E) БРИТАНСКИЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ПРОЛЕТАРИАТ

Антагонистический характер капиталистического производства и накопления нигде не проявляется в более грубой форме чем в прогрессе английского сельского хозяйства (включая сюда и животноводство) и в регрессе английского сельскохозяйственного рабочего. Прежде чем перейти к его современному положению, бросим беглый взгляд назад. Современное земледелие в Англии ведёт своё начало с середины XVIII века, хотя переворот в отношениях земельной собственности, из которого, как из своей основы, исходило изменение способа производства, относится к значительно более раннему времени.

Если мы обратимся к Артуру Юнгу, точному наблюдателю, но поверхностному мыслителю, и возьмём у него данные о сельскохозяйственных рабочих в 1771 г., то окажется, что они играют очень жалкую роль по сравнению со своими предшественниками конца XIV века, «когда они могли жить среди изобилия и накоплять богатство»;[1177] мы уже вовсе не говорим о XV веке, «золотом веке английских рабочих в городе и деревне». Однако нам нет необходимости возвращаться так далеко назад. В одной очень содержательной работе 1777 г. мы читаем:

«Крупный фермер поднялся почти до уровня джентльмена, между тем как бедный сельскохозяйственный рабочий придавлен почти до земли. Его несчастное положение выступает с полной ясностью, если сравнить условия его жизни в настоящее время и 40 лет тому назад. Земельный собственник и фермер действуют рука об руку для угнетения рабочего».[1178]

Затем автор обстоятельно показывает, что реальная заработная плата в деревне в период с 1737 по 1777 г. понизилась почти на ¼, или на 25 %.

«Современная политика», – говорит в то же самое время д‑р Ричард Прайс, – «покровительствует высшим классам народа; следствием будет то, что раньше или позже всё население королевства будет состоять только из джентльменов и нищих, из вельмож и рабов».[1179]

Тем не менее, положение английского сельскохозяйственного рабочего в 1770–1780 гг., как в отношении условий его питания и жилища, так и в отношении чувства самосознания, развлечения и т. д., представляет собой идеал, который впоследствии никогда не был достигнут. Его средняя заработная плата, выраженная в пинтах пшеницы, составляла в 1770–1771 гг. 90 пинт, во времена Идена (1797 г.) уже только 65, в 1808 г. всего 60.[1180]

Мы уже раньше говорили о положении сельскохозяйственных рабочих в конце антиякобинской войны, во время которой так необыкновенно обогащались земельные аристократы, фермеры, фабриканты, купцы, банкиры, рыцари биржи, поставщики для армии и т. д. Номинальная заработная плата повысилась отчасти вследствие обесценения банкнот, отчасти вследствие независимого от него увеличения цены предметов первой необходимости. Но действительное движение заработной платы можно установить очень простым способом, не прибегая к деталям, которые были бы здесь излишни. Закон о бедных и администрация по его осуществлению в 1795 и 1814 гг. были одни и те же. Вспомним, как этот закон применялся в деревне: в форме подаяния приход дополнял номинальную заработную плату до такой номинальной суммы, которая обеспечивает лишь прозябание рабочего. Отношение между заработной платой, выдаваемой фермером, и тем дефицитом её, который восполняется приходом, показывает нам, во‑первых, понижение заработной платы ниже её минимума и, во‑вторых, процентное отношение, в котором сельскохозяйственный рабочий слагался из наёмного рабочего и паупера или ту степень, в какой его успели превратить в крепостного своего прихода. Мы остановимся на графстве, положение в котором является типичным для всех остальных графств. В 1795 г. средняя недельная заработная плата в Нортгемптоншире составляла 7 шилл. 6 пенсов, общая сумма годовых расходов семьи из 6 человек – 36 ф. ст. 12 шилл. 5 пенсов, общая сумма её доходов – 29 ф. ст. 18 шилл., восполняемый приходом дефицит составлял 6 ф. ст. 14 шилл. 5 пенсов. В 1814 г. в том же графстве недельная заработная плата составляла 12 шилл. 2 пенса, общая сумма годовых расходов семьи из 5 человек – 54 ф. ст. 18 шилл. 4 пенса, общая сумма её доходов – 36 ф. ст. 2 шилл., восполняемый приходом дефицит – 18 ф. ст. 16 шилл. 4 пенса.[1181] Следовательно, в 1795 г. дефицит составлял менее ¼ заработной платы, в 1814 г. – больше половины. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах к 1814 г. исчезли и те небольшие удобства, которые Иден ещё наблюдал в коттедже сельскохозяйственного рабочего.[1182] Из всех животных, которых держит фермер, с этого времени рабочий, instrumentum vocale [говорящее орудие], оказывается таким, которое больше всего мучают, хуже всего кормят и с которым грубее всего обращаются.

Такое положение вещей спокойно сохранялось до тех пор, пока «бурные бунты 1830 г. не раскрыли перед нами» (т. е. перед господствующими классами) «при свете пылающих хлебных скирд, что под покровом земледельческой Англии скрывается такая же нищета и тлеет такое же глухое мятежное недовольство, как и в промышленной Англии».[1183]

Садлер окрестил тогда в палате общин сельскохозяйственных рабочих «белыми рабами» («white slaves»), один епископ повторил это определение в верхней палате. Э. Г. Уэйкфилд, наиболее значительный экономист этого периода, говорит:

«Сельскохозяйственный рабочий Южной Англии не раб и не свободный человек, он – паупер».[1184]

Время, непосредственно предшествующее отмене хлебных законов, пролило новый свет на положение сельскохозяйственных рабочих. С одной стороны, в интересах буржуазных агитаторов было показать, как мало охранительные пошлины защищают действительных производителей хлеба. С другой стороны, промышленная буржуазия кипела негодованием против разоблачения земельными аристократами условий на фабриках, против деланной симпатии этих испорченных до мозга костей, бессердечных и важничающих бездельников к страданиям фабричного рабочего, против их «дипломатической рьяности» по отношению к фабричному законодательству. Существует старинная английская поговорка, что если два вора вцепятся друг другу в волосы, из этого всегда получится какая‑нибудь польза. И в самом деле, шумный, страстный спор между двумя фракциями господствующего класса по вопросу о том, какая из них с наибольшим бесстыдством эксплуатирует рабочих, и справа и слева содействовал выяснению истины. Граф Шефтсбери, иначе лорд Эшли, стоял во главе аристократическо‑филантропического похода против фабрик. Поэтому в 1844 и 1845 гг. он сделался излюбленным объектом для «Morning Chronicle» в её разоблачениях о положении сельскохозяйственных рабочих. Эта газета, в то время самый значительный либеральный орган, отправляла в сельские округа собственных комиссаров, которые, не довольствуясь общими описаниями и статистикой, публиковали фамилии как подвергшихся обследованию рабочих семей, так и соответствующих землевладельцев. В следующей таблице[1185] приведена заработная плата, получаемая жителями трёх деревень по соседству с Блэнфордом, Уимборном и Пулом.

 

Деревни эти – собственность г‑на Дж. Банкса и графа Шефтсбери. Следует отметить, что этот папа «Low Church»,[1186] этот глава английских пиетистов, равно как и его сотоварищ Банкс из нищенских заработков своих рабочих прикарманивали ещё значительную часть под предлогом платы за жильё.

