Пирожок лишь надломила: правило пятое
На приемы надо приезжать сытой. Столы ломятся, выпивка рекой, но все это не имеет к вам никакого отношения. Другое дело, огромное количество интеллигенции и журналистов, которые сюда попадают, – у них низкие зарплаты, им простят. Человеку из политической элиты, особенно, даме, нужно быть готовой к разговору. С набитым ртом разговаривать неудобно. Полбокала сухого вина, на тарелке – что‑то крохотное. Попиваешь, поклевываешь, потом тарелку поставила и рюмочкой гуляешь по залу, выискивая нужных людей. Легкая, звонкая, неголодная. Но каюсь, однажды я самостоятельно стрескала целую вазу печенья. Не от голода, от нервов.
Я только что стала министром по малому бизнесу. Меня со всех сторон зажали, и мне нужно было прорваться к Черномырдину.
Попасть к нему было почти невозможно. Даже будучи членом правительства. Черномырдина окружали помощники – совершенно жуткие мужики. Настоящие монстры. Сам Черномырдин был в сравнении с ними просто плюшевым мишкой. Я позвонила самому мягкому из них. «Будем думать», – ответили мне. В результате размышлений через несколько дней ко мне явился в длинном черном пальто молодой человек. И обрадовал меня сообщением, что собирается быть моим заместителем. Я в ответ обрадовала его, что этого не будет. Мы попрощались. Он – со мной, я – с надеждой на аудиенцию. Но на Восьмое марта Черномырдин устроил для дам чаепитие в Белом доме. И там я – терять нечего! – подгадала момент и попросила:
|
|
|
– Виктор Степанович, сделайте подарок.
– Какой?
– Мне надо с вами поговорить, но я не могу к вам прорваться.
– А прямо сейчас давай и поговорим!
И начал уходить. И я начала двигаться за ним по ковровым дорожкам. Вокруг огромные стены, гробовая тишина, все монументально, и Черномырдин впереди как царь. Когда между ним и мной оставалась последняя преграда – огромные деревянные двери кабинета, точно из‑под земли вырос самый кошмарный из его холопов, некто Бабичев, и, пятясь спиной и ухмыляясь, перед моим носом стал закрывать эти двери! Уже сквозь щель мне была видна удаляющаяся спина Черномырдина. Все, шанс потерян. В отчаянии я пискнула:
– Виктор Степаныч, а как же я?
И Черномырдин на ходу, не оборачиваясь, кинул:
– Она со мной!
И двери снова стали медленно распахиваться… Жуть, кошмар, ватные ноги, уже ни о чем нет ни сил, ни желания говорить. Секретарша принесла чаю, печенье на серебряном подносе. Тут‑то я и оторвалась…
Немного отвлекаясь от темы: при Путине все стало еще более жестким. В аппарате – какие‑то молодые офицеры. Все дисциплинированно, все навытяжку, все культурно и все глухо:
– У меня договоренность с президентом об аудиенции. Назначьте, пожалуйста, время.
|
|
|
– Не назначим. Президент занят.
– Навсегда занят?
– Навсегда занят.
– А вы можете хотя бы зафиксировать мой звонок?
– И этого не можем. Всего доброго.
Окучивание приемных – это отдельное мастерство. Основное правило: на цирлах. Основной залог успеха: сервисное мышление. Нужно владеть искусством интриги, интуицией, терпением. Я всегда пыталась избежать приемных. Это очень плохо для функционирующего политика. Надо уметь налаживать контакты с холуями. С ними и с родственниками. С родственниками даже важнее. Потому что истинным влиянием в России чаще всего пользуются не секретари и не помощники, а родственники. Точнее, родственницы. С ними нужно выстраивать специальные отношения. Россия – страна византийская. Отношения выстраиваются через крещения, через рождения, через проведение семейных праздников, подарки, комплименты, помощь в неформальных делах: одеть, обуть, починить, вылечить. Это кажется, что в Кремле все так офигенно. Ничего там не офигенно. Попадешь не к тому врачу, пусть даже обслуживающему высокопоставленных лиц, и он иногда может навредить больше, чем обычный районный врач, через которого проходит огромное количество людей и который ничего не боится.
|
|
|
Век живи – век учись: правило шестое
Недавно я попала на непривычную для себя тусовку. Веселую, творческую, где все друг друга знают, а я никого. Те, с кем пришла, рассосались. И, словно тринадцать лет назад, я оказалась в полном вакууме. И, словно тринадцать лет назад, растерялась. Может, народ думал, что я до сих пор министр, большой чиновник, который случайно сюда попал, вцепилась в бокал, кого‑то ищет деловым взглядом, и ей нельзя мешать. А я изнервничалась, пропотела сто раз и вообще собиралась уйти. Но вспомнила как раз накануне просмотренный фильм «С широко закрытыми глазами». Там пара приходит на вечеринку. Мужчину (Том Круз) заматывают. А женщина (Николь Кидман) остается одна. Плавно движется к барной стойке. Прислоняется к ней спиной, раскидывает вдоль стойки локти, в правой руке держит бокал. И, отпивая глоток за глотком шампанское, скользит глазами по залу. С ней никто не общается, но у нее вид абсолютно уверенной в себе женщины. Она излучает абсолютное спокойствие. На бокал не смотрит. Когда же он пустеет, мужская рука наполняет его заново… Стойки нет. Есть столб. Ладно, годится. Опираюсь на него плечом, одной рукой тоже опираюсь на него, второй держу на отлете рюмку. И делаю себе взгляд от Николь Кидман – спокойный, отдыхающий. Через пять минут вокруг меня намыло толпу незнакомых людей, все пытались со мной говорить – и вовсе не о политике. Век живи – век учись…
|
|
|
Мыльная опера
Есть еще третий жанр – гламурной тусовки. Это гремучая смесь пафоса с эпатажем. Весной меня пригласили на вручение одной гламурной премии. К приглашению прилагались пропуск и суровая инструкция: «Если у вас пропуск белого цвета, вы должны припарковаться слева от центрального входа, если ваш пропуск черного цвета, ваша стоянка – справа. Гости собираются за два часа до начала церемонии. Одежда – вечерние платья и смокинги. Имейте в виду, что как только вы откроете дверцу, начинается телесъемка вас и вашего автомобиля. Далее вы ступаете на красную дорожку и двигаетесь по ней через толпу поклонников…» и т. д. Я была на приеме у английской Королевы, в английском посольстве. Это был первый приезд королевы в нашу страну со времен казни царской семьи. Само посольство никого не мучило, никаких указаний не рассылало. Только намекнули, что королеве не принято трясти руку и обращаться к ней следует «Ваше Величество», а к принцу – «ваше высочество»…
Теперь рассказываю, как было на вручении премии в действительности. Машины толпились кто где побросал. Никаких парковок налево и направо по цвету пропусков не было и не могло быть: церемония проходила в Международном Доме музыки, на набережной, где оборудованных стоянок просто нет. Никакой толпы поклонников тоже не было. По красной дорожке вместо звезд в туалетах брели журналисты в джинсах. Церемония началась с опозданием на три часа. На сцене за декорациями что‑то все время жужжало, грохотало, у меня сложилось впечатление, что там варили трубы. Я перекрестилась, что послушалась интуиции и не явилась ни за два часа, ни в вечернем платье. Хороша бы я была с голой спиной в безлюдном зале. В России как поверишь – так и вляпаешься.
