Вачу еду, плача,
Над собою хохочу!
Разговор в трамвае
"Граждане! Зачем толкаетесь,
На скандал и ссору нарываетесь?
Сесть хотите? Дальняя дорога?
Я вам уступлю, ради Бога!
Граждане! Даже пьяные!
Все мы — пассажиры постоянные,
Все живем, билеты отрываем,
Все по жизни едем трамваем.
|
|
Тесно вам? И зря ругаетесь, —
Почему вперед не продвигаетесь?!
Каши с вами, видимо, не сваришь…"
«Никакой я вам не товарищ!»
«Ноги все прокопытили…»
«Вон уже дыра на вашем кителе!»
"Разбудите этого мужчину, —
Он во сне поет матерщину".
"Граждане! Жизнь кончается! —
Третий круг сойти не получается!"
"С вас, товарищ, штраф, рассчитайтесь!
Нет? Тогда еще покатайтесь!"
X x x
Снег скрипел подо мной,
Поскрипев, затихал,
А сугробы прилечь завлекали…
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, —
Он летел, становясь облаками.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется,
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи:
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: «Шевелись, подымайся, не спи!»
…Все стоит на Руси
До макушек в снегу, —
Полз, катился, чтоб не провалиться:
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик‑чудодей бросил кнут и — куда ему деться:
Помянул о Христе, ошалев от заснеженных верст, —
Он, хлеща лошадей, мог движеньем и злостью согреться,
Ну а он в доброте их жалел, и не бил — и замерз.
…Отраженье свое
Увидал в полынье,
|
|
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие, —
Я по грудь во вранье,
Да и сам‑то я кто?! Надо в прорубь.
Хоть душа пропита — ей там голой не вытерпеть стужу.
В прорубь надо да в омут, но сам, а не руки сложа!
Пар валит изо рта: эк душа моя рвется наружу, —
Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа.
Снег кружит над землей,
Над страною моей, —
Мягко стелет, в запой зазывает…
Ах, ямщик удалой, —
Пьет и хлещет коней,
А непьяный ямщик — замерзает.
X x x
Вадиму Туманову
В младенчестве нас матери пугали,
Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой, —
Они в сердцах бранились — и едва ли
Желали детям участи такой.
А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Мы Север свой отыщем без компаса —
Угрозы матерей мы зазубрили как завет, —
И ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Мольбы и стоны здесь не выживают —
Хватает и уносит их поземка и метель,
Слова и слезы на ветру смерзают, —
Лишь брань и пули настигают цель.
И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
|
|
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Про все писать — не выдержит бумага,
Все — в прошлом, ну а прошлое — былье и трын‑трава, —
Не раз нам кости перемыла драга —
В нас, значит, было золото, братва!
Но чуден звон души моей помина,
И белый день белей, и ночь черней, и суше снег, —
И мерзлота надежней формалина
Мой труп на память сохранит навек.
И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Я на воспоминания не падок,
Но если занесла судьба — гляди и не тужи:
Мы здесь подохли — вон он, тот распадок, —
Нас выгребли бульдозеров ножи.
Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу, —
К каким порогам привела дорога…
В какую пропасть напоследок прокричу?..
X x x
Вадиму Туманову
Был побег на рывок —
Наглый, глупый, дневной, —
Володарского — с ног
И — вперед головой.
И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы, —
А за нами двумя —
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам — добежать до берега, до цели, —
Но выше — с вышек — все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!
Где‑то виделись будто, —
Чуть очухался я —
Прохрипел: «Как зовут‑то?»
И — какая статья?"
Но поздно: зачеркнули его пули —
Крестом — в затылок, пояс, два плеча, —
А я бежал и думал: добегу ли? —
И даже не заметил сгоряча.
Я — к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он — на боку
И мозги распластал.
Пробрало! — телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка —
Прямо как на войне!
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко — не беги!
Псы покропили землю языками —
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня, —
И гляжу — кумовья
Поджидают меня.
Пнули труп: "Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимки полтина,
А за смерть — ничего".
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом — на вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону — за наградой,
А я — за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил —
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом, —
Тут — с дубьем, там — с кнутом:
Врежут там — я на этом,
Врежут здесь — я на том.
Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы, —
Пошел лизать я раны в лизолятор, —
Не зализал — и вот они, рубцы.
Эх бы нам — вдоль реки, —
Он был тоже не слаб, —
Чтобы им — не с руки,
А собакам — не с лап!..
Вот и сказке конец.
Зверь бежит на ловца,
Снес — как срезал — ловец
Беглецу пол‑лица.
…Все взято в трубы, перекрыты краны, —
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить — пусть они болят!