Отмена хлебных законов дала английскому сельскому хозяйству громадный толчок. Дренажные работы в крупнейшем масштабе,[1187] новая система стойлового содержания скота и возделывание сеяных кормовых трав, введение механических туковых сеялок, новые способы обработки глинистой почвы, возросшее потребление минеральных удобрений, применение паровой машины и всякого рода новых рабочих машин и т. д., вообще более интенсивная культура – вот чем характеризуется эта эпоха. Г‑н Пьюзи, президент Королевского общества земледелия, утверждает, что (относительные) хозяйственные издержки благодаря введению новых машин уменьшились почти вдвое. С другой стороны, абсолютная выручка от земли быстро увеличилась. Основным условием новых методов была бо́льшая затрата капитала на акр земли, а следовательно, и ускоренная концентрация ферм.[1188] В то же время обрабатываемая площадь с 1846 по 1865 г. расширилась на 464 119 акров, не говоря уже об огромных площадях в восточных графствах, которые как бы по волшебству превратились из загородей для кроликов и скудных пастбищ в роскошные хлебные поля. Мы уже знаем, что одновременно с этим общее число лиц, занятых в сельском хозяйстве, сократилось. Что касается собственно земледельцев обоего пола и различных возрастов, то число их упало с 1 241 269 в 1851 г. до 1 163 227 человек в 1861 году.[1189] Поэтому, если английский генеральный регистратор[1190] справедливо замечает:

«Прирост числа фермеров и сельскохозяйственных рабочих с 1801 г. никак не соответствует увеличению земледельческого продукта»[1191] то это несоответствие в несравненно большей мере наблюдается в последний период, когда абсолютное уменьшение сельского рабочего населения шло рука об руку с расширением обрабатываемой площади, с интенсификацией культуры, с неслыханным накоплением капитала, вкладываемого в землю и в орудия её обработки, с увеличением земельного продукта, не имеющим параллели в истории английской агрономии, с чрезвычайно быстрым ростом ренты земельных собственников, с ростом богатства капиталистических арендаторов. Если ко всему этому добавить ещё непрерывное быстрое расширение городских рынков сбыта и господство свободной торговли, то может показаться, что сельскохозяйственный рабочий post tot discrimina rerum [после столь многих злоключений], наконец, был поставлен в такие условия, которые secundum artem [согласно теории] должны были сделать его безумно счастливым.

Профессор Роджерс приходит, напротив, к заключению, что положение современного нам сельскохозяйственного рабочего чрезвычайно ухудшилось не только по сравнению с положением его предшественников в последней половине XIV столетия и в XV веке, но даже и с положением его предшественников в период 1770–1780 гг., что «он опять стал крепостным», и именно крепостным, получающим плохую пищу и жилище.[1192] Д‑р Джулиан Хантер в своём эпохальном отчёте о жилищах сельскохозяйственных рабочих говорит:

«Издержки существования хайнда» (название сельскохозяйственного рабочего, относящееся к временам крепостной зависимости) «фиксированы на том самом низком уровне, при котором он только мог бы прожить… Его заработная плата и жилище почти ничего не стоят по сравнению с той прибылью, какую должны извлечь из него. Он – нуль в расчётах фермера[1193]… Средства его существования всегда рассматриваются как величина постоянная».[1194] «Что касается дальнейшего сокращения его дохода, то он может сказать: nihil habeo, nihil curo [ничего не имею, ни о чем не забочусь]. Он не боится за будущее, потому что у него нет ничего, кроме абсолютно необходимого для его существования. Он достиг точки замерзания, и все расчёты фермера исходят из этого факта. Будь что будет, счастье или несчастье, его не касается».[1195]

В 1863 г. было предпринято официальное обследование условий питания и работы преступников, присуждённых к ссылке и к принудительным общественным работам. Результаты его изложены в двух толстых Синих книгах.

«Тщательное сравнение», – говорится там между прочим, – «пищи английских преступников, заключённых в тюрьмы, с пищей пауперов в работных домах и пищей свободных сельскохозяйственных рабочих той же страны неоспоримо доказывает, что первые питаются много лучше, чем любая из двух остальных категорий»,[1196] а «количество работы, которое требуется от присуждённых к принудительным общественным работам, составляет приблизительно половину того, что выполняет обыкновенный сельскохозяйственный рабочий».[1197]

Приведём несколько характерных свидетельских показаний. Опрашивается Джон Смит, директор эдинбургской тюрьмы:

№ 5056: «Пища в английских тюрьмах много лучше, чем пища обыкновенных сельскохозяйственных рабочих». № 5057: «Факт, что обыкновенные сельскохозяйственные рабочие Шотландии очень редко получают какое‑либо мясо». № 3047: «Можете ли вы сказать, на каком основании преступников необходимо кормить гораздо лучше (much better), чем обыкновенных сельскохозяйственных рабочих? – Конечно, нет». № 3048: «Не считаете ли вы целесообразным производить дальнейшие эксперименты для того, чтобы пищу арестантов, присуждённых к принудительным работам, приблизить к пище свободных сельских рабочих?».[1198] «Сельскохозяйственный рабочий», – говорится там, – «мог бы сказать: Я выполняю тяжёлый труд и не имею достаточного питания. Когда я был в тюрьме, работа была не так тяжела, а питался я вдоволь, и потому мне лучше быть в тюрьме, чем на воле».[1199]

На основе таблиц, приложенных к первому тому отчёта, составлена следующая сравнительная сводка.

Недельное количество пищи[1200] (в унциях)

 

Общий результат обследования медицинской комиссией 1863 г. состояния питания наименее обеспеченных классов уже известен читателю. Он помнит, что питание большей части семей сельскохозяйственных рабочих стоит ниже того минимума, который необходим «для предотвращения болезней от голода». Так обстоит дело в особенности во всех чисто земледельческих округах – Корнуэлл, Девон, Сомерсет, Уилтс, Стаффорд, Оксфорд, Беркс и Хартс.

«Количество пищи, которое получает сельскохозяйственный рабочий», – говорит д‑р Смит, – «больше, чем можно судить по средним показателям, так как сам рабочий получает много бо́льшую часть жизненных средств, чем остальные члены его семьи, потому что это абсолютно необходимо ввиду его труда; в более бедных округах на его долю приходится почти всё мясо или сало. То количество пищи, которое достаётся на долю жены, а также детей в период их быстрого роста, во многих случаях и почти во всех графствах недостаточно, в особенности по содержанию азота».[1201]

Батраки и работницы, проживающие у самих фермеров, питаются хорошо. Число их с 288 277 в 1851 г. понизилось до 204 962 в 1861 году.