На гламурных тусовках, в отличие от чопорных правительственных приемов, царит искусственное оживление. Все светится, все пестрит, все, счастливые, смотрят в камеру, демонстрируя свое благополучие, все постоянно передвигаются, почему‑то с деловым видом. Особенно мужчины. Возьмет рюмку и боевым шагом замарширует к противоположной стене. Возле стены развернется, окинет орлиным взором окрестность и решительно двинет в обратную сторону. Ну, думаешь, ну вот сейчас вырулит на объект, которому передаст микросхему или подписанный контракт на миллион долларов. А он домаршировывает до стола и берет креветку.
Эти тусовки разношерстные, люди друг друга не знают, на них можно встретить кого угодно – от моделей до промоутеров, от крутых бизнесменов до абхазских революционеров. В одном зале обычно накрыты шикарные столы, жрачка такая, что хочется забыть про диету и потом неделю голодать. В другом зале играет группа, русская попса, чтобы народ танцевал. Но мужчины не танцуют. Даже если хочется. Это, оказывается, западло – танцевать. Так в свое время себя вели бандиты на дискотеках. Быки с золотыми цепями сидели, а девчонки друг с дружкой подергивались. И непонятно – зачем эти бабки, зачем эта группа, которая пытается завести, а никто не заводится, зачем тратить бешеные деньги, зачем эти креветки, зачем это все, если даже веселиться мы не можем? Ни общаться, ни веселиться. Никто никогда не ответит на этот вопрос.
Домашнее задание
Тест № 1
Вы попали на официальный прием, где собран весь табель о рангах госдепартамента. Ваша задача: не привлекая внимания и не вступая в контакты, отделить шестерок от тузов, понять, кто на подъеме, кто на закате. Какой из способов кажется вам наиболее эффективным?
а) Внимательно изучить обувь, сразу отсеивая тех, у кого туфли в пыли, а если на дворе холодное время года, то тех, кто обут по сезону, – это мелкие сошки. Они добирались на метро или пешком. Затем отфильтровать тех, кто позволяет себе алкоголь, от тех, кто алкоголя себе не позволяет. Те, кто не пьет, сами за рулем. Чиновник высокого ранга может себе позволить накатить. Он баранку не крутит. Статус обязывает его иметь водителя.
Из оставшейся могучей кучки козырный вип вычисляется путем вычитания – он покинет вечеринку первым.
б) Сначала отбракуете тех, у кого при себе имеется кейс, дипломат, портфель. Их таскает за собой номенклатурная плотва (дамские сумочки – не в счет, это аксессуар). У крупной рыбы функции кейса исполняет референт, который вьется рядом. Затем отсортируете тех, кто звонит по мобильнику. Не царское это дело – тыкать пальцами в кнопки и объяснять абоненту, кто на проводе. Потом отделите тех, кому звонят: право прямого доступа к мохнатому государственному уху имеют единицы, и вряд ли этим своим правом они активно пользуются.
в) Выстроить иерархию с помощью прессы. Внизу будут те, кого операторы со своей бандурой на плече таранят, как ледокол «Ленин», а наверху будут те, на ком неотступно сосредоточены их объективы.
Какой бы из способов вы ни выбрали, вынуждена вас огорчить (или обрадовать?) – вы не прирожденный чиновник. Истинным функционерам ни один из них не понадобится. У них ранжирование по чину происходит на уровне инстинкта. Где бы ни очутились, хоть на посольском фуршете, куда наприглашали уйму народа из разных ведомств и министерств, они каким‑то нюхом сразу определяют и ровню, и того, перед кем не помешает прогнуться. Кивнули и отвернулись? Адресат – фигура меньшего калибра. Коротко поконтачили? Или стоят на одной ступеньке, или тот, другой, пусть пока и занимает ступеньку ниже, но пошел на подъем. Не замечают в упор? Карьера катится под откос, не сегодня‑завтра человека совсем задвинут. И если у вас это чутье не развито, на самом деле достаточно сканировать, кто с кем и как здоровается, и уже в течение первого получаса все вертикали и горизонтали будут безошибочно выстроены.
Побочная тема:
Начало
Еще студенткой я поставила себе стратегическую задачу: к двадцати пяти годам иметь ребенка, а к тридцати защитить диссертацию, чтобы зарабатывать приличные деньги приличным трудом. Если же стать кандидатом наук не удастся, уехать на Север, где сияние и коэффициенты. Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах. Нет, формально все исполнилось. И ребенок к назначенному сроку родился. И диссертацию я защитила. Но жить ни лучше, ни веселее не получалось. Все те же мерзлые антрекоты из заводской столовой в холодильнике, все те же единственные зимние сапоги преклонного возраста в прихожей. Бесконечные партсобрания, заседания кафедры тоже не поднимали настроения. На Север, к надбавкам и оленям, уже не хотелось. Помыкавшись, может, и решилась бы, но тут началась перестройка, и едва вышел закон о частном предпринимательстве, я и мой коллега по службе состряпали кооператив «С+П». Торговали компьютерными бухгалтерскими программами собственного производства и, конечно же, издавали журнал. С этого начинали многие. Для советской интеллигенции, втянутой в центрифугу перестройки, искушение попытаться разбогатеть на тридцати трех буквах русского алфавита было почти непреодолимым и очень естественным. Что выгоднее всего продавать? Дефицит. Какой был для прослойки главный дефицит при советском режиме? Информация. Какие сомнения?
К тому же атмосфера располагала. Во‑первых, информация была первым товаром широкого потребления, допущенным на свободный рынок. Остальные подтянулись позднее. Во‑вторых, впечатляли заоблачные тиражи толстых журналов. В‑третьих, это римский народ, носитель языка эскулапов и ботаников, требовал от жизни и правительства хлеба и зрелищ. В русской же транскрипции эта формула жажды разволнованных масс звучит как «чуда и правды!». Народ, носитель языка святош и безбожников, всегда желал этих взаимоисключающих вещей. Причем в одном флаконе.
