ДАНИЛО ИГНАТЬЕВИЧ И СЫН ЕГО МИХАЙЛО ДАНИЛОВИЧ
Кручинен сидит на пиру у Владимира старый богатырь Данило Игнатьевич, сидит, молчит, повесил свою буйную голову.
Спрашивает Владимир Солнышко:
– Что призадумался, славный богатырь, о чем закручинился, отчего не в радость тебе мой веселый пир? Отчего ничем на пиру не хвалишься?
Поклонился Данило Игнатьевич великому князю в землю и говорит:
– Нечем мне хвалиться, Солнышко–князь! Не было у меня ни дворцов богатых, ни золотой казны, да и сила у меня была не Бог весть какая: служил я тебе, князь, верой–правдою пятьдесят лет, убил восемьдесят вражьих царевичей, а простого народа столько перебил, что даже и не упомню. Девяносто лет мне от роду; не могу я больше служить тебе, ласковый князь! Отпусти меня в честной монастырь, в тесную келью, пора мне и о душе подумать, время замаливать тяжкие свои грехи!
Отвечает Владимир:
– Не могу отпустить тебя, Данилушко; кто же без тебя станет оборонять Киев от врагов? Налетят поганые татары, церкви Божии повыжгут, народ христианский пустят по миру, меня, князя, в плен уведут!
– Отпусти меня, князь, – молит Данило Игнатьевич, – пришлю я к тебе вместо себя своего сына, Михайлушку, будет он защитой Киеву, будет оградой всему народу христианскому.
Отпустил князь Данилу в монастырь спасать грешную душу, Богу молиться за него, князя Солнышка, и за всех православных христиан.
Узнал неверный царь о том, что нет уже более в Киеве могучего богатыря Данилы, двинулся под Киев с несметными ордами, требует, чтобы князь Владимир выслал к нему какого–нибудь богатыря на поединок.
|
|
|
Вышел князь Солнышко на балкон своего высокого терема, посмотрел в поле – ужаснулся: словно туча черная, стоит в поле неверная сила; облегла славный стольный город и с полудня и с севера.
Созвал Владимир к себе на совет князей, бояр богатых, богатырей могучих, спрашивает их:
– Кто из вас, князья–бояре, удалые молодцы, съездит в поле, пересчитает силы неверные, чтобы нам потом поразмыслить, как расправиться с погаными?
Молчат богатыри: больший прячется за среднего, средний за младшего, а младший боится и слово вымолвить.
Поднялся тут молодой Михайло Данилович, подходит к князю, отдает низкий поклон и молвит:
– Отпусти меня, князь, пересчитать неверных!
– Ох, Михайлушко, молод ты больно, разумом еще не дошел: всего–то тебе навсего двенадцать лет от роду. Даром сложишь свою бедную головушку!
Не понравились Михайле Данилычу такие речи; вышел он из гридни – как захлопнет за собой с сердцов дубовые двери: на мелкие щепки двери раскололись, вся гридня зашаталась.
Взял Михайло у родимой матушки благословенье ехать в чистое поле навстречу неверным, оседлал доброго коня и отправился в путь.
|
|
|
Едучи по полю, раздумался Михайло:
«Неладно я сделал, что уехал в дальнюю дорогу, не благословясь у своего родимого батюшки, старца Данилы!»
И поворотил Михайло коня к монастырю, где жил старец Данило; чувствует Михайло – земля под ним всколебалась: это вышел отец его к нему навстречу.
– Куда, Михайло, путь держишь?
– Еду, батюшка, в чистое поле переведаться с неверными.
Не хотел Данило отпускать своего сына в опасный путь.
– Молод ты, Михайло, для такого дела, разумом еще не дошел!
Рассердился Михайло, не стал и слушать отцовских советов, повернул коня назад… Пожалел его Данило, кричит вдогонку:
– Вернись, милый сын! Возьми мое благословение; слушай, что скажу тебе: как выедешь ты в чистое поле да будешь близ большого холма, крикни сколько хватит голосу: «Приди сюда, бурушка, лошадь добрая! Служил ты батюшке моему верой–правдою – послужи теперь мне, Михайлушке»; прибежит к тебе на голос конь бурушка. Как будешь ты стоять на высокой горе – отмерь от бурушки пять аршин и разрой землю на том месте: в земле найдешь для доброго конька золотую богатую сбрую.
Все исполнил Михайло, как научил его родимый батюшка: позвал бурушку, оседлал его золотой сбруей, взял в руки тяжелую палицу да саблю острую, а отец за сына горячо молился Господу Спасу и Святой Богородице:
|
|
|
– Спаси, Господи, сына моего Михаила, помоги ему, Пресвятая Богородица, оборонить Киев от неверной силы!
А по дороге к татарскому стану говорит бурушка Михаиле человечьим голосом:
– Слушай меня, Михайлушка, бей силы неверные с краю, а не заезжай в середину; да знай, что когда выкопают татары три глубоких погреба, воткнут в них стоймя острые копья – перескочу я через первый окоп, перескочу и через второй, а через третий не смогу перескочить!
Ударил Михайло коня по крутым бедрам:
– Ах ты, трус, травяной мешок, жалкий конь! Не хочешь мне служить, как следует!
Да и направил коня в самую середину войска; перескочил конь через первый окоп, миновал и второй, а на третий раз запутался в натянутых татарами веревках, уронил Михаила в глубокий погреб.
Схватили татары богатыря за белые руки, надели на них шелковые петли, заковали в железо резвые ноги, повели Михайла к самому хану Уланищу.
Взмолился Михайло Пречистому Спасу с Богородицей:
– Господи, не отдай меня на смех поганым татарам! Всю жизнь стану я служить верой и правдой князю Владимиру, стоять грудью за веру христианскую, за святые Божии церкви.
|
|
|
Говорит Михайле Богородица:
– Подними, богатырь, руку правую выше головы, опусти левую ниже пояса!
Тут у Михайлы силы втрое прибыло: разорвал он на руках и ногах свои цепи, ухватил тележную ось да и давай ею по татарам помахивать; прискакал сюда же к нему и добрый конь, бурушка, вскочил Михайло на коня, зашел справа татарской силы; побил и в плен понабрал поганых татар, а царю Уланищу отсек голову, насадил ее на острое копье, везет голову, сам удивляется: уши у царя словно блюда, а глаза как пивные чаши, нос ростом с боевую палицу.
Едет Михайло домой, видит – идет по полю старец Данило; клюка у него в сорок пуд; ходит Данило по полю, мертвых татар клюкой переворачивает, ищет среди них убитого милого сына Михайлу, приговаривает жалобно:
– Убили поганые татары милого моего сына Михайлушку!
– Что ты тут ищешь, старче Данило? – спрашивает Михайло у отца.
Не узнал его Данило, замахнулся клюкою:
– Ах ты, поганый татарин! Подъезжай–ка сюда поближе; вот я рассеку тебя клюкой надвое, и с конем вместе!
– Постой, милый отец, – говорит Михайло, – подними–ка свой клобук да посмотри на меня!
Обрадовался старый, увидав милого сына здравым и невредимым, спрашивает его:
– Куда, Михайлушка, путь держишь?
– Еду, батюшка, к князю Владимиру; плохо мне тут приходилось, чуть не срубили меня поганые татары, да помогли мне молитвы твои усердные, вызволили меня из беды. Как вернешься ты в монастырь, моли за меня грешного Спаса Пречистого да Мать Пресвятую Богородицу!
Распрощались тут отец с сыном; направился Михайло к Киеву; въезжает в город не воротами: через высокие стены на коне перескакивает, через башню по воздуху перелетает.
Вышел к богатырю Владимир с прекрасной княгиней Евпраксией; дивятся голове царя Уланища… Веселым пиром отблагодарили они за службу доброго молодца; подарили ласковым княжеским словом и дарами несметными. А враги уже не приходили под стены Киева, пока жил в нем славный богатырь Михайло Данилович.
БОГАТЫРЬ МИХАЙЛО ПОТОК
I
Стал Владимир–князь раздавать службы своим могучим богатырям:
– Свет Илья Муромец! Съезди–ка ты на гору Сорочинскую, побей неверную татарскую силу! А ты, добрый молодец Добрыня, поезжай за море, прибавь земельки Святорусской, привези немалые дани. Поезжай и ты, славный богатырь Михайло Поток, в черные леса дремучие, в государство Лиходеево: возьми с царя Лиходея дани за двенадцать с половиною лет.
И поразъехались богатыри в разные стороны, кому куда было наказано от князя Владимира.
Приехал Михайло Поток в землю Лиходееву, остановился среди чиста поля, раскинул над собою шатер полотняный, на шатер надел золотую маковку, и горит она словно жар, светится далеко в поле.
Думает Поток:
«Не годится мне ехать к Лиходею сонному да голодному; лучше я пережду эту ночь да высплюсь хорошенечко».
Вышла поутру Лиходеева дочь, царевна Марья Лебедь белая, на вышку своего девичьего терема, увидела в поле шатер с золотой маковкой и говорит сама себе:
«Это могучий русский богатырь заехал в наше царство».
Пошла Лебедь белая к отцу просить, чтоб отпустил ее царь Лиходей в чисто поле на три года, поискать богатырских подвигов.
Говорит царь:
– Дочь моя любимая! Плавала ты уже три года белой лебедью в тихих морских заводях; погуляй еще три года в чистом поле красной девицей – а потом я отдам тебя замуж.
Поклонилась отцу Лебедь белая, побежала в чисто поле; бегут за ней мамушки и нянюшки, не могут догнать ее. Подошла Марья Лебедь белая к шатру и заглянула в него: видит, спит в шатре богатырь красоты неслыханной, невиданной.
Говорит тут Михайле Потоку конь его человечьим голосом:
– Проснись, Михайло! Пришла к твоему шатру душа красна девица!
Вскочил Михайло, вышел из шатра; никакой красной девицы не видит, только лебеди плавают по заливам; среди них плывет величаво черная лебедь в золотых перьях, голова у ней унизана скатным жемчугом и камнями самоцветными.
«Дай подстрелю эту лебедь», – думает Поток.
Высоко взвилась лебедь, зачуяв стрелу богатырскую, и, опустясь на землю, обернулась красной девицей.
– Добрый молодец, – говорит она Потоку, – не знаю, как звать тебя по имени, величать по отчеству, князь ли ты или королевич… Знаю только, что ты русский богатырь; посади же меня на своего добра коня, свези меня в Киев, приведи в веру Христову, возьми за себя замуж.
