ИЗ ПРОТОКОЛОВ ЗАСЕДАНИЙ ГЕНЕРАЛЬНОГО СОВЕТА 16 И 23 НОЯБРЯ 1869 ГОДА

I

Лондон, 27 февраля 1870 г.

«Marseillaise» от 18 февраля воспроизводит статью из «Daily News», в которой эта английская газета информирует французскую прессу об избрании О'Донована‑Россы. Ввиду того что информация эта довольно путаная, а полные недомолвок разъяснения изображают в ложном свете факты, которые они имеют претензию осветить, прошу не отказать в любезности опубликовать мои комментарии к указанной статье.

Прежде всего «Daily News» сообщает, что О'Донован‑Росса был осужден судом присяжных, по не добавляет, что в Ирландии суд присяжных состоит из приспешников правительства, более или менее прямо назначаемых им.

Далее, говоря со священным ужасом о treason felony [государственной измене. Ред.] , играющие в либерализм журналисты из «Daily News» забывают сказать, что эта новая категория английского уголовного кодекса была специально изобретена для того, чтобы отнести ирландских патриотов к самым низким преступникам.

Возьмем дело О'Донована‑Россы. Он был одним из редакторов «Irish People». Он был осужден, как и большинство фениев, за якобы мятежные статьи. «Marseillaise», следовательно, не ошиблась, проводя аналогию между Рошфором и Россой.

Почему же «Daily News», которая взялась информировать Францию об осужденных фениях, ничего не говорит о гнусном обращении с ними? Надеюсь, Вы разрешите мне восполнить ее благоразумное молчание.

Некоторое время тому назад О'Донован‑Росса был посажен в темную одиночную камеру со скованными за спиной руками. Ни днем, ни ночью с него не снимались кандалы, так что он вынужден был хлебать свою пищу – жидкую похлебку, лежа на полу. Г‑н Пиготт, редактор «Irishman», узнав об этих фактах от Россы, который изложил их ему в присутствии начальника тюрьмы и другого свидетеля, опубликовал их в своей газете, что побудило г‑на Мура, одного из ирландских депутатов палаты общин, потребовать парламентского расследования для выяснения того, что творится в тюрьмах. Правительство решительно воспротивилось этому требованию: 36 членов голосовали за предложение Мура, а 171 – против; это – достойное дополнение к тем голосованиям, которыми было попрано избирательное право.

И это произошло при министерстве святоши Гладстона! Как видите, сей великий либеральный вождь ни в грош не ставит гуманность и правосудие. Существуют, следовательно, иуды, которые не носят очков.

А вот и другое дело, также к чести Англии. О'Лири, заключенный фений в возрасте 60–70 лет, в течение трех недель не получал ничего, кроме хлеба и воды, за то, – нет, читателям «Marseillaise» этого никогда не угадать, – за то, что он назвался «язычником» и отказался объявить себя протестантом, пресвитерианцем, католиком или квакером. Ему предложили на выбор либо одну из перечисленных религий, либо пустой хлеб. Из этих пяти зол О'Лири – или «язычник О'Лири», как его называют, – выбрал то зло, которое ему казалось наименьшим: хлеб и воду.

Несколько дней тому назад коронер (судебный чиновник, от имени короны производящий дознания о найденных трупах), осмотрев тело фения, умершего в тюрьме Спайк‑Айленда, в весьма суровых выражениях осудил обращение, которому подвергался покойный.

В минувшую субботу молодой ирландец Ганнер Худ вышел из тюрьмы, где его продержали 4 года; в возрасте 19 лет он записался в английскую армию и в Канаде служил Англии. В 1866 г. он был предан военному трибуналу за мятежные статьи и присужден к двум годам каторги. Выслушав приговор, Худ схватил свою фуражку и, подбросив ее в воздух, воскликнул: «Да здравствует ирландская республика!». Этот крик души обошелся ему дорого. Его присудили еще к двум годам тюремного заключения и сверх того к пятидесяти плетям.

Этот приговор был приведен в исполнение самым жестоким образом. Худа привязали к плугу, а двух здоровенных кузнецов вооружили cat o'nine tails – французский язык не имеет названия для английского кнута. Только русские и англичане нашли здесь общий язык. Свой своему поневоле брат.

Журналист г‑н Кэри в данный момент находится в той части тюрьмы, которая отведена для умалишенных; молчание и другие виды пыток, которым он подвергался, превратили его в живой труп, лишенный рассудка.

Полковник Бёрк, фений, человек, отличившийся не только на военной службе в американской армии, но и как писатель и живописец, также доведен до жалкого состояния; он уже не узнает самых близких своих родных. К этому списку ирландских мучеников можно было бы добавить еще немало имен. Достаточно сказать, что с 1866 г., когда на помещение «Irish People» был произведен разбойничий налет, 20 фениев умерли или сошли с ума в тюрьмах человеколюбивой Англии.

Написано Женни Маркс 27 февраля 1870 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «La Marseillaise» № 71, 1 марта 1870 г.