Спрос на чудо до парламентских и президентских выборов удовлетворяли дипломированные колдуны и экстрасенсы. Они исцеляли стадионы, воскрешали мертвых и, опередив рэкетиров, брали под свое покровительство новорожденных коммерсантов. Наш кооператив, например, опекал Сашка Братин. Ворвался в подвал, который мы сняли после первой удачной сделки, мужичок с шальными глазами и заявил:
– Я – экстрасенс. Могу помочь во всем.
– Спасибо, не надо.
– Нет, надо, – возразил мужичок. – Вот сейчас что вы делаете?
– Пытаюсь дозвониться, но там занято.
– Положите трубку!
Я положила. Мужичок поводил над нею руками:
– Теперь звоните.
– Все равно занято.
– Занято? Значит, не получилось.
Рынок правды обслуживала периодика. И, казалось, чего проще? Добыл бумагу, оттиснул на ней чьи‑то, а лучше свои, дерзкие мысли об устройстве мира полумиллионным тиражом, и утром проснулся богатым и знаменитым. Наш журнал назывался «Мы и компьютеры» и состоял в основном из интервью моего напарника с самим собой. Техническую часть процесса он по‑джентльменски взвалил на меня. Помню, приехала в восемь утра на склад получать бумагу. На этих складах – особый ветер. Есть такие места в Москве, где в любую погоду сразу начинаешь мерзнуть. Через несколько часов я окончательно околела. Кто‑то из рабочих сжалился и отвел в бытовку. В ней было душно, очень тепло и пахло мочой: половину бытовки занимали два сортира без дверей, и там бесперебойно мочились грузчики. Я села на приступочку и скоро, согревшись, притерпелась к запаху, к мужикам, расстегивающим штаны, задремала и дремала под журчание мочи до тех пор, пока с улицы не крикнули:
– Заказ такой‑то. Грузите.
Наконец первый номер журнала был напечатан. Получала его опять я. И опять были складской двор, и стужа, и очередь из мужиков с грузовиками. За пятнадцать минут до обеденного перерыва объявили мой номер. Я встала возле дыры в стене. Внутрь заглянешь, а там – черный зев с железным языком конвейера, по которому плывут в пачках журналы. Они плыли пятнадцать минут. Плыли, плыли и встали. Я сунула голову в дыру:
– Алле, есть кто‑нибудь?
Тишина.
– Алле, нам осталось немного. Включите, пожалуйста, конвейер!
Тишина.
– Ну, пожалуйста…
И тут зев разразился таким заковыристым матом, что меня снесло, точно ударной волной. Мне сказали все, что думают, и про меня, и про мои журналы, и про эту работу, и про эту страну. Очередь слушала с одобрением.
К чему я все это рассказываю? К тому, что до сих пор представляю две картины. Первая: Ирина Муцуовна в шотландке, в болгарской «лапше», с лекциями под мышкой идет по коридору, вокруг вьются стайки студентов: «Ирина Муцуовна, а можно… Ирина Муцуовна, а разрешите… Ирина Муцуовна… Ирина Муцуовна». И я царственно киваю направо и налево: «Да, можно… нет, не разрешаю…». И вторая: холод, моча, подвал, мат, мадам с начесом, председатель Свердловского райисполкома, орет на меня в своем кабинете: «Жулье, сгною, всех сгною»… Но вот ведь какой парадокс: та, статусная Ирина Муцуовна, страдала от постоянного внутреннего унижения, а положение продрогшей, с головы до ног обматеренной кооператорши ничуть не травмировало чувство собственного достоинства. В человеке заложен сумасшедший потенциал. Он выдержит все что угодно, когда борется за свою независимость. Недавно на телевидении прокрутили фрагмент из какой‑то программы о кооперативном движении тех лет: сижу в подвале, с еще доцентским пучком на голове, но уже оглашенная, романтическая, и декларирую: «Я – свободный человек! Я – свободный человек!». Мы – не рабы. Рабы – не мы. Ощущение свободы и пьянило, и отрезвляло.
Выветрилось тупое честолюбие. Вымыть полы? Да без проблем. Потолковать с грузчиками? Да без проблем. В сто первый раз постучать в дверь, за которой тебе сто раз ответили «нет»? Да без проблем. Периодически надо было делать вид, что мы крутое предприятие. У моего напарника была малюсенькая, метров двадцать, конурка. Мне от отца осталась квартира побольше. И солидных клиентов принимали в ней. Напарник изображал, что это его квартира, а я изображала прислугу: фартук, подносы, чай, кофе, вытряхнуть пепельницы. Ну и что? Зато в прихожей стояли новые сапоги, а под окном – машина, и детей я теперь вывозила на юг, а не мучилась с горой матрасов и подушек в литовском поезде, потому что в Литве за наши копейки мы могли снять только холодные избушки без постельного белья и все приходилось везти с собой. Но главное, я впервые была хозяйка своей жизни.
Когда журналы никто не купил (они еще лет пять повсюду валялись), мой напарник согласился, что нас занесло куда‑то не туда и надо срочно что‑то придумывать. Поразмыслив, мы решили, что менять профиль кооператива непродуктивно. Мы научились покупать? Научились. Мы научились продавать? Научились. Из этого нужно сделать систему. Система называется биржа. Давай попробуем создать биржу? Давай попробуем создать биржу. Прочитали в учебнике, что биржа – это такая посредническая площадка, куда привозят товар и с помощью сложных процедур страхования происходит торговля. Товар должен быть однородным и продаваться лотами. Принцип ясен? Принцип ясен. Поехали? Поехали! Мой напарник договорился на телефонной станции, что меня посадят в зал и дадут на короткое время несколько номеров, после чего мы напечатали рекламу о том, что открывается биржа и по телефону мы соединим покупателя и продавца. И у них все будет в шоколаде. Я очень старалась, чтобы мой голос не оставлял у абонента сомнений – он позвонил в серьезную контору, где сидят серьезные ребята:
– Алле, руководство товарно‑сырьевой биржи слушает. Что вы хотите продать?
– Стиральные машины «Малютка».
– Какая партия?
– Тысяча штук.
– Хорошо, мы найдем вам покупателя на всю партию. Оставьте ваши координаты, мы свяжемся с вами через три дня.
– Алле, руководство товарно‑сырьевой биржи слушает. Что вы хотите продать?
– Девушка! У нас арбуз гниет! Два тонна гниет!