Понравилась богатырю речь красной девицы, и дали жених с невестой друг другу такой зарок: когда они поженятся, и если кто–нибудь из них умрет первый, то другой должен за ним живой в гроб идти.
II
Не ясные соколы слетались вместе, то съехались в Киев могучие славные богатыри на честной пир к князю Владимиру.
Говорит Илья Муромец:
– Здравствуй, Солнышко–князь! Ездил я в чистом поле, покорил для тебя немало неверных народов, привез большие дани.
Говорит Добрынюшка:
– Был я за синим морем, покорил неверные народы, прибавил земли Святорусской.
Думает Михайло Поток:
«Чем–то я похвалюсь перед князем? Не добыл я ему дани, а себе славы; добыл я себе только молодую жену, Марью Лебедь белую; умный молодец женой не хвалится».
И говорит Михайло:
– Был я у царя Лиходея Лиходеевича, играл я с царем в шахматы золоченые; выиграл я с него сорок тысяч золотой казны; только когда вез я казну в Киев, у телег подломились оси, а потому вырыл я глубокий погреб, запрятал в него казну, землей засыпал, а сам приехал в Киев.
Посылает Владимир Потока опять за море:
– Кстати ты, Михайло, выиграл казну с Лиходея: нужно ведь нам с ним расплатиться; должны мы царю дани за двенадцать с половиною лет. Вернись ты к нему и отдай ему назад его золотую казну.
Поехал Поток назад в темные леса, ехал целых три месяца, приехал на широкий двор Лиходеевых палат, слез с коня, привязал его к золотому кольцу, дал ему пшеницы белояровой, а сам пошел к царю в палату; отдает низкий поклон на все стороны, царю кланяется особенно.
– Здравствуй, царь Лиходей Лиходеевич!
– Здравствуй, добрый молодец, не знаю, как тебя звать–величать.
– Зовут меня Михайло Поток, а приехал я к тебе вот по какому делу: слышал я, что любишь ты, царь, играть в золоченые шахматы; ставлю я в заклад свою буйную голову; коли проиграю – буду служить тебе верою–правдою целых сорок лет; а если ты мне проиграешь – отдай мне сорок телег, доверху насыпанных чистым серебром.
И выиграл Михайло сорок телег, насыпанных чистым серебром.
Жалко стало Лиходею проигранной казны.
– Поиграем еще, Михайлушко, на сорок телег красного золота, на сорок лет твоей богатырской службы.
Выиграл Михайло и во второй раз.
Разыгралось сердце в царе, и стал он просить Михайлу поиграть с ним еще и в третий раз.
– Если ты выиграешь – прикажу насыпать тебе еще сорок телег красным золотом; если проиграешь – будешь мне слугою до самой смерти.
И в третий раз проиграл царь Лиходей.
Тут прилетел под окно царских палат сизый голубь и говорит Михайле человеческим голосом:
– Играешь ты, Поток, забавляешься, над собой горя не чуешь; ведь сегодня умерла твоя милая хозяюшка, Марья Лебедь белая.
Как вскочит Поток с места, ударил о пол шахматной доскою, весь пол всколебался, стены каменные попадали; сам царь Лиходей со страху на землю свалился.
Говорит ему Поток:
– Собирай казну, царь, вези ее в Киев–город князю Владимиру!
Сам выбежал из палат, сел на коня, просит, молит доброго бурушку:
– Добрый конь! Нес ты меня сюда три месяца, неси меня назад три часа.
Побежал конь, что было силы, реки, озера перепрыгивал, темные леса между ног пропускал.
Приехав в Киев, стал просить Поток своих братьев названых, могучих богатырей:
– Крестовые мои братья! Славный богатырь Илья Муромец! Помогите мне построить колоду дубовую, широкую, высокую, чтобы в ней пойти мне в сырую землю, вместе с моей покойной хозяюшкой, на целых три года; положите мне с собой хлеба–соли, чтобы было что есть–пить, лежа в земле сырой.
Построили Михайле братцы колоду из белого дуба; сам он выковал в кузнице прутья: железный, медный, оловянный, взял их с собой. Опустили Михайлу в землю вместе с гробом жены, с конем, с оружием, с разными припасами, забили колоду железным обручем, засыпали желтыми песками.
Стал жить богатырь в земле с мертвою женой; прошла неделя, другая; приползает однажды ночью к колоде лютая змея: разломала железные обручи, открыла колоду, увидала Марью Лебедь белую. Рада–радешенька змея, что есть чем поживиться, – кинулась на покойницу.
Тут Поток как сдвинет камни вместе – ущемил змею, придавил железным обручем, стал сечь железными прутьями.
Взмолилась подколодная змея:
– Не трогай, не бей меня, добрый молодец, принесу я тебе живой воды через три года.
Не слушает Поток, бьет змею железными прутьями.
– Не бей меня, Поток, принесу я тебе воды через два года!
– Долго ждать, – говорит Поток.
И стала змея уменьшать срок; наконец обещала Михайле принести живой воды через три часа.
– Оставь мне здесь в залог своих змеенышей, – говорит богатырь, – тогда, пожалуй, отпущу тебя за водою.
Оставила змея змеенышей, через три часа приползла назад, принесла с собой живой воды.
Захотел узнать Поток, правду ли говорит змея, что принесла живой воды, разорвал он змеенышей надвое, спрыснул живой водой: срослись и ожили змееныши.
Тогда взял Поток обещание со змеи, что не будет она заползать в могилы, беспокоить мертвых, и отпустил ее.
Спрыснул богатырь Марью Лебедь белую живой водой; ожила она, встала да и говорит:
– А долго же спала я нынче.
Отвечает Поток:
– Да кабы не я, спала бы ты тут вечные веки!
Стал размышлять Михайло, как бы ему из земли выбраться, закричал о помощи, что было голосу. От того крика земля задрожала. Услыхали Добрыня с Ильей знакомый голос.
– Ведь это наш крестовый брат, Поток, зовет на помощь; знать, душно ему в сырой земле.
Разрыли богатыри могильный холм, увидали дивное диво: вышел Поток из гроба вместе с молодой женой.
Пошла тут по всей земле слава о красоте неописанной Михайловой жены, Марьи Лебеди белой, об ее великом разуме.
Прослышал о красавице и царь Иван Окульевич. Приехал он на Русь с сорока царями–царевичами, с сорока королями–королевичами, захотел добыть себе Марью Лебедь белую, стал ее упрашивать, умаливать:
– Поди за меня, красавица, замуж; за мною будешь ты слыть царицею, а теперь за Потоком только и слывешь ведь работницей князя Владимира!
Захотелось Марье быть царицей; изменила она милому мужу, пошла замуж за Ивана Окульевича и ускакала вместе с ним.
А Михайло сидит себе в поле, ничего знать не знает; приехали тут к нему Илья да Добрыня, поведали Потоку новое горе.
– Братцы крестовые, – говорит Михайло, – поедемте вместе за женой моей в погоню.
– Не годится нам, – отвечают богатыри, – за чужой женой скакать в погоню; есть дома дела поважнее. Поезжай ты один, сруби голову царю Ивану Окульевичу за его недобрые дела!
Поехал Поток. Скоро настиг он жену свою. Увидав его, испугалась Марья Лебедь белая, плачет горько и говорит мужу:
– Силой взял меня за себя замуж Иван Окульевич; тяжко мне жить без тебя, добрый молодец, выпьем вместе с горя чару зелена вина.
Поверил ей Поток, а она вместо вина поднесла ему чару сонного зелья; упал на сыру землю молодой богатырь, крепкий сон сковал его.
Говорит Марья Лебедь белая Ивану Окульевичу:
– Отсеки Михайле голову, чтобы он нас не преследовал.
– Нет, Марья Лебедь белая, – отвечает царь, – стыдно бить лежачего да сонного; пусть проснется – тогда я с ним померяюсь силушкой.
Подняла тогда Марья сонного мужа, бросила его через правое плечо, сама приговаривает:
– Где был добрый молодец, пусть станет белый горючий камень; три года пусть поверх земли лежит, на четвертый – в землю уйдет.
Окаменел богатырь и в землю сырую ушел.
Вспомнили Илья да Добрыня о своем крестовом братце, соскучились, поджидая его, надумали поехать посмотреть, как он живет–может.
Оделись они нищими–каликами, отправились в путь–дорогу в землю Сарацинскую, видят: идет им навстречу такой же калика, как они сами, старый, седой да сгорбленный.
– Здравствуй, Илья Муромец, старый казак, здравствуй, молодой Добрынюшка Никитич, возьмите меня с собой в товарищи.
– Здравствуй, дедушка! Что ж, пойдем с нами в Сарацинскую землю.
И думают богатыри, что старику не угнаться за ними, а видят, что он еще впереди их идет.
Пришли они в Сарацинскую землю к царю Ивану Окульевичу, стали просить милостыни громким голосом; от их голоса земля задрожала.
Выглянула Лебедь белая в окошко, говорит Ивану Окульевичу:
– Это не калики перехожие, а славные русские богатыри: Илья Муромец да Добрыня Никитич, а третьего я не знаю. Зови их к себе в палаты, принимай радушно, угощай, встречай честным пиром.
Хорошо встретил богатырей Иван Окульевич, угостил на славу, одарил богатыми подарками, забыли они и про Потока. Уже на обратном пути вспомнили, зачем ходили в Сарацинское царство; вернулись, стали Лебедь белую расспрашивать о Потоке.
– Лежит крестовый ваш брат у креста Леванидова горючим камнем.
Пошли калики отыскивать названого брата; старик привел их к камню да и говорит:
– Высыпем–ка золотую казну, что подарил нам царь Иван Окульевич, поделим ее, сколько придется на брата.
И видят богатыри, что старик раскладывает золото на четыре кучки.
– Кому четвертая доля? – спрашивают богатыри.
– Тому, – отвечает старик, – кто этот камень через плечо бросит, обернет его богатырем Потоком.
Схватился Добрыня за камень: едва до колен камень приподнял, сам по колена в землю ушел.
Взялся Илья за камень – еле поднял камень до пояса.
Тогда сам старичок взял камень, через плечо бросил; обернулся камень богатырем Потоком.
Говорит богатырям старичок:
– Знайте, что я Никола Можайский, помогаю вам крепко стоять за свою родину.
И исчез святой из глаз богатырей; тут они поставили ему часовенку.
А Поток ожил, расправил свои могучие плечи, попрощался с богатырями, поехал жену свою выручать.