Райские яблоки
Я когда‑то умру — мы когда‑то всегда умираем, —
Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —
Не скажу про живых, но покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу бледно‑розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали — гляжу — пред очами не райское что‑то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик слишком долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, —
Ну а я уж для них наберу бледно‑розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп.
Вот и кущи‑сады, в коих прорва мороженных яблок…
Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых, —
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по‑над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!
Райские яблоки
( Второй вариант)
Я умру говорят — мы когда‑то всегда умираем, —
Съезжу на даpмовых, если в спину сподобят ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
Вот и дело с концом, — в pайских кущах покушаю яблок.
Подойду не спеша — вдруг апостол веpнет, остолоп!..
Чуp меня самого!.. Наважденье… Знакомое что‑то —
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Как ржанет коренник! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Петp‑апостол, старик, слишком долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.
Тот огpомный этап не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Вот следы песьих лап… Да не pай это вовсе, а зона!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Мы с конями глядим — вот уж истинно зонам всем зона!
Хлебный дух из ворот — так надежней, чем руки вязать.
Я пока невредим, но и я нахлебался озона.
Лепоты полон рот, и ругательство трудо сказать.
Засучив рукава, пролетели две тени в зеленом.
С криком «В рельсу стучи!» пропорхали на крыльях бичи.
Там малина, братва, нас встречает малиновым звоном.
Но звенели ключи — это к нам подбирали ключи…
Я подох на задах, на руках на старушечьих дряблых,
Не к Мадонне прижат Божий Сын, а к стене, как холоп.
В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок,
Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Херувимы кружат, ангел окает с вышки — занятно!
Да не взыщет Христос, — рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад, ускакал я из рая обратно,
Вот и яблок принес, их за пазухой телом согрев.
Я еще раз умру — если надо, мы вновь умираем.
Удалось. Бог ты мой! Я не сам — вы мне пулю в живот.
Так сложилось в миру — всех застреленных балуют раем,
А оттуда землей… Береженного Бог бережет!
С перекошенным ртом завалюсь поcле выстрела набок,
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по‑над пропастью пазуху яблок
Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!
X x x
В одной державе с населеньем… —
Но это, впрочем, все равно, —
Других держав с опереженьем,
Все пользовалось уваженьем,
Что может только пить вино.
Царь в той державе был без лоску:
Небрит, небрежен, как и мы,
Стрельнет, коль надо, папироску,
Ну, словом, свой, ну, словом, в доску.
И этим бередил умы.
Он был племянником при дяде,
Пред тем как злобный дар НЕ ПИТЬ
Порвал гнилую жизни нить —
В могилу дядю свел. Но пить
Наш царь не смел при дяде‑гаде.
Когда иные чужеземцы,
Инако мыслящие нам
(Кто — исповедуя ислам,
А кто — по глупости, как немцы),
К нам приезжали по делам —
С грехом, конечно, пополам
Домой обратно уезжали:
Их поражал не шум, не гам
И не броженье по столам,
А то, что бывший царь наш — хам
И что его не уважали.
Воспоминают паханы,
Как он совал им ППШ:
«Стреляй!» — На завтра ж — хоть бы хны!
Он, гад, был трезвенник в душе.
И у него, конечно, дочка —
Уже на выданье — была
Хорошая — в нефрите почка,
Так как с рождения пила.
А царь старался, бедолага,
Добыть ей пьяницу в мужья:
Он пьянство почитал за благо…
Нежней отцов не знаю я.
Бутылку принесет, бывало:
«Дочурка! На, хоть ты хлебни!»
А та кричит: «С утра — ни‑ни!»
Она с утра не принимала,
Или комедию ломала, —
А что ломать, когда одни?
"Пей, вербочка моя, ракитка,
Наследная прямая дочь!
Да знала б ты, какая пытка
С народом вместе пить не мочь!
Мне б зятя, даже не на зависть…
Найди мне зятюшку, найди!
Пусть он, как тот трусливый заяц,
Не похмеляется, мерзавец,
Пусть пьет с полудня, — выходи!
Пойми мои отцовы муки,
Ведь я волнуюся не зря,
Что эти трезвые гадюки —
Всегда — тайком и втихаря!
Я нажил все, я нажил грыжу,
Неся мой груз, мое дитя!
Ох, если я тебя увижу
С одним их этих — так обижу…
Убью, быть может, не хотя —
Во как я трезвых ненавижу!"
Как утро — вся держава в бане, —
Отпарка шла без выходных.
Любил наш царь всю пьянь на пьяни,
Всех наших доблестных ханыг.
От трезвых он — как от проказы:
Как встретит — так бежит от них,
Он втайне издавал указы,
Все в пользу бедных и хмельных.