Перевод с французского

Подпись: Дж. Уильямс

II

Лондон, 5 марта

На заседании палаты общин 3 марта г‑н Стакпул сделал запрос г‑ну Гладстону по поводу обращения с заключенными фениями. Он сказал, между прочим, что доктор Лайонс, из Дублина, недавно заявил, что

«дисциплина, голодный паек, ограничение личной свободы и другие кары могут причинить здоровью заключенных только непоправимый вред».

Г‑н Гладстон, выразивший полное удовлетворение обращением с заключенными, увенчал свой маленький спич такой блестящей остротой:

«Что касается здоровья О'Донована‑Россы, то я, к своему удовлетворению, могу сообщить, что г‑жа О'Донован‑Росса во время своего последнего свидания с мужем была очень обрадована тем, что его внешний вид изменился к лучшему»[533].

На всех скамьях благородного собрания раздался взрыв гомерического хохота! Последнее свидание! Заметьте, что г‑жа О'Донован‑Росса не только в течение ряда лет была разлучена со своим мужем, но что она разъезжала по Америке, дабы заработать хлеб своим детям чтением публичных лекций по английской литературе.

Не забудьте также, что этот г‑н Гладстон, – шутки которого бывают столь уместными, – прямо‑таки просится во святые, являясь автором «Prayers» («Молитв»), «Propagation of the Gospel» («Распространения евангелия»), «The functions of laymen in the church» («Обязанностей мирян в церкви») и совсем недавно изданной проповеди «Ессе homo» [ «Се человек». Ред.] .

Но разделяют ли заключенные огромное удовлетворение своего верховного тюремщика? Прочтите нижеследующие

выдержки из письма О'Донована‑Россы, которое каким‑то чудом вышло из стен тюрьмы и с баснословным опозданием дошло по назначению:

ПИСЬМО РОССЫ

«Я говорил вам о лицемерии этих английских владык, поставивших меня в такие условия, что я вынужден был становиться на колени и локти, чтобы принимать пищу; они морят меня голодом, лишают дневного света и дают мне оковы и библию. Я не жалуюсь на кары, которым хотят меня подвергнуть мои владыки; мое дело – терпеть; но я утверждаю, что имею право известить мир об обращении, которому меня подвергают, и о незаконной задержке моих писем, рассказывающих об этом обращении. Мелочные предосторожности, принимаемые тюремными властями, чтобы помешать мне писать письма, столь же смешны, сколь и отвратительны. Самая оскорбительная процедура заключалась в том, что меня на протяжении нескольких месяцев каждый день раздевали догола и осматривали руки, ноги и все части тела. Это происходило в Милбанке ежедневно с февраля до мая 1867 года. Однажды я отказался раздеться. Тогда появились пять тюремщиков, они нещадно избили меня и сорвали с меня одежду.

Однажды мне удалось отправить письмо на волю; оно мне стоило посещения гг. Нокса и Поллока, двух полицейских чиновников (полицейских судей).

Какая ирония – посылать двух правительственных чиновников, чтобы установить истину об английских тюрьмах! Эти господа отказались записать то важное, что я хотел им сообщить. Когда я затронул тему, которая им не понравилась, они меня остановили, сказав, что тюремная дисциплина их не касается. Не так ли, гг. Поллок и Нокс? Когда я вам сообщил, что меня заставили мыться в воде, уже послужившей для этой цели полдюжине английских заключенных, разве вы не отказались записать мою жалобу?

В Чатаме мне дали надергать какое‑то количество пакли, сказав, что оставят меня без еды, если я не закончу работу к определенному часу.

– Быть может, – воскликнул я, – вы меня накажете подобным же образом, если я выполню задание? Со мной уже это бывало в Милбанке.

– Как же так? – возразил тюремщик.

Тогда я ему рассказал, что 4 июля, выполнив свое задание за десять минут до назначенного срока, я взял книгу. Чиновник, увидев меня, обвинил в лени, и меня посадили на хлеб и воду в темную одиночную камеру на двое суток.

Однажды я увидел своего друга Эдуарда Даффи. Он был очень бледен. Спустя некоторое время я услыхал, что Даффи серьезно болен и что он выразил желание повидать меня (мы были очень дружны в Ирландии). Я просил начальника тюрьмы разрешить мне навестить его. Он отказал наотрез. Это было в рождественские дни 1867 г., а через несколько недель один заключенный прошептал мне сквозь решетку моей камеры: «Даффа скончался!»

Если бы нечто подобное случилось в России, какую трогательную повесть сочинили бы англичане!

Если бы г‑н Гладстон присутствовал при такой смерти в Неаполе, какую картину нарисовал бы он! О слащавые фарисеи, промышляющие лицемерием, со словами библии на устах и с дьяволом в душе!

Я должен посвятить несколько слов памяти Джона Линча. В марте 1866 г. я встретился с ним во дворе на прогулке. За нами так бдительно следили, что он успел только шепнуть мне: «Меня убивает холод». Что же сделали эти англичане? Они отвезли нас в Лондон за день до рождества. Когда мы прибыли в тюрьму, они сняли с нас теплое белье и оставили на целые месяцы в наших одиночных камерах дрожать от холода. Да, они не могут этого отрицать, они – убийцы Джона Линча; но во время расследования они, тем не менее, выставили чиновников, готовых доказать, что с Линчем и Даффи обращались весьма мягко.

