Немного о различиях мужского и женского мышления
То, что мужчины и женщины думают и ведут себя по‑разному, не является секретом ни для широкой публики, ни для ученых. В последнее время психологи все больше внимания уделяют поиску эволюционных корней этих различий. На эту тему написаны и хорошие популярные книги (Бутовская, 2004), и учебники (Жуков, 2007). Поэтому мы ограничимся лишь несколькими общими замечаниями и парой занятных историй.
Переход гоминид от мирной обезьяньей полувегетарианской жизни к такому опасному и конфликтному занятию, как добыча мяса, неизбежно должен был привести к разделению труда и резкому разграничению социальных ролей между полами. Поэтому и факторы отбора, действовавшие на мужчин и женщин в первобытных коллективах, должны были сильно различаться. Например, репродуктивный успех мужчин сильнее зависел от исхода межгрупповых конфликтов. В случае поражения мужчины могли быть убиты, покалечены или лишены доступа к женщинам. Для женщины последствия такого поражения могли быть менее существенными (не с точки зрения эмоций, а с точки зрения ожидаемого числа детей – ведь для естественного отбора только это и важно). В случае победы мужчины могли захватить пленниц и оставить дополнительное потомство, тогда как женщины от такой победы выигрывали меньше (мы еще вернемся к этой теме в главе «Эволюция альтруизма»).
Совсем иначе обстояло дело в случае сильной внутригрупповой конкуренции. Женщинам для успешного выращивания потомства были остро необходимы помощь соплеменников и благоприятная обстановка в коллективе (особенно если учесть, что из‑за увеличения размеров мозга дети стали рождаться более беспомощными, и период детства удлинился). Поэтому женщины, возможно, даже в большей степени, чем мужчины, были заинтересованы в поддержании добрых отношений внутри группы и в предотвращении конфликтов между сородичами. Хотя и мужчинам, конечно, нужно было поддерживать дух братской солидарности для коллективных охот и противостояния внешним врагам.
|
|
|
Таким образом, естественный отбор должен был благоприятствовать развитию у женщин умения и желания улаживать внутригрупповые конфликты. Это подтверждается фактами. Например, антрополог и эволюционный психолог М. Л. Бутовская в статье «Эволюция механизмов примирения у приматов и человека» (2004) пишет, что «девочки… достоверно чаще мальчиков стараются разрядить напряженную обстановку после конфликта в группе и урегулировать конфликт; стараются быть объективными и поддерживать обиженного независимо от дружеских предпочтений. Напротив, мальчики в ситуации конфликта в группе как бы стараются извлечь пользу из происходящего и повысить (укрепить) собственный социальный статус. Они достоверно чаще девочек вмешиваются на стороне агрессора и поддерживают его, не соблюдают объективность и предпочитают поддерживать своих друзей (пример кооперативных альянсов)».
|
|
|
Продолжая эту линию исследований, психологи из Кентского университета (Кентербери, Великобритания) предположили, что указанные различия между мужским и женским менталитетом должны проявляться и в таком важном социальном феномене, как лидерство (Van Vugt, Spisak, 2008 ). У людей, по‑видимому, есть врожденная склонность вступать друг с другом в отношения по принципу «лидер – подчиненный». Лидерство играет огромную роль в социальной жизни как у людей, так и у других приматов. Однако задачи, стоящие перед лидером, могут быть совершенно разными в зависимости от того, какие проблемы – внутренние или внешние – являются для группы более насущными. В первом случае востребованными оказываются те способности, которые должны были сильнее развиться у женщин (предотвращение и урегулирование внутренних конфликтов), во втором – те, которыми естественный отбор должен был наделить мужчин (умение координировать действия группы для борьбы с внешним врагом). Исходя из этого авторы предположили, что женщины должны быть более эффективными лидерами в случае острой внутригрупповой конкуренции, а мужчины – в случае конкуренции между группами.
|
|
|
Если все это так, люди должны были в ходе эволюции научиться интуитивно предпочитать лидеров‑женщин при обострении внутригрупповых конфликтов и лидеров‑мужчин при внешней угрозе. Наблюдаются ли подобные предпочтения в действительности? Чтобы проверить это, авторы поставили ряд экспериментов.
Для начала они протестировали 90 добровольцев, разделенных на две группы по 45 человек. Испытуемых попросили вообразить себя гражданами вымышленной страны Таминии, в которой сейчас проходят президентские выборы. Первой группе сказали, что Таминия ведет войну с другим государством (межгрупповой конфликт), второй группе поведали о внутренних беспорядках в стране (внутригрупповой конфликт). После этого добровольцев попросили подробно описать, каким они хотят видеть своего президента. Среди прочих качеств идеального кандидата нужно было указать его пол.
В полном соответствии с ожиданиями исследователей, испытуемые из первой группы предпочли избрать в президенты мужчину (91,1 % против 8,9 %), тогда как вторая группа проголосовала за президента‑женщину (75,6 % против 24,4 %).
|
|
|
Исследователи, однако, понимали, что эти результаты могут быть не совсем «чистыми». Ведь испытуемые знали, что их выбор не будет иметь реальных последствий. Возможно, они предпочли женщину‑президента только для того, чтобы показать свое соответствие принятым на Западе морально‑этическим нормам.