«Труд женщин в поле», – говорит д‑р Смит, – «с какими бы неудобствами вообще он ни был сопряжён, при данных условиях более выгоден для семьи, потому что он обеспечивает дополнительные средства на обувь, одежду, для оплаты жилища и тем самым позволяет лучше питаться».[1202]

Одним из примечательнейших результатов этого обследования было раскрытие того факта, что сельскохозяйственный рабочий Англии питается значительно хуже, чем сельскохозяйственный рабочий в других частях Соединённого королевства («is considerably the worst fed»); это показывает следующая таблица:

Недельное потребление углерода и азота в среднем на одного сельскохозяйственного рабочего[1203]

(в гранах)

 

«Каждая страница отчёта д‑ра Хантера», – говорит д‑р Саймон в своём официальном отчёте о здоровье населения, – «свидетельствует о недостаточном количестве и жалком качестве жилищ наших сельскохозяйственных рабочих. И вот уже много лет, как их состояние в этом отношении непрерывно ухудшается. Теперь для сельскохозяйственных рабочих намного труднее найти жилое помещение, а если и удаётся найти, то эти помещения значительно меньше соответствуют их потребностям, чем это было, пожалуй, на протяжении нескольких столетий. В особенности быстро возрастает это зло за последние 20 или 30 лет, и жилищные условия сельского жителя в настоящее время в высшей степени жалкие. Он совершенно беспомощен в этом отношении, если только те, кого обогащает его труд, не сочтут стоящим делом обращаться с ним с известного рода сострадательной снисходительностью. Найдёт ли рабочий жилое помещение на той земле, которую он обрабатывает, будет ли оно человеческим жильём или свинарником, окажется ли при нем маленький огородик, который так облегчает гнёт бедности, – всё это зависит не от его готовности или способности платить соответствующую квартирную плату, а от того употребления, которое заблагорассудится другим сделать „из своего права располагать своей собственностью, как им вздумается“. Как бы велик ни был арендный участок, нет такого закона, который предписывал бы, чтобы на нем было определённое количество жилых помещений для рабочих, – о приличных жилищах нечего и говорить; закон не предоставляет также рабочему ни малейшего права на ту землю, для которой его труд столь же необходим, как дождь и солнечный свет… Ещё одно обстоятельство ложится тяжёлым грузом на чашу весов против него… это – влияние закона о бедных с его положениями о праве жительства и налогом в пользу бедных.[1204] Под влиянием этого закона каждый приход денежно заинтересован в том, чтобы свести к минимуму число живущих в нем сельскохозяйственных рабочих, потому что земледельческий труд, вместо того чтобы гарантировать трудящемуся в поте лица рабочему и его семье верное и постоянное независимое положение, к несчастью, в большинстве случаев рано или поздно приводит его к пауперизму, – пауперизму, к которому на протяжении всей своей жизни рабочий настолько близок, что всякая болезнь или хотя бы временное отсутствие работы заставляет его тотчас же обращаться к помощи прихода; и потому всякое расселение сельскохозяйственных рабочих на территории прихода, очевидно, каждый раз знаменует увеличение для него налога в пользу бедных… Стоит лишь крупным земельным собственникам[1205] решить, что в их владениях не должно быть никаких жилищ для рабочих, – и они немедленно освобождаются наполовину от своей ответственности за бедных. Насколько в намерения английской конституции и законов входило установление такого рода безусловной земельной собственности, которая даёт лендлорду возможность «делать с своей собственностью что он хочет», относиться к людям, обрабатывающим землю, как к чужестранцам и сгонять их со своей территории, – это вопрос, обсуждение которого не входит в мою задачу… Эта власть изгонять – не одна только теория. Она осуществляется на практике в самом крупном масштабе. Это – одно из обстоятельств, оказывающих решающее влияние на жилищные условия сельскохозяйственного рабочего… О размерах зла можно судить по последней переписи, которая показала, что в последние 10 лет, несмотря на увеличение местного спроса на дома, снос последних прогрессировал в 821 различном округе Англии так, что в 1861 г. население, увеличившееся по сравнению с 1851 г. на 5¹/₃%, было втиснуто в помещения, уменьшившиеся на 4½%, – мы при этом совсем оставляем в стороне лиц, которые вынужденно утратили оседлость в тех приходах, где они работают… Когда процесс обезлюдения завершается, – говорит д‑р Хантер, – его результатом является показная деревня (show‑vilage), где число коттеджей сокращено до незначительного количества и где никому не разрешается жить, кроме пастухов овец, садовников и лесничих – этой постоянной челяди, которая пользуется обычным для этой категории людей хорошим отношением милостивых господ.[1206] Но земля нуждается в обработке, и мы видим, что рабочие, занятые этим живут не у земельного собственника, а приходят из открытой деревни, находящейся на расстоянии, быть может, трёх миль, из деревни, в которую их приняли многочисленные мелкие домовладельцы после того, как коттеджи рабочих в закрытых деревнях были снесены. Там, где всё направлено к достижению этого результата, коттеджи своим жалким видом обыкновенно говорят об ожидающей их участи. Они находятся на различных ступенях естественного разрушения. Пока кровля держится, рабочему позволяют платить квартирную плату, и часто ему приходится радоваться, что ему это позволяют, хотя бы он был вынужден платить как за хорошее жилое помещение. Но при этом никакого ремонта, никаких улучшений, кроме тех, которые сумеет сделать сам нищенски бедный жилец. Когда же дом, наконец, сделается совершенно непригодным для жилья, то это означает лишь, что одним разрушенным коттеджем стало больше, а налог в пользу бедных будет соответственно меньше. В то время как крупные собственники таким образом избавляют себя от налога в пользу бедных, удаляя население с принадлежащей им земли, ближайшие городки или открытые деревни принимают выброшенных рабочих; ближайшие, говорю я, но эти «ближайшие» могут находиться в 3–4 милях от фермы, на которой рабочий должен ежедневно работать. Таким образом, к его дневному труду, будто это – сущий пустяк, присоединяется ещё необходимость ежедневного путешествия в 6–8 миль для того, чтобы заработать свой хлеб насущный. Все сельские работы, производимые его женой и детьми, совершаются теперь при таких же тяжёлых условиях. Но и это ещё не всё зло, причиняемое отдалённостью от места работы. В открытых деревнях строительные спекулянты скупают клочки земли, которые они стараются как можно плотнее застроить самыми дешёвыми лачугами. И в этих‑то жалких жилищах, которые, если даже они примыкают к открытому полю, характеризуются отвратительнейшими чертами худших городских жилищ, ютятся сельскохозяйственные рабочие Англии…[1207] С другой стороны, отнюдь не следует думать, будто даже рабочий, обитающий на обрабатываемой им земле, находит там такое жилище, какого заслуживает он своей жизнью, заполненной производительным трудом. Даже в княжеских владениях коттеджи рабочих часто самые жалкие. Есть лендлорды, которые полагают, что и конюшня будет достаточно хороша для рабочих с их семьями, и которые, однако, не гнушаются выколачивать как можно больше денег за сдачу таких помещений.[1208] Пусть это будет совершенно развалившаяся хижина с одной каморкой для спанья, без очага, без отхожего места, без открывающихся окон, без источников водоснабжения, если не считать какой‑нибудь ямы, без огорода, – рабочий ничего не может поделать с таким безобразием. А наши санитарно‑полицейские законы (The Nuisances Removal Acts) остаются мёртвой буквой. Проведение их возложено на тех самых собственников, которые сдают такие берлоги… Не следует допускать, чтобы более светлые картины, являющиеся лишь исключением, ослепляли нас и закрывали от нас факты, составляющие правило и являющиеся позорным пятном английской цивилизации. Действительно, ужасным же должно быть положение вещей, если, несмотря на очевидную чудовищность теперешних жилищ, компетентные наблюдатели единогласно приходят к тому выводу, что даже повсеместно отвратительное состояние жилых помещений является бесконечно менее тяжёлым злом, чем чисто количественный недостаток жилищ. Вот уже много лет, как переполнение жилищ сельских рабочих составляет предмет глубокого беспокойства не только для людей, которые заботятся о здоровье, но и для всех вообще, кто стоит за порядочную и нравственную жизнь. В самом деле, в однообразных, превратившихся в стереотипные, выражениях авторы отчётов о распространении эпидемических заболеваний в сельских округах снова и снова указывают на переполнение домов как на причину, которая делает совершенно тщетными все старания задержать развитие начавшейся эпидемии. Снова и снова отмечается также то обстоятельство, что, вопреки благоприятному во многих отношениях влиянию деревенской жизни на здоровье, скученность населения, так сильно ускоряющая распространение заразных болезней, содействует появлению и незаразных болезней. И лица, раскрывшие подобное положение, не умалчивают также о дальнейших бедствиях. Даже в тех случаях, когда первоначально они занимались исключительно охраной здоровья, они были почти вынуждены обратиться ещё к одной стороне дела. Указывая, насколько часто взрослые люди обоего пола, женатые и неженатые, бывают скучены (huddled) в тесных спальнях, их отчёты должны были приводить к убеждению, что при описанных обстоятельствах чувство стыда и приличия нарушается самым грубым образом и что нравственность разрушается почти неизбежно.[1209] Например, в приложении к моему последнему отчёту д‑р Орд в своём донесении о вспышке тифа в Уинге (Бакингемшир) упоминает о том, как туда пришёл из Уингрейва один молодой человек, больной тифом. В первые дни своей болезни он спал в одной комнате с 9 другими лицами. В течение двух недель некоторые из них тоже заболели. За несколько недель переболели тифом 5 из 9 человек и один умер! Одновременно д‑р Харви, врач из больницы Сент‑Джордж, посещавший Уинг во время эпидемии в порядке частной практики, представил информацию в точно таком же духе: «Одна молодая женщина, больная тифом, по ночам спала в одной комнате с отцом, матерью, своим внебрачным ребёнком, двумя молодыми людьми, её братьями, и с двумя сёстрами, у каждой из которых было по внебрачному ребёнку. Итого здесь помещалось 10 человек. Несколькими неделями раньше в той же комнате спало 13 человек»».[1210]