Лживость наших английских поработителей превосходит всякое воображение.

Если мне суждено умереть в тюрьме, я заклинаю мою семью и моих друзей не верить ни одному слову из того, что говорят эти люди. Да не заподозрят меня в личной злобе к тем, кто преследовал меня своею ложью! Я обвиняю только тиранию, сделавшую необходимым применение таких методов.

Обстоятельства неоднократно заставляли меня вспоминать слова Макиавелли: «Тираны особенно заинтересованы в распространении библии, дабы народная масса усваивала ее предписания и без сопротивления давала разбойникам грабить себя».

Пока рабский народ выполняет правила морали и повиновения, которые ему проповедуют священники, тиранам нечего бояться.

Если это письмо дойдет до моих соотечественников, я имею право требовать, чтобы они возвысили свой голос и потребовали справедливости для своих страждущих братьев. Пусть эти слова взбудоражат кровь, застывающую в их жилах.

Меня запрягли в тележку, завязав веревку узлом на моей шее. Этот узел был прикреплен к длинной оглобле, а двум арестантам‑англичанам приказали не давать тележке подскакивать; но они отпустили ее, оглобля задралась вверх, узел развязался. Если бы он, наоборот, затянулся, я бы погиб.

Я утверждаю, что они не имеют права ставить меня в такие условия, при которых моя жизнь зависит от действий другого.

Луч света проникает сквозь решетки и засовы моей темницы. Это – воспоминание о дне, проведенном в Ньютаунардсе, где я встретил оранжистов ириббонистов, забывших о своем ханжестве!

О' Донован‑Росса,  

политический каторжанин»[534]

Написано Женни Маркс 5 марта 1870 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «La Marseillaise» № 79, 9 марта 1870 г.

Перевод с французского

III

Лондон, 16 марта 1870 г.

Наиболее выдающимся событием прошлой недели было письмо О'Донована‑Россы, которое воспроизведено в моей последней корреспонденции.

Газета «Times» перепечатала письмо без комментариев, «Daily News» поместила комментарии без письма.

«Как и следовало ожидать, – заявляет эта газета, – г‑н О'Донован‑Росса избрал темой своего письма тюремные правила, которым его временно (for a while) подчинили».

Как жестоко звучит это «временно», когда речь идет о человеке, который находится в заключении уже пять лет и приговорен к пожизненной каторге!

Г‑н О'Донован‑Росса жалуется среди прочего и на то, что «его запрягли в тележку, завязав веревку узлом на шее» таким образом, что его жизнь зависела от движения английских каторжников, его товарищей.

«Но разве несправедливо, – восклицает «Daily News», – ставить человека в условия, при которых его жизнь зависит от действий других людей? Разве в вагоне или на пароходе жизнь человека не зависит также от действий другого?»

Прибегнув к такой уловке, благочестивый казуист укоряет О'Донована‑Россу за то, что он не любит библию и предпочитает ей «Irish People». Это противопоставление bible [библии. Ред.] и people [народа. Ред.] способно привести в восторг его читателей.

«Г‑н О'Донован‑Росса, – продолжает «Daily News», – по‑видимому, воображает, что заключенные, отбывающие наказание за мятежные статьи, должны снабжаться сигарами и ежедневными газетами и что прежде всего им должно быть предоставлено право свободно вести переписку со своими друзьями».

О добродетельный фарисей! Вы, стало быть, признаете, наконец, что О'Донован‑Росса был приговорен к пожизненной каторге за мятежные статьи, а не за покушение на убийство королевы Виктории, как вы коварно намекали в своем первом обращении к французской прессе.

«В конце концов, – заключает эта бесстыдная газета, – с О'Донованом‑Россой обращаются так, как он того заслуживает, то есть как с обыкновенным каторжником».

После чисто гладстоновской газеты вот представитель другого оттенка играющей в либерализм прессы, газета «Daily Telegraph», обычно отличающаяся самыми грубыми выходками.

«Если мы удостаиваем своего внимания письмо О'Донована‑Россы, – заявляет она, – то не ради фениев, которые неисправимы, а исключительно ради благополучия Франции».

«Да будет вам известно, – говорит она, – что всего несколько дней тому назад г‑н Гладстон в палате общин формально опроверг все эти наглые выдумки, и, конечно, не найдется ни одного здравомыслящего француза, к какой бы партии или классу он ни принадлежал, который осмелился бы усомниться в этом заявлении английского джентльмена».

Но если, паче чаяния, во Франции найдутся партии или люди, достаточно испорченные, чтобы не поверить на слово такому английскому джентльмену, как г‑н Гладстон, то Франция во всяком случае не сможет устоять против доброжелательных советов г‑на Леви, который отнюдь не английский джентльмен и обращается к вам с такими словами:

«Советуем нашим соседям‑парижанам считать все сказки о зверствах, учиняемых над политическими заключенными в Англии, просто‑напросто наглыми выдумками».

С разрешения г‑на Леви я приведу вам новый образчик того, чего стоят слова джентльменов, составляющих гладстоновский кабинет.