Более сложный эксперимент был проведен на 50 добровольцах обоего пола – студентах одного из английских университетов. Участники должны были играть в групповую экономическую игру. Правила игры такие: каждому участнику дают три фунта стерлингов, и он может часть этих денег вложить в общий фонд, а часть оставить себе. В игре участвуют пятеро. Если сумма вложений в общий фонд превысит 12 фунтов, каждый участник получает бонус в размере пяти фунтов, если не превысит – общий фонд пропадает и каждый студент в итоге получает только те деньги, которые он не вложил в общую копилку. Деньги были настоящие. Каждого студента сажали в отдельную комнату, так что во время игры они друг друга не видели.
Всех испытуемых случайным образом поделили на четыре группы. Студентам из первой группы сказали, что эксперимент проводится для того, чтобы «изучить, как разные игроки ведут себя в групповой игре, и сравнить между собой результаты игроков» (внутригрупповая конкуренция).
Участникам из второй группы сообщали, что в игре участвуют команды разных английских университетов и целью исследования является сравнение результатов, показанных разными командами (межгрупповая конкуренция).
Третьей группе сказали, что ученые будут сравнивать как отдельных игроков между собой, так и командные результаты (оба вида конкуренции).
Наконец, четвертой группе вообще ничего не говорили о том, как будут анализироваться результаты эксперимента (контроль).
Каждый участник знал, что вместе с ним в группе играют еще четверо, но не видел своих товарищей и не знал, кто они. Перед началом игры каждому участнику предлагалось избрать для своей группы лидера из двух кандидатов, якобы случайно выбранных компьютером из их пятерки. На самом деле это были вымышленные личности. Студентам сообщали только имена кандидатов (Сара и Питер), их возраст (20 лет), увлечения и будущую специальность (Сара собирается стать юристом, Питер изучает английскую литературу).
Каждый студент голосовал за Сару или Питера, а потом ему сообщали «результаты выборов». Половине студентов говорили, что лидером избрана Сара, половине – что Питер. Затем проводилась сама игра.
Процент голосов, поданных студентами за лидера‑мужчину и лидера‑женщину в разных ситуациях: 1) внутригрупповая конкуренция, 2) межгрупповая конкуренция, 3) оба вида конкуренции, 4) контроль. По рисунку из Van Vugt, Spisak, 2008
Результаты эксперимента полностью совпали с ожиданиями исследователей. Студенты из первой группы (внутригрупповая конкуренция) почти всегда голосовали за Сару, из второй (межгрупповая конкуренция) – за Питера. Студенты из третьей группы (оба вида конкуренции) чаще голосовали за Сару, но здесь ее преимущество было выражено слабее, чем в первой группе. Студенты из четвертой, контрольной, группы разделились поровну: половина предпочла лидера‑мужчину, половина – женщину. Выбор студентов не зависел от их собственного пола.
Кроме того, пол воображаемого лидера повлиял на результаты игры. В первой группе студенты вкладывали в общественный фонд больше денег, если думали, что лидер у них Сара. Во второй группе, напротив, больше вкладывали те, кто считал лидером мифического Питера.
По мнению исследователей, выявленные предпочтения при выборе лидера являются отголоском ранних этапов эволюции человека (конечно, в сочетании с культурными стереотипами, которые, впрочем, тоже могут иметь отчасти биологическое происхождение). Такие предпочтения могли зародиться очень давно, даже до разделения эволюционных линий людей и шимпанзе. Например, у шимпанзе самцы обычно верховодят военными операциями – рейдами по патрулированию границ территории группы и набегами на земли соседей. В урегулировании внутригрупповых конфликтов (например, в разнимании драчунов), напротив, чаще участвуют высокоранговые самки. Поэтому еще у очень далеких предков людей могли сформироваться и закрепиться в генах (стать врожденными) соответствующие правила принятия решений, например такие: «На войне следуй за лидером, имеющим мужественный вид».
Авторы отдают себе отчет в ограничениях проведенного исследования. Например, в группе 2 межгрупповая конкуренция сводилась к соревнованию между университетами за социальный престиж и не более того – отсюда еще далеко до смертельной схватки между враждующими группами приматов. Размер денежного вознаграждения был не слишком большим, и поэтому нельзя утверждать наверняка, что найденные закономерности сработают в ситуации с более высоким уровнем личной заинтересованности (например, на настоящих президентских выборах). Хотя авторы уверены, что сработают. В любом случае ясно, что для окончательного подтверждения подобных теорий нужно провести еще много экспериментов и наблюдений.
Исследователи особо оговаривают, что их выводы не следует абсолютизировать: бывают и вполне успешные «воинственные» лидеры‑женщины, и не менее успешные мужчины‑примирители. В качестве примеров они приводят Маргарет Тэтчер, Голду Меир, Нельсона Манделу и Махатму Ганди.
Женщины добрее мужчин [43]
Милосердие, сочувствие, сострадание – эти качества во все времена считались положительными. Чаще всего этот перечень можно услышать в приложении к той или иной особе женского пола. А иногда люди – рационализаторы чувств – говорят, что все эти качества суть женские прихоти, и рекомендуют для счастья разумный эгоизм. Современные методы нейрофизиологии позволили изучить способность к сопереживанию более конструктивно и содержательно, чем это прежде проделывали философы с помощью умозрительной логики. Мало того что нейрофизиологи наглядно показали, как и в каких отделах мозга возникает сострадание, они еще выяснили, что совесть – необходимый атрибут сострадания (о сочувствии у животных мы говорили в главе «В поисках душевной грани»).