Д‑р Хантер обследовал 5 375 коттеджей сельскохозяйственных рабочих не только в чисто земледельческих округах, но и во всех графствах Англии. Из числа этих 5 375 коттеджей в 2 195 было только по одной спальне (часто это одновременно и столовая), в 2 930 только по две и в 250 более двух. Я привожу здесь краткую подборку фактов по двенадцати графствам.

1) Бедфордшир

Реслингуэрт: Спальни около 12 футов длины и 10 футов ширины, хотя многие меньше. Маленькая одноэтажная хижина часто разделяется дощатой переборкой на две спальни, одна кровать часто помещается в кухне высотой в 5 футов 6 дюймов. Квартплата 3 фунта стерлингов. Жильцы должны сами строить для себя отхожие места, собственник дома предоставляет только яму. Как только один построит отхожее место, им начинают пользоваться все соседи. Дом, занимаемый семьёй Ричардсон – неописуемой «красоты». «Его известковые стены топорщатся, как дамское платье при реверансе. Одна часть кровли выпуклая, другая вогнутая, и на последней стояла, к несчастью, дымовая труба – кривая, из глины и дерева, напоминающая хобот слона. Длинная жердь служит подпоркой, чтобы труба не упала; дверь и окна ромбической формы». Из 17 осмотренных домов только в 4 более чем по одной спальне, и эти четыре дома переполнены. В одном из коттеджей с одной спальной комнатой помещалось 3 взрослых и 3 детей, в другом – супружеская чета и 6 детей и т. д.

Дантон: Высокая квартирная плата, от 4 до 5 ф. ст., недельная заработная плата мужчин 10 шиллингов. Они надеются покрывать квартирную плату выручкой за плетёные изделия из соломы, которые изготовляет семья. Чем выше квартирная плата, тем большее число лиц должно ютиться в одном помещении, чтобы быть в состоянии уплачивать её. Шесть взрослых, которые спят в одной комнате с 4 детьми, платят за неё 3 ф. ст. 10 шиллингов. Самый дешёвый дом в Дантоне, по наружной стороне 15 футов длины и 10 футов ширины, сдаётся за 3 фунта стерлингов. Только в одном из 14 обследованных домов было две спальни. Несколько впереди деревни дом, снаружи загаженный жильцами, нижние 9 дюймов двери сгнили совсем. Это отверстие по вечерам остроумно прикрывается изнутри несколькими приваленными кирпичами и завешивается куском циновки. Половина окна, включая стекло и раму, вывалилась. Здесь без мебели ютилось 3 взрослых и 5 детей. Дантон не хуже, чем остальная часть Биглсуэйд Юнион.

2) Беркшир

Бинем: В июне 1864 г. в одном cot (одноэтажном коттедже) жили муж, жена, 4 детей. Дочь пришла с работы домой больная скарлатиной. Она умерла. Один ребёнок заболел и умер. Мать и другой ребёнок были больны тифом, когда к ним был приглашён д‑р Хантер. Отец и третий ребёнок спали во дворе, но насколько трудно было обеспечить здесь изоляцию, видно уже из того, что на битком набитой рыночной площади несчастной деревни лежало в ожидании стирки бельё из заражённого дома. Квартирная плата в доме Н. 1 шилл. в неделю; одна спальня для супружеской четы и 6 детей. Один дом сдаётся за 8 пенсов (в неделю); 14 футов 6 дюймов в длину, 7 футов в ширину; кухня высотой в 6 футов; в спальне нет ни окна, ни очага, ни двери и никакого отверстия, кроме выхода; нет огородика. Недавно здесь жил один человек с двумя взрослыми дочерьми и сыном‑подростком; отец и сын спали на кровати, дочери в сенях. За время, пока семейство здесь жило, каждая из дочерей родила по ребёнку, причём одна отправилась рожать в работный дом и потом возвратилась домой.

3) Бакингемшир

В 30 коттеджах – на 1 000 акрах земли – живёт здесь приблизительно 130–140 человек. Приход Браденем занимает 1 000 акров; в 1851 г. в нем было 36 домов с населением из 84 мужчин и 54 женщин. Это несоответствие в количестве лиц обоего пола стало меньше в 1861 г., когда насчитывалось 98 человек мужского и 87 женского пола; в течение 10 лет прибавилось 14 мужчин и 33 женщины. В то же время число домов уменьшилось на один.

Уиислоу: Значительная часть его перестроена заново в хорошем стиле; спрос на дома, по‑видимому, значительный, потому что очень жалкие одноэтажные коттеджи сдаются по 1 шилл, и 1 шилл. 3 пенса в неделю.

Уотер‑Итон: Здесь собственники в то время, когда росло население, снесли около 20 % существовавших домов. Один бедный рабочий, вынужденный ходить на работу почти за 4 мили, на вопрос, неужели он не мог бы найти коттедж поближе, ответил: «Нет, они очень остерегаются принять человека с такой большой семьёй, как моя».