Как вы помните, в моем первом письме упоминался полковник Рикард Бёрк – заключенный фений, которого гуманные приемы английского правительства довели до потери рассудка. Первым опубликовал это сообщение «Irishman». Затем г‑н Андервуд обратился с письмом к министру внутренних дел г‑ну Брусу, требуя расследования режима, применяемого к политическим заключенным.

Г‑н Брус ответил на него письмом, опубликованным в английских газетах и содержащим следующую фразу:

«Что касается Рикарда Бёрка, который находится в Уокингской тюрьме, то г‑н Брус вынужден отказать в расследовании по поводу таких лишенных всякого основания и экстравагантных инсинуаций, какие содержатся в присланных Вами выдержках из «Irishman»».

Это заявление г‑на Бруса датировано 11 января 1870 года. Теперь же «Irishman» в одном из своих последних номеров публикует ответ того же министра на письмо сестры Рикарда Бёрка, г‑жи Барри, просившей у него сведений о «внушающем тревогу» состоянии своего брата. К министерскому ответу от 24 февраля приложено официальное свидетельство от 11 января, в котором тюремный врач и надзиратель, специально приставленный к Бёрку, заявляют, что последний сошел с ума[535]. Следовательно, в тот самый день, когда г‑н Брус публично назвал утверждения «Irishman» лживыми и лишенными всякого основания, в его кармане лежали несомненные и официальные доказательства их правдивости! Заметим мимоходом, что ирландский депутат палаты общин г‑н Мур внесет министру запрос по поводу обращения с полковником Бёрком.

Недавно основанная газета «Echo»[536] выступает в еще более ярких тонах либерализма, чем ее собратья. У нее есть свой руководящий принцип. Дело в том, что цена этой газеты одно су, в то время как другие газеты продаются за два, четыре или шесть су. Цена в одно су вынуждает ее, с одной стороны, к псевдодемократическим декларациям, чтобы не потерять своих подписчиков‑пролетариев, а с другой стороны – к постоянным оговоркам, чтобы завоевать респектабельных подписчиков своих конкурентов.

В своей пространной тираде по поводу письма О'Донована‑Россы «Echo» договаривается до замечательного предположения, что «может быть, сами амнистированные фении откажутся верить преувеличениям своих соотечественников». Как будто г‑н Кикем, г‑н Костелло и другие не опубликовали уже сообщений о своих тюремных страданиях, вполне совпадающих с письмом Россы! Но после всех своих уверток и бессмысленных отговорок «Echo» затрагивает больной вопрос.

«Публикации «Marseillaise», – заявляет она, – вызовут скандал, который обойдет весь мир. Ум континентального человека, быть может, слишком ограничен, чтобы правильно видеть различие между злодеяниями какого‑нибудь Бомбы и строгостями Гладстона. Уж лучше было бы произвести расследование» и т. п.

Играющий в либерализм гладстоновский еженедельник «Spectator» руководствуется Принципом, согласно которому все жанры плохи, кроме скучного[537]. Вот почему в Лондоне его называют газетой семи мудрецов. Рассказав вкратце об О'Доноване‑Россе и обругав его за непочтение к библии, газета семи мудрецов выносит следующий приговор:

«Фений О'Донован‑Росса испытал, по‑видимому, лишь те страдания, которые составляют обычный удел каторжников; но мы признаемся, что хотели бы изменения этого режима. Весьма справедливо, а нередко и весьма благоразумно, производить расстрелы мятежников. Справедливо также подвергать их лишению свободы как преступников наиболее опасного вида. Однако и несправедливо и неблагоразумно подвергать их унижениям».

Хорошо сказано, мудрый Соломон!

Наконец, выступает «Standard», главный орган партии тори, консерваторов. Вы знаете, что английская олигархия состоит из двух фракций: земельной аристократии и плутократии. Тот, кто в их семейных дрязгах становится на сторону плутократов против аристократов, того называют либералом, даже радикалом. И, напротив, тот, кто становится на сторону аристократов против плутократов, того называют тори.

«Standard» называет письмо О'Донована‑Россы апокрифической повестью, вероятно сочиненной А. Дюма.

«Почему, – спрашивает эта газета, – «Marseillaise» не добавила, что г‑н Гладстон, архиепископ Кентерберийский и лорд‑мер каждое утро присутствуют при пытках О'Донована‑Россы?».

В палате общин один депутат охарактеризовал партию тори как «stupid party» (глупую партию). Что ж, «Standard» вполне заслуживает звание главного органа глупой партии!

Прежде чем закончить это письмо, хочу предупредить французов, чтобы они не смешивали газетную шумиху с голосом английского пролетариата; этот голос, к несчастью для обеих стран, Ирландии и Англии, не находит отклика в английской печати.

Достаточно сказать, что свыше 200000 мужчин, женщин и детей рабочего класса Англии выступили с громким протестом в Гайд‑парке, требуя освобождения своих ирландских братьев, и что Генеральный Совет Международного Товарищества Рабочих, находящийся в Лондоне и насчитывающий среди своих членов признанных вождей английского рабочего класса, резко заклеймил обращение с заключенными фениями и выступил в защиту прав ирландского народа против английского правительства[538].