Обманула его злая чародейка Лебедь белая, напоила зеленым вином, стащила в глубокий погреб, прибила к стене гвоздями за руки и за ноги, ударила молотом по лицу, замкнула крепкими замками, оставила умирать одного.
Была у царя прекрасная сестра, душа–девица Настасья Окульевна, спустилась она в глубокий погреб посмотреть на богатыря, а Поток тут очнулся, говорит ей:
– Помоги мне, душа–девица.
– Хорошо, – говорит она, – а ты накажешь смертью Лебедь белую, возьмешь меня за себя замуж?
Пообещал ей Поток жениться на ней, если она выручит его из беды.
Отковала Настасья Окульевна богатыря от стены, вместо него прибила к стене мертвого татарина, надела на Потока свою соболью шубку, увела его в свой терем, залечила его раны и говорит ему:
– Теперь ты здоров; надо добыть тебе оружие, да латы, да доброго коня.
Пошла Настасья Окульевна к брату да и говорит ему:
– Милый брат! Неможется мне что–то! Вот если бы дал ты мне коня да латы и оружие – поехала бы я погулять в поле; может быть, опять стала бы я здоровой и веселой.
Дал ей царь все, что она просила, а она снесла латы и оружие Потоку; оделся богатырь, вскочил на коня и выехал в чистое поле. Увидав его, ужаснулась Белая лебедь, говорит:
– Погубила нас Настасья Окульевна!
И думает Марья Лебедь белая, как бы еще раз перехитрить Потока: зовет его к себе, подносит ему чару зелена вина с сонным зельем.
Уже взялся Поток за чару, хочет пить, да случилась тут Настасья Окульевна; толкнула она богатыря под руку, уронил он чару, расплескал питье, смотрит на всех, словно от сна проснулся, спали с него злые чары.
Разгневался Поток на жену, отрубил ей голову, а Настасью Окульевну взял за себя замуж. Повенчались они в церкви Божьей золотым венцом, стали жить–поживать лучше прежнего.
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧ
Явилось однажды к Солнышку–князю Владимиру сто молодцов–киевлян; пришли они избитые, в разорванных платьях; идут, на ходу пошатываются, приносят князю горькую жалобу:
– Рассуди нас, князь, по справедливости с Чурилой Пленковичем: на Сороче–реке появились неведомые люди, дружина в пятьсот человек, одеты они в бархатные кафтаны, в золотые шапки; забросили они шелковые невода в воду; всю рыбу из реки повыловили; нечего нам, государь, тебе на стол подать, заслужить от тебя милости. А называет себя эта дружина людьми Чурилы Пленковича.
Только скрылись со двора князя эти челобитчики – приходят другие сто киевлян, приносят другую жалобу:
– Солнышко–князь! Дай нам управу на Чурилу Пленковича; сегодня пришла его дружина на тихие заводы; всю птицу дикую перестреляла; нечего тебе, государь, к столу подать, нечем заслужить твоего жалованья.
Вслед за второй толпой киевских жителей является и третья:
– Ласковый князь! Уйми дружину Чурилы: пришли к нам пятьсот молодцов: наставили силков в темных лесах, куниц, лисиц повыловили, перебили черных сибирских соболей. Нечего, государь, тебе во двор принесть, нечем заслужить твоего жалованья.
Взглянул тут князь в окно и видит: едут к Киеву пятьсот молодцов; кони под ними гнедые, все одной масти, седла под ними золотом разукрашены, сапоги на молодцах из зеленого сафьяна, кафтаны из голубой парчи, разноцветными поясами подпоясаны, шапки из литого золота; сидят молодцы на конях – словно свечи горят. Стали молодцы по Киеву разъезжать, пошаливать, весь лук на огородах повыдергали, всю капусту с корнем повырвали.
Толпами валит народ с жалобами к князю на широкий двор; весь Киев тут собрался: и князья с княгинями, и знатные бояре, и жители городские; просят суда на Чурилиных людей.
Рассердился Владимир:
– Как вы просите у меня суда на Чурилу, когда я даже не знаю, где он живет, где его двор стоит.
Говорят бояре:
– Свет–государь! Не в Киеве, не за Киевом стоит двор Чурилы, а стоит он на Почай–реке, тянется на семь верст, обнесен булатным тыном; двери везде точеные, ворота хрустальные, косяки и подворотни из дорогого рыбьего зуба, а во дворе стоит семь теремов.
Захотелось Владимиру посмотреть на такое роскошное жилье, и собрался он в путь–дорогу ко двору Чурилы; взял с собой и князей, и бояр именитых, и богатырей могучих, и горожан киевских. Приехал Владимир на Почай–реку, смотрит на Чурилин двор, удивляется: правду молвили люди о несметном Чурилином богатстве! Видит князь, выходит на крыльцо старик, отец Чурилы; шуба на нем соболья, золотой парчой крытая, золотыми пуговицами застегнута; кланяется Владимиру отец Чурилы:
– Пожалуй, князь, в высокие хоромы хлеба–соли с нами откушать.
– Назовись, добрый человек, – отвечает князь, – как тебя звать–величать, чтобы знали мы, у кого будем хлеб–соль отведывать.
– Я Чурилин батюшка – Пленко, – сказал старик и повел Владимира в хоромы.
Видит Владимир: стоят терема из белого дуба; к главному терему ведут трое ворот: первые – резные раскрашенные, вторые – хрустальные, третьи – из олова литые, золотыми маковками украшены, а уж в тереме такое убранство, что и пером не описать: пол посредине из чистого серебра, стены серым соболем обиты, а потолок черным. Вся в тереме красота небесная: на небе солнце и в тереме солнце, на небе месяц и в тереме месяц; около месяца частые звездочки рассыпались.
Открыл князь окошко, увидал во дворе нарядную толпу.
– Не тут ли Чурило? – спрашивает князь Пленко.
– Нет, князь! Чурило еще в церкви, обедню слушает.
Появилась тут во дворе другая толпа, еще нарядней и лучше: человек более тысячи, посреди, всех лучше и краше, едет добрый молодец; шуба на нем соболья, золотыми пуговицами застегнута; каждая пуговица по яблоку.
Владимиру даже боязно стало: не царь ли едет с ордой, не король ли из Литвы, или не едут ли великие послы сватать княжую племянницу, Забаву!
Говорит Пленко:
– Не страшись, князь, это сын мой Чурило возвращается домой.
Едет Чурило, с коня на коня перепрыгивает, из седла в седло перескакивает, копье из руки в руку перекидывает. Несут над Чурилой большой зонтик–подсолнечник, чтоб не загорело от солнца белое лицо Чурилы.
Слез с коня Чурило, идет по двору легкой частой походочкой; идет – под ногами травы не мнет.
Как сказали Чуриле, что сам князь у него в гостях, – взял Чурило золотые ключи, отворил свои богатые амбары, достал меха черных соболей, куниц и лисиц, подарил Владимиру дорогие шубы собольи, а боярам лисьи, а купцам куньи; раздарил горожанам золотой казны без счета.
Говорит Владимир:
– Много было мне принесено на тебя жалоб, добрый молодец, да не хочу тебя судить, старое поминать: уж очень ты мне полюбился, свет Чурило Пленкович!
И зовет его князь к себе в Киев:
– Будешь у меня стольничать–чашничать!
Согласился Чурило. Остался князь ночевать у него в доме; положил его Чурило на пуховую постель, усыпил игрою на звонких гуслях, а поутру поехали они вместе в Киев, и сделал Владимир пир для Чурилы.
На пиру сама княгиня Евпраксия загляделась на красоту Чурилы; руку себе ножом порезала, заглядевшись.
Пожаловал князь Чуриле еще должность:
– Свет Чурило, ходи–ка ты по Киеву на пиры мои собирать честной народ, князей–бояр, горожан именитых.
Идет Чурило по Киеву, желтыми кудрями потряхивает; на руках у него шелковые перчатки, на голове золотая шапка, на ногах сафьяновые сапоги. Смотрит на него народ, не налюбуется, красны девицы тихонько из теремов на него поглядывают, старые старухи, засмотревшись, прялки ломают; зазывают Чурилу в гости и князья–бояре, и горожане именитые, и богатые купцы.
ДЮК СТЕПАНОВИЧ
Далеко–далеко, за синими морями, за высокими горами, в Индии заморской, в богатой Волынь–земле жил добрый молодец, молодой купец Дюк Степанович.
Не ясный сокол пролетел, не белый кречет вспорхнул – то молодой Дюк поехал охотиться на гусей, лебедей, на малых серых уток. Расстрелял Дюк свои золотые стрелы, не убил ни одной птички; еще вынул три стрелы, самые драгоценные, и те извел напрасно. Покачал Дюк головою и говорит сам себе:
«Извел я напрасно свои дорогие стрелы, а были стрелы на три грани гранены, пером сизых орлов оперены; ручки у стрел были яхонтами разубраны, где летит стрела – луч света бросает за собой; днем светит, словно луч солнца красного, вечером – словно луч ясного месяца».
Собрал Дюк свои стрелы в колчан и вернулся в родной Галич.
Приехал Дюк домой, когда в церкви шла вечерня, и пошел к Божьему храму на церковное крыльцо встречать свою родимую матушку.
Вот выходит из церкви Дюкова матушка; кланяется ей Дюк низко, достает до земли кудрями, просить у ней благословения:
– Государыня, родимая матушка! Во всех городах я побывал, не был только в городе Киеве у ласкового князя Владимира; благослови меня съездить в Киев!
Отпустила его родимая матушка, на прощанье дала родительское наставленье:
– Слушайся меня, свет мой Дюк Степанович, не езди к Киеву прямой дорогой, поезжай дорогой окольной. На прямой дороге есть три заставы великие; стоят на одной высокие горы, разойдутся и опять сойдутся, поедешь не вовремя – тут тебе и живому не быть. Есть на прямой дороге гнездо диких птиц. Как поедешь мимо, склюют тебя те птицы и вместе с конем. А на третьей заставе лежит Змеище Горынище о двенадцати хоботах, проглотит тебя та змея вместе с конем. Еще тебе мой совет: как будешь на пиру у князя Владимира, не хвастайся своим сиротским именьицем, не доведет до добра напрасное хвастовство.
Простился Дюк с матерью, пошел на конюшню выбрать себе в дорогу жеребца неезженого – выбрал косматого бурушку; была у бурушки грива в три сажени длиною, на все стороны развевалась, словно скатный жемчуг рассыпалась. Оседлал Дюк своего бурушку, Бахмата–коня, черкасским седельцем, ценою в две тысячи, с серебряными подпругами, с булатными стременами заморскими, накинул попону, красным золотом, серебром строченную, ценою в три тысячи; взял Дюк с собою свое цветное платье, захватил и дорогие стрелы.