Тинкерс‑Энд, близ Уинслоу: Одна спальня, в которой помещается 4 взрослых и 4 детей, имеет 11 футов в длину, 9 футов в ширину, 6 футов 5 дюймов в высоту в самом высоком месте; в другой – 11 футов 3 дюйма длина, 9 футов ширина, 5 футов 10 дюймов высота – помещается 6 человек. На каждую семью приходится меньше площади, чем на одного каторжника. Ни в одном доме нет больше одной спальни, ни в одном нет чёрного хода, в очень немногих домах имеется водоснабжение. Квартирная плата от 1 шилл. 4 пенсов до 2 шилл. в неделю. Из жильцов обследованных 16 домов только у одного‑единственного заработок достигал 10 шилл. в неделю. Количество воздуха, приходящееся в упомянутом случае на каждого человека, соответствует тому, что досталось бы на долю каждого, если бы на ночь он был заперт в ящик в 4 фута по всем трём измерениям. Впрочем, старые хижины имеют вполне достаточную естественную вентиляцию.

4) Кембриджшир

Гамблингей принадлежит различным собственникам. Он состоит из наиболее ободранных cots, какие только можно встретить. Многие занимаются соломоплетением. Смертельная усталость, безнадёжное примирение с жизнью в грязи царят в Гамблингее. Заброшенность, заметная и в центре, становится источником настоящей пытки на окраинах, на севере и юге,

где дома постепенно разваливаются. Лендлорды, сами проживающие в других местах, вовсю высасывают соки из бедного гнезда. Квартирная плата очень высокая; в одну спальную комнату набивается 8–9 человек; в двух случаях в маленькой спальне помещается 6 взрослых, каждый с одним или двумя детьми.

5) Эссекс

Во многих приходах этого графства уменьшение числа коттеджей идёт одновременно с уменьшением населения. Однако не менее чем в 22 приходах снос домов не задержал роста населения или не вызвал его изгнания, которое происходит повсеместно в виде так называемого «переселения в города». В Фингрингхо, приходе, занимающем 3 443 акра, в 1851 г. было 145 домов, в 1861 г. уже только 110, но население не хотело уходить и не перестало даже при этих условиях увеличиваться. В Рамсден‑Крейс в 1851 г. 252 человека жили в 61 доме, а в 1861 г. 262 человека теснились уже в 49 домах. В Базилдоне в 1851 г. на 1 827 акрах жило 157 человек в 35 домах, в конце этого десятилетия – 180 человек в 27 домах. В приходах Фингрингхо, Саут‑Фамбридже, Уилфорде, Базилдоне и Рамсден‑Крейсе в 1851 г. на площади в 8 449 акров жило 1 392 человека в 316 домах, в 1861 г. на той же площади – 1 473 человека в 249 домах.

6) Херефордшир

Это маленькое графство больше, чем любое другое в Англии, пострадало от «духа изгнания». В Мадли переполненные коттеджи, обыкновенно с 2 спальнями, по большей части принадлежат фермерам. Последние легко сдают их за 3 или 4 ф. ст. в год и платят заработную плату в 9 шилл. в неделю.

7) Хантингдоншир

В Хартфорде в 1851 г. было 87 домов, вскоре после того в этом маленьком приходе площадью в 1 720 акров было снесено 19 коттеджей; число жителей здесь было: в 1831 г. – 452, в 1851 г. – 382, в 1861 г. – 341. Обследованы 14 cots с одной спальней в каждом. В одном из них живут: одна супружеская чета, 3 взрослых сына, одна взрослая девушка, 4 детей, итого 10 человек; в другом – 3 взрослых, 6 детей. Одна из этих комнат, в которой спало 8 человек, имеет 12 футов 10 дюймов в длину, 12 футов 2 дюйма в ширину, 6 футов 9 дюймов в высоту; в среднем, включая также выступы, на каждого

приходилось около 130 куб. футов. В 14 спальнях 34 взрослых и 33 ребёнка. Около этих коттеджей редко имеется огород, но многие жильцы могли арендовать маленькие клочки земли по 10 или 12 шилл. за rood (¼ акра). Эти парцеллы расположены далеко от домов, а при домах нет отхожих мест. Членам семьи приходится или отправляться на свою парцеллу и там оставлять свои экскременты, или, – как это, с позволения сказать, делается здесь, – наполнять ими выдвижной ящик шкафа. Когда он полон, его вынимают и опоражнивают содержимое там, где оно требуется. В Японии круговорот жизни совершается опрятнее.

8) Линкольншир

Лангтофт: Один человек живёт здесь в доме Райта со своей женой, тёщей и 5 детьми; в доме кухня‑передняя, чулан, спальня над кухней; кухня и спальня имеют 12 футов 2 дюйма в длину, 9 футов 5 дюймов в ширину; вся площадь под домом – 21 фут 3 дюйма в длину и 9 футов 5 дюймов в ширину. Спальня – чердачное помещение, стены, подобно голове сахара, суживаются к потолку, с фасада открывается форточка. Почему живёт он здесь? Из‑за огорода? Нет, он чрезвычайно маленький. Из‑за квартирной платы? Тоже нет. Она высокая – 1 шилл. 3 пенса в неделю. Из‑за близости к месту работы? Нет, до работы расстояние 6 миль, так что ежедневно ему приходится делать в оба конца 12 миль. Он живёт здесь потому, что этот cot сдавался, а он хотел найти cot только для себя, где бы то ни было, по какой бы то ни было цене, в каком бы то ни было состоянии. Ниже приводятся статистические данные о 12 домах в Лангтофте с 12 спальнями, 38 взрослыми жильцами и 36 детьми:

12 домов в Лангтофте

 

9) Кент

Кеннингтон был крайне переполнен в 1859 г., когда появился дифтерит, и приходский врач произвёл официальное обследование положения беднейших классов населения. Он обнаружил, что в этой местности, где требуется большое количество труда, несколько cots было снесено, а заново не было построено ни одного. На одном участке было 4 дома, так называемые birdcages (птичьи клетки); в каждом было по 4 комнаты следующих размеров в футах и дюймах:

 

10) Нортгемптоншир

Бриксуэрт, Питсфорд и Флур: В этих деревнях зимой бродят по улицам 20–30 рабочих, которые не имеют работы. Фермеры не всегда достаточно хорошо обрабатывали землю под зерновые и корнеплоды, и лендлорд нашёл целесообразным соединить все сдаваемые в аренду участки в два или три. Отсюда нехватка работы. В то время как по одну сторону канавы поля требуют обработки, по другую сторону лишённые работы рабочие бросают на них истосковавшиеся взоры. Нисколько не удивительно, если рабочие, утомлённые чрезмерным лихорадочным трудом летом и полуголодные зимой, говорят на своём своеобразном диалекте, что «the parson and gentlefolks seem frit to death at them».[1211]

Во Флуре – примеры, когда в спальне самых малых размеров помещается супружеская чета с 4, 5, 6 детьми, или 3 взрослых с 5 детьми, или супружеская чета с дедом и 6 детьми, больными скарлатиной, и т. д.; в 2 домах с 2 спальнями 2 семьи, каждая из 8–9 взрослых.

11) Уилтшир

Страттон: Обследован 31 дом, в восьми из них только по одной спальной комнате. Пенхилл в том же приходе: один cot сдаётся за 1 шилл. 3 пенса в неделю, живут в нем 4 взрослых и 4 детей; кроме хороших стен в нем нет ничего хорошего, начиная с пола из плохо отёсанных камней и кончая гнилой соломенной крышей.

