Глава 6. Светоносный образ. Авсенев
Среди русских религиозных философов той поры есть множество таких, кто полностью забыт сегодня, а когда‑то блистал и зажигал сердца духовным поиском. Одним из них был занявший вскоре после Карпова кафедру философии Киевской духовной академии Петр Семенович Авсенев (1810–1852).
Сейчас в редком философском словаре можно найти упоминание его имени. Но даже того, что можно найти, достаточно, чтобы понять, что для науки души этот человек сделал слишком много, чтобы его можно было забыть. Приведу одну выдержку из ФЭС.
«Он выработал подробный план истории души, в котором должны были рассматриваться мировая жизнь (солнечная, лунная и земная); частные ее изменения (племенные, народные, половые), индивидуальные изменения (дарования, темперамент, характер); вопросы о происхождении души, ее возрасте и смерти, о состоянии ее после смерти».
Хорошие слова, но при этом составители Словаря назвали Авсенева Петром Феофановичем, очевидно, под воздействием того, что в 1844 году он принял монашество и получил имя Феофан.
Более‑менее подробно об Авсеневе пишет протоиерей Зеньковский. Он создает живой портрет, который я приведу.
«В Авсеневе была, по словам его слушателей, удивительная "гармония мысли и веры" – и его лекции по философии снискали ему славу далеко за пределами Академии и Университета (Киевского – АШ). Его эрудиция была исключительно обширной, а его философские идеи тяготели в сторону шеллингианства, в частности в сторону построений известного шеллингианца Шуберта.
|
|
|
В Духовной Академии смотрели косо на Авсенева за его философские идеи, за его симпатии к Беме, к шеллингианцам, – и о некоторых его идеях мы узнаем, например, только из переписки его слушателя еп. Феофана Затворника– в частности о его учении о "мировой душе". <…>
Наша душа – учил Авсенев – сопринадлежит безмерному океану духовного бытия, со всех сторон охватывающему отдельную душу. Эта открытость души для духовных воздействий извне удостоверяет реальность всего, что выходит за пределы "дневной жизни души" (ясновидение, лунатизм и т. д.). К сожалению, лишь очень немногое из того, что созревало в мыслях Авсенева, так или иначе сохранилось в напечатанных им статьях» (Зеньковский. История, т. 1, ч. 2, с. 115).
Но уж если создавать портрет этого большого русского философа, то надо привести слова его современников. В 1869 году, помещая его статьи в юбилейный сборник Киевской духовной Академии, некто, скрывшийся под инициалами Д. П., писал об Авсеневе, что тот, поступив в 1836 году на кафедру психологии, «поставил себе задачею – поднять довольно низко стоявший уровень преподавания ее в Академии до высоты современного ему состояния этой науки в Европе, а вместе с тем сообщить преподаванию ее такое направление, которое бы, удовлетворяя общим научным требованиям, в то же время вполне соответствовало высоким целям и духу академического образования» (Д. П. Библиографическая, с. 3).
|
|
|
После этого он предпринимает обширный штурм всего, что было написано о душе в мире. Начав с современной ему Германской, Английской и Французской психологии, он очень скоро стал ее великолепным знатоком. Однако, этого ему показалось мало. «Не удовольствовавшись однако изучением психологической литературы нового времени, он перешел затем к изучению творений, относящихся к учению о душе, древних писателей классического и христианского мира, причем с особенным вниманием останавливался на учении о душе человеческой святых Отцов Церкви и, простираясь таким образом далее и далее, к самым первым начаткам науки о душе человеческой, старался, насколько то позволяли ему научные средства, проникнуть даже в первобытную, мифическую мудрость древних восточных народов» (Там же, с. 4).
Из этого уже становится ясно, как основательно было то, что сделал для науки о душе Авсенев. Но есть еще одна черта, которую обязательно надо учитывать при его чтении. Каким‑то образом научный подход дал ему основательность, но не сломал, не заставил служить рационализму и бездушию под именем «объективности». Авсенев сохранил свое сердце открытым, и я особенно ценю это свойство, потому что «объективные» построения лучше брать у тех, кто посвятил им жизнь. У человека духовного поиска хочется учиться чему‑то иному, что умеет только он.
|
|
|
«Но читая и изучая многочисленные и многоразличные сочинения древних и новых писателей, более или менее близко относящиеся к предмету его науки, профессор Авсенев, отнюдь, однако же не относился ко всем им с одинаковым, так сказать, беспристрастием; это, как говорится, чисто объективное, совершенно бесстрастное и холодное отношение ума к предмету его изучения, при котором ясный и ничем не волнуемый ум имеет в виду понять одну только голую действительность предлежащего его взору предмета, тщательно стараясь (посредством критики) очистить свои представления и суждения от всякой примеси чувствований, – было вообще не в духе профессора Авсенева.
