Репрессии как повивальная бабка революции
Насилие против революционеров оказывается эффективным в случае, когда власть рассматривается обществом как имеющая право на насилие, то есть как справедливая или хотя бы как эффективная. Если же власть воспринимается обществом как источник беззакония и несправедливости, то репрессии с ее стороны приводят не к покорности, а к прямо противоположному результату – возмущению и расширению поддержки революционеров. В этом случае моральная правота окончательно закрепляется на стороне революции.
Эта закономерность наглядно проявилась с ноября 2013 г. по февраль 2014 г. в Киеве. Именно и в первую очередь насилие власти привело к перерастанию мирного протеста в насильственную революцию. Создается впечатление, что официальный Киев будто специально усугублял собственное положение, шаг за шагом заводя себя в тупик.
Можно выделить два поворотных момента, когда немотивированное и ненужное насилие со стороны власти и угроза репрессий привели к резкому повышению политических ставок, эскалации насилия и в конечном счете к падению режима Януковича.
Первым таким эпизодом стала ночь с 29 на 30 ноября 2013 г., когда бойцы милицейского спецназа силой разогнали участников палаточного городка на киевской площади Независимости, при этом зверски избивая студентов (а они составили основной контингент протестующих) ногами и дубинками. Эта атака носила не только совершенно бессмысленный – динамика Майдана выглядела вялой, и можно было рассчитывать на ее самопроизвольное угасание, – но и откровенно контрпродуктивный, опасный, в первую очередь для самой власти, характер.
|
|
|
На следующий же день на Майдан вышло около полумиллиона рассерженных граждан Украины, требовавших прекратить репрессии, наказать виновных в избиениях и освободить арестованных. Но главное, качественно изменились политические лозунги протестующих, резко вырос градус политического противостояния. Если до зверской расправы над студентами протестанты требовали подписать соглашение об ассоциации с Евросоюзом, то с 1 декабря их главным требованием стала отставка правительства и президента. Более того, выделилась радикальная группа манифестантов, которая 1 декабря захватила здания Киевского совета, Дома профсоюзов и попыталась штурмовать администрацию президента.
Другими словами, мирный и умеренный по своим требованиям протест стал перерастать в политическую революцию, сразу же попытавшуюся перейти в наступление. А катализатором трансформации послужили именно репрессии со стороны власти. Неспроста впоследствии в обилии появились конспирологические версии, объясняющие атаку милицейского спецназа «заговором» части элиты против Януковича. Хотя, как на мой вкус, в действительности то была банальная глупость.
|
|
|
И в пользу этого простого объяснения свидетельствует дальнейшее развитие событий. После вспышки активности Майдан снова стал затихать, политическая мобилизация уступила подготовке и празднованию Рождества, Нового года и новогодним каникулам.
Как в подобной ситуации стоило действовать власти? Естественный ответ: подождать, пока Майдан, активность которого затихла, сам собой «рассосется». Что предпринимает официальный Киев? Он поспешно, с нарушением процедур, проводит через Верховную Раду пакет так называемых «диктаторских законов», резко ужесточающих законодательство и обрекающих на уголовное преследование организаторов и участников Майдана.
Злые языки небезосновательно уверяли, что эти законы были списаны с российских, но оказались даже более жестокими, чем российские. (Нечто похожее в свое время было характерно для советской Украины, где приговоры диссидентам всегда оказывались более жестокими, чем приговоры по тем же статьям диссидентам в РСФСР. В советской диссидентской среде это называлось «украинским коэффициентом».)
|
|
|
В результате протестующие, особенно радикальное их крыло, оказались перед дилеммой: разойтись с терявшего мобилизационный потенциал Майдана и покорно дожидаться дома арестов или, наоборот, перейти в наступление, поскольку терять уже все равно нечего. Нетрудно догадаться, какой путь изберут люди, наделенные хотя бы зачатками здравого смысла и инстинктом самосохранения. Только наступление, только вперед!
И наступление не замедлило себя ждать: 19–20 января 2014 г. в Киеве началось восстание. Радикальная часть революционеров, в первую очередь украинские националисты, стала прорываться в центр города, вступая в жестокие схватки с милицией. В создавшейся ситуации это было, вероятно, единственной возможной тактикой: расширение плацдарма революции, вовлечение в нее новых слоев общества и новых территорий. В январе же революция вышла за рамки столицы, начались захваты районных государственных администраций в регионах страны.
Революционная экспансия неизбежно сопровождалась повышением градуса насилия. 22 января среди демонстрантов появились первые погибшие. Однако это, как и последовавший впоследствии огонь неустановленных снайперов, уже не могло остановить революцию. Включился в действие принцип «острие против острия»: репрессии власти стимулировали революционное насилие.
|
|
|
Но если насилие со стороны власти лишь подогревало в обществе убеждение в ее нелегитимности, то насилие революционеров воспринималось как морально оправданное и даже справедливое. Вероятно, остановить революцию можно было, лишь прибегнув к массовым расстрелам. Однако на такой шаг режим не решился. И отнюдь не по соображениям гуманности, а вследствие инстинкта самосохранения и неуверенности в том, что подобный приказ будет выполнен.
И это не проблема только Украины, а репрессивной политики вообще. Власть, пытающаяся подавить революцию репрессиями, с высокой вероятностью может столкнуться с саботажем сил правопорядка, их открытым отказом выполнять приказ и нейтралитетом армии. И при этом не имеют значения ни масштабы финансирования полиции и армии, ни культивирование их привилегированного статуса, ни включение генералов полиции и армии в правящую элиту. Они не хотят умирать вместе с гибнущим режимом.
Подобное можно наблюдать во многих революциях – как отдаленных от нас по времени, так и самых свежих, как зарубежных, так и российских. В феврале 1917 г. и в августе 1991 г. Вооруженные силы Российской империи/СССР отказали легитимной власти в поддержке и защите. В январе 2011 г. египетская армия не захотела поддерживать своего кумира – президента Хосни Мубарака.
Таким образом, приказ о репрессиях оказывается обоюдоострым оружием. В некоторых случаях насилие способно купировать революцию. Но гораздо чаще подобный приказ раскалывает элиту, вызывает гнев в обществе, а отказ его выполнять (или саботаж) ведет к стремительному краху режима.
Резюмирую: режим Януковича сам выкопал себе могилу. Если в ночь с 29 на 30 ноября 2013 г. украинская власть обеспечила перерастание протеста в революцию, то 16 января 2014 г. именно власть, и никто иной, фактически поставила революции ультиматум: победа или смерть! И революция победила.
Украинские уроки для России
Если первую украинскую революцию еще можно было списать на нелепую случайность, то ее второе издание уже выглядело закономерностью и воспринималось Кремлем как важный фактор потенциальной внутриполитической дестабилизации.
Во-первых, украинская революция полностью подтвердила параноидальную конспирологическую схему о решающей роли Запада, в первую очередь США, в революционной динамике в постсоветском пространстве. В свете этого подхода украинские события рассматривались исключительно как подготовка аналогичной, спровоцированной извне, революции в России, а постреволюционная Украина – как плацдарм антироссийской деятельности. С 2014 г. слово «майдан» окончательно закрепилось в российском публицистическом и даже официозном дискурсе для обозначения государственного переворота.
Во-вторых, официальная Москва наблюдала на Украине новую и крайне неприятную для себя стратегию политической борьбы. Первый Майдан («оранжевая» революция) использовал исключительно мирные и выжидательные способы борьбы: создать революционный плацдарм в центре Киева и «пересидеть» власть, оказывая на нее политическое и морально-психологическое давление не действиями, а одним лишь фактом собственного присутствия. Это был эффект «слона в посудной лавке»: слон может даже не двигаться, но вы не можете игнорировать его присутствие. Первая украинская революция возникла как борьба против фальсификации результатов выборов и нашла свое разрешение через выборы – третий тур (то есть фактически переголосование) президентских выборов, где победу одержал кандидат объединенной оппозиции Виктор Ющенко.
«Революция достоинства», начинавшаяся точно так же, как и первый Майдан, то есть как мирное стояние на площади Независимости, благодаря глупости самой власти переросла в революцию политическую и, главное, наступательную. В ее ходе реализовалась качественно иная стратегия – насильственной революционной экспансии. И разрешением революции стало свержение действовавшей власти.
Как известно, генералы всегда готовятся к прошедшим войнам. Российская власть извлекла успешные уроки из первого Майдана и была готова эффективно противостоять стратегии ненасильственного захвата плацдарма в центре города и дальнейшего мирного противостояния. Об этом можно судить по тому, как лихо она справилась с попыткой «сидения» на Пушкинской площади 5 марта 2012 г. и с разгоном лагеря «Оккупай Абай» на Чистопрудном бульваре в мае того же года.