– Не волнуйтесь, мы обеспечим вам сбыт. Оставьте ваши координаты…
Теперь оставалась сущая ерунда – за три дня найти, кому сбыть товар. Я собрала всех своих знакомых кооператоров, торгующих кто чем на московских рынках, и сообщила им радостную новость, что отныне они не мелкие коммерсанты, а брокеры, и свою деятельность на новом перспективном поприще один начнет с немедленной покупки партии стиральных машин «Малютка», другой – арбузов, третий еще чего‑то, но тоже очень выгодного. От своего очевидного счастья народ отбивался как мог. Я как могла убеждала. Смогла, убедила, купили, не прогадали. Конвейер заработал: мы брали станцию на один час, потом переводили стрелки на кооператив, а там я уминала всех, кто попадался.
А потом дали объявление, что открывается акционерное общество «Биржа» и тот, кто вложит туда капитал, купив акции, будет иметь официальную площадку для финансовых операций. Это был авантюризм чистой воды. В Моссовете мне объяснили, что поскольку биржевая деятельность не включена в устав кооператива «С+П», заниматься ею данный кооператив не имеет права. А если включить в устав? Тогда пожалуйста. А кто может включить? Постановление Политбюро и Совет министров. Но мы решили не беспокоить Политбюро и Совет министров такими пустяками и справились с проблемой собственными силами: напечатали и вклеили в устав нужный листочек. Нарисовали акции. Арендовали на два часа здание Политехнического музея – ну не в подвале же проводить собрание акционеров! Десять лет спустя одна из газет писала:
«…читая откровения Ирины Хакамады о создании РТСБ, невольно вспоминаешь историю Мавроди, владельцев банка „Чара“ и некоторых других аферистов, сколотивших миллиардные состояния в короткий срок и едва ли не из воздуха».
Да, блефовали мы напропалую. Но, в отличие от Мавроди и Францевой, наша истинная цель совпадала с заявленной: мы действительно хотели создать первую в стране легальную биржу цивилизованного образца, с помощью которой не только мы, но и наши акционеры будут зарабатывать реальные деньги. И мы ее создали!
2 апреля 1989 года в Политехнический музей пришли немного людей. Они и стали ключевой командой биржи, а биржа очень скоро стала серьезным предприятием: ее ежедневный оборот составлял сорок миллионов рублей. Мы вели переговоры с молодым правительством, объясняли, что нужно серьезное биржевое законодательство, кормили обедами молодых Шохиных, Гайдаров и Чубайсов. На нашей площадке болталась половина нынешнего российского бизнеса. Из биржи выросли независимое телевидение, первый российский коммерческий банк, первая инвестиционная компания, Агентство экономических новостей, институт коммерческой инженерии и много чего еще. Все вместе выглядело довольно масштабно и довольно прочно. До 19 августа 1991 года. Трех дней путча хватило, чтобы понять то, что до этого мы тоже понимали, но теоретически: без политики прожить не получится. Хотелось бы, но не получится. Через два года я занимала свое место в зале заседаний российского парламента.
Тема третья:
Шабашники
Были бы вы, Ирина Муцуовна, мужчиной… желательно с низким голосом, – задумчиво произнес политтехнолог и окинул меня лабораторным взглядом. Я согласилась: да, без сомнения, мужчина, да еще и с низким голосом – это круто. Но с политтехнологом распрощалась. Иначе не заметишь, как из Хакамада превратишься в какого‑нибудь Александра Белова, синеглазого парня с предвыборной пулей в перебинтованной голове. И это еще гуманный вариант. Во время президентской кампании, например, мне предложили инсценировать похищение мужа и ребенка:
– Представляете? Пресса шумит, народ сочувствует, в эфире крутится ролик: «Меня ничто не остановит, я буду бороться до конца», – говорите вы, и одинокая слеза катится по непреклонному лицу крупным планом. Соперники вынуждены оправдываться. Им, естественно, не верят. Их рейтинг падает – ваш взлетает.
Рынок политтехнологии в России очень непрозрачный и очень непрофессиональный. Он рассчитан на лоха, который в механизмах продвижения ничего не понимает, никому не нужен, но очень хочет попасть. Вот тут‑то на него все и наваливаются. Главное, чтобы у лоха водились деньги. Великий комбинатор был прав – есть много способов честного отъема денег у населения. Политтехнология отечественного производства – один из них. Как вы полагаете, сколько может стоить двухдневная поездка кандидата в президенты с командой из четырех человек в Санкт‑Петербург? Мои шабашники нарисовали смету в 150 тысяч долларов, где напротив пяти авиабилетов стояла сумма в 10 тысяч долларов, суточное пребывание в гостинице оценивалось все в те же 10 тысяч, за аренду актового зала на полтора часа мне предлагалось выложить 25 тысяч, остальные затраты выглядели примерно так же убедительно. Я поинтересовалась: они собираются нанять для перелета частный «Боинг», поселить меня в Петродворце и провести встречу с избирателями в тронном зале Эрмитажа? Торг оказался уместен. В итоге сумма уменьшилась в пять раз. Думаете, кто‑то смутился? Ничуть. Думаете, первоначальная смета следующего мероприятия была менее фантастичной? Как бы не так. Своего клиента эти ребята презирают. Он для них что‑то вроде недоумка, которого они учат прикидываться нормальным человеком. В плане самопиара позиция идеальная. В случае победы все лавры их: «Только с нашей помощью такой козел сумел выиграть». В случае поражения слоган «Из такого козла даже мы ничего не смогли сделать» тоже звучит неплохо.
Лихие политтехнологи‑интеллектуалы, способные распутывать и закручивать макиавеллиевские интриги, совершать дворцовые перевороты, под чьим руководством кто был никем, внезапно становится всем, обитают там же, где и отважные сыщицы‑дилетантки, неподкупные менты и бандиты‑тимуровцы, которые по пути на кровавую стрелку притормозят, чтобы лично защитить старушку с укропом от хулиганов. Они обитают на книжных лотках и в телевизионных сериалах. В реальности – это в лучшем случае умелые имитаторы, изображающие кипучую деятельность: волосы всегда дыбом, глаза всегда выпучены, гроздья мобильников свисают отовсюду, как связки гранат. Сейчас выпрямится на краю окопа и остановит вражескую танковую колонну. На самом деле никто никакую колонну останавливать не собирается. Какие танки? Клиента – пожалуйста. Его засунут куда угодно и подо что угодно. Естественно, после оплаты. Сами же политтехнологи боятся толпы, об электорате в форме народа имеют смутное представление – где‑то на уровне «водка, драка, балалайка».