…в душе его особенно сильно развита была та внутреннейшая, глубочайшая, задушевная сторона духа, которая известна под именем силы чувствований или сердца (а в сердце его особенно сильно возбуждены и развиты были высшие чувствования духа к бесконечному и прекрасному, чувствования религиозные и эстетические, в многоразличных формах и видоизменениях их).
|
|
|
В силу высокого и, можно сказать, преобладающего развития в нем этой стороны духа и ум его, во всех своих важнейших отправлениях, действовал большею частью под сильным влиянием его сердца: под влиянием сердечных чувствований он составлял и понятия, сводя многоразличие данных представлений какого‑либо предмета к единству того представления или признака, который особенно сильно подействовал на его чувство; чувствованиями же сердца он руководился большей частью и при образовании суждений, оценивая предметы по качеству тех чувствований, какие они возбуждали в нем» (Там же, с. 5–6).
Если бы о сердце заговорил поэт, то мы бы все могли судить о том, стоит ли доверять его суждениям и в какой мере или по отношению к чему стоит. Но здесь о сердце говорит человек религиозного пути, который особенно ценил и любил из работ отцов Церкви труды о душе Макария Египетского и Исаака Сирина – одних из самых мистичных христианских писателей. Я склонен усомниться в своей способности понимать и отнесусь с предельным вниманием ко всему, что говорят о Сердце люди, создавшие понятие сердечной молитвы. Поэтому для меня это качество религиозной философии Авсенева является очень ценным.
Что же представляла из себя наука о душе Петра Семеновича Авсенева.
Мне оказались доступны только три его работы. «Введение в психологию», «Психология» в 2 частях, и «История души», составленная из трех частей: «Видоизменения личности человека», «Безличные состояния души», «Естественное развитие и жизнь души». Чтобы дать краткое представление об этом сочинении, скажу, что в него входило как большое исследование понятия «личность», так и рассказы о сне, сомнамбулизме, душевных болезнях, магических способностях души, ясновидении.
Но начну с «Введения в психологию», где даются исходные понятия.
Надо сразу отметить, самое первое основание всей психологии для Авсенева – это самопознание. Правда, самопознание его мне не нравится, поскольку теоретично.
«1. Происхождение психологии.
Когда человек, следуя врожденному стремлению к божественной истине, исходит ищущим разумом в разнообразие вещей видимого мира, то с течением времени все внешние вещи и явления препровождают и сосредоточивают его внимание отвне внутрь, к нему самому.
Тогда, встречаясь внутри себя с собою, он спрашивает самого себя: что я есмъ?» (Авсенев. Введение, с. 1).
А далее, во втором же рассуждении он, единственный из всех философов, определенно увязывает познание себя с познанием себя как души. В сущности, все последующее рассуждение есть пример философии самопознания. Я говорю именно о философии самопознания, потому что здесь проступает чисто философский подход, качественно отличающийся от прикладного.
«2. Предмет и наименование ее.
Останавливая взор свой на себе, человек скоро отличает то, что в нем самом составляет его существо, от бытия, привходящего к нему, как от низшего, именно – своего тела и природы, так и от высшего – Божественного, коего присутствие и влияние он испытывает в себе, – и это существо называет душою.
Далее, в этом своем я человек отличает постоянное и общее ему с другими людьми, – то, что принадлежит ему, как человеку, от случайных и частных свойств и действий, принадлежащих ему как известному лицу, по его темпераменту, полу, возрасту, званию, отношениям, – и только первое, чисто человеческое поставляет себе предметом исследования» (Там же, с. 1–2).
Нет, человек не делает предметом исследования в себе нечто «чисто человеческое», так делает философ, которого не интересует человек, а нужно которому создать науку о человеке как таковом. Прикладник исследует себя таким, каков он есть, и при таком подходе тебе все одинаково ценно. Но для философа ценно общечеловеческое, и значит, Авсенев не был прикладником самопознания. Он был одним из первых учителей в России, учивших познанию человека.