Однако стратегия второй украинской революции бросала Кремлю новый вызов, ибо наступательные действия выглядели несравненно более опасными во всех смыслах.
В-третьих, российская власть окончательно уверилась в своих давнишних опасениях относительно союза либералов и националистов. Мало того, что на Украине в ходе первой и второй революций все оппозиционные политические силы – от либералов до радикальных националистов – выступали единым фронтом. В ходе «революции достоинства» именно радикальные националисты, объединившиеся в так называемый «Правый сектор», выступили острием копья, успешно протаранившего украинскую власть.
Политическое единство украинской оппозиции и распределение ролей в этом альянсе опять же наилучшим образом укладывались еще в одну традиционную конспирологему Лубянки: прозападные либералы, орудующие безмозглой дубинкой радикального национализма в целях свержения режима.
Отношение Кремля к украинской революции можно было определить как страх и ненависть.
Наоборот, на деморализованную российскую оппозицию украинские события подействовали тонизирующе, оказавшись буквально глотком свежего воздуха для страдающего гипоксией. Можно сказать, они вернули ей надежду.
В целом отношение большинства политически ангажированных граждан России к украинским событиям в момент их развития было нейтральным (69%). Но при этом оформились два почти одинаковых по размеру полюса: 16% позитивно восприняли украинскую революцию, в то время как негативно отнеслись к ней 15%. (Эти оценки сделаны на основе анализа социальных медиа – Facebook, Twitter и интернет-форумов. Они относятся ко времени с конца ноября 2013 г. по конец февраля 2014 г., то есть до возвращения Крыма в состав России и начала кровопролитной войны в Донбассе.)[73]
Но мало того, что Евромайдан оживил угасший в России политический энтузиазм. Его опыт был воспринят российскими политическими активистами как вдохновляющий пример для подражания. С декабря 2013 г. по февраль 2014 г. Киев превратился в подлинную Мекку политических паломников из России. Кто-то провел там несколько дней, заинтересованно наблюдая за политической динамикой в украинской столице, а кто-то решился поучаствовать в революционных событиях и вообще остался на Украине.
В свое время идея «майдана» – захвата и удержания революционного плацдарма в столице – была привнесена в Россию именно с Украины. В 2014 г. речь шла уже об изучении и возможном заимствовании несравненно более радикальной стратегии – революционной экспансии.
Так что можно смело заявлять о заметном влиянии Украины – морально-психологическом и влиянии по части форм и методов борьбы – на российскую политику в целом. Именно вследствие украинского влияния внутренняя политика в России начиная с 2005 г. во многом формировалась под знаком предотвращения революции и противостояния экспорту революции.
Однако при всей своей важности сами по себе украинские события не могли сдвинуть российскую политическую ситуацию с точки замерзания. На рубеже 2013–2014 гг. контроль Кремля над внутрироссийской ситуацией выглядел всеобъемлющим и непоколебимым. После абортированной революции 2011–2012 гг., казалось, ничто не способно бросить вызов власти. На исходе 2013 г. она утвердилась в России мрачной и непоколебимой глыбой, которую, казалось, ничто не способно сдвинуть с места, на которую ничто не способно повлиять.
Кремль поднимает знамя Хаоса
Именно в тот момент можно было утверждать, что капиталистическая революция в России завершилась, новая власть устоялась, а предложенные ею правила игры – отвердели. Результаты этой революции выглядели более чем далекими от массовых ожиданий и надежд рубежа 80-90-х годов прошлого века. Однако подобное несоответствие – норма для революций, а не исключение.
Более того, элитные и массовые группы российского общества выглядели в целом вполне удовлетворенными тем, что они получили. Конечно, it could be much better, but it could be much worse. Для подавляющего большинства все выглядело неплохо: высокие цены на российское сырье обеспечивали если не обогащение, то повышение жизненного уровня и рост притязаний. Исключение составляли политические активисты и сравнительно небольшая по своему удельному весу идеологически ангажированная группа населения, выражавшие недовольство ограничением политических и гражданских свобод. Но эти люди упустили свой исторический шанс изменить ситуацию в 2011–2012 гг., и теперь им оставалось лишь адаптироваться к ней.
Однако не зря говорится, что главный враг человека – сам человек. Так и главный враг любой власти не внешние враги и заговорщики, а действия (или бездействие) самой власти. К революциям, да и вообще к любым политическим потрясениям ведут не столько злые умыслы и коварные заговоры, сколько ошибки, глупости и лень власти предержащей. А еще невезение и роковое стечение обстоятельств.
И это невезение так рельефно проявляется в истории, что можно говорить о некоей общей закономерности гибнущих режимов. Начиная с определенного момента, они ведут себя столь неудачным и даже самоубийственным образом, что, кажется, будто ими движет рок, стремление к собственной гибели. То, что старина Зигмунд Фрейд окрестил Танатосом.
Парадоксальным образом такой роковой чертой, за которой начинается безостановочное скольжение в пропасть, очень часто оказывается стремление режима улучшить ситуацию, придать ей новое качество и динамику. Так, первым решительным шагом к погибели СССР стали реформы Михаила Горбачева. Начатая им революция сверху переросла в революцию снизу, завершившуюся раскассированием страны и социализма. А без горбачевских реформ мы, возможно, до сих пор жили бы в Советском Союзе, хотя и не социалистическом.
Точно так же началом сопровождавшегося революциями конца Российской и Османской империй, кайзеровской Германии и двуединой монархии Австро-Венгрии стала Первая мировая война, из которой эти страны рассчитывали выйти обновленными и усилившимися.
В общем, каков бы ни был характер новой динамики – социальный, геополитический, политический, – любое серьезное нарушение устоявшегося баланса, статус-кво выводит государство и общество из равновесия и резко повышает риски. Один из главных рисков состоит в возрастании числа некачественных и ошибочных решений, что естественно в разбалансированной системе.
Путь к революции, равно как и дорога в ад, вымощен благими пожеланиями реформ, обновлений и «маленьких победоносных войн», которые на деле оборачиваются роковой совокупностью ошибок и глупостей.
Но даже благие пожелания необязательны. Революции последнего времени начинались вовсе не потому, что власти страны имярек начинали реформы или войну. А оттого, что они просто одуревали от собственной безнаказанности и кажущегося всемогущества. Именно так обстояло дело в ходе «арабской весны», в России конца 2011 г., на Украине в 2013–2014 гг.
Эти рассуждения имеют прямое и непосредственное отношение к нашему богоспасаемому Отечеству. Присоединение Крыма к России в феврале – марте 2014 г. взорвало статус-кво в постсоветском пространстве, в Европе и в мире.
В данном случае я выношу за скобки побудительные мотивы и механизм принятия этого в полном смысле слова исторического решения – они лежат вне плоскости этой книги. Отмечу лишь, что таковое могло быть принято лишь в ситуации критического ослабления украинской государственности, произошедшей после и вследствие «революции достоинства».
(Напомню еще раз, что любая революция неизбежно сопровождается снижением эффективности бюрократической машины, ослаблением, а то и гибелью государства. И украинский случай в этом смысле был скорее типическим, чем особенным.)
Гораздо больше меня занимают еще до конца не проявившиеся внутриполитические последствия этого шага российского руководства. Геополитический ревизионизм самым серьезным образом сказался на внутрироссийской ситуации. Фактически произошла коренная смена парадигмы поведения высшего российского руководства.
Ведь правление Путина – прямое или опосредованное (когда он был премьер-министром) – проходило под знаком сохранения политического и социального статус-кво. Если воспользоваться аналогией из китайской истории, где, всходя на престол, император выбирал девиз своего правления, таким девизом Путина для России могло бы стать слово «стабильность». И превентивная борьба режима с революцией – главным вызовом стабильности – лишь подтверждает данную мысль. Все законодательные новеллы, политические изменения и идеологические поиски власти второй половины 2000-х – начала 2010-х гг. были нацелены на увековечивание политического статус-кво.
Правда, здесь надо оговориться, что стабильность вовсе не исключала изменения правил игры в экономике, где происходили передел собственности в пользу правящей группировки и ползучее огосударствление. Под политическую и административную монополию, таким образом, подводилось материальное основание. Тем не менее в общем и целом Кремль буквально молился на статус-кво, опасаясь любых серьезных перемен и сдвигов.
Однако головокружительная геополитическая эскапада весны 2014 г. не замедлила сказаться в масштабных внутриполитических последствиях. На поверхности оказались западные санкции и российские контрсанкции, чье совокупное влияние постепенно стало негативно сказываться на экономике, потребительской сфере и социальном самочувствии российского общества, прежде всего городского среднего класса.