Р. S. В связи с опубликованием в «Marseillaise» письма О'Донована‑Россы Гладстон опасается, как бы общественное мнение не вынудило его произвести парламентское публичное расследование режима, применяемого к политическим заключенным. Чтобы и на этот раз избегнуть расследования (мы знаем, сколько раз его растленная совесть уже противилась этому), этот дипломат только что опубликовал официальное, но анонимное опровержение фактов, приводимых Россой[539].

Французы должны знать, что это опровержение представляет лишь воспроизведение показаний, данных надзирателем тюрьмы, полицейскими Ноксом, Поллоком и пр. и пр. Эти господа отлично знают, что Росса не сможет им ответить. За ним будут следить больше, чем когда‑либо, но им отвечу я и приведу в следующем письме факты, установление которых не зависит от доброй воли тюремщиков.

Написано Женни Маркс совместно с К. Марксом 16 марта 1870 г.

Напечатано в газете «La Marseillaise» № 89, 19 марта 1870 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с французского

Подпись: Дж. Уильямс

IV

Лондон, 18 марта 1870 г.

Как было сказано в моем последнем письме, ирландский депутат палаты общин г‑н Мур интерпеллировал вчера министерство по поводу обращения с заключенными фениями. Он сослался на запрос о Рикарде Бёрке и четырех других заключенных, содержащихся в Маунтджойской тюрьме (в Дублине), и запросил правительство, считает ли оно совместимым со своей честью держать в тюрьме людей после того, как их довели до сумасшествия. В заключение г‑н Мур потребовал «полного, свободного и публичного расследования».

Итак, г‑н Гладстон приперт к стене. В 1868 г. он категорически и весьма пренебрежительно отверг расследование, которого требовал тот же г‑н Мур. С тех пор он постоянно отвечал таким же отказом на периодически повторявшиеся требования произвести расследование.

С какой же стати пойти на уступки теперь? Сознаться в том, что испугались шума, поднятого по ту сторону Ла‑Манша? Как бы не так! Что касается обвинений, выдвинутых против «наших» тюремных администраторов, то «мы» запросили от них объяснений по этому поводу. Те единодушно ответили Нам, что все это – выдумки. После этого наша министерская совесть была, естественно, успокоена. Но из объяснений г‑на Мура явствует, – буквально так, – что «здесь нельзя говорить в полном смысле слова об успокоении».

«Успокоение совести правительства» (the satisfaction of the minds of the government) обусловлено его доверием к своим подчиненным; «следовательно» (therefore), будет благоразумно и справедливо произвести расследование достоверности заявлений тюремщиков[540],

«Вот этот человек: то черен он, то бел;

Что чувствовал вчера, за ночь забыть успел;

Несносен сам себе и прочим не в угоду,

Он мнения свои меняет, словно моду».

[Буало. «Сатиры», сатира VIII. Ред.]

Уступая, наконец, требованиям, он это делает не без оговорки.

Г‑н Мур требует «полного, свободного и публичного расследования». Г‑н Гладстон отвечает ему, что он несет ответственность за «форму» расследования, и мы знаем уже, что это будет не «парламентское расследование», а расследование королевской комиссии. Другими словами, следователи в этом громком деле, в котором г‑н Гладстон является главным обвиняемым, будут отобраны и назначены самим г‑ном Гладстоном.

Что касается Рикарда Бёрка, то г‑н Гладстон разъясняет, что правительство уже 9 января интересовалось его помешательством. Следовательно, достойный собрат г‑на Гладстона, министр внутренних дел г‑н Брус, бессовестно лгал, когда он заявил в своем письме, опубликованном 11 января, что этот факт вымышлен. Но, продолжает г‑н Гладстон, душевная болезнь г‑на Бёрка не достигла той стадии, которая требовала бы его освобождения из каторжной тюрьмы. Не нужно забывать, что этот человек был причастен к взрыву Клеркенуэллской тюрьмы[541]. Каким образом? Рикард Бёрк содержался в заключении в Клеркенуэллской тюрьме, когда другим людям взбрело на ум взорвать эту тюрьму, чтобы его освободить. Следовательно, он был причастен к этой безумной попытке, в подготовке которой подозревают английскую полицию, – к попытке, которая в случае успеха похоронила бы его самого под развалинами тюрьмы! Впрочем, говорит в заключение г‑н Гладстон, мы уже освободили двух фениев, сошедших с ума в наших английских каторжных тюрьмах. Но, прерывает его г‑н Мур, я говорил о четырех душевнобольных, содержащихся в Маунтджойской тюрьме в Дублине. Что за беда, отвечает г‑н Гладстон. Во всяком случае в наших тюрьмах двумя сумасшедшими меньше!

Почему г‑н Гладстон столь озабочен тем, чтобы избежать всякого упоминания о Маунтд‑жойской тюрьме? Сейчас увидим. На этот раз факты установлены не письмами заключенных, а Синей книгой, изданной в 1868 г. по распоряжению парламента[542].