Несколько лет назад ученые обнаружили, что сочувствие – это не образное выражение, а вполне буквальное. Оно обусловлено способностью человека реально переживать воображаемые ситуации и ощущения, например те, которые описывает ему собеседник. Несмотря на воображаемость ситуации, в мозге слушателя возникает вполне реальное возбуждение тех самых нейронов, которые возбудились бы, случись подобное с ним самим. В центрах отвращения возникает возбуждение в ответ на рассказ о неприятных переживаниях товарища, в центрах тактильных ощущений – в ответ на информацию о тактильных ощущениях, то же и с центрами боли. Так что на языке нейрофизиологии сочувствие – это адекватное возбуждение нейронов в ответ на воображаемый сигнал.
Нейрофизиологи из Университетского колледжа в Лондоне Таня Сингер, Крис Фрит (автор замечательной книги «Мозг и душа», недавно изданной на русском языке) и их коллеги для исследования этих тонких материй воспользовались методом ФМРТ. Авторов интересовал процесс появления в мозге реакции сопереживания боли, а также появляется ли реакция сопереживания к людям с просоциальным и асоциальным поведением. Критерием социальности считали в эксперименте способность к кооперации, корпоративную честность. В действительности за сложными и скрупулезно точными формулировками ученых стоит простой человеческий вопрос: может ли человек, зарекомендовавший себя как эгоист и мошенник, рассчитывать на простое человеческое сочувствие? (Singer et al., 2006).
На первом этапе экспериментов у 32 испытуемых – половина из них мужчины, половина женщины – формировали представление о честности двух подсадных уток (специально нанятых актеров). Каждый испытуемый играл с двумя актерами в корпоративную экономическую игру, в которой один актер играл честно, так что очки или деньги зарабатывал не только он сам, но и его партнер, а другой обманывал партнеров, чтобы самолично обогащаться. В результате после игры испытуемый считал одного актера добрым малым, а второго – отпетым эгоистом и мошенником.
На втором этапе экспериментов испытуемому показывали косвенными сигналами, что честный и нечестный игроки переживают боль. Во время демонстрации сигналов у испытуемого снимали томограмму мозга. Что же выяснилось? Честному игроку сочувствовали все: и мужчины, и женщины. Иначе говоря, в ответ на косвенный сигнал о переживании боли честным игроком в центрах боли у испытуемых фиксировалось возбуждение.
А как же мошенники? Почти все испытуемые женщины сопереживали нечестным игрокам так же, как и честным. А вот мужчины – нет. Сигнал о переживании боли нечестным игроком не вызывал у них никакого сочувствия! Мало того: вместо болевых центров у большинства мужчин‑испытуемых возбуждался особый центр «награды». Зная, что игрок‑мошенник испытывает боль, мужчины в большинстве испытывали злорадство, или законное чувство мести и справедливости. У женщин злорадство фиксировалось редко.
В этих экспериментах наше интуитивное представление о милосердии женщин и о мстительности мужчин получило четкое подтверждение. Кроме того, стало очевидно, почему издревле роли судей и карателей брали на себя мужчины: ведь законодательство – это свод правил общественного поведения, нарушители не вызывают у судей‑мужчин никакого сочувствия, а приведение приговора в исполнение возбуждает у них центры удовольствия. Женщина же в таком деле может проявить несанкционированное сострадание[44].
Мужчины и женщины различаются не только по своему социальному поведению и общественным ролям, но и по тому впечатлению, которое их поступки производят на окружающих. Во время одной из последних избирательных кампаний в США некоторые политики отзывались о кандидате в президенты Хиллари Клинтон как о «слишком гневной, чтобы быть избранной». Подобные заявления и их бурное обсуждение в СМИ побудили психологов Викторию Бресколл из Йельского университета и Эрика Ульманна из Северо‑Западного университета предпринять специальное исследование с целью выяснить, как влияют проявления гнева у мужчин и женщин на их образ в глазах окружающих и на профессиональную карьеру (Brescoll, Uhlmann, 2008).
Ранее некоторые психологи высказывали предположение, что проявления гнева могут восприниматься публикой как свидетельство высокой компетентности гневающегося и способствовать повышению его статуса. Это было проверено в специальных исследованиях, которые показали, что разгневанные мужчины вызывают у людей больше симпатии и имеют больше шансов быть принятыми на работу или получить повышение, чем те, кто в сходных обстоятельствах демонстрирует печаль и уныние. На женщинах подобные эксперименты ранее не проводились.
Бресколл и Ульманн восполнили этот пробел, проведя три серии экспериментов с добровольцами. В исследовании приняли участие взрослые образованные белые американцы обоего пола.
В первой серии опытов каждому участнику показали видеозапись интервью о приеме на работу. Профессиональный актер (мужчина или женщина) разговаривал с невидимым на экране работодателем. «Соискатель» рассказывал о том, как однажды на прежней работе они вместе с другим сотрудником потеряли важную бумагу. «Какие чувства вы при этом испытали?» – спрашивал работодатель. На это актер отвечал одно из двух: «Я разозлился (разозлилась)» или «Я был огорчен (огорчена)». При этом актеры интонацией и мимикой изображали в умеренной форме соответствующие эмоции – гнев или огорчение. Таким образом, было всего четыре видеоролика: «гневный мужчина», «грустный мужчина», «гневная женщина» и «грустная женщина». Актер и актриса были одного возраста и по результатам предварительного тестирования имели «одинаковую степень привлекательности». Разумеется, тексты всех четырех роликов были одинаковы, за исключением ответа на последний вопрос «работодателя».