12) Вустершир

Снесено домов здесь не столь много, однако с 1851 по 1861 г. количество жильцов на каждый дом увеличилось с 4,2 до 4,6.

Бадси: Здесь много cots и маленьких огородов. Некоторые фермеры заявляют, что cots – «a great nuisance here, because they bring the poor» (cots – большое зло, потому что они привлекают бедных). Один джентльмен заявляет:

«Бедные от этого нисколько не выигрывают; если построить 500 cots их расхватают так же быстро, как булки; в самом деле, чем больше их строят, тем больше их требуется», – следовательно, по его мнению, дома порождают жильцов, которые, естественно, давят на «средства расквартирования». В ответ на это д‑р Хантер заявляет:

«Но ведь должны же эти бедные откуда‑нибудь взяться, а так как в Бадси нет ничего такого, что особенно привлекало бы их сюда, как, например, благотворительность, то из этого следует, что сюда гонит их отталкивание из какого‑нибудь ещё более неудобного места. Если бы каждый мог найти близ места своей работы cot и клочок земли, то, несомненно, он оказал бы этому месту предпочтение перед Бадси, в котором он платит за свой клочок земли вдвое дороже, чем фермер».

Постоянная эмиграция в города, постоянное создание «избыточного» населения в деревне вследствие концентрации ферм, превращения полей в пастбища, применения машин и т. д. и постоянное изгнание сельского населения вследствие сноса коттеджей идут рука об руку. Чем реже население данного округа, тем больше в нем «относительное перенаселение», тем больше его давление на средства занятости, тем больше абсолютный избыток сельского населения над средствами расквартирования и, следовательно, тем больше в деревнях местное перенаселение и скученность людей, служащая источником эпидемий. Скученность людских масс в разбросанных мелких деревнях и местечках соответствует насильственному изгнанию людей с земельных площадей. Непрерывное превращение сельскохозяйственных рабочих в «избыточных», несмотря на уменьшение их числа, сопровождающееся увеличением массы их продукта, является колыбелью пауперизма. Угрожающий им пауперизм служит мотивом их изгнания и является главным источником их жилищной нужды, которая окончательно подрывает их способность к сопротивлению и делает их настоящими рабами земельных собственников[1212] и фермеров, так что минимум заработной платы становится для них естественным законом. С другой стороны, несмотря на своё постоянное «относительное перенаселение», деревня в то же время и недостаточно населена. Это обнаруживается не только как местное явление в таких пунктах, из которых население слишком быстро отливает к городам, рудникам, копям, на железнодорожное строительство и т. д., – это обнаруживается повсюду как во время жатвы, так и весной и летом, в те многочисленные моменты, когда очень тщательное и интенсивное английское земледелие нуждается в добавочных руках. Сельскохозяйственных рабочих всегда оказывается слишком много для средних потребностей земледелия и слишком мало для исключительных или временных его потребностей.[1213] Поэтому‑то в официальных документах и отмечаются противоречивые жалобы, из одних и тех же областей одновременно и на недостаток и на избыток труда. Временный или местный недостаток рабочих не вызывает повышения заработной платы, но приводит лишь к тому, что к земледельческому труду принуждаются женщины и дети, и возраст рабочих всё понижается. Когда эксплуатация женщин и детей принимает широкие размеры, она, в свою очередь, становится новым средством превращения взрослых сельских рабочих мужчин в избыточных рабочих и средством понижения их заработной платы. На востоке Англии процветает прекрасный плод этого cercle vicieux [порочного круга] – так называемая gangsystem (система артелей), о которой я скажу здесь несколько слов.[1214]

Система артелей встречается почти исключительно в Линкольншире, Хантингдоншире, Кембриджшире, Норфолке Суффолке, Ноттингемшире, спорадически – в соседних графствах: Нортгемптоне, Бедфорде, Ратленде. В качестве примера мы возьмём здесь Линкольншир. Значительная часть этого графства представляет собой новую землю, бывшую прежде болотом или, как в других перечисленных восточных графствах, отвоёванную у моря. Паровая машина произвела чудеса при осушительных работах. На месте прежних топей и сыпучих песков теперь роскошные нивы, и с них получают самые высокие ренты. То же самое следует сказать об освоенной человеком аллювиальной почве, как, например, на острове Аксхолм и других приходах на берегу Трента. По мере возникновения новых ферм не только не строятся новые коттеджи, но и сносятся старые, рабочие же привлекаются из открытых деревень, отстоящих за несколько миль и расположенных вдоль больших дорог, которые извиваются по склонам холмов. Раньше население только там и находило защиту от продолжительных зимних наводнений. Рабочие, постоянно живущие на фермах размером в 400–1000 акров (их называют здесь «confined labourers» [ «прикреплённые рабочие»]), служат исключительно для постоянных тяжёлых земледельческих работ, выполняемых с помощью лошадей. На каждые 100 акров приходится в среднем едва по одному коттеджу. Например, один фермер, арендующий прежде заболоченный участок [Fenland], показывает перед следственной комиссией:

«Моя ферма занимает более 320 акров, всё это пахотная земля. Коттеджей нет. Теперь у меня живёт один рабочий. Четверо рабочих, которые ухаживают за моими лошадьми, живут в окрестностях. Лёгкая работа, для которой требуется много рабочих рук, исполняется артелями».[1215]

Земля требует целого ряда лёгких полевых работ, как, например, выпалывание сорных трав, окапывание, внесение удобрений, удаление камней и т. д. Всё это производится артелями, или организованными группами, которые живут в открытых деревнях.

Артель состоит из 10–40 или 50 человек, а именно женщин, подростков обоего пола (13–18 лет), хотя мальчики, достигнув 13 лет, обыкновенно оставляют артель, и, наконец, из детей обоего пола (6–13 лет). Во главе её находится gangmaster (артельный староста); это всегда обыкновенный сельскохозяйственный рабочий, по большей части так называемый непутевый человек, бесшабашная голова, бродяга, пьяница, но наделённый некоторым духом предприимчивости и делячества. Он вербует артель, которая работает под его началом, а не под началом фермера. С последним он по большей части договаривается на сдельную работу, и его доход, – который в среднем не особенно превышает заработок обыкновенного сельскохозяйственного рабочего,[1216] – почти всецело зависит от того искусства, с которым он умеет извлечь из своей артели в самое короткое время самое большое количество труда. Фермеры открыли, что женщины хорошо работают только под диктатурой мужчины, но что, с другой стороны, женщины и дети, раз они принялись за работу, с величайшей рьяностью расходуют свои жизненные силы, – это знал уже Фурье, – между тем как взрослый работник мужчина настолько коварен, что старается по возможности экономить свои силы. Артельный староста переходит из одного имения в другое и так работает со своей артелью 6–8 месяцев в году. Поэтому иметь дело с ним для рабочей семьи много выгоднее и вернее, чем иметь дело с отдельным фермером, который даёт детям занятия лишь от случая к случаю. Это обстоятельство настолько упрочивает его влияние в открытых деревнях, что часто детей невозможно устроить на работу иначе, как при его посредничестве. «Одалживание» детей в одиночку, отдельно от артелей, составляет для него побочный промысел.