На стенах лозунги висели —
По центру, а не где‑нибудь:
"Виват загулы и веселье!
Долой трезвеющую нудь!"
Сугубо и давно не пьющих —
Кого куда: кого — в острог,
Особо — принципы имущих.
Сам, в силу власти, пить не мог.
Но трезвые сбирали силы,
Пока мы пили натощак,
Но наши верные кутилы
Нам доносили — где и как.
На митинг против перегара
Сберутся, — мы их хвать в кольцо! —
И ну гурьбой дышать в лицо,
А то — брандспойт, а в нем водяра.
Как хулиганили, орали —
Не произнесть в оригинале,
Ну, трезвая шпана, кошмар!
Но мы их все же разогнали
И отстояли перегар.
А в это время трезвь сплотилась
Вокруг кого‑то одного,
Уже отважились на вылаз
Секретно, тихо, делово.
И шли они не на банкеты,
А на работу, им на страх
У входа пьяные пикеты
Едва держались на ногах.
А вечерами — по два, по три
Уже решились выползать:
Сидит — не пьет и нагло смотрит,
…Царю был очень нужен зять.
Явился зять как по приказу:
Ну, я скажу вам — ого‑го!
Он эту трезвую заразу
Стал истреблять везде и сразу,
А при дворе — первей всего.
Ура! Их силы резко тают —
Уж к главарю мы тянем нить:
Увидят бритого — хватают
И — принудительно лечить.
Сначала — доза алкоголя,
Но — чтоб не причинить вреда.
Сопротивленье — ерунда:
Пять суток — и сломалась воля,
Сам медсестричку кличет: «Оля!..»
Он наш — и враз и навсегда.
Да он из ангелов из сущих,
Кто ж он — зятек? Ба! Вот те на!
Он — это сам глава непьющих,
Испробовавший вкус вина.
X x x
Здравствуй, «Юность», это я,
Аня Чепурная,
Я ровесница твоя,
То есть молодая.
То есть, мама говорит,
Внука не желая:
Рано больно, дескать, стыд,
Будто не жила я.
Моя мама — инвалид:
Получила травму,
И теперь благоволит
Больше к божью храму.
Любит лазить по хорам,
Лаять тоже стала, —
Но она в науки храм
Тоже б забегала…
Не бросай читать письмо,
«Юность» дорогая!
Врач мамашу, если б смог,
Излечил от лая.
Ты подумала, де, вот
Встанет спозаранка
И строчит, и шлет, и шлет
Письма, хулиганка!
Нет, я правда в первый раз
О себе и Мите…
Слезы капают из глаз, —
Извините — будет грязь —
И письмо дочтите!
Я ж живая — вот реву, —
Вам‑то все повтор, но
Я же грежу наяву:
Как дойдет письмо в Москву —
Станет мне просторно.
А отца радикулит
Гнет горизонтально,
Он — военный инвалид,
Так что все нормально.
Вас дедуля свято чтит, —
Говорит пространно,
Все от Бога, говорит,
Или от экрана.
Не бросай меня одну
И откликнись, «Юность»!
Мне — хоть щас на глубину!
Ну куда я денусь, ну?
Ну куда я сунусь?
Нет, я лучше от и до,
Как и что случилось:
Здесь гадючее гнездо,
«Юность», получилось.
Защити (тогда мы их! —
Живо шею свертим)
Нас — двоих друзей твоих, —
А не то тут смерть им.
Митя — это… как сказать?..
Это я с которым…
В общем, стала я гулять
С Митей‑комбайнером.
Жар валил от наших тел
(Образно, конечно), —
Он по‑честному хотел —
Это я — он аж вспотел, —
Я была беспечна.
Это было жарким днем
Посреди ухаба…
«Юность», мы с тобой поймем:
Ты же тоже баба!
Да и хоть бы между льдин —
Все равно б случилось:
Я — шатенка, он — блондин,
Я одна и он один.
Я же с ним училась!
Зря мы это, Митя, зря, —
Но ведь кровь‑то бродит…
Как не помню — три хмыря,
Словно три богатыря…
Колька верховодит.
Защитили наготу
И прикрылись наспех, —
А уж те орут: «Ату!» —
Поднимают на смех.
Смех — забава для парней —
Страшное оружье!
Но а здесь — еще страшней,
Если до замужья.
Наготу преодолев,
Срам прикрыв рукою,
Митя был как правда лев.
Колька ржет, зовет за хлев,
Словно с "б" со мною…
Дальше — больше: он закрыл
Митину одежду,
Двух дружков своих пустил…
И пришли сто сорок рыл
С деревень и между…
P.S. Вот люблю ли я его?