Кардинальным образом изменилась идеологическая и социокультурная атмосфера в России. Кремль решительно ушел от политики поддержания статус-кво. «Если ранее режим предотвращал обострение конфликтов и сдерживал мобилизацию населения, избегая явной идеологизации, то теперь его действия все в большей мере определяются логикой конфронтации, из которой он уже не может вырваться»[74]. Нетрудно догадаться, что, мысля и действуя в логике политической конфронтации, власть собственноручно формирует условия для масштабного внутреннего конфликта.
Не менее важно, что переход России от открытости и сотрудничества с Западом к конфронтации с ним и самоизоляции коренным образом противоречит социокультурной ориентации и материальным интересам подавляющего большинства российской элиты. Советский Союз мог позволить себе «холодную войну» и противостояние с Западом, поскольку коммунистическую элиту абсолютно ничего с ним не связывало. Более того, советская идентичность строилась как отталкивание от Запада.
Нынешняя российская элита – финансово-экономическая и политико-административная – связана с Западом мириадом нитей; Запад для нее не антимодель, а земля обетованная. Поэтому обусловленное крымским анабазисом и войной в Донбассе российское противостояние Западу вызвало самое серьезное внутреннее сопротивление российской элиты и спровоцировало резкий, хотя внешне малозаметный, рост напряженности в ней.
Вопреки многочисленным спекуляциям, это вовсе не означает, что недовольные группы российской элиты составят заговор против курса Кремля и персонально против Путина. Отечественная элита настолько труслива и так плотно «просвечивается» российскими спецслужбами, что может бунтовать лишь стоя на коленях и с собственноручно надетой на шею петлей. Однако при любом серьезном ослаблении верховной власти (например, вследствие низовых массовых волнений) элита уже готова – морально и психологически – выступить против своего сюзерена.
Подобной готовности не было и не могло быть до весны 2014 г. Несмотря на критическое отношение ко многим действиям Путина, в целом в элитах существовал широкий пропутинский консенсус, основанный на возможности экономического роста и обогащения. После Крыма-ставшего-нашим этот консенсус рухнул и не подлежит восстановлению.
Здесь стоит напомнить одну из аксиом революции. Для ее успеха недостаточно восстания низов. Необходимо, чтобы против режима выступила еще и часть элит. Только союз верхов и низов способен опрокинуть режим. Элиты, как правило, выступают вслед за массами, когда убеждаются в неспособности власти контролировать ситуацию и/или ее критическом ослаблении.
Я мог бы привести навскидку еще с полдюжины качественных сдвигов, начавших происходить в российской политике с весны 2014 г. Например, проникновение и «устаканивание» в общественном сознании идеи допустимости насильственных действий в политических целях. История с «восставшим народом Донбасса» и центральное место, которое она долгое время занимала в официальной российской пропаганде, конечно же, вели к легитимации насилия. А это ведь прямое и массированное нарушение одной из максим путинской стабильности!
Добавьте к этому тысячи «добровольцев» – в кавычках и без оных, проникновение оружия и боеприпасов из Донбасса в Россию, формирование этоса и сетей комбатантов. Помножьте на упомянутую выше логику внутриполитической конфронтации, исходящую от власти и подогреваемую ею. И вы получите готовую взорваться насилием гремучую смесь.
Резюмировать все это можно следующим образом: неизбежным следствием новой геополитической динамики стали разбалансировка политической и социоэкономической систем России, формирование в ней качественно новых факторов риска и потенциала хаотизации. Ирония в том, что сдвинул Россию в направлении к хаосу именно и только тот человек, который в предшествующие четырнадцать лет пытался ее законсервировать и всячески избегал перемен.
Поэтому историзм решения о Крыме состоит в первую очередь в тех кардинальных переменах в жизни России, которым еще только предстоит осуществиться. И которые без этого геополитического шага не имели шансов воплотиться и даже стартовать.
В данном случае уместно вспомнить классический советский анекдот о том, что к 70-летней годовщине Октябрьской революции советское правительство наградило покойного императора Николая II орденом Ленина «за создание революционной ситуации в Российской империи».
Справедливости ради отмечу, что люди частенько не в состоянии предвидеть последствия собственных поступков самого что ни на есть бытового характера и свойства. «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется». Что уж тут говорить о деяниях в полном смысле слова исторического масштаба.
Но все же одна вещь в таких случаях выглядит самоочевидной. Вызывая нарушения в части системы, надо быть готовым к тому, что последствия этих нарушений затронут всю систему, причем характер, масштабы и глубина гипотетических системных изменений принципиально непредсказуемы.
Ну, а если на непредсказуемость перемен накладывается еще и невезение, тогда точно жди беды. В одном из фильмов «бондианы» герой говорит, что половина успеха в профессии разведчика приходится на везение. В политике, вероятно, так же.
Всем государствам, где происходили революции, начинало катастрофически не везти. Классический пример – история с советской перестройкой. Мало того, что Михаил Горбачев вывел систему из равновесия начатой им революцией сверху. На Советский Союз почти в одночасье обрушились две масштабные катастрофы: авария на Чернобыльской атомной станции и чудовищное землетрясение в Армении. Любой из них по отдельности было достаточно, чтобы подкосить экономику страны в условиях падающих нефтяных цен, а тут сразу две, да еще каких! Что это, если не феерическое невезение?
Современной России было бы не в пример сподручнее надувать щеки в геополитическом противостоянии с Западом при высоких ценах на нефть. Но «они утонули!», пошли вниз, причем именно тогда, когда Россия пустилась в свой крымско-украинско-сирийский анабазис.
Как и в случае с горбачевской перестройкой, которая, как полагают многие, была стимулирована именно кардинальным падением нефтяных цен, возникает соблазн обнаружить глобальный заговор, манипулирующий сырьевыми ценами. Уж больно тютелька в тютельку – в самый невыгодный для Кремля момент – они стали снижаться. Правда, даже самым изощренным конспирологам ничего обнаружить не удалось.
Остается лишь признать самоочевидное: shit happens! Или, говоря конвенциональным языком политической экономии, капитализм цикличен: за подъемом следует падение, за падением – рост. Беда в том, что люди, даже весьма неглупые, склонны абсолютизировать и экстраполировать актуальные ситуации, утверждая что-нибудь в духе «так было, так есть, так будет всегда!». И в этом им подмогой высоколобые интеллектуалы: в 2011–2012 гг. появилась масса отечественных и международных прогнозов (включая Всемирный банк), что высокие цены на нефть гарантированы минимум лет на пять-десять, а возможно, и навсегда. Сломался, мол, циклический механизм регулирования нефтяных цен. А государственные мужи, сладко щурясь, внимали этим сиренам от аналитики и выстраивали государственную стратегию. Лучше бы они напоминали себе универсальный рецепт Виктора Степановича Черномырдина: «Никогда такого не было, и вот опять!»
Нефтяные цены покатились вниз, причем покатились всерьез и надолго, в тот самый момент, когда руководство страны дерзкой геополитической инициативой собственноручно сломало тщательно вынашивавшийся им же тренд стабильности. Грандиозное невезение наложилось на взорванную стабильность.
Так или иначе, новой, постсоветской системе организации власти, социальной жизни и экономики не дали времени и возможности устояться. Причем не дала сама же власть. В результате страна снова входит в турбулентное состояние. А это означает, что Великая капиталистическая революция в России не завершилась и что нас вполне может ожидать еще один революционный пароксизм. По иронии истории, все условия для его возникновения создаются властью же. Что там говорится о тех, кого Господь хочет наказать? В первую очередь он лишает их разума. Или, как самокритично говорили бизнесмены 1990-х гг., выжившие после неудач и провалов, «собственная крутизна глаза замылила».
Что дальше?
Как я уже показывал в предшествующей главе, возможность революции в постсоветской России была отнюдь не только гипотетической. Более того, даже знаменитая путинская стабильность не смогла от нее предостеречь: события конца 2011 г. – 2012 г. представляли собой не что иное, как преданную вожаками и купированную властью попытку революции. Причем это революционное движение, по большому счету, оказалось совершенно неожиданным для всех сторон, включая его участников, подтверждая максиму о принципиальной невозможности предсказать революцию.
Но хотя ответа на вопрос, случится революция или же нет, не существует, порою можно оценить нарастание рисков и заметить вхождение государства и общества в неравновесное состояние. Последнее само по себе не обязательно ведет к революции, но значительно повышает ее вероятность.
Здесь уместна аналогия с так называемыми «факторами риска» в этиологии заболеваний. Избыточный вес, курение, неумеренное потребление алкоголя и фастфуда, стрессы – все это факторы риска ряда хронических болезней. Однако сплошь и рядом среди нас живут люди, сполна испытывающие на себе все эти и еще другие факторы, но хроническими болезнями, однако, не страдающие. То есть не оказалось триггера, спускового механизма, превратившего потенциальный риск в актуальную болезнь.