Выехал Дюк… Как взвился бур ушка – первый скачок сделал – на целую версту ушел, а со вторым только его и видели: с горы на гору он перескакивал, реки и озера перелетывал.
Приехали они к первой заставе; не успели горы сдвинуться да раздвинуться, как они мимо проскользнули; приехали и на вторую заставу – не успела птица крыльев расправить, как они промелькнули, и на третьей заставе еще змей хобота не успел протянуть, как они уже за версту были.
Наконец, в поле наехал Дюк на шатер белополотняный и, не подумав, крикнул громким голосом:
– Эй, кто там стоит в белополотняном шатре? Выходи с Дюком побороться!
Сначала никто не ответил ему; тогда Дюк крикнул и второй и третий раз и разбудил спавшего богатыря.
Раскаялся Дюк в своих неразумных словах, когда увидел, что из шатра вышел к нему навстречу сам Илья Муромец.
– Что кричишь, Дюк, во всю голову, – говорит старый богатырь, – или хочешь со мною силами помериться?
– Нет, славный Илья Муромец, – отвечает Дюк смиренно, – одно на небе солнце красное, один на свете богатырь Илья: кто с ним помериться захочет силами – тот сложит в бою голову.
Полюбились Илье эти речи, и говорит он Дюку:
– Как будешь ты в Киеве, добрый молодец, если станет кто обижать тебя на честном пиру – дай мне знать, я тебя из беды выручу.
Поехал Дюк дальше, поспел он в Киев к заутрени; пошел в соборную церковь Божьей Матери, осенил себя по обычаю крестным знамением, отдал низкий поклон на все четыре стороны и занял место между Владимировыми боярами: Бермятой Васильевичем да Чурилой Пленковичем; сам посматривает на свое цветное платье, не обрызгал ли его ненароком, не испортил ли по дурной погоде.
Спрашивает его князь Владимир о роде–племени.
– Свет–государь, приехал я из Галича, из Индии богатой, зовусь Дюком Степановичем, а родом боярский сын.
– Скажи, добрый молодец, давно ли ты из Галича?
– Вчера я после вечерни выехал из дома – сегодня в Киев поспел к заутрени.
Говорят между собою князья и бояре:
– Что за сказки рассказывает нам богатый молодец! Прямой дорогой из Галича в Киев нельзя проехать меньше трех месяцев, да и то на хорошем коне.
– Дороги ли у вас в Галиче кони? – спрашивает Владимир.
– Свет–государь! Есть у нас кони и по рублю, иной и два рубля, иной и все пятьсот, а моему бурушке и цены нет.
Говорят тут князья и бояре:
– Не видать, чтобы Дюк был боярским сыном: больно много хвастается, держать себя не умеет. Больше похож он на мужика деревенского; жил, вероятно, у купца, украл у хозяина цветное платье, а как жил у боярина – своровал себе коня да и похваляется напрасно.
Однако, отстояв Божью службу, вышли они все вместе на улицу. Идет Дюк, посматривает на свои сафьяновые сапожки, на длинную шубу – головой покачивает.
Смеются бояре:
– Еще не налюбовался, молодец, на свое цветное платье, никогда еще, верно, такого не нашивал.
Отвечает Дюк:
– Не потому я осматриваюсь, что любуюсь на свое цветное платье, а вижу, что все у вас в Киеве не по–нашему: у нас в Галиче, как идет моя матушка домой из церкви – везде по улицам настланы мостки дубовые, по мосткам положены суконные постилочки; впереди идут слуги с лопатками и метлами – очищают дорогу; пройдешь – не запылишь сафьяновых сапожек, не запачкаешь цветного платья.
Как пришли гости в терем, сели за столы белодубовые – пьет Дюк вино, головой покачивает:
– Все у нас в Галиче не по–вашему: у матушки моей погреба вырыты в земле, глубиной в сорок сажен; зелено вино привешено на серебряных цепях в крепких бочках; в поле из погреба проведены трубы; повеет ветер из поля в погреб, всю сырость на воздух вынесет, и вино не затхлое, не горькое в бочках, а свежее, крепкое, не то, что у вас в Киеве.
Ест Дюк крупичатый калачик, нижнюю корочку отламывает. Спрашивает Чурило Пленкович:
– Что это ты, Дюк, чванишься, не ешь нижней корочки?
– Не гневись на меня, Солнышко–князь, а только пекут у тебя калачи не по–нашему, в глиняных печках, вытирают печи сосновой мочалкой; оттого нижняя корочка пригорает, сосной пахнет. У моей государыни–матушки печки муравленые, метелки шелковые, в медвяной росе омытые, за то и вкусны калачи: один съешь – другого хочется.
Стало тут досадно Чур иле, что так хвастается Дюк, и говорит ему Чурило:
– Правда ли все, что ты рассказываешь, добрый молодец? Давай–ка побьемся с тобой о заклад, чтобы нам три года друг перед другом по Киеву красоваться, каждый день надевать новое платье цветное, одно другого наряднее: кто первый отступится и проиграет – заплатит восемьсот рублей.
И поручились тут все за Чурилу: и князь, и княгиня, и бояре, и купцы – за Дюка никто не ручается.
Догадался Дюк, как ему поступить, – сел он за стол, написал письма скорописчатые, припечатал их к стрелам, расстрелял стрелы в чистое поле. Одну стрелу нашел Илья Муромец, прочитал Дюково письмо, прискакал в Киев, поручился за Дюка; на заклад поставил коня и свою голову.
Написал Дюк еще письмо своей родимой матушке, положил в сумочку, а сумочку спрятал под седло и послал в Галич своего верного бурушку.
Говорят дома слуги Дюковой матушке:
– Видно, нет в живых, государыня, твоего любимого сына, что бурушка один прибежал домой!
Горько заплакала Дюкова матушка. Стали слуги расседлывать бурушку и нашли письмо. Обрадовалась Дюкова матушка, что жив милый сын. Напоили бурушку ключевой водой, накормили белояровой пшеницей. Выбрала матушка для Дюка несколько сот перемен цветного платья на три года, привязала к седлу; назад поехал бурушка в Киев.
Стали Дюк с Чурилой щеголять по Киеву: что ни день – новый наряд; пришел и последнего года последний день. Надел Чурило сапоги из зеленого сафьяна с острыми носками, серебром шитыми, подбитые золотыми гвоздями, надел соболью шубу с золотыми пуговицами литыми, на каждой пуговице вылито по доброму молодцу, в петлях вышито по красной девице; как проведет Чурило по пуговицам – начнут красные девицы наливать вина добрым молодцам, проведет по петлям – добрые молодцы на гуслях заиграют; еще надел Чурило высокую шапку пушистую, спереди не видно лица белого, сзади шапка закрывает Чуриле всю голову.
Только Дюк нарядился еще богаче: надел лапти, семью шелками шитые, дорогими камнями разукрашенные, днем камни горят, как солнце, вечером – словно ясный месяц. Была на нем богатая шуба парчовая, в пуговицах вышиты диковинные звери, в петлях вышиты лютые змеи; проведет Дюк по пуговицам – заревут дикие звери, проведет по петлям – засвистят, зашипят лютые змеи; от того реву и свисту все в Киеве на землю ничком попадали.
Выиграл Дюк заклад в восемьсот рублей, а Чурило тут же новый заклад выдумал:
– Испытаем, Дюк, наших добрых коней, чей конь через Днепр–реку перескочит, а в заклад поставим свои буйные головы: кто проиграет – тому голову с плеч долой.
Говорит Дюк:
– Придумал ты, Чурило, неладное; твой конь живет в холе и в неге, а мой устал от дальней дороги!
Пошел Дюк к своему бурушке, обнял его за шею, призадумался крепко.
Говорит бурушка:
– Не бойся, Дюк Степанович, перескочу я через Днепр, хватит у меня силы с Чурилиным конем потягаться; он ведь мне меньшой брат, а больший мой брат служит Илье Муромцу, а второй у Добрыни Никитича.
Настало утро: на Днепре видимо–невидимо народа: все пришли смотреть на Чурилу и Дюка. Вдруг в степи пыль поднялась – прискакал Илья Муромец в случае беды заступиться за Дюка, как обещал ему.
Шириной река в три версты. Смотрит на Днепр Чурило – сам испугался, да нечего было делать; разогнал Чурило своего коня и прыгнул первый… Попал Чурило в середину Днепра, а как Дюк прыгнул – перескочил реку, еще на версту берега прихватил да Чурилу по дороге из Днепра вытащил.
Пришел конец Чуриле, да князь с княгиней попросили Дюка отпустить им их стольника, не рубить его буйной головы, и Дюк отпустил его.
И задумал Владимир послать посла в Галич переписать Дюково богатство.
Говорит Дюк:
– Не посылай, князь, Алешу Поповича – у Алеши глаза завидущие, увидит он мое богатство, глаза у него разбегутся – ничего он и не перепишет; пошли лучше Добрыню Никитича.
И поехал Добрыня в Галич. Видит – среди города стоят три высоких терема; отроду Добрыня такой красоты не видывал; вошел Добрыня в главный терем, вступил в богатую палату; видит – сидит в ней старушка вся в шелку да в бархате, а около нее стоят пять сенных девушек.
Говорит Добрыня:
– Здравствуй, Дюкова государыня–матушка.
Отвечает старушка:
– Я вовсе не Дюкова матушка, а только матушки его прислужница.
Совестно стало Добрыне за свою ошибку, пошел он дальше по хоромам; видит – сидит в большой палате старушка вся в серебре, около нее десять сенных девушек; кланяется ей Добрыня.
– Ошибся ты, добрый молодец, я не матушка Дюку, а только его стряпуха; Дюкова матушка у обедни; если хочешь, пойди к ней навстречу.
Пошел Дюк к церкви, видит – идет от обедни Дюкова матушка; впереди слуги сукном мостки устилают; одни идут с метелочками, дорогу очищают, другие несут над госпожой своей зонтик; самую ее тридцать девушек поддерживают под одну руку да тридцать – под другую. Платье на ней цветное; вышито на нем солнце и месяц ясный и частые звезды и зори майские нарисованы.