Каждый участник эксперимента просмотрел только один из роликов. После просмотра нужно было выразить отношение к «соискателю», ответив на ряд вопросов.
Полученные результаты подтвердили прежние выводы, касающиеся мужчин. Действительно, разгневанный мужчина выглядит в глазах сторонних наблюдателей более компетентным (и заслуживающим более высокой должности и зарплаты), чем огорченный. Однако в отношении женщин все оказалось наоборот. Грустные женщины по всем параметрам набрали больше очков, чем разгневанные. Более того, грустные женщины опередили грустных мужчин и лишь немного уступили разгневанным.
Кроме того, ответы испытуемых показали, что люди склонны воспринимать мужской гнев как оправданный, вызванный объективными внешними причинами.
Женский гнев, напротив, чаще расценивается как следствие личных качеств женщины – «потому что у нее такой характер».
Это согласуется с психологическими теориями, согласно которым люди, как правило, объясняют чужое поведение внешними причинами, если это поведение соответствует ожиданиям наблюдателя, и внутренними, если оно этим ожиданиям не соответствует. От мужчин ожидают большей жесткости и агрессивности; от женщин, напротив, ждут мягкости и доброты. Поэтому при виде разгневанного мужчины люди думают: «Кто‑то его разозлил», а при виде разгневанной женщины предполагают, что имеют дело со злобной особой, не умеющей себя контролировать.
Первую серию опытов на всякий случай повторили, использовав вместо видеороликов распечатки текстов интервью. Результаты получились такие же.
Вторая серия экспериментов была призвана ответить на ряд дополнительных вопросов. Во‑первых, нужно было выяснить, не являются ли полученные результаты следствием того, что люди склонны изначально придавать женщинам более низкий статус по сравнению с мужчинами. Считается, что гнев – «статусная» эмоция. Иными словами, высокоранговые особи имеют право гневаться, а низкоранговые – нет. В связи с этим видеоролики были модифицированы. Теперь в начале каждого интервью «соискатель» сообщал свою прежнюю должность. Он объявлял себя либо крупным начальником, либо «младшим помощником старшего дворника».
Это не повлияло на главный результат исследования: оказалось, что проявления гнева отрицательно сказываются на имидже женщины независимо от ее служебного положения.
Иными словами, высокопоставленная начальница, с точки зрения стороннего наблюдателя, имеет ничуть не больше оснований проявлять публично свой гнев, чем низкоранговая работница. Результаты по мужчинам тоже не подтвердили предположения о том, что высокое служебное положение делает гнев более «праведным».
Кроме того, выяснилось, что служебное положение влияет на оценку рабочих качеств только у мужчин (те из них, кто назвал себя крупным руководителем, получили более высокие оценки). У женщин аналогичная зависимость не прослеживается. Женщина‑соискатель, объявившая о своем высоком служебном положении, зарабатывала при прочих равных столько же баллов, сколько и низкоранговая работница, и зарплату им тоже назначали одинаковую.
Второе изменение состояло в том, что огорчение заменили на полное отсутствие эмоций. Авторы подумали, что чувство грусти может быть не вполне адекватным контролем для изучения гнева. Грусть – самостоятельная эмоция, имеющая свои собственные коннотации. В новых «контрольных» видеоклипах работодатель не спрашивал актера о его отношении к инциденту, а тот во время всего интервью старался не проявлять эмоций. Оказалось, что разгневанные женщины так же сильно проигрывают по сравнению с хладнокровными, как и по сравнению с грустными.
А вот у мужчин ситуация изменилась: разгневанные получили немного более высокий «статус» и оценку компетентности, чем хладнокровные, однако первым назначили меньшую зарплату, чем вторым. По‑видимому, проявления грусти вредят мужскому имиджу, тогда как гнев и хладнокровие примерно одинаково выгодны. Впрочем, последний результат не подтвердился в третьей серии опытов (см. ниже): там гневные мужчины заработали по всем пунктам больше очков, чем безэмоциональные.
Третье изменение состояло в том, что зрителям задавали дополнительный вопрос: считаете ли вы, что соискатель не умеет держать себя в руках? Это позволило уточнить причины негативной оценки женского гнева. Стало ясно, что гневающимся женщинам приписывают не только злобный характер, но и ослабленный самоконтроль.
В третьей, последней серии экспериментов ученые решили проверить, можно ли устранить негативный эффект женского гнева, если объяснить зрителю, что этот гнев вызван не личными качествами женщины (злобным характером и отсутствием самоконтроля), а объективными внешними причинами. Были изготовлены дополнительные видеоклипы, в которых актеры, изображавшие гнев, объясняли его причину, сваливая вину на напарника. Они говорили, что не просто разозлились, а разозлились на сотрудника, который их обманул, и этот‑то обман и стал причиной потери важного документа.
Как ни удивительно, эта простая и естественная мера практически полностью реабилитировала гневных женщин в глазах наблюдателей. Они набрали столько же очков, сколько и «хладнокровные» соискательницы, и гораздо больше, чем гневающиеся без объяснения причин.