С бубном и гитарой
В Америке я попала на встречу Гора с избирателями в супермаркете. Шарики, дудочки, заводная музыка. Толпа, ритмично подергиваясь, ждет кандидата. Вместо него выскочила задорная черная женщина и заплясала у микрофона: мы сегодня встретимся… с кем мы сегодня встретимся?… мы встретимся с самым лучшим, самым красивым мужчиной страны! Кто это? Это наш, это наш… Йес! Йес! Это наш Гор! Потом были энергичный рэпер, загорелый ковбой, пожилая тетка в шортах. Выходили и выходили, подогревали и подогревали. Через час публика уже дымилась. А где же Снегурочка? Сне‑гу‑ро‑чка! Сне‑гу‑ро‑чка! И тут появился Гор. В гробовой тишине достал из пиджака бумагу и минут пятнадцать читал нуднейший текст. Прочитал, шпаргалку сложил, сунул в пиджак и, впервые подняв глаза, отпустил заготовленную шутку. Крики, вопли, экстаз… Элементарный прием – не выставлять на встрече с аудиторией сразу лидера. А какой эффект! Но воспользоваться им в своих избирательных кампаниях мне не удалось ни разу. Наши специалисты по обольщению и приручению народных масс цепенеют при виде этих масс в натуральную величину. На трибуну никого не вытолкнуть. Даже за отдельное вознаграждение.
Зато они обожают устраивать гала‑концерты на стадионах. Милое дело! И смета не детская, и над ними не каплет – музыканты играют, трибуны ревут. Кандидаты в паузах между хитами скандируют в микрофон свои лозунги и чувствуют себя то ли поп‑звездами, то ли ранними христианами, то ли чилийскими диктаторами. Не знаю. Лично я чувствовала себя набитой дурой, и мой самодиагноз подтвердился, когда на очередном концерте меня попросили исполнить «Йестедей». Спасибо, хоть не «Мурку». Видимо, спутали с Йоко Оно. Я понимаю. Кем еще может быть женщина с японской внешностью, окруженная рок‑музыкантами? Интересно, а что бы попросили спеть, например, Астраханкину? Наверное, «Ой мороз, мороз».
Так что пока политтехнологи домашнего разлива годятся на роль массовиков‑затейников, которых отчего бы и не нанять, если есть лишние деньги, если все схвачено, беспокоиться не о чем и надо для приличия создать видимость предвыборной борьбы, а заодно весело провести время. Но и тут лучше воспользоваться услугами промоутеров иностранных фирм. По части организации досуга им нет равных. Оторветесь по полной.
Недавно меня пригласили на рекламную тусовку по поводу открытия элитного супермаркета. Главное блюдо праздничного меню – известные дамы, наряженные в свадебные платья «от кутюр» или из собственных сундуков. То есть, по замыслу организаторов, телеведущие, актрисы, примы эстрады и оппозиционный политик Ирина Хакамада должны были изображать из себя невест на фоне сыров и колбас. И никого не смущало, что самой юной невесте, скажем так, слегка за тридцать и остальные тоже… хорошо сохранились. Тем более никого не смущало, что наш потребитель, с его черным юмором, скорее всего расшифрует эту брачно‑гастрономическую инсталляцию как намек на то, что и продукты в презентуемом магазине такие же свежие и качественные. Я не хочу обижать наших гламурных эльфов. Они – лапки. Живут себе в своем параллельном мире, никого не трогают, в политику не лезут, потихоньку ощипывают иностранные бюджеты. Я даже готова снять перед ними шляпу – мало кому сегодня в России удается быть свободным, обеспеченным и при этом не продаться ни администрации, ни чиновнику, ни милиционеру.
Кто там в малиновом берете?
Ни один политтехнолог не объяснил мне, как надо одеваться. Были советы, но бредовые, вроде той же оторванной пуговицы. Они натасканы на мужчин с разным тембром голоса, чей рейтинг не колеблется от фасона брюк, потому что он у всех у них одинаковый. Воротничок чистый? Носки приблизительно одной расцветки? Галстук не на боку? И довольно. Если Чубайса нарядить в пиджаки Жириновского, а Явлинского – в костюмы Путина и наоборот, никто бы этого карнавала и не заметил. А представьте Любовь Слиску, облаченную в хламиды Валерии Новодворской, или Валерию Новодворскую, втиснутую в партийный мундир российской чиновницы? Или Валентину Матвиенко, переодетую в Ирину Хакамаду? Такую Матвиенко собственная охрана могла бы и не пустить в родную мэрию. Ирина Хакамада в гипюровых блузках с воланами и юбках годе перестала бы быть Ириной Хакамадой. Мужчина – это голова и манеры, все остальное более или менее удачное дополнение к ним. Женщина – это целостный образ, в создании которого одежде принадлежит львиная доля. Сколько снято фильмов, поставлено пьес, написано книг, вся интрига которых держится на том, что героиня только благодаря переодеванию становится неузнаваемой, превращается из дурнушки в красотку, из уличной проститутки – в респектабельную леди, из бесполой мегеры – в сексапильную прогрессивную начальницу, и что‑то я не припомню ничего с зеркальным сюжетом.
В прошлом году мы отдыхали за границей двумя супружескими парами. Я ненавижу чемоданы. На отдых снаряжаюсь по‑спартански: джинсы, майка, кепка. Подруга взяла с собой полный гардероб. Она переодевалась чаще, чем манекенщицы на показе, и мой муж с ней флиртовал. Сутки я побравировала: я в джинсах, и мне плевать, что в очередное пафосное заведение всех пропустили, а меня нет. Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Не очень‑то и хотелось. В два ночи я проснулась одна в гостиничном номере. Мужа нет. Вихрем в голове пронеслось: все, надоело, я не на помойке нашлась, я, между прочим, самая известная женщина в России, я очень умная, у меня неплохая фигура, и поэтому я разведусь. С этой теплой мыслью я и заснула. Утром объявила мужу, что, поскольку у меня нет ни такой фигуры, ни таких туалетов, как у подруги, нам с ним лучше расстаться. Он начал дико хохотать, а отхохотав, сообщил, что безумно меня любит, и что сейчас мы берем такси и едем в лучший магазин, и покупаем мне все на свете. И поехали, и купили. Я поменяла пять нарядов в течение дня. За ужином на меня смотрел весь ресторан. Сиротинский за мной ухаживал. Наливал шампанского…
Так вот, возвращаясь к моде в свете политтехнологий. На парламентских выборах партия вытолкнула меня на дебаты с Екатериной Лаховой. Я против дебатов женщины с женщиной. Они всегда выглядят, как склока на коммунальной кухне. Но отказаться – потерять бесплатный эфир. Я отлично представляла, что будет говорить Екатерина, что буду отвечать я, поэтому основным и единственным вопросом подготовки к дебатам был вопрос: во что одеться? Политтехнологи настаивали на ярко‑голубом пиджаке, потому что «голубой цвет – это символ доброты и надежды» или коричневом шерстяном платье, потому что «коричневый – это цвет земли, и у зрителя возникнет ассоциация с Деметрой, богиней земли и плодородия». Я же надела белую рубашку и повязала черный галстук. И не промахнулась. Екатерина была в кофточке, в юбочке, на шпильках, вся такая женщина, женщина, женщина. После программы огромное количество людей сказали мне: твои рубашка с галстуком были красноречивее всех рассуждений – сразу возникли два контрастных образа. Женщины‑политика, которая занимается только тендерными проблемами, и женщины‑политика, которая претендует на все.
