Если б все в классе были такие, как Джилл 5 страница

– Точно не поедешь? – спросил Скотт, когда Эйми захлопнула дверцу. Казалось, он искренне расстроен.

Джилл кивнула, и стекло окна со стороны Скотта с жужжанием поползло вверх, постепенно скрывая его красивое лицо. «Приус» еще пару секунд постоял на месте. Джилл тоже не двигалась, глядя на тонированное стекло, и ею вдруг овладело острое сожаление.

– Подождите! – крикнула она.

И чуть не оглохла от собственного почти отчаянного крика. Однако ее, по-видимому, не услышали: машина рванула вперед – как раз в тот момент, когда она хотела схватиться за ручку дверцы, – и бесшумно покатила по улице.

* * *

Марихуана еще не выветрилась из головы, когда Джилл добралась до школы, но весело ей не было и она не пребывала в эйфории, превращавшей почти каждое их утро с Эйми в какое-то идиотское приключение. То они воображали себя шпионками, то хохотали по поводу и без, даже над тем, что не было забавно, тогда они и вовсе заходились смехом. Сегодняшний приход ощущался как тягостное уныние, как необычно плохое настроение.

Согласно правилам, ей полагалось отметиться в канцелярии, но это было одно из правил, которого больше никто не придерживался, – пережиток того времени, когда был порядок и большинство соблюдало законы. Джилл успела проучиться в старшей школе пять недель, когда случилось Внезапное исчезновение, но она до сих пор живо помнила, как тогда было: учителя серьезные, требовательные; ученики сосредоточенные, целеустремленные, энергичные. Почти каждый занимался музыкой или спортом. Никто не курил в туалете; за поцелуй в коридоре запросто можно было схлопотать наказание. Люди ходили быстрее – по крайней мере, так ей помнилось, – и, казалось, всегда точно знали, куда идут.

Джилл открыла свой шкафчик и схватила «Наш городок»[19], книгу, которую она еще даже не начала читать, хотя на литературе его обсуждали уже три недели. До конца второго урока оставалось десять минут, и она с удовольствием просто плюхнулась бы на пол прямо у шкафчика и пролистала хотя бы первые несколько страниц, но знала, что не сумеет сосредоточиться: напротив нее сидел Джетт Ористальо, «бродячий певец» мейплтонской школы, и, бренча на гитаре, уже в тысячный раз исполнял «Пламя и дождь»[20]. От этой песни ее в дрожь бросало.

Она подумала было укрыться в библиотеке, но до начала третьего урока времени оставалось мало, она не успела бы толком почитать, и Джилл решила, что сразу поднимется наверх, в класс английского языка и литературы. По пути она сделала небольшой крюк, чтобы украдкой заглянуть в кабинет мистера Скандариана, где ее одноклассники заканчивали писать контрольную по химии.

Она и сама не знала, что на нее нашло. Меньше всего ей хотелось, чтобы мистер Эс заметил ее и понял, что она не больна. Это свело бы на нет все ее шансы уговорить учителя дать ей возможность написать контрольную в другое время. К счастью, когда она осторожно заглянула в класс через окно, мистер Скандариан увлеченно решал судоку, заполняя цифрами свободные клетки.

Контрольная, судя по всему, была трудная. Альберт Чин, конечно, уже все решил и сейчас убивал время с помощью айфона. Грег Уилкокс спал, но все остальные пока еще трудились в поте лица – суетливо, как это бывает, когда пытаешься судорожно думать, зная, что время на исходе: кто-то кусал губы, кто-то ерошил волосы, кто-то сучил ногами. Кэти Бреннан чесала руку, будто у нее аллергия; Пит Родригес стучал себе по лбу карандашом – тем концом, на котором ластик.

Джилл постояла всего пару минут, но даже за это короткое время, казалось бы, кто-то мог бы поднять голову и увидеть ее, может быть, улыбнуться ей, махнуть рукой. Так обычно и происходит, когда кто-то заглядывает в класс во время контрольной. Однако все ее одноклассники либо решали задания, либо спали, либо витали в облаках. Создавалось впечатление, что Джилл больше не существовало, что от нее осталась одна лишь пустая парта на втором ряду – памятник девочке, которая когда-то там сидела.