Так и с революциями. Чем выше турбулентность, чем отчетливее выражено неравновесное состояние, тем выше вероятность возникновения революции или протестного движения, способного перерасти в революцию. Но вероятность не равна неизбежности. Можно жить в неравновесном состоянии годы и даже десятки лет. Более того, что для одних государств – неравновесное состояние, для других – повседневная норма.
Это как с действующим вулканом Везувием. Хотя мы прекрасно знаем, что время от времени он извергается, это не останавливает людей от того, чтобы веками и тысячелетиями жить и хозяйствовать у его подножия. Увы, даже современная наука и техника предсказывают извержение, когда оно уже фактически началось.
Как выглядит дело в современной России? Я напомню, что в теории революции Голдстоуна выделены пять элементов неравновесного состояния: экономические и/или фискальные проблемы, кризис элит, широкое возмущение несправедливостью власти и государства, массовая популярность идеологии сопротивления, благоприятная международная обстановка.
Из этих элементов в России к лету 2016 г. четко выражены, на мой взгляд, два следующих: страна пребывает в серьезном и затяжном экономическом и фискальном кризисе; в обществе разлито и усиливается недовольство несправедливостью и коррумпированностью власти.
Вместе с тем это недовольство не приводит к кристаллизации и оформлению популярной в массах идеологии сопротивления. Недовольство локализуется преимущественно на нижних этажах и фокусируется на социологических абстракциях: люди критикуют чиновников на местах, обличают коррупцию, недовольны плохо работающими институтами (судом, полицией).
Но в массовом сознании блокируется связь между местной властью, пороками системы с политической верхушкой этой системы. То есть работает традиционная российская идеологема: царь хорош, да бояре плохи. Впрочем, здесь надо добавить важное: пока работает. Непонятно, что будет происходить дальше, в условиях свирепого социоэкономического кризиса и снижения компенсаторной роли официальной пропаганды. По крайней мере весной 2016 г. заметно проявилась тенденция массового сознания возлагать ответственность за пороки системы (в частности, коррупцию) на суверена.
В конце концов, идеология революционного протеста проста и даже примитивна. Она вполне может основываться на отвержении действующей власти и протестной идентичности. Как показывает опыт революций последнего десятилетия, антирежимные коалиции возникают стремительно, а их идентичность формируется спонтанно.
Как я уже отмечал, недовольство российских элит в отношении верховной власти резко выросло, а внутриэлитная борьба за сокращающийся пирог российского богатства заметно обострилась. Но это не означает политической оппозиционности элит, не говоря уже о готовности инициировать революцию. Впрочем, большинство элит с удовольствием присоединится к революционному движению в случае его успешного развертывания. Подобно тому, как повела себя российская элита в феврале 1917 г.
Хотя международное окружение настроено в отношении современной России настороженно, неблагоприятно или откровенно враждебно, из этого не вытекает автоматически поддержка им революционной перспективы в России. Риски потенциальной дестабилизации огромной ядерной страны значительно перевешивают выгоды от свержения нежелательного Западу политического режима. Не говоря уже о том, что новый режим может оказаться для Запада еще опаснее и нежелательнее прежнего. Ведь революционные результаты непредсказуемы.
В общем, из пяти факторов неравновесного состояния к настоящему времени (середина лета 2016 г.) отчетливо выражены два. Еще два – кризис элит и благоприятная для революции международная обстановка – пребывают в потенциальном состоянии. То есть оценить их сформированность можно лишь в случае начала революции.
Популярная идеология сопротивления вообще отсутствует, но может стремительно сформироваться и распространиться.
Структурный анализ текущей российской ситуации подтверждает лишь уже хорошо известное и многажды повторенное на страницах этой книги: революция непредсказуема. Для ее начала вовсе не обязательно, чтобы одновременно сошлись все факторы риска. Более того, некоторые факторы риска нередко созревают и/или становятся очевидными, когда революции уже начались.
Так или иначе, ситуация в России 2016 г. выглядит несравненно более нестабильной – а потому чреватой потрясениями, – чем рубеж 2011–2012 гг. Вероятно, именно крепнущее ощущение этой кардинальной угрозы и вынуждает власть ограничивать свободы и наращивать давление на оппозицию.
Тем более что Россия середины 2010-х гг. наводит на некоторые важные аналогии с последним советским десятилетием. Это и драматическое снижение цен на нефть, и странная, не имеющая объяснения война, и противостояние с Западом, и сомнительная правящая партия.
Конечно, любая аналогия хромает. Тем не менее прогнозирование посредством аналогий – достойный и уважаемый метод анализа. Он исходит из того, что похожие ситуации приводят к похожим результатам. В СССР таким результатом стала системная революция.
Можно небезосновательно возразить, что в нынешней России революция сверху, наподобие горбачевской, невообразима. И это чистая правда. Но правда и то, что в 1991 г. в РСФСР произошла классическая революция самого радикального свойства.
Наконец, нынешняя Россия по запасу прочности чрезвычайно уступает канувшему в небытие СССР. Более того, современная Россия – откровенно слабая страна. И за последние пятнадцать лет, несмотря на золотой дождь нефтяных цен, она не стала сильнее. Первоклассная военная машина, разветвленный репрессивный аппарат, массированная циничная пропаганда неспособны компенсировать отсталую структуру экономики, разрушение здравоохранения и образования, драматическое снижение антропологического качества общества.
Теоретически в таком состоянии – вялотекущей деградации – можно жить годы и десятки лет. И некоторые латиноамериканские, азиатские, африканские страны так и жили. Но лишь в случае, если страна не сталкивается с внешними вызовами и/или резкой внутренней дестабилизацией. В России триггером дестабилизации стали геополитические экзерсисы 2014 г.
Глава 6
Wunderwaffe революции
Конспирологическое мышление придерживается двух символов веры относительно революции. Первый: революция – это заговор. Второй: существуют особые чудодейственные технологии, позволяющие буквально на пустом месте организовать революционное возмущение.
Насчет природы заговоров и мотивов заговорщиков с давних времен создана обширная и постоянно пополняющаяся литература. Хотя приводимые версии, честно признаем, не блещут разнообразием. От розенкрейцеров, франкмасонов и мартинистов XVIII в. через большевиков века XX, питаемых не то германским Генштабом, не то банкиром Шифом, не то всемирной синагогой, до современных козней Госдепа и спецслужб при участии Сороса, Ротшильда и Рокфеллеров. В общем, сделайте мне страшно и загадочно.
Современные конспирологи предпочитают смещать фокус внимания с субъектов, с движущих сил революции на технологии революционной мобилизации. Вполне в духе нашей технологической эпохи: важно не кто, а как. Однако конспирология и в этом случае остается конспирологией. Социальные и, так сказать, технические технологии мистифицируются, гипертрофируются, им придается самодовлеющее значение.
Читатели книги прекрасно знают, какие названия закрепились за революциями 2010-х гг.: «твиттерная», «фейсбучная», «интернет-революция», что подразумевает ключевой характер технологий – Интернета и социальных медиа – в развитии и распространении революционного процесса. Подразумевается или открыто утверждается, что без «всемирной паутины» и социальных медиа революции просто-напросто не могли бы произойти, что Интернет – абсолютный ключ к пониманию экспансии подрывных идей и революционной мобилизации. (Интересно, как же это возникали и проходили революции до начала второго десятилетия XXI в.?)
Однако в данном случае мы имеем дело с распространенным заблуждением. Исследования показывают, что не существует прямой зависимости между виртуальной и уличной протестной активностью, что взаимосвязь между ними более сложна. В одних случаях возросшее количество твитов и постов предшествовало уличным волнениям. В других – медиактивность развивалась параллельно с уличными акциями, особенно возрастая в случае прямых столкновений протестующих с полицией. И, наконец, в ряде ситуаций не прослеживалось вообще никакой связи между виртуальной и уличной активностями.
Тип формирующейся связи зависит от ряда факторов, включающих историко-культурный и географический контексты, проникновение Интернета, влияние традиционных массмедиа и др. Так или иначе, виртуальная активность может использоваться как предиктор социополитических протестов лишь в ограниченном числе случаев[75].
Иными словами, революции и политические волнения сейчас, как и раньше, вполне могут происходить без Интернета. В этом смысле весьма поучителен опыт египетской революции 2011 г., прозванной «твиттер-революцией». Как я покажу дальше, она действительно начиналась благодаря «раскрутке» в социальных медиа.
Обнаружив это, египетские власти совершили, как им казалось, самоочевидные действия: в январе 2011 г. они сперва блокировали социальные медиа, а спустя два дня полностью отключили Интернет во всем Египте.