Пожалуй, еще более удивителен эффект, который оказало разъяснение причин гнева на имидж мужчин. Он оказался прямо противоположным тому, что наблюдалось у женщин, то есть отрицательным! Таким образом, гневающиеся женщины, чтобы произвести хорошее впечатление, должны объяснять причины своего гнева и валить вину на других, а вот гневающимся мужчинам лучше этого не делать. В этом, по‑видимому, опять проявились различающиеся «стереотипные ожидания» в отношении мужчин и женщин: от первых ждут в целом более активной и ответственной жизненной позиции, а от вторых ожидается более пассивное, зависимое поведение («я не виновата, меня обманули»).
Глава 5
Эволюция альтруизма
Родственный отбор
Кооперация и альтруизм – краеугольные камни социального поведения Homo sapiens. Вряд ли нужно объяснять, что без кооперации (сотрудничества, взаимовыгодного поведения) устойчивое существование социума у приматов невозможно. Очевидно и то, что наши предки эволюционировали именно как социальные, общественные животные. Социальная жизнь часто предполагает и некоторую долю альтруизма, жертвенности. Это не абсолютное правило, но в эволюции гоминид оно, по всей видимости, соблюдалось неукоснительно. Уже 1,7 млн лет назад ранние Homo заботились о беззубых стариках (см. главу «Очеловечивание» в кн. 1). А ведь это альтруизм – кормить беспомощного старика, вместо того чтобы съесть эту пищу самим или отдать своим детям.
Поэтому мы не поймем эволюцию человека, пока не разберемся в эволюционных механизмах, ведущих к развитию кооперативного и альтруистического поведения. Это тем более важно, что до сих пор еще приходится иногда слышать от далеких от биологии людей, что эволюция якобы не может объяснить альтруизм. На самом деле эволюция превосходно его объясняет. Каким образом – в этом мы сейчас попробуем разобраться.
Изучение эволюции альтруизма и кооперации – это одно из тех направлений, двигаясь по которым биология – естественная наука – вторгается на территорию, где до сих пор безраздельно хозяйничали философы, теологи и гуманитарии. Неудивительно, что вокруг эволюционной этики (так называют это научное направление) кипят страсти. Об этих страстях мы говорить не будем, потому что они кипят за пределами естественных наук. Пусть себе кипят. Нас, биологов, интересует другое. Нас интересует, почему, с одной стороны, большинство живых существ ведут себя эгоистично, но при этом немало есть и таких, кто совершает альтруистические поступки, то есть жертвует собой ради других.
Альтруизм у дрожжей? Да как вы смеете!
Часто приходится слышать, что такие понятия, как альтруизм (а еще мышление, желание, планирование, понимание, любовь и многие‑многие другие), применимы только к человеку и больше ни к кому. По‑моему, это просто дело привычки и общественной договоренности. Главное – чтобы было понятно, о чем речь. Слова для людей, а не люди для слов. Было время, даже слово «поведение» кое‑кто считал допустимым применять только к людям. Ну как же: ведь только люди могут вести себя осознанно, осмысленно, то есть по‑настоящему. А остальные живые существа себя не осознают, личности у них нет, и поэтому никак «себя вести» они не могут. Сейчас такие рассуждения выглядят историческим курьезом – все давно привыкли, что у нечеловеческих животных тоже есть поведение.
Иначе можно договориться до того, что только люди могут есть: ведь мы едим осознанно, а все остальные – неосознанно.
Употребление слова «альтруизм» по отношению к нечеловеческим живым существам имеет в биологической литературе давнюю историю. Но все‑таки многие еще не успели к этому привыкнуть. Поэтому нужно немного разобраться с определениями, тем более что общепринятый смысл понятия «альтруизм» в применении к людям (в этике) и другим живым существам (в биологии) не совсем одинаков.
Альтруизм (лат. alter – другой) в этике – нравственный принцип, предписывающий бескорыстные действия, направленные на благо других людей; способность приносить свою выгоду в жертву ради общего блага.
Альтруизм в биологии : поведение, ведущее к повышению приспособленности (репродуктивного успеха) других особей в ущерб своим собственным шансам на успешное размножение.
В этих определениях много общего. В обоих случаях имеется в виду принесение индивидом в жертву своих интересов («выгоды») ради кого‑то другого. Однако интересы могут быть разные. В случае с человеком подразумевается, что у индивида есть какие‑то цели, которые он в той или иной степени осознает (и может быть, даже сам себе их поставил, хотя что это значит – «сам поставил» – вопрос очень каверзный; см. раздел «Свободная воля» в главе «В поисках душевной грани»). Причем здесь имеются в виду не любые цели, а корыстные, эгоистические, связанные с личной выгодой (благами, удовольствиями). И наш индивид вдруг берет и отказывается от осуществления своей корыстной цели – жертвует своей «выгодой» ради кого‑то другого. Вот вам и альтруизм.
Это определение (как и любое другое) можно при желании свести к абсурду и разрушить всю его слабенькую логику, если начать детализировать и докапываться: а что такое благо, а что такое выгода, а что такое удовольствие, а не получает ли человек удовольствие, совершая добрый поступок, а если получает, то это уже не альтруизм, и т. д.