Передай три слова
(И не бойся ничего:
Заживет — и снова…), —
Слова, надо же вот, а! —
Или знак хотя бы!..
В общем, ниже живота…
Догадайся живо! Так
Мы же обе — бабы.
Нет боюсь, что не поймешь!
Но я — истый друг вам.
Ты конвертик надорвешь,
Левый угол отогнешь —
Там уже по буквам!
X x x
Михаилу Шемякину под впечатлением от серии «Чрево»
И кто вы суть? Безликие кликуши?
Куда грядете — в Мекку ли в Мессины?
Модели ли влачите к Монпарнасу?
Кровавы ваши спины, словно туши,
А туши — как ободранные спины
И ребра в ребра вам и мясо к мясу.
Ударил ток, скотину оглуша,
Обмякла плоть на плоскости картины
И тяжко пала мяснику на плечи.
На ум, на кисть творцу попала туша
И дюжие согбенные детины,
Вершащие дела не человечьи.
Кончал палач — дела его ужасны,
А дальше те, кто гаже, ниже, плоше
Таскали жертвы после гильотины:
Безглазны, безголовы и безгласны
И, кажется, бессутны тушеноши, —
Как бы катками вмяты в суть картины.
Так кто вы суть, загубленные души?
Куда спешите, полуобразины?
Вас не разъять — едины обе массы.
Суть Сутина — «Спасите наши туши!»
Вы ляжете, заколотые в спины,
И урка слижет с лиц у вас гримасу.
Слезу слизнет, и слизь, и лимфу с кровью —
Соленую людскую и коровью,
И станут пепла чище, пыли суше
Кентавры или человекотуши.
Я — ротозей, но вот не сплю ночами —
(В глаза бы вам взглянуть из‑за картины!) —
Неймется мне, шуту и лоботрясу,
Сдается мне — хлестали вас бичами?!.
Вы крест несли и ободрали спины?!.
И — ребра в ребра вам — и нету спасу.
X x x
Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней — немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что — не то это все, не тот и не та!
Что — лабазники врут про ошибки Христа,
Что — пока еще в грунт не влежалась плита, —
Триста лет под татарами — жизнь еще та:
Маета трехсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
Пот намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь и опять — нищета…
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Повторю даже в образе злого шута, —
Но не стоит предмет, да и тема не та, —
Суета всех сует — все равно суета.
Только чашу испить — не успеть на бегу,
Даже если разлить — все равно не смогу;
Или выплеснуть в наглую рожу врагу —
Не ломаюсь, не лгу — все равно не могу;
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с чашею делать?! Разбить — не могу!
Потерплю — и достойного подстерегу:
Передам — и не надо держаться в кругу
И в кромешную тьму, и в неясную згу, —
Другу передоверивши чашу, сбегу!
Смог ли он ее выпить — узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу —
Никому не скажу, при себе сберегу, —
А сказать — и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто‑то когда‑то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И веселый манер, на котором шучу…
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить — не хочу, —
На ослабленном нерве я не зазвучу —
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Все, что за ночь кропаю, — в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу, —
Но не буду скользить словно пыль по лучу!
…Если все‑таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, —
Я уйду и скажу, что не все суета!
Пожары
Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа три прихлопа, —
Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там — в галоп, под пули в лоб, —
И мир ударило в озноб
От этого галопа.
Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
А мы летели вскачь — они за нами влет, —
Расковывались кони — и горячие подковы
Летели в пыль — на счастье тем, кто их потом найдет.
Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу, —
А ветер дул — и расплетал нам кудри,
И расправлял извилины в мозгу.
Ни бегство от огня, ни страх погони — ни при чем,
А Время подскакало, и Фортуна улыбалась, —
И сабли седоков скрестились с солнечным лучом, —
Седок — поэт, а конь — пегас.
Пожар померк, потом погас, —
А скачка разгоралась.
Еще не видел свет подобного аллюра —
Копыта били дробь, трезвонила капель.
Помешанная на крови слепая пуля‑дура
Прозрела, поумнела вдруг — и чаще била в цель.
И кто кого — азартней перепляса,
И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет, —
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Удача впереди и исцеление больным, —
Впервые скачет Время напрямую — не по кругу,
Обещанное завтра будет горьким и хмельным…
Легко скакать, врага видать,
И друга тоже — благодать!
Судьба летит по лугу!
Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули —
Замешкалась она, забыв махнуть косой, —
Уже не догоняли нас и отставали пули…
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?!
Пел ветер все печальнее и глуше,
Навылет Время ранено, досталось и Судьбе.
Ветра и кони — и тела и души
Убитых — выносили на себе.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 243; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!