И что же? Эффект оказался прямо противоположным ожидавшемуся: блокировка не сдержала, а стимулировала массовые выступления. «Режим не догадывался, что тем самым дает мощный толчок революции. Всякий гражданин, и не слыхавший о восстании, теперь сообразил, что у режима большие проблемы. На улицу вышли гигантские массы народа – некоторые хотели выяснить, что творится» – так описывал ситуацию Ваэль Гоним, директор по маркетингу Google на Ближнем Востоке, ставший одним из организаторов «лотосовой» революции в Египте[76].
Выяснилось также, что, помимо неожиданных и нежелательных для власти социальных эффектов запрета социальных медиа и Интернета, это и технически нереализуемая задача. В Египте после блокировки Twitter и его приложений оппозиционеры продолжали оставлять в нем записи при помощи сторонних прокси-серверов и SMS-сообщений. Специально для Египта корпорация Google разработала систему пользования сервисом Twitter через голосовую телефонную связь.
Более того, как выяснилось почти три года спустя после «лотосовой» революции, даже отключение мобильной связи не способно сдержать координацию усилий людей, протестующих на улице. В сентябре 2014 г. во время волнений в Гонконге в районе протестов была отключена сотовая связь.
И что же? Протестующие перешли на мобильный мессенджер FireChat, который использует Wi-Fi и Bluetooth. Он позволяет людям общаться между собой даже там, где не работает сотовая связь. Мессенджер устанавливает прямое соединение между двумя телефонами на расстоянии до 70 метров. Но при большом скоплении подключенных к сети пользователей FireChat радиус действия мессенджера может быть намного больше: в пределах стадиона, парка, проспекта – в общем, везде, где расстояние между двумя пользователями меньше 70 метров. В Гонконге во время протеста мессенджер одновременно использовали около 33 тыс. человек![77]
Напрашивается следующий вывод. Хотя технологии и инструменты могут стимулировать революционную мобилизацию и повысить ее эффективность, сами по себе они не способны вызвать революции. В этом смысле не существует «чудо-оружия» революции как некой универсальной подрывной технологии.
Но верно и обратное. В современную эпоху мир и общество организованы, устроены таким образом, что даже самая решительная, изощренная и жестокая власть не в состоянии выбить у революционеров из рук их оружие – социальные технологии, включая социальные медиа. Просто не получится.
Поэтому конкуренция власти и оппозиции – это в том числе конкуренция за эффективное использование доступных для всех сторон инструментов влияния. Поскольку власть по определению имеет серьезный гандикап в части административных и силовых ресурсов, а зачастую и в массмедиа, то это вынуждает оппозицию быть более изобретательной, изощренной и новаторской в области культуры, в социальных и гуманитарных технологиях.
В сущности, любая революция оказывается перед кардинальной проблемой: как говорить и через что говорить. Вопрос же, что именно говорить в современную эпоху, не столь уж важен.
Дело не в том, что средства важнее цели, а в том, что они и становятся целью. Для революции знаменитая фраза Маршалла Маклюэна The Medium is the Message аксиоматична. Главное, чтобы общество услышало революционеров и вышло на улицу.
Поэтому все кажущееся обилие используемых революциями технологий и инструментов направлено в конечном счете на решение двух взаимосвязанных задач: 1) формирование протестной идентичности и привлекательного имиджа революции; 2) выстраивание эффективной коммуникации с обществом.
Символы, цвета и звуки
Как я уже объяснял во второй главе книги, революционные идеологии всегда носили расплывчатый и популистский характер, представляя собою совокупность мифов, а не стройные, обоснованные и логически выверенные системы. Во всех без исключения революционных мифологиях прослеживаются два ключевых элемента: ненависть к правящему режиму и идея справедливости, как бы она ни понималась. На их основе происходят сплочение революционеров и мобилизация общества.
Однако в современную эпоху даже весьма общие мифологемы приобретают еще более расплывчатый и почти неуловимый характер, превращаясь в имиджи. Логика нарратива сменяется визуальным и музыкальным рядом, своеобразным революционным клипом.
В данном случае это не более чем проявление общемировой тенденции, связанной со сменой культурно-исторических эпох и преобладающих средств массовой коммуникации. Слово, безусловно, находилось в центре печатных СМИ; оно сохраняло свое привилегированное значение и в эпоху радио, будучи аранжировано музыкой; с приходом телевидения политические идеи, сформулированные в печатных текстах, были вытеснены образами.
Идеологию сменила имиджеология. Это не хорошо и не плохо, это – фундаментальный факт. Имиджеология справляется с подачей политических идей ничуть не хуже старых идеологий, хотя и упрощает их буквально до карикатурного состояния. Впрочем, и сами великие политические идеологии в подаче первой половины XX в. (до массового телевторжения в жизнь человечества) представляли собой не более чем упрощенные пропагандистские схемы.
В этом смысле политические идеологии проделали историческую эволюцию от сложных рафинированных продуктов изощренных интеллектуалов через пропагандистские упрощения уровня газетных передовиц, популистских лозунгов и радиовыступлений вождей до абсолютного преобладания образов и музыки за счет минимизации, а то и почти полного отсутствия слов[78].
Идеологии как целостные и логически последовательные системы взглядов на политику, экономику, окружающий мир и целеполагание в этом мире остались исключительным достоянием учебников, академических штудий в области политической науки и истории идей, а также экзотическим увлечением мизерной группки интеллектуалов. Массовое же сознание шизофренично, разорвано, и ему как нельзя лучше соответствуют идеологии, подаваемые в форме клипов и символов.
Это тем более важно, что в современных революциях обычно отсутствует то, что Владимир Ленин в свое время называл «партией нового типа» – политическая организация, сознательно и бескомпромиссно ведущая общество на баррикады. Взамен такой партии в обществе возникает «негативная коалиция» – слабо структурированная совокупность гражданских групп и личностей, выступающая против режима. В ней нет политического ядра, четкой идеологии, а порою даже лидеров, ее мобилизация осуществляется посредством сетей. Но хотя негативную идентичность – то, против чего выступают революционеры, – можно назвать наименьшим общим знаменателем революции, согласимся, что единства «против» все же маловато для объединения людей и их участия в рискованных совместных действиях. Должно же быть хотя бы какое-то единство «за».
Упоминавшаяся идея справедливости слишком расплывчата и туманна; участники коалиции вкладывают в нее расходящееся содержание. У одних жидкие щи, а у других – мелкий жемчуг. Каким же образом возникает единство протестующих и формируется общая революционная идентичность?
На помощь приходят символы. Как хорошо известно, в истории человечества визуальный опыт значительно старше вербального, а потому визуальные раздражители, особенно если они соединены со звуками, с музыкой, эффективнее словесных обращений. Достоинство символов и цветов в том, что, апеллируя напрямую к архаическим пластам человеческой психики, они побуждают людей к действиям без осознания причин этого действия.
Это могут быть яркие цвета сами по себе: например, восстания «желтых повязок» и «красных повязок» в Китае, «оранжевая» революция 2004 г. на Украине. Интересно, что оранжевый цвет обычно ассоциируется с огнем, судьбой и желанием перемен. Люди, предпочитающие красно-желтую часть цветового спектра, обычно характеризуются высокой активностью нервной системы и принадлежат к экстравертам, которые, как нетрудно догадаться, более склонны к участию в политике, чем интроверты.
Но дело, конечно, не в воздействии цвета на нервную систему, а в его способности служить маркером, опознавательным знаком. Выбор цвета может быть идеологически и историко-культурно мотивированным: левые партии тяготеют к красному. Но может оказаться и вполне случайным. Не уверен, но, кажется, именно так обстояло с оранжевым цветом в ходе первого Майдана и с белым во время неудавшейся российской революции рубежа 2011–2012 гг.
В последнем случае выбор цвета был связан со временем года – зимой, была даже предпринята незакрепившаяся попытка называть эти события «снежной» революцией по аналогии с «оранжевой», «тюльпановой» и «революцией гвоздик». На мой вкус, белый цвет оказался не самым удачным выбором, позволив противникам революции называть тех, кто носил белые ленты, «капитулянтами».
Впрочем, справедливости ради отмечу, что, окажись революция 2011–2012 гг. более успешной, то и белый цвет стал бы вызывать позитивные коннотации. Любопытно, что один из самых брутальных критиков «белоленточных капитулянтов», высокопоставленный российский государственный чиновник, в декабре 2004 г. стоял в Киеве на трибуне Майдана с оранжевым бантом. Вот уж в самом деле мятеж заканчивается неудачей, в противном случае он называется иначе.
Так или иначе, цвет проводит баррикаду между революционерами и их противниками и маркирует оппозиционную идентичность. Это очень похоже на то, как в детстве мальчишками мы играли летом в футбол: одна команда в футболках, другая – без оных. Правда, в политической игре, тем более революционной, ставка больше, чем жизнь. И это отнюдь не риторическая фигура.