Центральную роль в принятии решений у нас все‑таки играют подкорковые структуры с их контурами боли и награды, кнута и пряника. Кора больших полушарий выполняет сложные калькуляции, строит модели, прогнозирует последствия возможных поступков, сравнивает их с последствиями альтернативных вариантов поведения. Но эмоциональная оценка результатов всех этих вычислений зависит от подкорковых структур. Это они в конечном счете определяют, что делать следует, а что нет. Какой из вариантов даст в итоге больше пряников‑эндорфинов. Хвостатое ядро капризно виляет хвостиком: хочу – не хочу, буду – не буду. Если вам хочется совершить добрый поступок (и получить на свою голову все его предполагаемые последствия) сильнее, чем хочется его не совершать (тоже со всеми вытекающими), то вы его совершите. Если мысленная модель планируемого доброго поступка активирует нейронную сеть «кнута» сильнее, чем нейронную сеть «пряника», то вы его не совершите.
Так что при желании можно привести аргументы в поддержку тезиса, что альтруизма вообще не бывает: что хотим, то и делаем. Можно порассуждать о том, что моральные нормы, законы, системы запретов и табу как раз для того и выработаны обществом, чтобы наши хвостатые ядра чаще склоняли хвост в сторону поступков, полезных окружающим. Но лучше не будем погружаться в эти демагогические пучины. Остановимся на том, что большинству людей интуитивно понятно, что такое «эгоистический интерес», когда дело касается человека.
Перейдем к биологическому определению. Какие цели, какие интересы могут быть у дрожжевой клетки? Строго говоря, никаких интересов у нее нет и целей тоже. Но нам удобно думать, что у нее есть одна, совершенно определенная цель: размножиться, растиражировать свои гены в следующих поколениях. Нам удобно приписать ей такую цель, потому что если приглядеться внимательно к любому живому существу, то мы увидим, что оно замечательно приспособлено для выполнения именно этого действия – размножения, тиражирования своих генов.
Так получается само собой, потому что так работает естественный отбор. Если случайная мутация повышает эффективность тиражирования данного фрагмента ДНК, то (как можно догадаться) данный фрагмент ДНК будет тиражироваться эффективнее. Причем, что важно, тиражироваться он будет вместе с этой самой мутацией, которая повысила эффективность его размножения. Число копий гена с такой мутацией будет расти. Если другая мутация снизит эффективность размножения своего кусочка ДНК, этот кусочек – вместе с этой мутацией – будет размножаться хуже, и число его копий в этом мире будет снижаться.
В результате мир неуклонно наполняется фрагментами ДНК, все более эффективно себя тиражирующими. Ни у кого нет никаких целей. Однако выглядит все так, как будто у фрагментов ДНК (генов) есть цель: размножаться как можно эффективнее.
На самом деле они просто автоматически, в силу слепых законов природы, накапливают изменения, повышающие эффективность их размножения. Но нам – в силу некоторых особенностей нашей психики – удобно рассматривать этот процесс как целенаправленный.
В действительности он просто направленный, без «целе‑». Естественный отбор придает ему направленность в сторону роста эффективности размножения генов. А цель ему приписываем мы. Нам так удобно, потому что мы так устроены: мы любим приписывать цели направленным процессам, результаты которых можно в какой‑то мере предвидеть. Или объектам, от которых можно ожидать более‑менее определенных действий.
Философ Дэниел Деннетт объяснил, почему это нам удобно, в книге The Intentional Stance («Интенциональная установка»). Это ценная психическая адаптация, удобное «срезание угла», кратчайший путь к практичному выводу, лихой прыжок через длинную цепочку «лишних» логических рассуждений – нейронных калькуляций. Если в джунглях на нас бросается хищник, глупо размышлять о природе его поведенческих реакций, о его рецепторах, лимбической системе и гормональном статусе. «Он хочет меня сожрать!» – вот как должен осмыслить поведение хищника жизнеспособный, адаптированный к реалиям этого мира двуногий примат.
В некоторых языках даже будущее время формируется на основе глагола «хотеть»: говорят не «поезд придет через пять минут», а «поезд хочет прийти через пять минут».
Нам удобно использовать интенциональную установку, потому что у нас великолепно развита «теория ума». У нас есть хорошая мысленная модель себя, и нам легко судить о внешних объектах по себе. А мы‑то сами постоянно занимаемся планированием и ставим себе цели (по крайней мере так нам кажется).
Раз нам это удобно, то давайте так и поступим. Будем считать понарошку, что у генов и организмов есть цель – как можно эффективнее размножиться. Пусть это будет их «корыстным интересом». А когда организм вдруг начинает вести себя в ущерб своему корыстному интересу, да притом еще так, что это идет на пользу интересам другого организма, мы будем называть такое поведение альтруистическим. Вот и ладно, вот и договорились.
Итак, перед нами стоят два основных вопроса. С одной стороны, ясно, что многие жизненные задачи легче решать совместными усилиями, чем в одиночку. Почему же тогда биосфера так и не превратилась в царство всеобщей дружбы и взаимопомощи? Это первый вопрос.
Второй вопрос противоположен первому. Как вообще может в ходе эволюции возникнуть альтруизм, если движущей силой эволюции является естественный отбор – процесс, как представляется на первый взгляд, абсолютно эгоистический?