Что же касается его понятия души, то оно определено как «существо, отличное от телесного и природного, так и от Божественного присутствия». Чуть ниже он уточняет:
«Название психологии есть, без сомнения, теснейшее (то есть наиболее точное – АШ); ибо обозначает самый настоящий предмет ее: истинное существо человека есть дух, проявляющий себя в существенном союзе с телом или – душа (психе)» (Там же, с. 2).
Душа – это некий дух, вошедший в тело человека, и в этом смысле она – существо.
Возможно, это одно из самых четких определений понятия души, соответствующих богословию. К сожалению, Авсенев слишком был занят стремлением вывести русскую науку о душе на европейский уровень, и это уводило его на научные поля изысканий. При этом в стороне оставались вопросы, которыми можно было бы уточнить это определение. В первую очередь, что же такое существо, в таком случае? И что такое дух как существо?
Можно ли его понимать так, как понимает духов народ, который видит их отнюдь не философски и не абстрактно, а как другую жизнь этой планеты. Жизнь в каком‑то смысле тоже телесную, хотя тела эти и состоят не из вещества и не плотные. Но они столь же определенно есть у духов, как и у нас. Хотя при этом они могут меняться и легко обретают тот вид, в каком дух хочет себя показать человеку.
Куча, куча захватывающе интересных вопросов, которые Наука предпочла исключить из своего рассмотрения, просто объявив суевериями. Почему? Проще так, наверное. И напрягаться не надо. Всего, что я не вижу, нет, а тех, кто видит, надо извести…
Авсенев уже полностью человек, обещавший свое сердце Науке и стремящийся в ее объятия из липкой тины народного богословия. Поэтому время от времени он говорит нечто пронзительное, восторгом отзывающееся в душе, но тут же одергивает себя и излишне восторженного читателя, чтобы, не дай бог, не уклониться от верного направления.
В третьем рассуждении он говорит:
«Ближайшая цель психологии есть удовлетворение естественному желанию души знать себя, доставить ей высокое удовольствие самосведения, но с самосознанием душа узнает и недостаточность своего существа, суетность всех своих конечных стремлений и глубочайшую потребность соединения с Единым верховным добром» (Там же, с. 2).
Главная цель психологии – удовлетворить естественное желание души познать себя! Да, моя душа хочет познать себя! Нет, я хочу познать себя. Я – это я, а душа – это что‑то мое, но я могу быть тем, что видят другие – телом, а могу и душой. Я хочу познать себя и как душу. Но я не знаю, хочет ли душа познать себя.
Хочет ли тело познать себя? Может быть, оно и хочет, но его желание так слабо звучит во мне, что я не слышу его сквозь желания моего я. Вру, когда тело хочет есть или любить, я очень даже его слышу. И даже не могу этим желаниям сопротивляться. Я вынужден обслуживать свое тело и решать для него эти задачи. И когда душа хочет справедливости или восторга, я вынужден подчиняться и искать решения. Но слышал ли я хоть раз в себе, чтобы кто‑то из них требовал познать себя?
Не помню, возможно, я даже не понимаю, что какие‑то привычные требования души или тела есть на самом деле их потребность в самопознании. Но пока у меня полное ощущение, что самопознание нужно только мне. И нужно именно как вызревание, которое освобождает меня от отождествления и с телом, и с душой. Самопознание – это освобождение, это свобода!
И опять Авсенев не человек самопознания, потому что он не может допустить этой свободы для человеческого духа и, лишь упомянув познание себя, тут же накладывает множество исходных уз: в самопознании душа узнает недостаточность своего существа и вынуждена совершенствоваться в заданном религией направлении…
Хуже того, он заканчивает это третье рассуждение построением русла, по которому обязывает направить высвобождающиеся при самопознании духовные силы:
«Дальнейшая цель психологии есть приложить приобретенные знания о душе к различным житейским целям и стремлениям человека, именно – послужить науке, искусству, общественной жизни» (Там же, с. 3).
Нет, это не самопознание, потому что самопознание может завершаться только озарением: служить надо тому, что обнаружишь в себе как свое предназначение.
А в четвертом рассуждении Петр Семенович еще больше сужает возможности выбора, вдавливая своего ученика в строго научный путь.
«4. Житейская психология.
От настоящей науки о душе должно отличать так называемое практическое знание людей, которое приобретает каждый в течение жизни, частью на себе самом, а частью на других. Каждый человек, как существо самосознательное, наблюдая себя и других в различных действиях и состояниях, мало‑помалу отвлекает и собирает разные понятия о способностях, свойствах и состояниях души, относящиеся к возрасту, полу, темпераменту, званию, племени и т. под.