Клиент всегда не прав
Я не вредничаю. Просто мне есть с чем сравнивать. Во время президентской кампании у меня был визит в США. Америка с ее культом политкорректности фанатеет от маргиналов всех сортов. Страна, где президентом станет вич‑инфицированный инвалид детства, нетитульной расцветки, нетитульного пола и нетрадиционной сексуальной ориентации, тут же покорит ее сердце. Едва в России возник кандидат – стопроцентный маргинал: азиатские корни, европейский имидж и вдобавок баба, американцам загорелось немедленно залучить к себе эдакое чудо в перьях. Познакомиться, рассмотреть, порадоваться – раз такое в России возможно, страна не безнадежна. В глобальном мире быть женщиной выгодно. Пол – уже мощный дармовой пиар. Там, в условиях жесткой конкуренции, чтобы обратить на себя внимание, мужчина‑политик должен потратить огромные деньги. Женщина‑политик привлечет внимание даже без всяких специальных усилий и телодвижений с ее стороны: что редко, то ценно. Меня пригласили, я поколебалась‑поколебалась и поехала, прямо в середине предвыборного марафона. В Америке меня тут же взялась опекать команда местных политтехнологов. Не мальчики и девочки с багажом из амбиций и с единственным стимулом обеспечить красивую жизнь для себя, любимых, а седые дядьки с умными лицами. Бывшие конгрессмены, бывшие члены госдепа с огромными связями, сумасшедшим опытом политической борьбы, поскольку сами в свое время были в партиях, которые то проигрывали, то побеждали. Они сели вокруг меня и задали первый вопрос:
– Главный мессидж вашей кампании?
– Я иду в президенты не для того, чтобы стать президентом. В России нет независимых институтов. Чтобы заставить власть считаться с народом, нужна сила. Она возникает, когда голоса поданы не за президента, а за другого кандидата. Я иду на выборы, чтобы президент услышал тех, кто недоволен нынешней политикой. Голосуйте за Хакамаду не ради Хакамады, а ради самих себя. Голосуйте за Хакамаду, чтобы власть услышала вас.
– Класс, – сказали мне после секундного размышления седые дядьки, – никаких советов. Все правильно.
Следующий пункт. С вами пожелали встретиться конгрессмены, занимающиеся проблемами России, чтобы услышать ваше мнение об этих проблемах, и Кондолиза Райс, потому что вы ей интересны. «Как маргиналка маргиналке», – мысленно добавила я. С конгрессменами вы встретитесь на обсуждении членства России в «восьмерке». Кондолиза Райс не имеет права принимать неофициальных лиц. Но вас примет один из секретарей, а Кондолиза будет идти мимо пить чай и заглянет на огонек.
За два дня визита мы переделали уйму дел. Все чудесным образом срасталось. И Кондолиза Раис ненароком заворачивала в нужный кабинет в нужное время, и имена бесконечной вереницы своих сановных собеседников я произносила без запинки, потому что информацию о каждом (как зовут, с кем связан, чем интересуется) в меня загружали ровно за десять минут до знакомства, и на телеэкране я выглядела бодрой и раскованной, потому что мне давали выспаться, а главное, непрерывно хвалили: вы – великолепны, вы ведете себя идеально, вам не нужны никакие политтехнологи! И я верила, что так оно и есть, и все у меня, умницы‑разумницы, получится. Не визит, а курс интенсивной психотерапии по повышению самооценки и активизации внутренних резервов. Представляю, какой же это, наверное, кайф – баллотироваться в президенты Америки!
У наших политлохотронщиков клиент всегда не прав, все его личные предложения и проекты заведомо несостоятельны, потому что дееспособный клиент – малобюджетный клиент: «Я иду в президенты не для того, чтобы стать президентом»? Вы шутите? Это же не мессидж! Это самоубийство! Но вам повезло – мы вас спасем. Считайте, мы вас уже спасли. Мы сделаем из вас популярного политика. Для начала пришьем вам плохо пуговицу. Она оторвется прямо на трибуне, кофточка распахнется, вы смутитесь, народ поймет, что перед ним свой парень, то есть своя девка… ну не важно кто, важно, что вам поверят. Вот полная версия успешной кампании: за эту строчку – сто долларов, за эту страничку – тысячу долларов, все вместе – полмиллиона долларов. Кстати, вы не могли бы получить согласие Кремля на вашу, обеспеченную нами, победу в 15 % голосующих?
Честное слово, так и спросили: «…не могли бы получить согласие Кремля?» Что ответить? Конечно, могла бы. Хоть устное, хоть письменное, хоть заверенное у нотариуса, хоть по старинке подписанное кровью. Но не хочу. Исключительно из‑за дурного характера. Мне нравится, что там, в Кремле, ночей не спят, томятся, тоскуют, у окошка караулят: «Где же Ирина свет Муцуовна? Почему не едет за согласием?»…
В первый же вечер по возвращении в Россию меня повезли на встречу с избирателями. Обычно я страхуюсь. Посылаю вперед своего пресс‑секретаря, и он докладывает обстановку. Если народу мало, на полпути разворачиваю машину: пустые аудитории политику противопоказаны. А тут, после Америки, как‑то расслабилась. В зале на пятьсот мест скучали пять человек. Мои профи опять забыли расклеить объявления. А те, что не забыли, расклеили в другом районе, на противоположном конце Москвы… На Западе есть школа политтехнологии, которой сто лет. Там есть такая профессия. У нас ее пока нет. Она жареная. Я не осуждаю этих ребят. Они ловко сочинили себе рынок и ловко оперируют на нем деньгами. Не о том печаль.