Если «негативная коалиция», которая в современную эпоху составляет основу революционных движений, лишена идеологической и даже организационной определенности, то цвет – один из лучших способов провести границы такой коалиции. Вы надеваете белую ленту, оранжевый бант, красную или коричневую повязку, и – вуаля! – вы уже стали членом оппозиционного движения и легко можете определить, где свои, а где чужие.
Между тем разделение между Своим и Чужим – базовая политическая дихотомия. В современную эпоху мы совершаем этот фундаментальный выбор не под воздействием идеологии, а руководствуясь культурным влиянием, удачным политическим маркетингом, собственным психотипом, личными симпатиями и антипатиями.
Воздействие цвета не в пример усиливается, когда он наполняет графические символы и изображения. Красная звезда советского коммунизма, вписанная в белый круг на красном фоне черная нацистская свастика – пожалуй, самые известные символы XX века. Они вызывают спектр разнообразных, но всегда сильных эмоций.
Слишком сильных и агрессивных, как по нынешним временам. Современная революция исходит не из принципа начала XX века: кто не с нами, тот против нас, а руководствуется прямо противоположной психологической установкой: кто не против нас, тот с нами. Чтобы не оттолкнуть от себя колеблющихся, неопределившихся, сомневающихся, чтобы избавить общество от исторически мотивированного страха перед революцией, можно потратить мириады слов – и все окажется без толку. А можно предложить символическое изображение революции, передающее ее мирный и гуманный характер безо всяких дополнительных слов и объяснений. Что в этом отношении лучше цветка, воткнутого в ствол автомата? Таковой была символика португальской «революции гвоздик» апреля 1974 г.
Красная гвоздика – символ грузинской революции ноября 2003 г. – подчеркивала ее мирный характер. То же самое можно сказать о символах или даже просто названиях других «цветных» революций: «тюльпановая» в Киргизии, «жасминовая» – в Тунисе, «лотосовая» – в Египте. Понятно, что по отношению к кровопролитным гражданским войнам в Ливии и Сирии подобные поэтические определения неприменимы.
Существуют символы, кочующие из страны в страну. Например, изображение сжатого кулака. После «бульдозерной» революции осени 2000 г. в Сербии, которую называют (не совсем точно) первой «цветной» революцией, его можно было увидеть почти во всех последовавших позже революционных событиях.
Для конспирологов использование революциями идентичной или близкой символики служит доказательством их инспирированного извне характера. Мол, «заокеанский дьявол» ставит повсюду, где наследил, свое клеймо. Мое объяснение банальнее: графическая (и цветовая тоже) символика протеста не столь уж разнообразна, она повторяется в различные эпохи и в разных странах. И сжатый кулак – одно из универсальных изображений революции.
В противном случае нам придется допустить, что кубинские барбудос Фиделя Кастро, салютовавшие сжатым кулаком со словами Patria o muerte! тоже были скроены по лекалам ЦРУ. Если я и утрирую, то совсем чуть-чуть. Достаточно почитать весьма популярные в России опусы некоего Старикова, чтобы убедиться: современная отечественная конспирология – продукт даже не спящего сознания, а галлюциногенов и других (не)специфических усилителей ментальных процессов.
Весьма плодотворно использование национального флага в качестве революционного символа. На сознательном и бессознательном уровнях он призван показать, что именно революционеры воплощают стремления нации. И что революция против конкретного деспотического (или кажущегося таковым) политического режима имеет своим источником принцип народного суверенитета, а высшей легитимацией – волю нации. Закутавшиеся в национальные цвета и размахивающие национальными флагами революционеры подчеркивают: мы и есть нация!
В первой украинской революции (осень – зима 2004 г.) национальные цвета (желтый и синий) использовались наравне с оранжевым, но оранжевый, пожалуй, преобладал. Безальтернативными символами «революции достоинства» стали национальные цвета и тризуб – национальные знамя и герб. В данном случае символика абсолютно точно отражала национальный и демократический характер революции.
В России национальный флаг, бело-сине-красный триколор, проделал любопытную политическую и символическую метаморфозу. В 1990–1991 гг. он был символом антикоммунистического сопротивления и противостоял красному знамени, воплощавшему коммунистический режим. Хотя после поражения ГКЧП и крушения Советского Союза триколор стал официальным флагом новой России, отношение к нему среди большинства общества носило безразличный характер, а среди коммунистической и националистической оппозиции – острокритический. Оппозиционеры даже пытались предложить собственные версии национального флага. Никакого сильного, то есть эмоционально насыщенного, позитивного, отклика национальные цвета посткоммунистической России не вызывали даже у демократов.
Более того, начиная с 2000-х гг. триколор все более заметно ассоциировался именно с государством Владимира Путина, а потому даже демократы на своих мероприятиях избегали его использовать, хотя, в отличие от коммунистов и националистов, не могли предложить альтернативы официальному триколору.
Качественный сдвиг в отношении к национальному флагу произошел среди российской оппозиции в начале 2014 г. под влиянием украинской революции. «Революция достоинства», проходившая под национальными цветами Украины, натолкнула российскую оппозицию на самоочевидные вещи: надо не искать альтернативу национальному флагу или избегать его, а бороться за него, попытаться вырвать этот символ у режима. И российская оппозиция вступила в борьбу за триколор, о чем можно наглядно судить по динамике национального флага на оппозиционных мероприятиях начиная с зимы 2014 г.
Символическому наступлению оппозиции во многом поспособствовали действия самой власти, предложившей и активно навязывающей новый символ – георгиевскую ленточку. Формально приуроченная ко Дню Победы 9 мая и поначалу призванная дать обществу неофициальный объединяющий символ, сплотить его, георгиевская ленточка стала использоваться и помимо 9 мая – как опознавательный знак пророссийских повстанцев в Донбассе, прорежимных активистов и организаций, для маркировки определенной политико-идеологической позиции.
Этот сдвиг особенно заметен начиная с весны 2014 г. в рамках кардинального изменения официального идеологического курса и публичного политического дискурса. Вкратце эти изменения можно охарактеризовать следующим образом: формирование образа внутреннего и внешнего врага, интенсивное использование языка агрессии и насилия с целью идеологической и культурной мобилизации общества.
В новом культурно-символическом и политико-идеологическом контексте георгиевская ленточка из проектируемого символа общенационального единства превратилась в символ разделения общества и даже политической конфронтации. Она маркирует приверженность определенной – прорежимной – политической позиции. Обращаю внимание, что эту символическую баррикаду воздвигла сама власть, провозгласив во вполне большевистском духе: кто не с нами, тот против нас. Но тем самым она предоставила оппонентам режима прекрасный шанс воспользоваться национальным триколором в качестве своего политического символа.
Наконец, музыка, куда же без нее в революции? Знаменитые песни: «Марсельеза» времен Великой французской революции, ставшая национальным гимном Франции; русско-польская «Варшавянка» в революции 1905 г. Музыкой была пропитана студенческая революция 1968 г. в Париже. Великая антикоммунистическая буржуазная революция рубежа 1980–1990 гг., прокатившаяся по Восточной и Центральной Европе, Советскому Союзу, ассоциируется с роком.
Значение и роль музыки те же, что у символов и цветов. Она способна обеспечить мобилизацию, подарить людям ощущение единства и сплоченности без длинных объяснений, напрямую апеллируя к их чувствам.
«Мы ждем перемен» Виктора Цоя стала настоящим гимном революционеров, выступавших против коммунистического режима в СССР. Спросите их о воспоминаниях августа 1991 г. – и наверняка услышите, что почти для любого из них те далекие события ассоциируются с песнями Цоя, Шевчука и рок-музыкой.
В свою очередь гимном «оранжевой» революции 2004 г. на Украине стала песня «Нас не подолати!», написанная группой Greenjolly буквально за несколько часов. Песня «Вставай!» «Океана Эльзы», хотя и написанная до революции, приобрела в ходе ее особую популярность и воспринималась именно как революционный призыв. «Революция достоинства» ассоциируется с «Воинами света» «Ляписа Трубецкого».
В целом обе украинские революции самым тесным образом связаны с рок-музыкой. Политические акции выглядели синтезом собственно митингов и рок-фестивалей. И еще вопрос, кто сделал для мобилизации общества больше: политики своими выступлениями или рок-группы своими песнями.
Еще раз повторю: в современном мире для формирования революционной/протестной идентичности и революционной мобилизации идеология не нужна. Как не нужна и партия «нового» или «новейшего» типа. Вполне достаточно группы решительно настроенных активистов, красочных символов, музыки и самых общих лозунгов.
Политические идеологии требуют усилий для усвоения и понимания. Музыка, символы и цвета воспринимаются легко, сами собой. Идеологии разъединяют, музыка и цветы – объединяют. Культура бросает вызов политической власти.