После вооруженной вылазки фениев[543] английское правительство распространило на всю Ирландию закон о чрезвычайном положении. Всякие гарантии личной свободы были, таким образом, приостановлены. Всякий «заподозренный в принадлежности к фениям» мог быть, следовательно, брошен в тюрьму и оставаться в ней без суда и следствия сколько заблагорассудится властям. Одной из тюрем, переполненных «подозрительными», была Маунтджойская каторжная тюрьма в Дублине, инспектором которой являлся Джозеф Марри, а врачом – г‑н Мак‑Доннелл. Что же мы читаем в Синей книге, изданной в 1868 г. по распоряжению парламента?

В течение ряда месяцев г‑н Мак‑Доннелл писал письма с протестами против жестокого обращения, которому подвергались заключенные по подозрению, адресуя их сначала инспектору Марри. Так как инспектор на них не ответил, г‑н Мак‑Доннелл послал три или четыре донесения начальнику тюрьмы, В одном из этих писем он указывает на

«несколько лиц, – цитирую дословно, – которые обнаруживают несомненные признаки помешательства». Он добавляет: «Я нисколько не сомневаюсь в том, что их помешательство является следствием тюремного режима. Не говоря уже о соображениях гуманности, получилось бы весьма серьезное дело, если бы кто‑либо из этих заключенных, содержащихся в тюрьме не по приговору суда, а только по подозрению, покончил жизнь самоубийством».

Все эти письма, адресованные г‑ном Мак‑Доннеллом начальнику тюрьмы, были перехвачены Джозефом Марри. Наконец, г‑н Мак‑Доннелл написал непосредственно министру вице‑короля Ирландии лорду Мэйо. Он писал ему, например:

«Никто не осведомлен лучше Вас, милорд, о том суровом режиме, которому подвергаются в течение длительного времени заключенные по подозрению, о режиме одиночного заключения, более суровом, чем режим, применяемый к каторжникам».

Каков был результат этих разоблачений, опубликованных по распоряжению парламента? Доктор Мак‑Доннелл был уволен!!! Марри сохранил свою должность.

Все это происходило во времена министерства тори. Когда г‑ну Гладстону, наконец, удалось свергнуть лорда Дерби и г‑на Дизраэли при помощи пламенных деклараций, в которых он возлагал на английское правительство ответственность за движение фениев, он не только утвердил свирепого Марри в его должности, но в доказательство своего особого удовлетворения прибавил к его должности инспектора еще жирную синекуру – должность «Registrar of habitual criminals»*! [ «регистратора преступников‑рецидивистов». Ред.]

В моем последнем письме говорилось, что анонимный ответ на письмо Россы, напечатанный в лондонских газетах, исходит непосредственно от министерства.

В настоящее время признано, что это письмо – произведение министра внутренних дел г‑на Бруса, Вот образчик его «министерской совести»!

«По поводу жалобы Россы на то, что он вынужден мыться в воде, в которой уже мылись другие каторжанки, комиссары Нокс и Поллок заявили, – говорит г‑н Брус, – что после тщательного расследования, произведенного ими, было бы излишним останавливаться на подобном вздоре».

К счастью, донесение полицейских Нокса и Поллока было напечатано по распоряжению парламента[544]. Что же они говорят на странице 23 этого донесения? Что, согласно тюремному режиму, несколько каторжников моются в одной ванне, один за другим, и что «надзиратель не мог предоставить первую очередь О'Доновану‑Россе, не оскорбляя других». Однако «было бы излишним останавливаться на подобном вздоре».

Итак, согласно донесению полицейских Нокса и Поллока вздором является вовсе не утверждение О'Донована‑Россы, что он был вынужден мыться в грязной воде после каторжников, как это утверждает г‑н Брус. Эти господа, напротив, считают вздором только то, что О'Донован‑Росса жалуется на это безобразие.

На том же заседании палаты общин, на котором г‑н Гладстон заявил о своей готовности произвести расследование по поводу обращения с заключенными фениями, он внес новый Coercion Bill для Ирландии, то есть законопроект об отмене конституционных свобод и о введении чрезвычайного положения.

Согласно теоретической фикции, конституционная свобода является правилом, а ее временная отмена – исключением; но согласно практике английского режима в Ирландии, правилом является закон о чрезвычайном положении, а исключением – конституция. Гладстон пользуется аграрными преступлениями как предлогом, чтобы снова объявить Ирландию на осадном положении. Его истинный мотив – желание задушить независимые дублинские газеты. Отныне жизнь или смерть любой ирландской газеты будут зависеть от благоусмотрения г‑на Гладстона. Впрочем, этот Coercion Bill является обязательным дополнением к недавно введенному г‑ном Гладстоном Land Bill, земельному закону, который под предлогом помощи фермерам укрепляет ирландский крупный лендлордизм[545]. Чтобы охарактеризовать этот закон, достаточно сказать, что к нему приложил руку лорд Дафферин, член кабинета и крупный ирландский землевладелец. Только год тому назад этот доктор Санградо напечатал толстую книгу[546], чтобы доказать, что ирландскому населению еще недостаточно пустили кровь, что следовало бы сократить это население еще на одну треть, дабы Ирландия выполнила свою славную миссию – производить как можно больше ренты для господ лендлордов и как можно больше мяса и шерсти для английского рынка.