Особенный человек

Тому Гарви незачем было спрашивать, почему на пороге его жилища стоит девушка с чемоданом в руке. На протяжении нескольких недель его не покидало ощущение, что из него постепенно вытекает надежда, – словно он становится полным банкротом, – и вот теперь от нее не осталось и следа. В эмоциональном плане он был разорен. Словно прочитав его мысли, девушка скривила губы в улыбке.

– Ты Том?

Он кивнул. Она вручила ему конверт, на котором было нацарапано его имя.

– Поздравляю, – сказала она. – Ты – моя новая нянька.

Том видел ее прежде, правда, издалека, и она оказалась еще красивее, чем ему представлялось, – миниатюрная азиатка лет шестнадцати, не старше, с иссиня-черными волосами и идеальным овалом лица. Кристина , вспомнил он, четвертая невеста. Девушка еще немного подождала, пока он на нее налюбуется, но потом ей это надоело.

– Вот. – Она протянула ему свой айфон. – Просто сфотай меня, и все.

Двумя днями позже ФБР совместно с полицией штата Орегон арестовали мистера Гилкреста в ходе «внезапного утреннего рейда», как упорно называли в теленовостях эту операцию, которая, в действительности, ни для кого не была внезапной, особенно для самого господина Гилкреста. После предательства Анны Форд он предупреждал своих последователей о наступлении мрачных времен, пытаясь убедить их в том, что это даже к лучшему.

– Что бы со мной ни случилось, – написал он в своем последнем электронном послании, – не отчаивайтесь. Это будет не напрасная жертва.

Том, хоть он и ожидал ареста их лидера, был ошеломлен тем, сколь тяжкие обвинения были тому предъявлены: множественные случаи изнасилования второй и третьей степени и содомия, а также уклонение от налогов и незаконная транспортировка несовершеннолетних через границы штатов. Его оскорбляло, что ведущие новостных передач с нескрываемым удовольствием говорили о «сокрушительном низвержении самопровозглашенного мессии», «шокирующих обвинениях», которые «полностью уничтожили репутацию святого», и о «смятении в рядах быстрорастущего молодежного движения». С экранов телевизоров не сходил нелестный видеоролик, показывающий, как мистера Гилкреста, в наручниках и мятой шелковой пижаме, ведут в здание суда; волосы на его голове с одной стороны примяты, словно его только что вытащили из постели. Бегущая строка в нижней части экрана гласила: СВЯТОЙ УЭЙН? С***Ь ГОСПОДНЯ! НИЗВЕРЖЕННОМУ ЛИДЕРУ СЕКТЫ, ОБВИНЕННОМУ В СОВЕРШЕНИИ ЦЕЛОГО СПИСКА СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, ГРОЗИТ ТЮРЕМНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ СРОКОМ ДО 75 ЛЕТ.

Телевизор они смотрели вчетвером – Том, Кристина и еще два парня, с которыми Том жил, Макс и Льюис. Том почти не знал своих соседей – их недавно перевели из Чикаго, чтобы они помогали ему в сан-францисском отделении центра «Исцеляющие объятия», – но кое-какое мнение он все же успел о них составить, и, судя по всему, реагировали они на репортаж в полном соответствии со своими характерами: сентиментальный Льюис тихо всхлипывал, вспыльчивый Макс выкрикивал ругательства прямо в экран, утверждая, что мистера Гилкреста подставили. Зато Кристина хранила полнейшую невозмутимость, словно события разворачивались по заранее составленному плану. Одно ее беспокоило: что ее муж был в пижаме.

– Говорила же ему, чтоб не надевал ее, – сказала она. – Он в ней похож на Хью Хефнера[21].