Все дело в том, что этот «первый взгляд» – неправильный. Ошибка здесь в смешении уровней, на которых мы рассматриваем эволюцию. Эволюцию можно рассматривать на разных уровнях: генов, индивидов, групп, популяций, экосистем, всей биосферы. На каждом уровне свои закономерности и правила. На уровне генов в основе эволюции лежит конкуренция разных вариантов (аллелей) одного и того же гена за доминирование в генофонде популяции. На генном уровне никакого альтруизма нет и быть не может. Ген всегда эгоистичен. Если появится «добрый» аллель, который в ущерб себе позволит размножаться другому аллелю, то этот альтруистический аллель будет вытеснен из генофонда и просто исчезнет.
Но если мы переведем взгляд с уровня генов на уровень организмов, то картина будет уже другой. Потому что интересы гена не всегда совпадают с интересами организма. Ген, или, точнее, аллель, – это не единичный объект, он присутствует в генофонде в виде множества одинаковых копий. «Интерес» у всех этих копий один и тот же. Ведь они – просто молекулы, и они абсолютно идентичны. И им, и нам, и естественному отбору совершенно все равно, какая именно из одинаковых молекул размножится, а какая нет. Важен только суммарный итог: сколько копий аллеля было и сколько их стало.
Организм, напротив, – это единичный объект, и в его геноме могут присутствовать, говоря упрощенно, только одна или две копии интересующего нас аллеля.
Иногда эгоистичному гену выгодно пожертвовать одной‑двумя своими копиями для того, чтобы обеспечить преимущество остальным своим копиям, которые заключены в других организмах.
К этой мысли биологи стали подходить уже в 30‑е годы прошлого века. Важный вклад в понимание эволюции альтруизма внесли Рональд Фишер[45], Джон Холдейн{5} и Уильям Гамильтон[46].
Теория, которую они построили, называется теорией родственного отбора. Суть ее образно выразил Холдейн, который однажды сказал: «Я бы отдал жизнь за двух братьев или восьмерых кузенов». Что он имел при этом в виду, можно понять из формулы, которая вошла в науку под названием «правило Гамильтона».
Вот эта формула. «Ген альтруизма» (точнее, аллель, способствующий альтруистическому поведению) будет поддержан отбором и распространится в популяции, если
RB > C,
где R – степень генетического родства жертвователя и «принимающего жертву» (на самом деле родство важно не само по себе, а только как фактор, определяющий вероятность того, что у «принимающего» имеется тот же самый аллель альтруизма, что и у жертвователя); B – репродуктивное преимущество, полученное адресатом альтруистического акта; C – репродуктивный ущерб, нанесенный «жертвователем» самому себе. Репродуктивный выигрыш или ущерб можно измерять, например, числом оставленных или не оставленных потомков.
С учетом того, что от акта альтруизма может выиграть не одна, а много особей, формулу можно модифицировать следующим образом:
NRB > C,
где N – число принимающих жертву.
Обратите внимание, что правило Гамильтона не вводит никаких дополнительных сущностей, не требует специальных допущений и даже не нуждается в экспериментальной проверке. Оно чисто логически выводится из определений величин R, B, C и N – точно так же, как геометрические теоремы выводятся из аксиом. Если NRB > C, «аллель альтруизма» будет совершенно автоматически увеличивать свою частоту в генофонде популяции.
Посмотрим, как это работает, что называется, на пальцах. Допустим, наш аллель альтруизма заставляет своего носителя пожертвовать жизнью, если эта жертва спасает жизнь трех его родных братьев (с двумя Холдейн погорячился: два брата – это шило на мыло; почему, будет объяснено ниже). Допустим, это действие совершается в молодом возрасте, когда никто из участников еще не имеет детей, и допустим, что в среднем каждый самец в этой популяции оставляет троих детей.
Подсчитаем значения переменных.
Число адресатов (N) равно трем (три брата).
Родство (R) равно 0,5. Жертвователь получил свой аллель альтруизма от одного из родителей. С каждым из братьев он имеет в среднем 50 % общих генов. В данном случае «общих» означает «идентичных по происхождению», то есть представляющих собой точные копии одного и того же родительского гена. Поэтому вероятность того, что данный брат имеет копию того же самого аллеля альтруизма, равна в среднем 0,5.
Репродуктивный выигрыш (B) равен трем. Брат оставит троих потомков, если выживет, и ни одного, если погибнет.
Репродуктивный ущерб (C) тоже равен трем. Совершив альтруистический акт, жертвователь погибает и не оставляет троих детей, которых он оставил бы, не совершив самопожертвования.
Подставив эти числа в неравенство, получаем выражение: NRB = 4,5 > 3. Неравенство истинно, значит, аллель альтруизма при данных условиях должен распространяться.
Проверим, так ли это.
Если жертва будет принесена, спасенные братья оставят по три потомка. Каждый брат имеет аллель альтруизма с вероятностью 0,5. Каждому из их детей этот аллель, если он у них есть, достанется тоже с вероятностью 0,5. Всего, таким образом, получится девять потомков, каждый из которых имеет аллель альтруизма с вероятностью 0,25. В среднем в следующее поколение перейдет 9 × 0,25 = 2,25 копии аллеля альтруизма.