Поклонился ей Добрыня, рассказал, зачем приехал; приказала она принести золотые ключи, отворила Добрыне амбары, где спрятаны были товары заморские, отворила погреба глубокие, где казна была схоронена. Считал Добрыня, считал, отступился. И написал Добрыня в Киев письмо:
«Если бы привезти из Киева бумаги на шести возах да чернил на трех – то и тогда не описать Дюкова богатства!»
Увидели тогда в Киеве, что правду сказал удалый добрый молодец; подивились люди немало его богатствам несметным, его казне несчетной.
СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ
Из–за дальнего моря, из–за славного острова Кадольского, из богатого города Леденца выплывало, выбегало тридцать кораблей с белыми парусами, да еще один корабль впереди всех – имя ему «Сокол», а хозяин того корабля сам Соловей Будимирович, богатый добрый молодец.
Все корабли хорошо расписаны, разубраны, а «Сокол» лучше всех: вместо очей у корабля по яхонту вставлено, вместо бровей по черному соболю якутскому прибито, вместо усов два острых ножа булатных воткнуто, вместо ног – два горностая, вместо гривы – две лисицы пушистые, вместо хвоста – два медведя белых заморских; нос расписан по–туриному, а бока по–звериному. Якоря на корабле серебряные, мачты позолоченные, паруса из дорогой ткани: не гнутся, не трутся, не ломаются, канаты из заморского шелку.
Посреди корабля выстроен чердак расписной: потолок в нем обит бархатом, стены завешены лисицами и соболями, скамья в нем из дорогого рыбьего зуба.
На скамье сидит прекрасный молодец, Соловей Будимирович, со своей родимой матушкой Ульяной Григорьевной. Едут они к городу Киеву к князю Солнышку в гости.
Взял с собой Соловей храбрую дружину в триста молодцев удалых и смелых; богато они принаряжены: кафтаны на них алого сукна, шапки на них черного бархата, сапожки зеленые сафьяновые застегнуты серебряными пряжками, золотыми гвоздями подбиты; под пятой – ворон пролетит, около носка яйцо прокатится.
Приехал корабль под славный Киев; бросила якоря Соловьева дружина в Днепр–реку, положили три сходни на берег, три мостика: один золота красного, другой чистого серебра, третий светлой меди. По первому мостику Соловей сам перешел, по второму мать перевел, а по третьему шла его дружина молодецкая; уплатили гости в таможне пошлины за товары семь тысяч золотом.
Взял Соловей богатые подарки, идет в гридню к князю Владимиру, Спасову образу молится, князю низко кланяется, дары свои подносит: целую мису красного золота, меха черных соболей да сибирских лисиц, а княгине, прекрасной Евпраксии, поднес Соловей дорогих тканей с хитрыми узорами; нарисованы на них были хитрости Цареграда, мудрости Иерусалима, замыслы Соловья Будимировича; а Забаве Путятишне, княжой племяннице, подарил Соловей мису скатного жемчуга.
Понравились дары князю и княгине, зовут они щедрого гостя своего на почестный пир. Говорит Владимир–князь:
– Удалый добрый молодец, Соловей Будимирович, живи у нас в Киеве: выбери себе для житья дворы княжеские, дворянские или боярские.
– Красное Солнышко! Не надо мне столько места: ты отведи мне уголок в саду у Забавы Путятишны среди вишенья–орешенья, там построю я себе три терема, чтобы было мне жить, пока я стою в Киеве.
Князь исполнил просьбу своего гостя, дал ему землю в саду у Забавы.
Пошел Соловей к своему кораблю, говорит дружинушке:
– Братцы мои, работнички! Берите–ка вы топоры булатные, пойдите к Забаве в зеленый сад, постройте мне светлый терем, широкий двор среди вишенья–орешенья.
Принялась за работу дружинушка, словно дятлы в дерево пощелкивают, колоды, дубы вывертывают, во все стороны разбрасывают – к утру поспело для Соловья светлых три терема с золотыми маковками, с тремя сенями косящатыми и с тремя решетчатыми; в теремах навели работники неописанную красоту: на небе солнце – и в тереме солнце, на небе месяц – ив тереме месяц, заря зарю сменяет.
Проснулась Забава Путятишна, как зазвонили к заутрени, посмотрела в окошко, диву далась, увидав новые терема у себя в саду.
Надела Забава наскоро соболью шубку на одно плечо, побежала в сад рассмотреть хорошенько дивные терема; слышит – в теремах шум и звон: в первом тереме деньги сыпятся, звякают: кто–то казну считает, во втором Соловей Богу молится, в третьем музыка гремит.
Вошла Забава в третий терем: было там так прекрасно, что у ней от удивления ноги подкосились – села она на скамью.
Вышел навстречу к Забаве сам Соловей Будимирович.
– Здравствуй, красная девица, Забава Путятишна!
Поклонилась ему Забава в пояс, стала его расспрашивать:
– Откуда ты родом, добрый молодец? Холост ты или женат? Если ты холост и я тебе нравлюсь – возьми меня за себя замуж!
Посмотрел на нее Соловей с удивлением:
– Всем ты хороша, девица красная, и понравилась мне; одно мне не понравилось – зачем ты сама себя просватала?
Покраснела Забава, как маков цвет, как вскочит живо на быстрые ноженьки, правой ручкой закрылась, убежала в свой терем, расплакалась горько.
Хочет Соловей жениться на Забаве. Проведала об этом его мать и говорит ему:
– Съезди–ка раньше за море синее, расторгуйся там хорошенечко, тогда вернешься и женишься на Забаве.
Пока Соловей ездил за море, явился в Киев купец – Голый Щап Попов[29], привез князю подарки, сватает за себя Забаву.
Спрашивает его Владимир:
– Добрый молодец, Щап Давидович, не слыхал ли чего за морем о молодом купце Соловье Будимировиче?
Отвечает Щап:
– Я его встретил в городе Леденце: он не заплатил королю Венецейскому таможенных пошлин, за то и попал в тюрьму.
Согласился Владимир отдать Забаву за Щапа; уже и свадебный пир устроили.
Об эту пору вернулся в Киев Соловей Будимирович; вышел он с корабля, переодетый в платье каличье, взял с собой сорок товарищей, приходит на княжеский пир.
А на пиру Забава узнала своего суженого да и говорит князю Солнышку:
– Государь свет, родимый дядюшка! Ведь это мой прежний жених, Соловей Будимирович; пойду ему навстречу!
Выбежала Забава из–за стола, пошла Соловью навстречу, взяла его за белые руки, усадила рядом с собой за стол. Наутро обвенчали их святыми венцами в Божьем храме, на пиру княжеском им славу спели. Стали они жить–поживать своим домком, а Щап Попов ни с чем убрался к себе домой.
МИХАЙЛО КАЗАРЯНИН
Не ясный сокол вылетывал, не белый кречет выпархивал – выезжал в чисто поле из Галича добрый молодец, Михайло Казарянин.
Конь под ним – словно лютый зверь: проходу, проезду не дожидает, реку в пятнадцать верст шириною за один раз перескакивает; доспехи на молодце такие, что и цены им нет: латы и панцирь из чистого серебра, кольчуга золотая, шлем ценою в три тысячи, копье в руках как свеча горит; концы на луке из красного золота, а полосы по ним булатные и тетива шелковая; в колчане у Михайлы сто пятьдесят стрел, каждой цена – пять рублей.
Снаряжается Михайло в Киев, в гости к князю Владимиру. Приезжает в Киев после вечерни, приходит в гридню княжескую прямо на почестный пир.
Не случилось тут у Владимира стольника–чашника, сам князь налил для богатыря чашу зелена вина в полтора ведра да турий рог сладкого меда в полтрети ведра.
Подносит князь вино и мед богатырю и говорит:
– Молодой Михайло Казарянин! Сослужи–ка мне службу: съезди к морю синему, настреляй гусей, белых лебедей, налови малых серых утушек, чтобы было мне что на стол подать. А я тебя за это пожалую своей великой милостью.
Помолясь Богу, поехал добрый молодец за добычей; послал ему Господь счастья: видимо–невидимо птиц настрелял Михайло для княжеского стола. Уже повернул он назад своего лихого коня, как вдруг видит – стоит в поле громадный дуплистый дуб; на дубу сидит черный ворон диковинный: ноги и нос у него словно жар горят; сидит, перышки расправляет.
Вынул Михайло тутой лук, достает уже каленую стрелу из колчана, хочет застрелить черного ворона, а ворон говорит ему человеческим голосом:
– Не стреляй в меня, добрый молодец, нет для тебя во мне никакой корысти: кровь мою пить не будешь, мясо мое есть не станешь, а я сослужу тебе службу; слушай же меня хорошенечко: поезжай на высокую гору, посмотри с нее в чистое поле и увидишь в поле три белые шатра; скамьи в них из дорогого рыбьего зуба, а на тех скамьях сидят три татарина, прислуживает им молодая пленница, душа девица Марфа Петровна; поезжай и освободи ее из тяжкого плена.
Послушался Михайло ворона, поехал на высокую гору, увидал татарские шатры и повернул к ним коня своего.
Подъехал к шатрам Казарянин, увидал в шатрах и красную девицу, о которой сказал ему ворон: прислуживает девица поганым татарам, горючими слезами обливается.
Говорят ей татары:
– Не плачь, красная девица! Не тумань своих очей ясных – мы тебе зла не сделаем, увезем тебя в Орду, отдадим замуж за нашего татарина, за доброго молодца.
Разгорелось сердце в Михаиле, как сокол налетел он на шатер, как вихрь повалил злых татар: одного копьем заколол, другого конем затоптал, третьего о сырую землю одним ударом убил и освободил красную девицу.
Говорит она ему:
– Что же не спрашиваешь меня, добрый молодец, об имени, о роде–племени? Я ведь родом из Волыни, из города Галича, дочь купца Марфа Петровна!
Обрадовался Михайло, услышав это.
– Душа, красная девица, – воскликнул он, – ведь ты мне сестра родная! Расскажи, как ты попала в руки злых татар поганых?
– Гуляла я под вечер в своем саду вместе с родимой матушкой; откуда ни возьмись прискакали три татарина–наездника, захватили меня, посадили на коня и увезли с собою.
Забрал Михайло все серебро и золото в татарских шатрах, посадил девицу на татарского коня, двух других коней с собой повел и поехал к Владимиру. Низко кланяется Михайло князю Солнышку.
– Исполнил я твою службу княжескую, настрелял гусей, лебедей, малых утушек да еще убил в поле трех татар, сестру родную выручил из плена, привез добычу – серебра, золота татарского.
Принял князь подарки, щедро угостил на пиру доброго молодца, промолвил ему ласковое слово:
– Честь тебе и хвала, добрый молодец, что служишь мне, твоему князю, верой и правдою!
ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ
Жил–был в Новгороде Великом господине посадский по имени Буслай; до девяноста лет уже дожил он тихо и мирно: не заводил ссор со Псковом, ладил и с матушкой Москвой, и в Новгороде все любили и уважали его.
Жил Буслай, не старился, да ведь не два века жить на белом свете! Пришла смерть и к Буслаю Оставил он по себе вдову да единственного сына, Васильюшку. Буслаева вдова была женщина опытная и разумная: стала она воспитывать Васильюшку в страхе Божьем, научила его письму, чтенью церковному, и так хорошо читал и пел Василий в церкви, что народ, бывало, слушает, не наслушается, толпой сбегается в соборный храм.
Выучился понемногу Васильюшка и ратному делу и почуял в себе великую, неслыханную силушку; не дает Василью покоя его силушка: так вот и толкает его на борьбу, на драку – испробовать удаль молодецкую, удачу богатырскую.
Стал Васильюшка по новгородским улицам погуливать, нехорошие шуточки пошучивать: кого возьмет за руку – тому руку оторвет, кого схватит за ногу – тот без ноги останется, кто на ногах стоял – тот сидьмя сидит, а кто сидел – тот лежмя лежит.
Говорят новгородцы:
– Уймись, Васильюшка, этак ты весь Волхов закидаешь убитыми телами, да и своей головы тебе не сносить!
Услышав это, пошел Василий домой, закручинился. Встречает его родимая матушка, Авдотья Васильевна, и спрашивает:
– Отчего, Васильюшка, ты невесел домой вернулся? Кто тебя не обидел ли на улице?
– Никто меня, родная, не обидел – нет такого человека, который был бы мне равен силою; но грозят мне жители новгородские расплатиться со мною за своих убитых.
– Брось, милый сын, свои недобрые шутки, – говорит Авдотья Васильевна, – да набери себе храбрую дружинушку, чтобы было кому постоять за тебя, если захотят твои враги переведаться с тобою.
Послушался Василий материнского совета, сел на ременный стул, принялся писать записочки; каждую записочку привязывал к стреле каленой, расстрелял по разным улицам все свои стрелы.
А в записочках было написано: «Зовет Василий жителей новгородских к себе на почестный пир: кто хочет сладко пить, есть даровое, носить цветное платье – тот иди к Буслаеву на широкий двор».
Как пошли жители по улицам от вечерней службы, подобрали записки, прочитали их, и все почти собрались на Буслаев двор; всем хочется дарового сладкого угощенья – идут толпа за толпой.
На дворе стоит чаша зелена вина в полтора ведра.
Говорит Василий:
– Кто поднимет эту чару одной рукой, выпьет за один раз – того возьму к себе в дружинушку.
– Ну, Василий, – говорят новгородцы, – пришли мы теперь к тебе в гости, все твое кушанье съедим, все твое вино припьем, цветное платье все поизносим, золотую казну порастаскаем.
Не понравились Василью такие дерзкие речи, выскочил он на широкий двор, схватил дубовую палку, стал по двору похаживать и палкой помахивать: махнет направо – лягут побитые целой улицей, махнет налево – ложатся переулком; словно градом набило на землю новгородских жителей.
Видит тут Василий Буслаев – идет к нему в гости Костя Новоторжанин – подходит Костя к чаре зелена вина, берет чару одной рукой, выпивает ее за единый раз. Выскочил Василий из сеней да как ударит Костю своей дубинкой со всего размаха: стоит Костя, с места не тронется, на голове кудри не шелохнутся.
– Будь моим дружинником, – сказал ему Буслаев, увидав его силу и мужество, – войди в мои палаты белокаменные.
Пришел за Костей вслед Потанюшка Хроменький, взял чару одной рукой, выпил единым духом, так же как Костя выдержал – не шелохнулся под ударом Буслаевой дубинушки, и его Василий позвал в свою дружину.
Принял к себе Василий и Фомушку Горбатенького и порешил, что с такими товарищами ему больше некого бояться во всем Новгороде.
Была в Великом Новгороде община Николыцина. Собрались однажды братчики все вместе пир пировать: каждый давал старосте свою долю денег, а старосты на те деньги устроили пир.
Собралось на тот пир много князей, бояр, удалых добрых молодцев; не позвали только Василия с дружиною.
Тогда пришел он на пир незваный, непрошеный, привел с собой и свою дружинушку. Спрашивает:
– Почем следует с брата?
Отвечают братчики нехотя:
– Званому–то гостю хлеб да соль, а незваному и места нет.
Однако Василий заплатил им по пяти рублей за своих товарищей, а за себя самого пятьдесят рублей дал и говорит им:
– Званым–то гостям почетные места отведены, а незваным надо устраиваться, как Бог пошлет!
Идет Василий с дружиной, никого о дороге не расспрашивает; левой ногой вступили они в горницу, а правой прямо шагнули к большому столу в красный угол, на самое лучшее место; стал Василий правой рукой народ раздвигать: кто на скамье сидел – в угол попал, а из угла его к сеням оттеснили, а оттуда иной и за дверь угодил, и поднялась тут теснота и давка.
Кричит Василий:
– Хотите со мной побиться о великий заклад? Буду я с вами бороться: если одолею вас – заплатите мне денег по три тысячи, а если меня одолеете, повалите хоть до мосту, хоть на мосту – отдам вам свою буйную голову.
– Что ж, мы готовы бороться с тобой, – отвечают новгородцы, – только будем уж всем народом биться с тобой, Василий Буслаев!
И сделали запись об этом великом закладе.
Как проведала о том, что Василий надумал, родная матушка его, Авдотья Васильевна, со страху сердце у ней так и упало:
– Убьют, убьют новгородцы моего милого сына!
Заперла Авдотья Васильевна сына своего дома, дверь закрыла крепкими замками железными, отобрала у него все оружие, сама насыпала полную чару красного золота, а другую чистого серебра, а третью скатного жемчуга, пошла поклониться новгородскому князю, просить помиловать ее любезного сына.
Говорит новгородский князь:
– Ничего не могу для тебя сделать, честная вдова, уже у нас записи сделаны о великом закладе, что держит твой сын; тогда прощу Василия, как голову с него снимут!
Пошла домой Авдотья Васильевна, заплакала горько, все дары свои по земле рассыпала.
– Не дороги мне ни жемчуг, ни золото, дорога победная головушка родимого сына Васильюшки!
Поутру собрались на мосту новгородцы; народу видимо–невидимо, а Василий спит себе за железными запорами, позабыл, какая беда ждет его.
Выскочил тут Фомушка Горбатенький; один пошел против всех новгородцев, перебил силы пятьсот человек; пришел ему на смену Потанюшка Хроменький, а за ним Костя Новоторжанин, перебили силы видимо–невидимо; только стали уставать добрые молодцы, а много еще против них новгородцев – все приходят новые и новые: нет конца борьбе.
В это время мыла на Волхове цветные платья служанка Василия, девушка Чернавушка; кричит ей Васильева дружина:
– Девушка Чернавушка! Не дай нам погибнуть понапрасну, позови к нам Василия на помощь!
Стала Чернавушка к дому Васильеву пробиваться: уложила на месте новгородцев пятьсот человек, разбудила доброго молодца, отворила замки железные, вышел Василий к мосту, говорит своей дружине:
– Храбрая моя дружинушка, подите вы теперь отдохните, я и без вас тут управлюсь.
Стал Василий по мосту похаживать, стал дубинкой помахивать, набил словно градом новгородских жителей и все не унимается; пришла беда на новгородских жителей, сам воевода с посадником пошли к Авдотье Васильевне, кланяются ей в пояс, просят, чтоб уняла она своего любезного сына, не то перебьет Василий весь Новгород!
Отвечает им честная вдова:
– Не могу я ничего сделать для вас теперь; сердит на меня мой милый сын за то, что заперла я его железными замками, спрятала его оружие. Пойдите поклонитесь его крестовому батюшке, старчищу Питиримищу, может быть, послушает его Василий, уймет свое сердце.
Выслушал старчище Питиримище просьбу новгородцев, надел шапку–колокол весом в девяносто пуд, языком колокольным, как дубинкой, подпирается, вышел унимать своего крестового сына.
– Слушай меня, милое мое чадо: уймись до поры до времени; всей воды тебе из Волхова не вычерпать, не перебить тебе всего Новгорода, да и меня уважь, своего крестного, не наступай на меня с дубиной!
– А для чего ты, крестный, не вовремя мне под руку попадаешься? Не шутки ведь я шучу: буйную свою голову отстаиваю!
Поднял Василий свою дубинушку в девяносто пуд да как ударит по колоколу: разбил колокол вдребезги, а еще раз ударил – и дух вон вышиб из крестового батюшки.
Тогда сам князь новгородский пошел к Авдотье Васильевне, поклонился ей великими дарами, упросил, умолил ее заступиться за новгородцев.
Надела Авдотья Васильевна смирную черную одежду, надела шубку соболью, пошла на мост, зашла Авдотья Васильевна сзади милого сына, положила ему руки на плечи:
– Милый сын! Уйми свое ретивое сердце; просят у тебя новгородцы прощения за свои великие вины.
Остановился тут Буслаев:
– Родимая матушка! Хорошо ты сделала, что зашла сзади меня, а не то убил бы я и тебя, как своего крестового батюшку: разыгралось мое ретивое сердце, расходились сильные руки… Только ради твоей просьбы помилую я новгородцев, отпущу их великие вины.
И ушел Васильюшка с места побоища, увел с собой и свою храбрую дружину.
СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВИЧА
Пораздумался однажды Васильюшка над своей участью:
– Много я попировал, удаль свою потешил, много загубил душ христианских; пора мне подумать и о своей душеньке грешной, пора замолить свои тяжкие грехи.
Созвал Василий свою храбрую дружинушку, и надумали они все вместе поехать в град Господень, Иерусалим, чтобы у Гроба Господня замолить свои грехи.
Пошел Василий к родимой матушке взять у ней благословенье на дорогу.
Говорит ему Авдотья Васильевна:
– Сын мой милый, не дурное ли ты на уме держишь: не собираешься ли заводить новую ссору? Если вправду хочешь ты ехать грехи замаливать, дам тебе свое благословение, а если дурное у тебя на уме – пусть лучше не носит тебя мать–земля сырая. Запомни еще, что я тебе скажу, Васильюшка: как будешь купаться в Иордани–реке, не купайся нагим телом, Бог тебя накажет за это – вспомни, что сам Иисус Христос купался в Иордане.