Когда на экране появилось крестьянское лицо Анны Форд, Кристина чуть оживилась. Анна была духовной невестой номер шесть и единственной неазиаткой в гареме. Она исчезла с ранчо в конце августа, а через пару недель выступила в передаче «60 минут»[22], поведав всему свету о гареме несовершеннолетних девушек, исполнявших малейшие прихоти святого Уэйна. Она утверждала, что на момент «вступления в брак» ей было четырнадцать. На автовокзале Миннеаполиса она, отчаявшаяся беглянка, познакомилась с двумя приятными парнями, которые предложили ей пищу и кров, а потом привезли на ранчо Гилкреста в южной части Орегона. Вероятно, она произвела хорошее впечатление на немолодого Пророка; через три дня после ее приезда он надел ей на палец кольцо и уложил в свою постель.

– Никакой он не мессия, – заявила Анна, и эта ее фраза стала определяющим тезисом скандала. – Просто грязный старикашка.

– А ты Иуда, – бросила в телевизор Кристина. – Иуда толстожопая.

* * *

Все рухнуло. Все, ради чего он трудился, на что надеялся последние два с половиной года, – но Том почему-то не был убит горем, как того можно было ожидать. Под болью крылось чувство облегчения, осознание того, что нечто плохое, чего он опасался, наконец-то свершилось и больше не придется жить в страхе ожидания. Конечно, появилась масса других проблем, но позже у него будет время, чтобы их решить.

Свою кровать он уступил Кристине, а сам стал укладываться в гостиной после того, как все пошли спать. Перед тем как погасить свет, достал фотографию своего особенного человека – Вербецки с бенгальскими огнями – и несколько секунд задумчиво смотрел на нее. Впервые на его памяти он не прошептал имя своего давнего друга, не попросил, как он это делал еженощно, о том, чтобы пропавшие вернулись. Какой смысл? У него было такое чувство, что он пробудился ото сна, в который был очень долго погружен, и не может вспомнить, что ему снилось.

«Они исчезли, – думал он. – Я должен их отпустить».

* * *

Три года назад, только поступив в университет, Том был как все студенты – обычный американский подросток, с оценками выше средних. Он хотел изучать бизнес, вступить в «крутое» студенческое братство, упиваться пивом и перепихнуться со столькими горячими цыпочками, со сколькими удастся. Первые пару дней он дико скучал по дому, тосковал по знакомым улицам и зданиям Мейплтона, по родителям и сестре, по всем своим старым приятелям, разъехавшимся по университетам разных штатов, но он знал, что грусть его временна и в какой-то степени полезна. Он не переносил, когда некоторые первокурсники говорили о своих родных городах, а порой даже о своих семьях с легкомысленным пренебрежением, будто первые восемнадцать лет своей жизни они провели в тюрьме и наконец-то вырвались на свободу.

В первую субботу учебного года он напился, раскрасил лицо – половину в оранжевый цвет, половину – в синий, – и вместе со всей бандой парней со своего этажа отправился на футбол. Все студенты, сконцентрировавшись в одном секторе крытого стадиона, орали и скандировали, как единый организм. Том испытывал несказанный восторг, сливаясь с толпой, растворяясь в чем-то столь огромном и мощном. В тот вечер «оранжевые» победили, и на студенческой пивной вечеринке он познакомился с девушкой с такой же раскраской на лице, как у него, пошел к ней домой и обнаружил, что студенческая жизнь превосходит все его самые смелые ожидания. Он до сих пор живо помнил, как с восходом солнца возвращался от нее в свое общежитие – ботинки не зашнурованы, носки и трусы пропали без вести. По пути ему повстречался парень, такой же расхлябанный, едва держащийся на ногах – прямо его зеркальное отражение. Поравнявшись друг с другом, они хлопнули друг друга по ладоням в знак приветствия, и хлопок этот торжествующим эхом разнесся в тишине раннего утра.

Через месяц все было кончено. 15 октября занятия отменили; им дали неделю на то, чтобы собрать вещи и освободить кампус. Та последняя неделя осталась в его памяти расплывчатой картиной недоуменных прощаний: корпуса общежитий постепенно пустели, из-за какой-нибудь закрытой двери слышался приглушенный плач, студенты тихо бранились, засовывая в карманы свои телефоны. Было несколько отчаянных вечеринок, одна из которых закончилась безобразной дракой. Наскоро организованная панихида на крытом стадионе, на которой ректор мрачно зачитал фамилии учащихся и сотрудников университета, ставших жертвами того, что совсем скоро станут называть Внезапным исчезновением. В списке были имена преподавателя психологии и девушки, с которой он посещал английский и литературу, принявшая смертельную дозу снотворного после того, как она узнала об исчезновении сестры-близняшки.