Но сии познания суть частные, необъединяемые в общем понятии души, суть познания людей, а не человека, и сами по себе не заслуживают быть предметом науки» (Там же, с. 3).
Приговор! И приговор неверный. И познания людей о душе, народная психология, заслуживают научного изучения. И научные представления о душе мелки и ущербны, поскольку как раз не о душе они, а о том, что наука избрала считать для себя душой, а точнее, предметом, который как‑то сумеет изучить.
Обидно, больно, но в целом Авсенева изучать надо, потому что он лишь одной ногой стоит в науке, а второй он еще чистый исследователь, чья собственная душа горит познанием этого странного, привычного и неведомого предмета. И надо отдать ему должное, он менялся за свою короткую жизнь. Он шел и, видимо, нашел достаточно, потому что ушел, завершив свое исследование. За год до смерти он выверил все свои сочинения и, убедившись, что они соответствуют его действительным представлениям, уехал в Италию, где и распрощался с наукой и жизнью.
И чтобы не быть голословным, я приведу несколько его рассуждений из заключительной главы «Истории души». Глава эта называется «Состояние души по смерти».
«В тихую лунную ночь является иногда блестящий метеор, несколько времени пленяет собою наш взор и вдруг огненной полосой падает на землю. Мы подходим, рассматриваем его светящееся ядро, осязаем; но вскоре оно распадается в прах и свет его– откуда взялся– не знаем.
Так, подобно небесному метеору, является в царстве жизни и человек; неземной свет, богоподобная душа воспламеняет этот боголепный феномен: несколько времени он блистает Божественным светом; но вот падает на одр смертный…
Мы видим, как мало‑помалу гаснет его жизнь, – наконец перед нами является один хладный труп, и мы спрашиваем с недоумением: куда скрылся невещественный свет, одушевлявший его, что делается с душою, по разлучении ее с телом?» (Авсенев. История, с. 240–241).
Очевидно, это писалось уже тогда, когда мысли об уходе стали посещать философа. Все‑таки он всю жизнь был платоником, и образ Сократа, уходящего из жизни философски, не мог не жить в его сознании. И вот слетает, точно шелуха, наука и появляются рассуждения о том, что хочет знать сама душа.
«По смерти тела душа не совсем отрешается от всего физического. Ясновидящие видят у человека на месте отсеченного члена телесного светоностныи его образ. Значит, из сего тела душа извлекает себе и удерживает некоторый тончайший экстракт, который относится так же к прочему истлевшему телу, как жизненные соки, извлеченные из пищи, к отделяемой части.
Естественно, что это, видимое эфирными очами, тело, или лучше – эфирная тень, удерживает образ и качество прежнего тела и дает возможность ясновидящим различать души по полам, возрастам, нравственным качествам и прочее. Это новое, тонкое тело с одной стороны не ограничивает души, как прежнее, грубое; но с другой – и не доставляет ей такой опоры бытия, какую доставляло то; от того душа представляет в себе другое существо» (Там же, с. 242).
Вот такой большой путь проделал Петр Семенович Авсенев от страстного увлечения наукой и творения научной психологии до действительного устремления понять душу, наплевав на всю научность или объективность.
Когда самопознание свершается и ты вызреваешь в своем теле точно завязь, превращающаяся в плод, вызревание это, кажется мне, и происходит как выделение нового тела – тела души. И тогда ты начинаешь ощущать, что наука верна, но по отношению к тем телам. Причем, верна совершенно, потому что им действительно не свойственно и не доступно ничего из того, что наука отрицает, считая несуществующим.
Но при этом новому телу твоему становится совершенно безразлично, что считают те тела, как бабочке безразлична жизнь гусениц. Почему? Авсенев попытался передать те чувства, что рождались у него с вызреванием новой жизни его нового тела:
«Случается во сне, что душа силится двинуть члены своего тела, дабы перенести его с одного места на другое; но они отказываются служить ей; тогда она оставляет этот образ чувственного движения, распространяет мысленные крылья и с быстротою ветра переносится туда, куда хочет.
В совершеннейшем отрешении от тела, вероятно, душа будет иметь способность – не мыслию, а действительно, с быстротою ветра, переноситься с места на место» (Там же, с. 242–243).
Я думаю, он не зря перенесся в конце жизни в Италию. Италия всегда была для русской души образом иного мира, мира, где душа отдыхает…
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!