Снарядил Василий свои белопарусные кораблики и поехал по Ильменю–озеру, свернул на Волгу–матушку; едет день, другой, встречается купеческий корабль, нагруженный богатыми заморскими товарами.
Спрашивают купцы дружинушку Буслаева:
– Куда путь держите, за делом или так погулять по морю, с кем–нибудь удалью переведаться?
– Не гулять едем по морю, – говорит Василий, – едем в Святой Град грехи свои тяжкие замаливать; не знаете ли вы прямого пути в Святую землю?
Отвечают купцы:
– Не проехать вам, добрые молодцы, прямоезжей дорогой, стоит на ней заставой целый разбойничий стан. А поезжайте вы дорожкой окольной, хотя и надо ехать по ней целые полтора года.
– Стыдно мне, – говорит Буслаев, – ездить окольными дорожками, поедем прямым путем!
Доехали они до заставы; испугались разбойники, увидав Васильеву дружину.
– Беда нам пришла: ведь это сам Василий Буслаевич жалует к нам со своей дружиной!
Приняли их разбойники очень радушно, хлеб–соль поднесли да дары богатые, дали им и надежного человека, который проводил бы их до Иерусалима. Приехал Василий в Святой Град, отслужил панихиду по отце своем, Буслае, поклонился Гробу Господню, а потом пошли все купаться в Иордане. И позабыл Василий завет своей матушки, выкупался в святой реке нагим телом.
На Фавор–горе увидел Василий с дружиной соборную церковь с двенадцатью престолами, а стоит она на том месте, где преобразился сам Спаситель. Недалеко от церкви на обратном пути увидели они на земле в пыли кость богатырскую. Стал Василий толкать ногой кость, шелковой плеткой ее похлестывать.
– Чья это тут кость валяется? Татарина–басурманина или христианина–богомольца?
И слышит Василий – говорит ему кость человечьим голосом:
– Что толкаешь меня ногами, добрый молодец? Ведь я при жизни был добрым христианином, принял смерть напрасную… Где теперь лежу – там и ты сложишь свою головушку, не доедешь и до церкви соборной.
Не испугался Василий.
– Не верю я ни в чох, ни в сон.
Повернул Василий к соборной церкви, а перед церковью лежит белый камень, на нем надпись: «Кто перескочит через этот камень три раза, тот попадет в соборную церковь, а кто не перескочит – тому и в церкви не бывать!»
И вся дружинушка Васильева перескочила через камень; стал Василий сам перескакивать: два раза перескочил через камень, а на третий захотелось ему свою удаль попытать, показать себя.
– Не только передом – я и задом перескочу через камень.
Стал Василий задом через камень перескакивать и задел за камень правой ногою, головой о камень ударился, тут ему и конец пришел: чувствует Василий, что смерть его близка, созвал свою дружину и говорит ей:
– Поезжайте домой, добрые молодцы, свезите поклон моей родимой матушке; скажите ей, что прошу я ее помолиться за мою грешную душу, скажите ей: сосватался сын ее любимый на Фавор–горе, женился на белом горючем камне.
Умер Василий тут же, на горе, и схоронила его дружинушка; поехали они домой невеселые… А Авдотья Васильевна вышла встречать милого сына, ясного сокола.
– Нет с нами твоего сына, Авдотья Васильевна! Сосватался он на Фавор–горе, женился на горючем белом камне.
Горько заплакала Авдотья Васильевна.
– Как буду жить теперь без милого сына Васильюшки? Не мил мне белый свет!
Раздала она свое имение по церквам да убогим людям, а сама ушла в монастырь замаливать грехи любезного сына, Васильюшки; проводила ее дружина Васильева с хлебом–солью; низко поклонились добрые молодцы Авдотье Васильевне, благодарили ее за ее к ним милость да ласку, просили ее помолиться и за их грешные душеньки.
ПЕСНЯ О ЩЕЛКАНЕ ДУДЕНТЬЕВИЧЕ
Сидит царь Азвяк Таврулович у себя в Большой Орде на золотом стуле, алым бархатом крытом, суд держит, расправу творит, костылем своим по виновным помахивает, послушных слуг своих награждает.
И подарил Азвяк трем своим шурьям по русскому городу: Василья посадил княжить на Плесу, Гордею пожаловал Вологду, а Ахрамея послал в Кострому.
Только одному своему любимому шурину Щелкану не дал Азвяк никакого города, так как Щелкан не случился в эту пору в Орде: ездил он за синие моря, в литовские страны собирать с народа жестокие дани: брал он с князей по сто рублей, с бояр по пятидесяти, с крестьян по пяти рублей. У которого денег нет, у того дитя возьмет, у кого дитяти нет, жену в плен увезет, у кого жены нет – того самого навек в Орду увезет, измучают его татары непосильными вековечными работами.
Воротился Щелкан домой с богатыми данями: конь под ним в сто рублей, седло в тысячу, узде и цены нет, потому что она – жалованье царское.
Узнал Щелкан про ханские подарки и говорит Азвяку:
– Царь Азвяк Таврулович, слышал я, что раздарил ты своим шурьям стольные русские города, дай и мне Тверь старую, богатую, отдай мне под начало двух тверских князей, двух удалых Борисовичей.
Отвечает Азвяк:
– Хорошо, любимый мой шурин! Я тебя пожалую богатой Тверью, только не даром, а вот, если ты заколешь своего любимого сына, наполнишь большую чашу его младенческой кровью и выпьешь ее – тогда пожалую тебя Тверью.
И Щелкан заколол своего сына и выпил чашу его крови.
Поехал Щелкан в Тверь, стал судьей над народом, над двумя удалыми Борисовичами. Был он судьей неправым, надо всеми боярами насмеялся, измучил народ поборами. Невмочь стало тверитянам от такого судьи, собрались старые посадские люди, поговорили между собою, сложили на Щелкана жалобу и пошли к удалым Борисовичам с просьбою:
– Вступитесь за нас, наши добрые князья!
Собрали князья богатые дани: серебра, золота, скатного жемчуга, пошли к Щелкану с поклоном просить его:
– Будь нам судьей справедливым и милостивым.
Зазнался Щелкан, зачванился, принял Борисовичей не как князей знатного, славного рода, а как своих последних слуг.
Разгорелось сердце у молодых, удалых князей, не вытерпели они кровной обиды, бросились на Щелкана: один ухватил его за волосы, а другой за ноги – да и разорвали его пополам.
Так умер Щелкан позорной смертью, никто за него не вступился, никто не наказал удалых Борисовичей за смерть злого Щелкана.
САДКО, БОГАТЫЙ ГОСТЬ
Велик и богат славный город, государь Великий Новгород: не окинешь глазом его широких концов, не перечтешь его посадов и пригородов.
Весело живут в нем богатые гости – новгородские купцы: то и дело задают пиры на весь мир в своих светлых расписных хоромах; сидят гости за столами белодубовыми, едят яства сахарные, пьют напитки медвяные, гусляров–певцов искусных слушают, потешаются.
Во всем Новгороде нет гусляра искуснее Садка; наперерыв зовут его играть на барские и купеческие пиры; тем только Садко и промышляет и живет себе припеваючи, на судьбу не жалуется.
Только пришли и на Садка черные дни: и день, и два, и три никто не зовет его играть на пир. Соскучился Садко бродить без дела, пошел к Ильменю–озеру, сел на горюч–белый камень и начал песни напевать, на гуслях подыгрывать.
Видит Садко: всколыхнулось озеро, заходили по нем волны; удивился и испугался Садко и ушел домой в Новгород.
И опять целых три дня не зовут Садка играть на пиры, и опять пошел он от скуки к Ильменю и заиграл на гуслях. Всколебалось, расшумелось широкое озеро – из воды показался грозный царь морской и повел к Садко такую речь:
– Полюбилась мне, Садко, искусная игра твоя. Чем мне тебя пожаловать за нее? Мог бы я дать тебе и серебра и золота – да лучше научу тебя, как разбогатеть. Поди ты на пир к новгородским купцам и побейся с ними о великий заклад, что есть в Ильмене–озере рыбки о золотых перьях. Поставь ты на заклад свою буйную голову, а купцы пусть поставят лавки товара красного; сплети себе шелковый невод и приходи к Ильменю ловить рыбок: брошу я тебе в сети трех златоперых рыбок – выиграешь ты заклад и разбогатеешь.
Вернулся Садко домой и видит – как раз пришли за ним звать его играть на богатом пире. Долго играл Садко, тешил гостей сладкими песнями; напоили его хозяева крепкими медами, заморскими винами, угостили сахарными яствами, и разошелся Садко под конец пира, расхвастался:
– Знаете ли вы, честные гости, какое в Ильмене–озере есть диво–дивное, чудо–чудное – есть в Ильмене рыбки в золотых перьях.
– Небылицы ты, гусляр, рассказываешь, – говорят купцы.
– Хотите побиться со мною о великий заклад, что наловлю в Ильмене рыбок о золотых перьях: ставлю на заклад свою буйную голову, а вы поставьте свои лавки товара красного!
Согласились купцы: три богатых купца поставили на заклад по три лавки красного товара, и пошли все к Ильменю закидывать шелковые невода. Видят небывалое чудо: раз закинул Садко невод и вытащил золотую рыбку и второй раз закинул – вытащил еще рыбку, также и в третий раз.
Нажил себе Садко девять лавок красного товара, стал торговать, барыши получать; поставил себе палаты белокаменные, все в палатах у Садка по–небесному: в небе солнце – ив тереме солнце, в небе месяц – ив тереме месяц и частые звездочки около рассыпаны.
Однажды Садко позвал к себе на пир честной всех новгородских жителей: знатных бояр, торговых людей, самого посадника с тысяцким. Угостились гости хорошо, языки у них поразвязались, кто чем порасхвастался: кто золотой казной, кто удачей–счастьем, кто родом–племенем… Один Садко сидит, молчит, ничем не хвастает.
Удивляются на него гости: «Что же ты, Садко, ничем не хвастаешь?»
– Что хвастать попусту, – говорит Садко, – вы и сами знаете, что казны золотой у меня без счета, платье мое цветное не изнашивается, дружина моя храбрая не стареется; если захочу, то могу скупить все товары новгородские худые и хорошие, всех по миру пущу: торговать будет Новгороду нечем.
– Ну, это ты напрасно похвалился – готовы мы о заклад биться, – говорят гости, – что не закупить тебе всех новгородских товаров, а на заклад ставим тридцать тысяч.