Том не сделал ничего предосудительного, но помнил, что его не покидало непонятное чувство стыда – личной несостоятельности – оттого, что он возвращается домой так скоро после отъезда, словно он провалил экзамены или его исключили за недостойное поведение. Правда, для душевного спокойствия возвращение домой имело свои плюсы: он убедился, что его родные живы, на месте, хотя сестра, судя по всему, была на волосок от смерти. Том пару раз спрашивал ее про Джен Сассман, но она отказывалась отвечать – то ли ей было тяжело говорить об этом – так думала мама, – то ли ее просто уже тошнило от всей этой сверхъестественной жути.

– Что ты хочешь от меня услышать? – вспылила Джилл. – Она просто испарилась, ясно?

На пару недель они затаились, сидели дома вчетвером, смотрели фильмы на DVD, играли в настольные игры, – лишь бы отвлечься от истеричного однообразия теленовостей, в которых назойливо повторяли одни и те же немногочисленные основные факты, сообщали об увеличении количества пропавших (число постоянно росло) и передавали интервью за интервью с перепуганными очевидцами, рассказывавшими примерно одно и то же: «Он стоял рядом…», «Я отвернулся всего лишь на секунду…», после чего их голоса ломались, сходили на нет, они смущенно хмыкали.

Эти репортажи сильно отличались от тех, что освещали события 11 сентября, когда по всем каналам показывали пылающие башни. Трагедия 14 октября была более непонятной, менее очевидной: говорили о крупных автомобильных авариях, крушениях поездов, падениях маленьких самолетов и вертолетов – к счастью, в США ни один из больших пассажирских авиалайнеров не разбился, хотя несколько посадили оторопелые вторые пилоты, а один – так вообще бортпроводник, на какое-то время ставший национальным героем – единственное яркое пятно в море мрака, – но средства массовой информации так и не смогли предъявить ни одного наглядного доказательства катастрофы. К тому же бедствия эти устроили не какие-то злоумышленники, которые могли бы стать объектом всеобщей ненависти, и оттого осмыслить случившееся было еще сложнее.

В зависимости от ваших зрительских предпочтений, вы могли слушать экспертов, обсуждавших обоснованность противоречивых религиозных и научных объяснений того, что называли чудом или трагедией, или смотреть нескончаемые пустые видеомонтажи, восхваляющие покинувших мир знаменитостей – Джона Мелленкампа[23] и Дженнифер Лопес, Шака[24] и Адама Сэндлера, мисс Техас и Грету ван Састерен[25], Владимира Путина и Папу Римского. Известность бывает самая разная, а теперь всех этих знаменитостей, прославившихся кто в чем, поставили на одну доску: ботанского вида парень из рекламы компании «Веризон»[26] и вышедший на пенсию судья Верховного суда, деспотичный правитель одной из стран Латинской Америки и футболист, так и не реализовавший весь свой потенциал, остроумный политконсультант и девица, получившая от ворот поворот в реалити-шоу «Холостяк». По утверждению кулинарного телеканала «Фуд нетуорк», тесный мир именитых шеф-поваров понес несоразмерно огромные потери. Поначалу сидение дома не тяготило Тома, что было вполне объяснимо: в смутные времена люди стараются держаться со своими близкими. В воздухе висело почти невыносимое напряжение, настроение тревожного ожидания, хотя, казалось, никто не знал, ждут ли они логического объяснения случившемуся или второй волны исчезновений. Мир как будто взял паузу, чтобы вздохнуть поглубже, готовясь мужественно встретить неизвестное.

* * *

НО НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИЛО.