В России живой метафорой конфликта культуры и власти стал художник-акционист Петр Павленский. Подожженная им ночью 9 ноября 2015 г. дверь подъезда здания ФСБ на печально знаменитой Лубянке – символическое выражение конфронтации культуры и политического порядка современной России. При этом культура действует своими средствами, превращая политику в перформанс.
Современная революция перестала быть столкновением антагонистических идеологий и организованных политических сил. По форме она все больше напоминает красочный карнавал на площадях и улицах столиц, карнавал, в котором действуют персонажи своеобразной комедии дель арте: коварный и жестокий диктатор, его двуличные чиновники, свободолюбивый народ, жестокая и трусливая полиция, выжидающая армия, таинственная заграница. Сюжет модифицируется, но персонажи неизменны.
Карнавальный характер современных революций подчеркивается активным использованием таких элементов, как флешмобы, протестные «кольца», процессии и прочие театрализованные события.
Наблюдателей и участников революционного действа не оставляет впечатление ирреальности происходящего. Кажется, это не всерьез, это игра. Однако выигрывают в игре лишь те, кто относится к революции, начинающейся как игра, всерьез и кто готов поставить на кон главную ставку – собственную жизнь.
Для любых революций – великих и малых, кровавых и мирных – более чем уместен совет Владимира Ульянова-Ленина, знавшего толк в революционном деле: «Никогда не играть с восстанием, а начиная его, знать твердо, что надо идти до конца».
До конца своих врагов готов идти всякий человек. Отличие революционера в том, что он должен быть готов идти до собственного конца. «Дело прочно, когда под ним струится кровь».
Достучаться до людей
Революции вынуждены быть особенно изощренными в части коммуникации с обществом. Ведь медийные возможности оппозиции обычно ограниченны, зачастую она преследуется властью. Поэтому в ход идет буквально все – от граффити, листовок и плакатов до настенных газет и уличных выступлений. Упоминавшаяся карнавализация революции, которая впервые отчетливо проявилась во время студенческих волнений в Париже 1968 г., превращала, как отмечал Жан Бодрийяр, саму улицу в медиа – альтернативное официальным и субверсивное по характеру.
В начале XXI в. произошел поистине драматический сдвиг в коммуникациях. Распространение Интернета и появление социальных сетей снабдило революцию первоклассными медийными инструментами, которые находятся вне контроля властей. Однако эти инструменты обеспечивают политический эффект лишь в случае, если проникновение Интернета в то или иное общество превышает 10%, то есть когда по крайней мере каждый десятый становится пользователем.
В этом отношении украинскую «оранжевую» революцию 2004 г. вряд ли можно назвать «интернет-революцией», поскольку к тому времени число пользователей на Украине как раз составляло около 10%. И хотя Интернет сыграл важную роль в политической мобилизации, в основном революционная агитация и пропаганда распространялись офлайн, в традиционных СМИ. Ко времени «революции достоинства» 2013–2014 гг. проникновение Интернета на Украине значительно увеличилось, а роль социальных сетей несравненно выросла, однако и в этом случае социальные медиа комбинировались с традиционными СМИ.
Дело в том, что на Украине медиахолдинги традиционно контролируются автономными от государства конкурирующими финансово-экономическими группами, создавая ситуацию информационного плюрализма или, в более осторожной формулировке, информационного разнообразия. Похожим образом обстояло дело и в России до начала 2000-х гг., когда основные телевизионные каналы были консолидированы под эгидой государства. Поэтому если на Украине существовали влиятельные традиционные СМИ, способные поддержать «революцию достоинства», то в России 2011 г. таких СМИ, за исключением телеканала «Дождь» и пары-тройки печатных изданий, попросту не осталось.
Закономерность следующая: отсутствие информационного плюрализма несравненно повышает значение социальных медиа в информировании общества и мобилизации революционеров. В этом смысле социальные медиа для России значили несравненно больше, чем для Украины. Критически важны они оказались и для «арабской весны».
Социальные сети в «арабской весне»[79]
В 2011 г. по Северной Африке и Ближнему Востоку прокатилась беспрецедентная по размерам волна протестов и демонстраций с политическими (отставка действующих правительств, проведение свободных выборов, обеспечение свободы слова) и социально-экономическими (борьба с безработицей, увеличение минимальной заработной платы, решение проблемы нехватки жилья, сдерживание роста цен на продовольствие) требованиями. Впоследствии она получила название «арабской весны».
Ее итогом стало свержение глав четырех государств. Тунисский президент Зин эль-Абидин Бен Али бежал в Саудовскую Аравию 14 января 2011 г. Египетский президент Хосни Мубарак подал в отставку 11 февраля после 18 дней массовых акций протеста, бесславно завершив свое тридцатилетнее президентство. Ливийский лидер Муаммар Каддафи был зверски убит 20 октября в родном городе Сирт, когда Национальный переходный совет взял его под свой контроль. Президент Йемена Али Абдалла Салех 27 февраля 2012 г. окончательно оставил свой пост, передав власть новому президенту, избранному на досрочных президентских выборах.
Социальные медиа сыграли важную роль в «арабской весне» в двух отношениях. Во-первых, именно в социальных сетях и посредством социальных сетей происходило формирование и распространение идей демократии, свободы и плюрализма накануне «весны» . Это то влияние, которое можно назвать социокультурным и идеологическим.
Во-вторых, в ходе самой «весны» социальным сетям принадлежала очень важная координирующая и мобилизующая роль. Модельной в этом отношении стала тунисская революция, где общество имело самый широкий среди стран Северной Африки доступ к Интернету.
На 2011 г. лишь немногим менее 40% населения Туниса имели доступ к Интернету. Из них подавляющее большинство регулярно пользовалось Facebook . Более того, в Тунисе именно социальные медиа служили главным источником новостей и, соответственно, занимали главенствующую позицию в формировании общественного мнения. Согласно исследованию, проведенному Arab Social Media Report в 2011 г., 94% жителей Туниса узнавали новости с помощью социальных медиа.
Спусковым механизмом революции послужила публикация в Wikileaks информации, компрометирующей действовавшего президента Туниса как казнокрада и коррупционера. В данном случае разоблачение неблаговидных действий главы государства было воспринято обществом как абсолютно достоверное и не требующее дополнительных доказательств. На коррупционный скандал наложились рост цен на продовольствие и безработица.
На улицы вышли сотни тысяч людей. Недовольство все усиливалось, а после самосожжения Мохаммеда Буазизи перед административным зданием 17 декабря 2010 г. в стране начался открытый бунт.
Действия восставших координировались через популярные среди молодежи (а именно она составляла движущую силу протеста) социальные сети Facebook и Twitter , которые одновременно выполняли информационную функцию. Намерение властей взять под контроль Интернет и отключить социальные сети не было реализовано, но вызвало при этом еще более яростный всплеск недовольства.
Впечатления очевидцев и участников революции питали репортажи западных традиционных СМИ, влияя на позицию официальных лиц Евросоюза и США. Заявления последних трактовались революционерами как поддержка их позиции, что усиливало революционный натиск на режим. То есть социальные медиа в Тунисе и традиционные медиа Запада подпитывали друг друга, создавая кумулятивный эффект.
В конце января 2011 г. начались массовые протесты в Египте, поводом к которым послужило убийство молодого блогера из Александрии Халеда Мохаммеда Саида. Фотографию изуродованного полицейскими лица юноши нашел в Интернете 29-летний Ваэль Гоним, директор по маркетингу Google на Ближнем Востоке, египтянин по происхождению. Возмущенный произволом сил безопасности, он создал на Facebook страницу с названием «Каждый из нас Халед Саид». «Это выражало мои чувства яснее всего. Халед Саид был молод, как я; то, что случилось с ним, могло случиться и со мной, – писал Гоним в своей книге „Revolution 2.0“, выпущенной в 2012 г. – Название страницы было кратким, легко запоминалось, в нем звучало неизбежное сострадание человека, увидевшего фотографию Халеда Саида. Я нарочно скрыл свою личность и стал анонимным администратором страницы»[80].
Учитывая, что Египет занимает первое место по количеству пользователей Facebook на Ближнем Востоке и в Северной Африке, расчет оказался верным – спустя две минуты на страницу подписалось более трехсот человек. Притеснение традиционных СМИ превратило социальные медиа в единственно возможный путь продвижения интересов протестующих.
На странице в Facebook Гоним начал размещать многочисленные документальные свидетельства пыток, фотографии и видеозаписи, обличающие нарушения прав человека в Египте. Стратегия заключалась в мобилизации общественной поддержки в четыре этапа. На первом этапе необходимо убедить людей присоединиться к странице и читать записи, на втором – комментировать и взаимодействовать с контентом, на третьем – принимать участие в онлайновых кампаниях страницы и самим генерировать контент. На последнем этапе люди выходят протестовать на улицы.