Написано Женни Маркс 18 марта 1870 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «La Marseillaise» № 91, 21 марта 1870 г.

Перевод с французского

Подпись: Дж. Уильямс

V

Лондон, 22 марта

В Лондоне есть очень распространенная в народе еженедельная газета – «Reynolds's Newspaper». Вот что она пишет по ирландскому вопросу:

«В настоящее время другие нации считают нас самым лицемерным из всех народов, существующих на свете. Мы так громко и так восторженно расхваливали себя, так преувеличивали превосходство наших учреждений, что, когда наши измышления разоблачаются одно за другим, не приходится удивляться, если другие народы издеваются над нами и спрашивают себя, как это стало возможным. Но не английский народ создал такое положение вещей, ибо и его самого провели и обманули; вся вина падает на правящие классы и на продажную, паразитическую прессу»[547].

Coercion Bill для Ирландии, внесенный в четверг вечером, является отвратительной, мерзкой и ненавистной мерой. Этот законопроект гасит последнюю искру национальной свободы в Ирландии и затыкает рот прессе этой несчастной страны, чтобы помешать ей протестовать против политики, составляющей позор и скандал нашей эпохи. Правительство зло на все газеты, не выразившие восторга перед его жалким Land Bill, и оно мстит за себя. Действие Habeas Corpus Act будет фактически приостановлено, ибо отныне можно будет посадить в тюрьму на шесть месяцев и даже на всю жизнь лиц, которые не смогут объяснить своего поведения удовлетворительным для властей образом.

Ирландия отдана во власть шайки хорошо выдрессированных шпионов, которых для благозвучия величают «детективами».

Николай российский никогда не издавал против несчастных поляков более свирепого указа, чем этот билль г‑на Гладстона против ирландцев. Эта мера снискала бы г‑ну Гладстону благоволение знаменитого короля Дагомеи[548]. И, однако, Гладстон с безмерной наглостью смеет хвастаться перед парламентом и нацией великодушной политикой, которую его правительство намерено проводить в отношении Ирландии. В заключительной части своей речи в четверг Гладстон допустил даже слова сожаления, произнесенные с ханжеской и слезливой торжественностью, достойной его преподобия г‑на Стиггинса. Но напрасно он льет притворные слезы – этим он не обманет ирландский народ.

Повторяем: этот закон – позорная мера, достойная Каслри; эта мера призовет проклятья всех свободных наций на голову тех, кто. ее выдумал, и на тех, кто ее санкционирует и одобряет. Наконец, она покроет вполне заслуженным позором министерство Гладстона и приведет, мы искренне надеемся на это, к его скорому падению. И как это министр‑демагог г‑н Брайт может хранить молчание в течение двух суток?

Мы без колебаний заявляем, что г‑н Гладстон показал себя самым ярым из врагов и самым безжалостным из властителей, которые когда‑либо душили Ирландию со времени гнусного Каслри.

Как будто чаша министерского бесчестья и без того не была полна до краев, в четверг вечером, – в тот самый вечер, когда был внесен Coercion Bill, – в палате общин было сообщено, что Бёрк и другие заключенные фении пытками доведены в английских каторжных тюрьмах до сумасшествия; однако даже перед лицом этого страшного факта Гладстон и его шакал Брус во всеуслышание утверждали, что с политическими заключенными обращаются со всем возможным вниманием. Когда г‑н Мур объявил в палате общин об этом зловещем факте, его на каждом слове прерывали взрывами грубого хохота. Какой крик негодования поднялся бы у нас, если бы подобная отвратительная и возмутительная сцена произошла в американском Конгрессе!

До сих пор газеты «Reynolds's Newspaper», «Times», «Daily News», «Pall Mall», «Telegraph» и пр., и пр. с дикой радостью приветствуют Coercion Bill, и в особенности меры, направленные к уничтожению ирландской прессы. И это происходит в Англии, в этом признанном святилище прессы! Но в конце концов нельзя же слишком многого требовать от всех этих новоявленных писателей. Согласитесь, что весьма неприятно было видеть, как «Irishman» каждую субботу разрывал ткань лжи и клеветы, над которой эти пенелопы трудились в поте лица своего в течение шести дней в неделю, и поэтому вполне естественны неистовые аплодисменты, которыми они награждают полицию, только что сковавшую руки их страшному врагу. Эти молодцы, по крайней мере, сами знают себе цену.

Между Брусом и Мак‑Карти Даунингом завязалась характерная переписка по поводу полковника Рикарда Бёрка[549]. Прежде чем предложить ее вашему вниманию, замечу мимоходом, что г‑н Даунинг – ирландский депутат палаты общин. Этот честолюбивый адвокат вступил в министерскую фалангу с возвышенной целью сделать карьеру. Следовательно, мы здесь имеем дело не с каким‑нибудь подозрительным свидетелем.

22 февраля 1870 г.

Милостивый государь!