Недели тянулись одна за другой, ощущение того, что это может произойти снова в любой момент начинало рассеиваться. Людям надоело прятаться в стенах своих жилищ, мучаясь от зловещих догадок. Том стал выходить из дома после ужина, вместе с компанией школьных друзей зависая в «Столовке», дешевом баре в Стоунвуд-Хайтс, где не особенно пристально разглядывали поддельные удостоверения личности. Каждый вечер представлял собой нечто среднее между воскресными гулянками по случаю встречи выпускников и ирландским бдением: по бару шатались самые неожиданные люди, рассказывали друг другу о своих пропавших друзьях и знакомых. Среди «исчезнувших», как выяснил Том, были трое учеников его выпускного класса, а также мистер Эд Хакни, всеми нелюбимый завуч школы, и уборщик по прозвищу Чудило.

Почти каждый раз, переступая порог «Столовки», Том узнавал, что в мозаике потерь добавился еще один фрагмент – обычно в виде ничем не примечательных людей, о которых он не вспоминал годами: домработница-ямайка Ивонна, служившая в семье Дейва Кигана; мистер Баунди, учитель на замене в средней школе, чье зловонное дыхание было легендой; Джузеппе, чокнутый итальянец, владевший пиццерией «У Марио» до того, как в ней стал хозяйничать некий угрюмый албанец. Однажды вечером в начале декабря, когда Том играл в дартс с Полом Эрдманном, к нему подвалил Мэтт Теста.

– Привет, – поздоровался он мрачно, таким тоном обычно говорили, обсуждая события Четырнадцатого октября. – Помнишь Джона Вербецки?

Том, метая дротик, вложил в свой бросок больше силы, чем намеревался. Дротик взлетел высоко и в бок, угодив лишь в самый край мишени.

– А что с ним?

Теста пожал плечами с таким видом, что ответа уже и не требовалось.

– Пропал.

Пол подошел к линии броска, отмеченной на полу. Прищурившись, словно ювелир, он запустил дротик точно в центр мишени. Тот вонзился в доску буквально на дюйм выше и чуть левее от «яблочка».

– Кто пропал?

– Это было до тебя, – объяснил Теста. – Вербецки уехал отсюда летом после шестого класса. В Нью-Гемпшир.

– Я знал его еще с детского сада, – сказал Том. – Мы с ним вместе играли. Кажется, один раз даже в парк развлечений ходили. Хороший был парень.

Мэтт уважительно кивнул.

– Его двоюродный брат знаком с моим. От него я и узнал.

– Где он был? – спросил Том. Обязательный вопрос. Почему-то считалось, что это важно знать. Где бы ни находился тот или иной человек в момент исчезновения, Тома всегда поражало, насколько это неподходящее место – аж жуть брала.

– В спортзале. На одном из тренажеров.

– Черт. – Том покачал головой, воображая внезапно опустевший тренажер со все еще двигающимися ручками и педалями – последнее местонахождение Вербецки. – Трудно представить его в спортзале.

– Да уж. – Теста нахмурился, словно что-то не укладывалось у него в голове. – Он был еще тот маменькин сыночек.

– Да нет, – возразил Том. – Кажется, он был просто очень чувствительный. Его мама его вечно срезала ему этикетки с одежды, они с ума его сводили. Помнится, в детском саду он все время снимал рубашку; говорил, от нее у него зуд. Воспитатели убеждали его, что ходить без рубашки неприлично, а он – ни в какую.

– Точно, – усмехнулся Теста, начиная припоминать. – Я ночевал однажды у него дома. Так он лег спать с включенным светом и под одну из песен «битлов», она звучала не переставая. «Paperback Writer», кажется, что-то такое.

– «Джулия», – сказала Том. – Его волшебная песня.

– Его какая?.. – Пол метнул свой последний дротик. Тот, с выразительным стуком, вонзился в мишень, чуть ниже «яблочка».

– Так он ее называл, – объяснил Том. – Если «Джулия» не звучала, он не мог заснуть.

– Бог с ней. – Теста не понравилось, что его перебили. – Он несколько раз пытался у меня ночевать, но так и не смог. Раскатает спальный мешок, переоденется в пижаму, зубы почистит, и все такое прочее.

А потом, когда надо укладываться спать, у него сдают нервы. Нижняя губа трясется, и он говорит: «Слушай, ты не сердись, я все-таки маме позвоню».

Пол, вытаскивая дротики из мишени, глянул через плечо.

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!