Предложенная Гонимом четырехчастная стратегия выглядела образцовой для втягивания в политику через нарастание личной причастности и интенсивности действий: от лайка до выхода на улицу для участия в политическом протесте. Она и технологически была реализована безукоризненно.
В первой запущенной кампании участникам страницы было предложено сменить фотографии в своем профиле на нарисованное изображение Халеда Саида с надписью «мученик Египта», что вызвало положительную реакцию тысяч людей. Следующим шагом стало предложение пользователям разместить свои фотографии, держа листок бумаги с надписью «Каждый из нас Халед Саид». Акция возымела огромный успех, тысячи читателей выкладывали свои снимки на странице, что позволяло преодолеть барьер страха и активнее мобилизовать людей.
Путем таких шагов разрушалась «спираль молчания», а люди могли убедиться, что протестанты составляют немалую часть общества. Разумеется, это была иллюзия: основная часть египтян не присутствовала в Интернете и в социальных сетях и не разделяла идеологию Кифайи (египетского движения за перемены). Однако иллюзия действенная: ведь в Facebook протестанты, глядя на собственные аватары и фотографии, выглядели силой и большинством.
Затем последовала попытка вывести протест из социальных сетей на улицы. Идея заключалась в проведении так называемого «немого стояния» в нескольких городах Египта: участникам предлагалось облачиться в черное, взяться за руки и встать живой цепью без плакатов и скандирования политических лозунгов. Тем самым активисты показывали свою разгневанность политикой государства, подчеркивая, однако, что они против насилия. Таким действием протесту придавалось отчетливое моральное измерение, где жестокая, коррумпированная, репрессивная власть заведомо проигрывала честной и моральной оппозиции.
На странице в Facebook Гонимом было создано мероприятие под названием «Немое стояние», информация о котором распространялась пользователями с ошеломляющей скоростью. В событии приняли участие восемь тысяч человек, включая политических активистов и журналистов международных СМИ. Акция, в которой участвовали незнакомые, но разделявшие общие ценности и надежды люди, превратилась в новую социальную среду. Ее успех показал: люди уже готовы выйти на улицу и ждут лишь сигнала.
Полномасштабная «революция социальных медиа» началась на исходе декабря 2010 г., когда Ваэль Гоним создал в Facebook мероприятие под названием «25 января: революция против пыток, бедности, коррупции и безработицы», приуроченное ко дню полиции Египта. Подобное название было выбрано неспроста, оно позволяло привлечь все слои населения: рабочих, правозащитников, госслужащих и простых людей, уставших от политики режима президента Мубарака. Создавалась широкая «негативная коалиция».
Лозунг мероприятия был прекрасным образцом использования пропагандистских «общих мест»: было бы странно не поддержать столь благое начинание. В России подобные инициативы иронично называют «за все хорошее, против всего плохого». Однако в определенных ситуациях такие лозунги прекрасно работают. Например, революционные перемены в СССР рубежа 80-90-х годов прошлого века проходили именно под абстрактными и популистскими лозунгами.
Идея революционного восстания с ошеломляющей быстротой разрасталась на форумах, страницах Facebook и в известных сетевых сообществах. Каждому участнику страницы предлагалось лично пригласить на акцию еще пятерых.
Здесь важно отметить следующее: как показывает опыт, приглашение эффективно, когда оно адресовано людям, знающим инициатора приглашения лично или виртуально. Бессмысленно адресовать его людям незнакомым.
Каждый день к странице присоединялось более 3 тысяч человек, а среднесуточное число комментариев достигло 15 тысяч. Подписчиками страницы стали сотни фотографов, что служило важным способом защиты участников демонстрации: силы безопасности были вынуждены соблюдать осторожность, дабы сцены насилия не попали в объективы фотоаппаратов.
Однако кампания не ограничивалась исключительно страницей «Каждый из нас Халед Саид». Наряду с социальными медиа использовались другие инструменты коммуникации. Была налажена массовая рассылка SMS-сообщений, сообщавших об акции 25 января. Представлялось крайне важным донести новость до всех египтян, даже тех, кто не намеревался участвовать, чтобы они ожидали начала акции и нашли время определиться со своим отношением к ней.
Поскольку с низшими трудовыми классами города связаться посредством Facebook или Twitter было невозможно, мобилизованные через Интернет молодежные группы печатали и распространяли листовки с просьбой прийти на акцию. Призыв выходить на улицы был обращен и к организованным группам, в первую очередь к футбольным фанатам. О поддержке акции 25 января объявили также некоторые оппозиционные политические силы, сформировавшие «народную» ассамблею в противовес избранному в 2010 г. парламенту.
За какие-то два дня о мероприятии узнало более полумиллиона человек, а 27 тысяч подтвердили свое участие. Работе по мобилизации помогали также лидеры общественного мнения, не являющиеся политическими активистами: певцы, актеры, спортсмены и др.
Кампания по подготовке египетской революции отчасти копировала президентские кампании Барака Обамы: использовались все доступные цифровые инструменты, интегрированные по мере возможности (а эти возможности были не очень велики, но все же не мизерны) с традиционными средствами коммуникации. Отличие в том, что в Египте это происходило при активном противодействии государства.
Ведущую роль политических перемен в Египте взяли на себя не традиционные политические организации, а сетевые сообщества молодых людей в возрасте от 15 до 29 лет. У них не было обязательного к исполнению плана действий, да и, похоже, вообще не было плана. Понятен был лишь первый шаг – обеспечить массовую мобилизацию и выйти на улицы[81].
25 января 2011 г. на площадь Тахрир в центре Каира вышли десятки тысяч человек. Одновременно беспорядки начались и в других городах Египта. Гражданская журналистика и социальные сети внесли огромный вклад в дело, сообщая миру о событиях на площади и по всей стране. В «Расд», с чьей страницей обменялся ссылками Ваэль Гоним, двенадцать администраторов постоянно собирали информацию, фото и видео.
Страница быстро стала одним из главных источников новостей о египетской революции. Более 350 новостей, о которых невозможно было узнать в традиционных СМИ. Краудсорсинговым обозрением событий занимались не только «Расд» и «Каждый из нас Халед Саид», но и сотни других страниц и аккаунтов в Facebook и Twitter. В результате многие египтяне смогли следить за происходящим на площади Тахрир.
Гарантией защиты протестующих от насилия со стороны властей стало освещение протестов местными и международными СМИ, такими, как «Аль-Джазира» и CNN , корреспонденты которых также постоянно публиковали новости в социальных сетях.
Как уже отмечалось, предпринятые властью попытка блокировки социальных медиа и отключение Интернета в масштабах всей страны лишь разогрели страсти и стимулировали выход на улицы масс людей.
11 февраля 2011 г. президент Египта Хосни Мубарак ушел в отставку, власть перешла к Высшему совету Вооруженных сил. Египетская революция показала, что даже в технологически не самой развитой стране и при условии почти полного контроля властей над традиционными СМИ социальные медиа способны сформировать влиятельную альтернативную коммуникацию и обеспечить массовую политическую мобилизацию.
В то же время результат египетской революции ставит под сомнение распространенное мнение о ключевой роли США в цепи арабских революций. Использование американского опыта мобилизации и пропаганды посредством социальных сетей вряд ли можно считать убедительным доказательством вмешательства. В конце концов, технологии и техники, в том числе пропаганды и мобилизации, универсальны. (Кстати, свержение Каддафи и йеменского лидера прошли без какого-либо участия социальных медиа.) И уж тем более трудно поверить, что США были заинтересованы в свержении своего многолетнего надежного союзника Мубарака, чей уход открывал возможность хаотизации Египта.
Поделюсь личным. Отставной высокопоставленный американский чиновник в приватной беседе сказал мне буквально следующее: «Мы не понимали, что происходит [имеются в виду арабские революции]. Мы не предвидели ничего подобного. Мы не успевали за развитием событий. И мы совершенно точно не хотели ухода Мубарака в такой драматической манере, опасной для стабильности всего арабского мира, интересов США и Израиля».
В целом «арабская весна» оказалась для США полной неожиданностью, заокеанская сверхдержава не понимала сути происходящего и не знала, как на него реагировать. Не говоря уже о том, что плоды перемен чаще всего создавали американцам новые проблемы, а не решали старые. Особенно в тех случаях, когда США предприняли попытку вмешаться в революционные процессы – в Ливии и в Сирии.
Даже после свержения Каддафи страна представляет острую головную боль для США, возможно, более острую, чем при нем. Помощь же, оказанная США и их союзниками сирийской оппозиции, не привела к падению Асада, зато способствовала ожесточенной гражданской войне в Сирии, в ходе которой резко усилились радикальные джихадисты. Остается резюмировать знаменитой мольеровской фразой: «Ты этого хотел, Жорж Данден!»
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 253; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!