Былое и Дума
Теперь, когда выборы все больше и больше походят на первомайскую демонстрацию – колонны, оцепление, кивки с мавзолея, «ура, товарищи!», кампании начала девяностых прокручиваются в памяти, словно старое советское кино: «Весна на Заречной улице» или «Начало» – все трогательно и нереально. Романтический период российской демократии. Ни липовых концепций по цене подводной лодки, ни черного пиара, ни бронированных дверей в подъездах. Еще не нужно кланяться префектам, золотить ручку прессе. В 1993 году весь мой предвыборный штаб в Орехово‑Борисове состоял из пяти энтузиастов, которые нервные игры политиков ухитрились превратить в непрерывный капустник, в спектакль студенческого театра миниатюр на свежем воздухе. То они братаются с персоналом и пациентами психбольниц, провоцируя журналистов на ехидную реплику, что у коренного населения палаты № 6 Ирина Хакамада занимает третью позицию после Наполеона и китайского императора. То они накачиваются пивом в маргинальных забегаловках под моим лучезарным изображением и громко убеждают друг друга голосовать за эту тетку с плаката: «…классная тетка‑то и, видать, горячая – на улице мороз, а она в летнем сарафанчике». То они заставляют меня отстоять очереди во всех орехово‑борисовских гастрономах: «Ой, смотри‑ка, наш кандидат яйца покупает! Как ее? Харакири? Не‑а… Матахари? Не‑а… Камасутра? Не‑а… Во, вспомнил! Хакамада!». Я тогда забила холодильник на месяц вперед. Муж был потрясен.
А какие у меня были агитаторы! Район Печатники – столичная глухомань. Пурга, метель метет во все концы, во все пределы, автобусы не ходят, метро еще нет, и вдруг на пороге – два божьих одуванчика, платочки накрест, как у блокадников, ватники, валенки, саночки. Где тут литература? Какая литература? Ну листовочки про тебя. Давай листовочки на саночки. Погрузили и повезли.
В 1995‑м саночки исчезли и появился административный ресурс. Знаю, потому что сама им воспользовалась. Моей партии «Общее дело» отказали в регистрации. Я узнала об этом случайно: Лобков, тогда журналист НТВ, во время съемок в избирательной комиссии навел объектив камеры на протокол на столе и прочел перевернутый текст. Формальный повод – недопустимый процент сомнительных подписей. Это был удар в спину! Я намывала свои голоса, словно золотые крупицы, по всему Уралу и Дальнему Востоку и гордилась тем, что добыла их в полтора раза больше регистрационной нормы.
До оглашения приговора оставалась ночь. Все как тогда, десять лет назад, когда накануне защиты диссертации мне позвонили и объявили об отмене защиты. Из‑за бюрократической ерунды, из‑за недобросовестности какой‑то канцелярской девчонки. Десять лет я карабкалась на этот советский пьедестал, преодолела все и в конце этого безумного марафона вместо стакана воды мне протянули стакан соли. Я была на грани безумия, я каталась по полу и выла: я больше не могу, я больше не могу, я больше не могу! Спас меня муж. Взял такси, методично объехал всех членов ВАК, и один из них, профессор Радаев, принял решение, что защита состоится. Защита состоялась. Я получила доцентскую книжечку. Она валяется вместе с остальными моими дипломами где‑то в ящиках стола. А заработанная тогда щитовидка осталась со мной навсегда.
На этот раз мотаться ради меня по ночной столице было некому. Пришлось справляться самой. Рюмка валерьянки, телефон, записная книжка. Первый звонок Никите Масленникову, советнику Черномырдина и другу моего второго мужа:
– Ты помнишь, Никита? Сырный салат, жареный хлеб, матерные частушки, мама закрывала плотно дверь? Никита, я подписи с кровью собирала…
Второй – Шахновскому. Он работал с Лужковым:
– Не стреляйте, братцы! Я же для вас два года выбивала финансы на московское метро…
Потом еще кому‑то, еще кому‑то, еще кому‑то. Вырубилась с трубкой под ухом. В восемь утра трубка ожила и приказала: через час быть в избирательной комиссии. Не помню, как собиралась, не помню, на чем долетела. Может, на машине. Может, на метле. Но минута в минуту приземлилась в кабинете председателя избиркома Рябова. Вся в черном, вся в длинном, со скорбным лицом. На полу – большой ковер, там, вдали, за ковром – массивный стол, за столом – Рябов:
– Ну чего, Ирина? Никак не уймешься? Сколько ж у тебя знакомых‑то оказалось! Все по ресторанчикам с ними шляешься, все юбкой перед ними крутишь?
Возникла радостная идея грохнуть поганца. Но внутренний голос с восточным акцентом шепнул: партию хочешь? Терпи. Без терпения пути не одолеть. А еще вспомнила битком набитый актовый зал школы. Предвыборная встреча с общественностью. Все как обычно – крики, вопли, провокационные вопросы. Отвечаю, возражаю, соглашаюсь, спорю, а взглядом то и дело цепляюсь за старика. Он сидит сбоку, у двери, на самом сквозняке. Палка с набалдашником, руки на палке, подбородок на руках. Белые волосы, голубые глаза, тонкое иконописное лицо. Не старик, а старец. От этого, думаю, я и получу. Сейчас он встанет, и мне хана: уничтожит, испепелит. Такой, что бы ни изрек, завоюет публику тут же. Одна внешность чего стоит! Николай‑угодник, заступник святой Руси.
Не встал, не испепелил. Встреча закончилась. Зал опустел. Старец сидит.
– Вам помочь?
– Не надо. Я вот о чем хочу попросить. Вы поторопитесь. Вы стройте свою демократию побыстрее. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Попытайтесь побыстрее. Хоть глазком на нее посмотреть. Спасибо.
Поднялся и ушел.
А я широко улыбнулась Рябову:
– Я и с вами, Николай Тимофеевич, в ресторанчик могу сходить.
– Прием закончен. Свободна.
В десять началось заседание избирательной комиссии. Мою маленькую партию утверждали первой. Рябов произнес сорокаминутную речь. При иных обстоятельствах она бы меня восхитила. Высокий образец казуистики. Все слова вроде русские, а смысл неуловим и темен. То ли категорическое «да», то ли категорическое «нет». Говорит – и возникает надежда. Говорит – и она умирает. Когда сердце и печенка слиплись в ком, Рябов сделал финальную паузу и произнес:
– Ну что, будем голосовать? Ну, хочется ей, Ирине нашей, пусть идет?
Уловив кодовое «пусть идет», комиссия дисциплинированно проголосовала за регистрацию партии «Общее дело». Вот тебе, бабушка, и вся политтехнология.
Домашнее задание
Тест № 1
Политтехнологи предлагают вам замечательную акцию – искупаться на Крещение в проруби, продемонстрировав своим избирателям храбрость, здоровье и религиозность.
1. Какой на вас должен быть купальник:
а) закрытый; б) раздельный; в) топлес.
2. Где вы будете раздеваться:
а) в машине; б) на виду у зрителей и прессы; в) за специальной ширмой, оклеенной вашей символикой.
3. Какой на вас будет крестик:
а) золотой; б) серебряный; в) железный на простом шнурке.
4. До проруби вы пойдете:
а) босиком; б) в сапогах на шпильке; в) в сланцах; г) вас отнесет на руках лидер фракции, братья Кличко, Сергей Шойгу, Степан Тимофеевич Разин.