«Тёмные стороны» этой системы – чрезмерный труд детей и подростков, огромные переходы, которые им ежедневно приходится делать туда и обратно к имениям, находящимся на расстоянии 5, 6, иногда даже 7 миль, и, наконец, деморализация артели. Хотя артельный староста, в некоторых местностях называемый «the driver» (погонщик), вооружён длинной палкой, однако он очень редко применяет её, и жалобы на жестокое обращение являются исключением. Он – демократический император или в некотором роде гамельнский крысолов. Следовательно, он нуждается в популярности среди своих подданных и привлекает их к себе процветающими под его покровительством цыганскими нравами. Грубая непринуждённость, весёлая распущенность и самое наглое бесстыдство царят в артели. Артельный староста обыкновенно расплачивается в кабаке и потом возвращается во главе своей артели домой, сильно шатаясь, поддерживаемый справа и слева дюжими бабами; дети и подростки шумят сзади и распевают юмористические и скабрёзные песни. На обратном пути происходит то, что Фурье называет «явнобрачием».[1217] Нередко тринадцатилетние и четырнадцатилетние девочки становятся беременными от своих сверстников. Открытые деревни, поставляющие контингент для артелей, превращаются в Содом и Гоморру[1218] и дают вдвое большее число внебрачных детей, чем всё остальное королевство. Мы уже раньше указывали, что могут дать в нравственном отношении воспитанные в такой школе девушки, когда они становятся замужними женщинами. Их дети, если только опиум не доконает их, являются прирождёнными рекрутами артели.

Артель в своей только что описанной классической форме называется общественной, общинной или бродячей артелью (public, common or tramping gang). Встречаются, кроме того, и частные артели (private gangs). Состав их таков же, как и общественных артелей, но число членов в них меньше, и работают они под руководством не артельного старосты, а какого‑нибудь старого батрака, для которого фермер не находит лучшего применения. Цыганские забавы здесь исчезают, но, по всем свидетельским показаниям, оплата труда и обращение с детьми ухудшаются.

Система артелей, которая за последние годы распространяется всё больше,[1219] существует, конечно, не ради артельного старосты. Она существует для обогащения крупных фермеров[1220] и лендлордов.[1221] Для фермера нет более остроумного метода сокращать свой рабочий персонал ниже нормы и в то же время постоянно располагать на случай экстренных работ добавочными руками, при помощи возможно меньшей суммы денег выколачивать возможно больше труда[1222] и делать взрослых рабочих мужчин «избыточными». После всего этого легко понять, почему, с одной стороны, признают, что сельский рабочий в большей или меньшей мере страдает от безработицы, а с другой стороны, заявляют, что система артелей «необходима» вследствие недостатка рабочих мужчин и переселения их в города.[1223] Поле, очищенное от плевел, и человеческие плевелы Линкольншира и т. д. – вот противоположные полюсы капиталистического производства.[1224]

F) ИРЛАНДИЯ

В заключение этого раздела мы должны ещё бросить взгляд на Ирландию. Прежде всего, приведём относящиеся сюда факты.

Население Ирландии достигло к 1841 г. 8 222 664 человек, в 1851 г. сократилось до 6 623 985, в 1861 г. – до 5 850 309, в 1866 г. – до 5 ½ миллионов, т. е. почти до уровня 1801 года.

Уменьшение началось с голодного 1846 г. и менее чем за 20 лет Ирландия потеряла свыше ⁵/₁₆ своего населения.[1225] Общее число эмигрантов с мая 1851 г. по июль 1865 г. составило 1 591 487 человек, за последние 5 лет, с 1861 по 1865 г., эмиграция дала более полумиллиона. Число обитаемых домов уменьшилось в период 1851–1861 гг. на 52 990. С 1851 по 1861 г. число ферм размером в 15–30 акров возросло на 61 000, число ферм больше 30 акров – на 109 000, между тем как общее число всех ферм уменьшилось на 120 000, – уменьшение вызванное исключительно уничтожением ферм размером до 15 акров, т. е. их централизацией.

Уменьшение численности населения, разумеется, сопровождалось в общем и целом уменьшением массы продуктов. Для нашей цели достаточно рассмотреть пятилетие 1861–1865 гг., в течение которого эмигрировало более полумиллиона и абсолютная численность населения сократилась более чем на ¹/₃ миллиона (см. таблицу A).

Таблица A

Поголовье скота[1226]

Обратимся теперь к земледелию, которое доставляет жизненные средства для скота и людей. В следующей таблице В показано уменьшение или увеличение площади запашек и лугов (или пастбищ) в акрах за каждый отдельный год по сравнению

Таблица B

 

с непосредственно предшествующим. К зерновым отнесены: пшеница, овёс, ячмень, рожь, бобы и горох, к овощам условно – картофель, турнепс, свёкла, капуста, морковь, пастернак, вика и т. д.

В 1865 г. площадь под лугами увеличилась до 127 470 акров главным образом по той причине, что площадь невозделанных пустошей и торфяных болот уменьшилась на 101 543 акра. Если мы сравним 1865 г. с 1864, то уменьшение сбора зерновых составит 246 667 квартеров, в том числе – пшеницы 48 999 квартеров, овса 166 605 квартеров, ячменя 29 892 квартера и т. д.; уменьшение урожая картофеля, хотя площадь под ним в 1865 г. увеличилась, составило 446 398 тонн и т. д. (см. таблицу С стр. 713).

От движения населения и земледельческого производства Ирландии перейдём к движению в кошельках её лендлордов, крупных фермеров и промышленных капиталистов. Оно находит своё отражение в уменьшении и увеличении подоходного налога. Для понимания следующей таблицы D надо отметить, что рубрика D (прибыль, за исключением прибыли фермеров) охватывает и так называемую «профессиональную» прибыль, т. е. доходы адвокатов, врачей и т. д., а не приведённые здесь особо рубрики C и E охватывают доходы чиновников, офицеров, лиц, имеющих государственную синекуру, кредиторов государства и т. д.

Таблица D

Доходы, облагаемые подоходным налогом[1227]

(в фунтах стерлингов)

 

Под рубрикой D среднегодовое увеличение дохода за 1853–1864 гг. составляло только 0,93 %, между тем как в Великобритании оно было равно за тот же период 4,58 %. Следующая таблица показывает распределение прибылей (за исключением фермерской прибыли) в 1864 и 1865 гг.: (см. таблицу E на стр. 714).

Таблица C

Увеличение или уменьшение площади обрабатываемой земли, продукции с одного акра и общей продукции в 1865 г. по сравнению с 1864 г.[1228]

Таблица Е

Рубрика D.

Доходы из прибылей (выше 60 ф. ст.) в Ирландии[1229] (в фунтах стерлингов)

 

Англия, страна развитого капиталистического производства и преимущественно промышленная страна, истекла бы кровью от кровопускания, подобного тому, которому подвергся народ Ирландии. Но Ирландия представляет собой в настоящее время лишь земледельческий округ Англии, отделённый от неё широким проливом и доставляющий ей хлеб, шерсть, скот, промышленных и военных рекрутов.