Побились они о заклад.
Поутру поднялся Садко с зарею, разбудил свою дружину, дал ей казны без счету и разослал добрых молодцов по всем улицам скупать товары, а сам пошел в гостиный двор.
На первый раз скупил Садко все новгородские товары; но наутро навезли отовсюду новых. И эти забрал Садко. На третье утро пошел он в гостиный двор – опять навезено товаров видимо–невидимо.
Призадумался Садко:
«Не закупить мне всех товаров в Новгороде: скуплю товары московские, привезут товары заморские – приходится сознаться, что Новгород богаче меня».
И отдал Садко купцам проигранный заклад.
Построил Садко на свою бессчетную золотую казну тридцать богатых кораблей, серебром и золотом разукрашенных, нагрузил их разными новгородскими товарами, поехал по Волхову в Ладожское озеро, а оттуда на Неву–реку и выехал в синее море. Распродал Садко за морем все свои товары, нажил несметные барыши, везет домой сорок бочек, нагруженных красным золотом, да три сорока – чистым серебром. Едет Садко по морю, а в море бушует непогодушка, разыгралась великая буря, бьют волны о корму корабля, палубу заливают, рвут паруса, ломают крепкие мачты.
Говорит Садко дружине:
– Видно, рассердился на нас морской царь за то, что ездим мы по морю целый век – никогда царю морскому дани не плачивали. Возьмите–ка вы самую большую бочку чистого серебра, спустите ее в синее море.
Не унимается буря. Недоволен данью морской царь. Опустили тогда в воду большую бочку красного золота – а все бушует непогода, разыгрывается – тонут богатые корабли.
– Видно, живой жертвы требует морской царь, – говорит Садко, – не миновать одному из нас лютой смерти. Давайте бросим жребий, кому из нас идти на дно морское. Сделайте себе жеребья ивовые, а я свой сделаю на золоте: на каждом надпишем имена свои и пустим жеребья в волны; чей пойдет ко дну – тому отправляться к царю морскому.
И выплыли наверх все жеребья, кроме жеребья Садка, идет он ко дну. Опечалился Садко.
– Неправильно, братцы, мы кинули жребий: ведь мой–то всех тяжелее, оттого и ко дну идет. Сделайте себе жеребья из красного золота, а я себе сделаю ивовый, посмотрим, что будет.
Сказано – сделано; только опять тонет Садкин жребий, идет ко дну, и сколько ни пытал Садко судьбу свою, все ему самому выходит в морское царство отправляться…
– Требует самого меня царь морской, – промолвил Садко, – и делать тут нечего… несите мне мою чернильницу, перо лебединое, гербовую бумагу – напишу я свое завещанье.
И разделил Садко свое имущество на четыре части: одну часть отписал на Божии церкви, а вторую – на нищую братью, третью же оставил родным, а четвертую распределил храброй своей дружине.
– Теперь, – говорит Садко, – принесите мне мои гусельки яровчатые, поиграю я, потешусь в последний раз: не видать мне больше света белого, не играть мне на моих золотых гусельках.
И опустили Садка в синее море, привязали его на дощечку дубовую, чтобы не так страшно было ему носиться по волнам, захватил он с собою и свои яровчатые гусельки: жалко ему было расставаться с ними.
Долго носили Садка морские волны, долго его с волны на волну перекидывало, закрыл он глаза со страху, да тут же и заснул крепким сном.
Очнулся Садко – понять не может, что с ним такое приключилось: видит себя на самом дне морском; кругом него вода зеленая, всякой рыбы и гадов морских видимо–невидимо; едва сквозь воду светит красное солнышко, как в тумане едва видна заря алая да небо чистое. На дне моря видит Садко перед собой белокаменные палаты. Вошел Садко в терем: сидит в нем царь морской – косматое страшное чудище, в бороде запутались морские травы.
– Здравствуй, добрый молодец, – говорит морской царь своему гостю, – долго ты по морю езживал, дани мне не плачивал, за то и хотел я тебя самого повидать. Хорошо играешь ты на золотых гусельках! Хочу я твою игру послушать: потешь меня, позабавь хорошенько, сыграй мне свои сладкие песни.
Заиграл Садко на гусельках, развеселилось косматое чудище, пошло плясать – всколыхнуло все море.
Играет Садко день, второй – пляшет морской царь. Гуляют по морю великие волны, все море песком со дна замутилось, все корабли в щепки поразбились, гибнут люди толпами, гибнет и все их имущество, наступили невиданные, неслыханные беды. Стали люди молиться Николе Можайскому, чтобы спас их угодник Божий от такой невзгоды.
Играет Садко и слышит – кто–то тронул его тихонько за правое плечо. Обернулся Садко – стоит за ним седой старик, величавый и строгий с виду.
– Будет тебе играть, добрый молодец, в гусли, – говорит он Садко, – уймись, и так много бед натворил ты своей игрою.
– Я не виноват, Божий человек, – возразил Садко, – играю не по своей воле, по приказу морского царя – не смею ослушаться.
– Повырви струны, – сказал ему святой, – поотломай гвозди, скажи царю, что нет у тебя с собою других струн – играть больше не на чем. Да слушай, что еще скажу тебе: станет предлагать тебе царь морской, чтобы ты в синем море женился на душе–девице, и покажет тебе всех морских красавиц: все пройдут перед тобою, и пропусти ты мимо первых триста прекрасных девиц, не выбирай себе из них жены; пройдет и еще триста, а позади всех пойдет девушка Чернавушка, непригожая, невидная: возьми ее за себя замуж и вернешься в Новгород, а вернувшись, построй церковь Николе Можайскому.
Изломал Садко гусельки, а царь морской упрашивает его:
– Поиграй еще, Садко, – больно развеселила меня твоя игра!
– Рад бы играть, да изломались струны, а других я не взял с собою в море!
Успокоился царь, отдохнул; говорит Садко:
– Не хочешь ли здесь у меня жениться, добрый молодец?
И стал царь показывать Садко невест: одна другой прекрасней проходят красные девицы. Но взял Садко за себя по совету Николы Чудотворца самую некрасивую и невидную девушку Чернавушку. За то, как наутро после свадебного пира проснулся Садко – увидел он себя в Новгороде на берегу реки Чернавы, смотрит, а по Волхову бегут его кораблики, один другого краше, один другого богаче.
Горько плакала жена Садка, не видя так долго любимого мужа, кручинилась по нем его дружинушка.
А подъехав к Волхову, видят добрые молодцы – жив и невредим Садко!
– Как это ты тут очутился? – спрашивают они его.
Тогда Рассказал им Садко все, что с ним приключилось. И стала упрашивать его молодая жена, чтобы не ездил он больше торговать за море.
Возвратясь домой, состроил Садко в Новгороде богатую церковь святому Николе Можайскому, своему заступнику и покровителю. Как жар горели ее золотые маковки, весь иконостас сиял драгоценными камнями.
И стал Садко жить себе поживать лучше прежнего – бросил с тех пор ходить в синее море.
ПОВЕСТЬ О ГОРЕ–ЗЛОСЧАСТЬЕ
Зародилось горюшко от сырой земли, вышло из–под серого камушка, из–под ракитова кустика, в шелковые лапотки горе обулось, в рогожу горе нарядилось, лыком подпоясалось, пришло горе к доброму молодцу.
Едет добрый молодец в дальние страны, людей посмотреть, себя показать; снаряжают его отец с матерью в дальний путь, наказывают доброму молодцу:
– Дитя наше любимое, как будешь на чужой стороне, не ходи в царев кабак, а как будешь на людях – не садись на большее место, выберешь место похуже – на лучшее тебя сами хозяева попросят, а как сядешь на большее место – станут над тобой смеяться добрые люди.
Не послушал добрый молодец родительского наказа, зашел по дороге в царев кабак, крестится молодец по писаному, поклон отдает по–ученому; выходит к нему хозяин, наливает чару зелена вина, говорит ласковые речи:
– Выпей, молодец, добрую чару, развесели свою душу.
Взял молодец чару: от края до края чара огнем кипит, посреди чары дым стоит. Выпил молодец чару и заснул крепким сном.
Проснулся, глядь – нет на нем дорогой шубы, сапожек сафьяновых, шапки черного соболя, пропали и денежки его, оставили ему воры одну старую рогожу, прикрыть грешное тело.
Закручинился тут добрый молодец, а горе на подмогу из–за печки выскакивает, пляшет горюшко по горнице, само приговаривает:
– Не кручинься, добрый молодец; в горе жить – некручинну быть!
Научило его горе надеть кафтан из рогожи, лыком подпоясаться, да так и идти на пир.
Увидели на пиру доброго молодца – не знают хозяева, что с ним делать: по одеже – надо бы посадить его на малое место, там бы и кусочек ему какой–нибудь перепал из милости, а по роду–племени надо бы посадить его на место большое – так другим гостям обидно покажется… И посадили его на среднее место; тут поел и попил добрый молодец досыта, после пира тут же и выспался.
Наутро говорят ему добрые люди:
– Послушай–ка добрых советов: наймись служить к богатому купцу на двенадцать лет: наживешь и шубу бархатную, и сапожки сафьяновые, и денег пятьдесят рублей.
Послушался добрый молодец, прослужил у купца двенадцать лет, воротил назад все, что порастерял.
Опять советуют молодцу добрые люди:
– Не ходи, молодец, в царев кабак, не пируй, не гуляй, женись лучше – выбери себе по сердцу красную девицу, будешь жить–поживать, от горя навек избавишься.
А горе молодцу свое толкует:
– Эх, не живи чужим разумом – не женись, не продавай своей волюшки, пойдем лучше разопьем добрую чару вина, потешим молодецкую душу.
И послушался опять горя добрый молодец, прогулял все свое имущество, нажил себе неизбываемой беды, и связалось с ним горе с той поры на целый век: некуда молодцу от горя укрыться; молодец от горя в чистое поле, а горе за ним тенета несет – стой, не уйдешь, добрый молодец! Молодец от горя в быструю речку, а горе за ним невода тащит; молодец от горя в постель укрывается, а горе в ногах сидит.
– Не на час я к тебе, горе, привязалось – на целый век!
Молодец от горя в сырую землю, в гробовые доски, а горе за ним вслед лопату несет, тележку везет.
Положили молодца в сырую землю – сидит горе на могилке, присказывает:
– Хорош ты был, добрый молодец, ладно мы с тобой век прожили, а пойду по свету, найду и другого – получше тебя!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 338; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!