Если жертва не будет принесена, в следующее поколение перейдет в среднем C × 0,5 = 1,5 копий аллеля. Мораль: аллелю выгодно, чтобы жертвователь совершил альтруистический акт. Благодаря этому акту аллель передаст в следующее поколение не 1,5, а 2,25 своей копии. Следовательно, аллель альтруизма с течением времени будет наращивать свою частоту, вытесняя из генофонда конкурирующий «аллель эгоизма». Подставив двух братьев вместо трех, получим равенство: 1,5 = 1,5.
С точки зрения самого аллеля никакого альтруизма тут нет, один сплошной эгоизм. Аллель заставляет своих носителей – то есть организмы – жертвовать собой, но тем самым аллель блюдет свои корыстные интересы. Он жертвует небольшим числом своих копий, чтобы дать преимущество большему числу точно таких же своих копий. Естественный отбор – это автоматическое взвешивание суммы выигрышей и проигрышей для аллеля – для всех его копий вместе, и если выигрыши перевешивают, аллель распространяется. Вот, собственно, и вся теория.
Глупая чайка
Правило Гамильтона обладает замечательной объясняющей и предсказательной силой. Например, оно помогает объяснить типичную сцену, которую можно наблюдать на берегах водоемов (я ее часто наблюдаю летом на Белом море). Поймал рыбак рыбку и начинает ее на берегу потрошить, бросая потроха в воду. Это замечает чайка, она прилетает и начинает хватать потроха из воды. Но она делает это не молча, а сначала издает несколько громких призывных криков. На эти крики быстро слетается еще десятка два чаек, которые тут же набрасываются на первую чайку и начинают отнимать у нее добычу. Та не отдает, отбивается, разыгрывается целый спектакль с вырыванием друг у друга из клюва рыбьих потрохов. Странное поведение! С одной стороны, почему бы чайке не есть молча? Зачем она позвала других, создав тем самым себе проблемы? Второй вопрос: если уж она их позвала, то почему тогда не хочет поделиться, а дерется и не отдает?
В этой сцене, как и во многих других ситуациях в живой природе, мы видим причудливое сочетание альтруистического и эгоистического поведения. Призывный пищевой крик чайки – типичный пример альтруизма. От этого крика чайка не получает никакой выгоды. Выигрыш достается другим чайкам: они получают шанс пообедать. Вторая часть сцены – драка. Здесь уже, конечно, мы видим лишь чистый эгоизм со стороны всех участников.
Разгадка – в правиле Гамильтона. Чайки на Белом море питаются в основном стайными рыбами, например селедкой. Если чайка заметила одну рыбку, то, скорее всего, рядом есть много других: на всех хватит. Это значит, что величина С – цена альтруистического акта – будет в среднем низкой. Величина В – выигрыш тех, кто прилетит на крик, – будет довольно большой: они пообедают. Поскольку рыба стайная, следующую стаю, возможно, придется долго ждать. Величина R (родство) тоже, скорее всего, будет высокой, потому что чайки гнездятся колониями, часто возвращаются на одно и то же место после зимовки, и поэтому, скорее всего, рядом с этой чайкой гнездятся ее родственники – родители, дети, братья и племянники.
Величина N – число чаек, которые услышат, прилетят и пообедают, тоже довольно высоко. Неравенство NRB > C выполняется. Вот и закрепились в популяции чаек мутации, способствующие «пищевому крику». А почему чайка не делится своей добычей, не отдает то, что уже схватила? Потому что в этом случае величина С больше: чайка остается без обеда. Величина N, напротив, оказывается меньше.
Отдав свою добычу другой чайке, она накормит одну, а не целую стаю. Неравенство не выполняется, и мутации, склоняющие чайку поделиться добычей, не закрепляются, отсеиваются отбором.
Конечно, выгоднее всего для чайки (точнее, для ее генов) было бы научиться различать ситуацию, когда пищи много и хватит на всех, и когда пищи мало. В первом случае выгодно кричать, а во втором помалкивать. Но для таких калькуляций нужны мозги. А мозг, как мы знаем, дорогой орган. Отбор, как правило, пытается сэкономить на мозгах. К тому же мозги тяжелые. Чайкам надо летать, а не решать алгебраические задачи. Поэтому птица и не может сообразить, когда ей выгодно звать товарок, а когда нет, и ее поведение оказывается нелогичным. Не всегда, а только при недостатке рыбок.
Эволюция альтруизма особенно далеко зашла у перепончатокрылых насекомых: муравьев, пчел, ос, шмелей. У общественных перепончатокрылых большинство самок отказываются от собственного размножения, чтобы выкармливать сестер. Это высшее проявление альтруизма. Таких животных называют эусоциальными, то есть «истинно общественными». Но почему именно перепончатокрылые?
Гамильтон предположил, что дело тут в особенностях наследования пола. У перепончатокрылых самки имеют двойной набор хромосом, а самцы – одинарный. Из‑за этого складывается парадоксальная ситуация: сестры оказываются более близкими родственницами, чем мать и дочь. У большинства животных сестры имеют 50 % общих (идентичных по происхождению) генов. Величина R в формуле Гамильтона равна ½. У перепончатокрылых сестры имеют 75 % общих генов (R = ¾), потому что каждая сестра получает от отца не половину его хромосом, а весь геном полностью. Мать и дочь у перепончатокрылых имеют, как и у других животных, лишь 50 % общих генов. Вот и получается, что самкам перепончатокрылых при прочих равных выгоднее выращивать сестер, чем дочерей.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 224; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!