5. Как вы попадете в воду:
а) нырнете солдатиком; б) спуститесь по заранее приготовленной лесенке; в) сядете на край полыньи, перекреститесь и медленно соскользнете.
6. После купания:
а) опрокинете стопку и поделитесь впечатлениями с прессой; б) закутаетесь в полотенце и нырнете в машину.
Посчитайте ваши очки: считать нечего, потому что единственное правильное решение – это послать к черту и политтехнологов, и их «замечательную» акцию. Женщине, делающей политическую карьеру, категорически заказано появляться перед теле– и фотокамерами в неглиже, в купальнике, в чем мама родила. Ну хотя бы потому, что рядом как бы невзначай могут поместить снимок юной ослепительной топ‑модели или нарисовать кружочек со стрелочкой где‑нибудь в районе бедра и проинформировать читателя о вашей безуспешной борьбе с целлюлитом, как и поступила одна из желтых газет с принцессой Дианой, подкарауленной папарацци всего лишь на теннисном корте.
Тест № 2.
Искусство обмана заключается в соблюдении пропорции между правдой и ложью. Пять капель на стакан. Тогда ложь легко проглатывается и хорошо усваивается. Политик должен уметь адсорбировать реальность от вымысла, чтобы выявить мотив и источник. Сейчас я расскажу несколько историй. Попробуйте угадать, что в них правда, а что – выдумка.
История первая:
В 2005 году ко мне пришел молодой человек и предложил нанять его… на должность моего официального врага:
– Я и мои люди будем обливать вас сметаной, швырять в вас яйца. Мы будем пикетировать ваш офис, клеветать на вас в прессе, облаивать ваши выступления. Я создам вокруг вас ауру политика, с которым постоянно борются. А за это вы будете финансировать меня и мою партию.
Я отказалась, объяснив молодому человеку, что такого рода пиар имею бесплатно в промышленном объеме. Он не расстроился:
– Не хотите платить, не надо. Я все равно буду делать то, что собирался. Моей партии нужно набирать очки, а у нас в стране быстрее всего их можно заработать, разоблачая и натравливая.
Это был лидер движения «Наши» (в просторечье нашисты).
История вторая:
Мне вручали премию «Самый стильный российский политик». До последней секунды я не верила, что награждение состоится. Конкурс проводился в интернете, в финал вышли пятеро: Владимир Путин, Ирина Хакамада, Касьянов и еще кто‑то. Победила я. Такое возможно. Но чтобы победа была зачтена и обнародована – этого не может быть, потому что не может бьпъ никогда. Никому и ни в чем не позволено превзойти президента. Но награждение состоялось. Ольга Свиблова, директор Дома фотографии, зачитала телеграмму от президента, в которой он поздравлял себя с такой прекрасной во всех смыслах оппозицией, вручила мне диплом, какую‑то финтифлюшку и личный подарок ВВП – пиджак от обожаемой мной Елены Мокашовой из дикого льна, с нитками, карманами. Я его тут же надела, и он сел как влитой!
История третья:
Вся наша верхушка невероятно суеверна и религиозна. У русского чиновника – прагматично мистическая душа. Он истово молится в церкви не чтобы попасть в рай, а чтобы было поменьше неприятностей. Чем больше грешат, тем больше хочется отбиться: авось Господь простит, спасет и поможет. Вокруг каждого крупного чиновника и политика вьются тучи астрологов и экстрасенсов. Они толкуют сны, приметы, рисуют гороскопы, советуют, когда выступать, когда лететь, когда короноваться. Их клиенты верят и в чох, и в брех, и в вороний грай. Накануне выборов 1999 года Немцов и Чубайс уговорили меня объединиться. До этого я была независимым депутатом. Назначили съезд, на котором должны были объявить, что я и моя маленькая партия «Общее дело» вливаемся в блок правых. На съезде я никак не могла понять: в чем дело? Народ какой‑то напряженный и напуганный. Смотрят на меня, а в глазах прячется страх. Я так зловеще выгляжу или случилось что‑то, о чем мне забыли сообщить? Потом оказалось, что просто было тринадцатое число, пятница и вдобавок полнолуние, и все дружно решили, что это дурной знак, ничем хорошим объединение не кончится, СПС выборы проиграет. СПС выборы выиграл.
История четвертая:
В закрытом бассейне для кремлевского спецконтингента через неделю после его открытия повесили объявление: «Уважаемые посетители, просим вас перед плаванием принимать душ». Еще через неделю рядом с первым объявлением появилось второе: «Уважаемые посетители, пожалуйста, не вытирайте полотенцами обувь». Третье объявление было самым коротким: «Туалет рядом с душем!!!».
Правильные ответы:
1. Это был не лидер нашистов. Но ведь как похоже! Остальное все правда.
2. Объявить победителя в номинации «Самый стильный политик» действительно должна была Ольга Свиблова. И конвертик она в руках уже держала, и до сцены почти дошла. На минутку замешкалась, чтобы посоветоваться: если она поздравит народ с единственными выборами, на которых президент может проиграть, это будет нормально? Ненормально, ответили ей. Про народ и про выборы забудь, а конвертик – отдай. И всучили другой конверт: с самой стильной актрисой года.
3. Все правда.
4. Увы, увы… В том смысле, что и это тоже чистая правда.
Тест № 3
На чем нельзя экономить во время предвыборной кампании?
1. На агитплакатах и листовках.
2. На прессе и телевидении.
3. На разведке.
4. На публичных мероприятиях.
Правильный ответ: безусловно, на разведке. Ею надо заниматься на протяжении всей кампании. Чтобы в последний день на вас не вылили ушат чернухи, на которую вы не успеете ответить. Пройдут по улице маршем проститутки или секс‑меньшинства: «Мы, гомосексуалисты и лесбиянки, голосуем за кандидата такого‑то. Кандидат такой‑то – наш кандидат». Ясно, что подстава. Но огромное количество народа теряли голоса. Люди не фильтруют. В хорошее верят с трудом, в дурное верят сразу и с удовольствием. Для них, благодаря усилиям прессы, чернуха – норма жизни тех, кто стремится во власть. Нет дыма без огня. И здесь все зависит от времени: кто последним мазнет. Чтобы соперник не успел отбиться. Главный козырь держится в рукаве до вечера пятницы. Любые меры бесполезны. Спасает только разведка. Или жадность тех, кто работает на конкурента.
Когда я избиралась в Санкт‑Петербурге, было напечатано бешеное количество безобразных листовок обо мне. Те ребята, которые должны были их раздать, решили заработать побольше. Они предложили нам перекупить тираж. Вместо этого мы подали в суд. Провокация была сорвана. А могла бы состояться и прошла бы на ура.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 190; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!