Если меня правильно информировали, Рикард Бёрк, один из заключенных фениев, содержавшийся прежде в Чатамской тюрьме, был переведен в Уокинг в состоянии умопомешательства. В марте 1869 г. я взял на себя смелость обратить Ваше внимание на его явно болезненное состояние, и в июле того же года г‑н Блейк, бывший член парламента от Уотерфорда, и я сообщили Вам наше мнение, что в случае, если режим, которому он подвергается, не будет изменен, то следует опасаться самых тяжелых последствий. На это письмо я не получил ответа. Когда я писал Вам, я исходил из соображений гуманности, из надежды добиться освобождения Бёрка, чтобы его семья получила утешительную возможность помочь ему и облегчить его страдания. В моем распоряжении имеется письмо, написанное этим заключенным 3 декабря своему брату; он пишет, что его систематически отравляли; это, по моему мнению, была одна из фаз его болезни. Искренне надеюсь, что добрые чувства, которые Вам свойственны, побудят Вас удовлетворить эту просьбу.

Примите и пр.

М.‑Карти, Даунинг  

Министерство внутренних дел

25 февраля 1870 г.

Милостивый государь!

Рикард Бёрк был переведен из Чатама в связи с его фантазией, будто он подвергается отравлению или жестокому обращению со стороны медицинского персонала тюрьмы. Вместе с тем, хотя у него не было какой‑либо определенной болезни, его здоровье ухудшилось. Поэтому я распорядился перевести его в Уокинг и поручил осмотреть его доктору Майерсу из Бродмурской больницы для душевнобольных; последний был того мнения, что мания Бёрка исчезнет вместе с улучшением его здоровья. Его здоровье быстро улучшилось, и обыкновенный наблюдатель не заметил бы его слабоумия. Я очень хотел бы иметь возможность подать Вам надежду на его скорое освобождение, но сделать этого не могу. Преступление Бёрка и последствия, которые имела попытка его освобождения, слишком серьезны, чтобы я мог внушать подобные надежды. Будем надеяться, что наука и хорошее обращение сделают все, чтобы вернуть ему умственное и физическое здоровье.

Г. О. Брус  

28 февраля 1870 г.

Милостивый государь!

Получив Ваше письмо от 25 февраля в ответ на мою просьбу о том, чтобы Бёрк был отдан на попечение своего брата, я надеялся найти случай переговорить с Вами по этому поводу в палате общин, но Вы были так заняты в четверг и пятницу, что о свидании с Вами не могло быть и речи. Я получил письма от друзей Бёрка. Они с тревогой ожидают исхода моей просьбы. Я еще не сообщил им, что она не имела успеха. Прежде чем разочаровать их, считаю себя вправе написать Вам еще раз по этому поводу. Мне кажется, что я могу позволить себе, как человек, всегда и притом не без некоторой опасности для себя осуждавший фенианство, дать правительству беспристрастный и дружеский совет.

Без всякого колебания я заявляю, что освобождение политического заключенного, впавшего в умопомешательство, не вызовет критики, а тем более осуждения со стороны общественности. В Ирландии скажут: «Что же, правительство вовсе не так жестоко, как мы думали». С другой стороны, если Бёрк останется в тюрьме, это даст национальной прессе новый материал для нападок против правительства; его будут выставлять более жестоким, чем были неаполитанские правители в их худшие времена, и, признаюсь, я не могу себе представить, каким образом люди умеренных убеждений могли бы защищать акт отказа в подобном случае…

М.‑Карти Даунинг  

Милостивый государь!

К сожалению, не могу просить об освобождении Бёрка. Правда, у него обнаружились симптомы умопомешательства, и в обычном деле я считал бы себя «вправе» возбудить ходатайство перед короной о помиловании. Но его дело не принадлежит к числу обычных, так как он не только был самым закоренелым заговорщиком, но его участие в клеркенуэллском взрыве, последствия которого были бы еще более роковыми, если бы он удался, делает его «неподходящим кандидатом для помилования» (improper recipient of pardon).

Г. О. Брус  

Что за беспримерная подлость! Брус прекрасно знает, что будь во время процесса по делу о клеркенуэллском покушении хоть тень подозрения против полковника Бёрка, он был бы повешен вместе с Барреттом; ведь последний был приговорен к смерти на основании показаний человека, перед этим ложно указавшего на трех других людей как на виновников этого преступления, причем не было принято во внимание свидетельство восьми граждан, специально приехавших из Глазго, чтобы подтвердить, что Барретт находился в этом городе, когда произошел взрыв. Англичане не стесняются (г‑н Брус может подтвердить это фактами), когда дело идет о том, чтобы повесить человека, в особенности фения.

Но все это нагромождение жестокостей не в состоянии сломить неукротимый дух ирландцев. Они только что праздновали в Дублине – более демонстративно, чем когда‑либо, – свой национальный праздник св. Патрика. Дома были украшены знаменами, на которых красовались слова: «Ирландия для ирландцев!», «Свобода!», «Да здравствуют политические заключенные!», а воздух – полон звуками национальных песен и марсельезы.

Написано Жении Маркс 22 марта 1870 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «La Marseillaise» № 99, Перевод с французского

29 марта 1870 г.

Подпись: Дж. Уильямс

VI

Мы поможем в написании ваших работ!