Обезлюдение привело к тому, что много земли остаётся без обработки, количество земледельческого продукта сильно уменьшилось[1230] и, несмотря на расширение площади, предназначенной для животноводства, последнее обнаруживает в некоторых из своих отраслей абсолютное уменьшение, в других – едва заслуживающее упоминания развитие, постоянно прерываемое движением вспять. Однако вместе с уменьшением численности населения всё время возрастала земельная рента и фермерская прибыль; последняя, впрочем, не так постоянно, как первая. Причину легко понять. С одной стороны, благодаря централизации ферм и превращению пахотной земли в пастбища всё большая часть совокупного продукта превращалась в прибавочный продукт. Прибавочный продукт возрастал, хотя совокупный продукт, часть которого он составляет, всё уменьшался. С другой стороны, денежная стоимость этого прибавочного продукта возрастала ещё быстрее, чем его масса, так как английские рыночные цены на мясо, шерсть и т. д. за последние 20, в особенности же за последние 10 лет, всё повышались.

Распылённые средства производства, которые служат для самого производителя средствами занятости и средствами жизни, не увеличивая при этом своей стоимости путём присоединения чужого труда, точно так же не являются капиталом, как не является товаром продукт, потребляемый его собственным производителем. Хотя масса средств производства, применяемых в земледелии, и уменьшилась вместе с уменьшением количества населения, тем не менее масса капитала, применяемого в земледелии, увеличилась, потому что часть распылённых прежде средств производства была превращена в капитал.

Весь капитал Ирландии, вложенный вне земледелия в промышленность и торговлю, накоплялся в последние два десятилетия медленно и с постоянными крупными колебаниями. Напротив, тем быстрее развивалась концентрация его индивидуальных составных частей. Наконец, как ни мало было его абсолютное возрастание, – относительно, по сравнению с сокращающейся численностью населения, он увеличивался.

Таким образом, на наших глазах здесь в крупном масштабе развёртывается процесс, лучше которого ортодоксальная политическая экономия и желать не может для подтверждения своего догмата, согласно которому бедность возникает из абсолютного перенаселения, а равновесие восстанавливается снова уменьшением населения. Это – эксперимент куда более внушительный, чем столь прославленная мальтузианцами чума середины XIV столетия.[1231] Кстати сказать, прилагать к отношениям производства и соответствующим отношениям народонаселения в XIX веке мерку XIV века было само по себе педантски‑наивным; но при этой наивности кроме того упускалось из виду, что если по эту сторону Ла‑Манша, в Англии, за чумой и сопровождавшим её уменьшением населения следовали освобождение и обогащение сельского населения, то по другую сторону Ла‑Манша, во Франции, за ней следовали ещё большее порабощение и возрастание нищеты.[1232]

Голод 1846 г. в Ирландии уничтожил более миллиона человек, но это были исключительно бедняки. Он не причинил ни малейшего ущерба богатству страны. Последовавшая затем двадцатилетняя и всё усиливающаяся эмиграция не уменьшила, в противоположность Тридцатилетней войне, вместе с численностью людей их средства производства. Ирландский гений изобрёл совершенно новый метод переносить как бы волшебством бедный народ на тысячи миль от места его нищеты. Эмигранты, переселившиеся в Соединённые Штаты, ежегодно высылают домой деньги – средства для переселения оставшихся. Каждая партия, эмигрировавшая в этом году, в следующем году увлекает за собой новую партию. Таким образом, эмиграция не только ничего не стоит Ирландии, но ещё образует одну из доходнейших статей её экспортных операций. Наконец, она представляет собой систематический процесс, который не просто создаёт преходящую брешь в данной массе населения, а напротив, ежегодно отнимает больше людей, чем возмещается ежегодным приростом, и таким образом абсолютная численность населения из года в год уменьшается.[1233]

Каковы же были последствия для оставшихся рабочих Ирландии, освобождённых от перенаселения? Последствия таковы, что относительное перенаселение в настоящее время столь же велико, как было до 1846 г., что заработная плата так же низка, что тяжесть труда увеличилась, что нищета в деревне ведёт к новому кризису. Причины очень простые. Революция в земледелии идёт рука об руку с эмиграцией. Производство относительного перенаселения идёт быстрее, чем абсолютное уменьшение населения. Беглый взгляд на таблицу С показывает, что превращение пахотной земли в пастбища должно сказываться в Ирландии ещё более остро, чем в Англии. В последней вместе с животноводством растёт производство сочных кормов, в Ирландии оно сокращается. В то время как крупные массивы прежде обрабатываемых полей превращаются в залежи и в постоянные луга, значительная часть остававшихся раньше неиспользованными пустошей и торфяных болот служит для расширения животноводства. Мелкие и средние фермеры – я отношу к их числу всех тех, которые обрабатывают не более 100 акров земли, – всё ещё составляют почти ⁸/₁₀ общего числа фермеров.[1234] Конкуренция капиталистического земледельческого производства давит на них сильнее, чем то было в прежнее время, и потому они постоянно пополняют класс наёмных рабочих всё новыми и новыми рекрутами. Единственная крупная промышленность Ирландии, льнообрабатывающая промышленность, требует сравнительно мало взрослых рабочих мужчин и, несмотря на её расширение после вздорожания хлопка в 1861–1866 гг., вообще даёт занятие лишь относительно небольшой части населения. Подобно всякой другой крупной промышленности, она постоянными колебаниями в своей собственной сфере всё время производит относительное перенаселение, даже если поглощаемая ею масса рабочих абсолютно увеличивается. Нищета сельского населения служит пьедесталом для колоссальных фабрик белья и т. д., рабочая армия которых большей частью рассеяна по деревням. Здесь мы снова встречаемся с ранее описанной системой работы на дому, которая в низкой оплате и чрезмерном труде обладает средствами систематически создавать «избыточных» рабочих. Наконец, хотя уменьшение населения не имеет здесь таких разрушительных последствий, как в стране с развитым капиталистическим производством, однако и здесь оно не проходит без постоянного обратного воздействия на внутренний рынок. Бреши, которые создаёт эмиграция, сокращают не только местный спрос на труд, но и доходы мелких лавочников, ремесленников, вообще мелких промышленников. В этом лежит причина сокращения доходов размером от 60 до 100 ф. ст. в таблице E.

Довольно прозрачное изображение положения сельскохозяйственных рабочих в Ирландии мы находим в отчётах инспекторов ирландских попечительств о бедных (1870).[1235] Чиновники правительства, которое держится только с помощью штыков и то явного, то скрытого осадного положения, должны соблюдать такую осмотрительность в выражениях, которой их коллеги в Англии могут пренебрегать; и, тем не менее, они не позволяют своему правительству предаваться иллюзиям. Согласно их данным, уровень заработной платы, и до сих пор всё ещё очень низкий в деревне, за последние 20 лет всё же повысился на 50–60 % и составляет теперь в среднем 6–9 шилл. в неделю. Но за этим кажущимся повышением скрывается действительное понижение заработной платы, потому что оно не уравновешивает даже совершившегося за это время повышения цены необходимых жизненных средств; доказательство – следующее извлечение из официальных отчётов одного ирландского работного дома.

Средний недельный расход на содержание одного человека

Итак, цена необходимых жизненных средств повысилась почти вдвое, а цена одежды – ровно вдвое по сравнению с тем, что было двадцать лет тому назад.

Но даже оставляя в стороне это несоответствие, одно сравнение уровней заработной платы, выраженной в деньгах, далеко ещё не даёт правильного вывода. До голода бо́льшая доля заработной платы в деревне выдавалась натурой, деньгами выплачивалась лишь меньшая часть; в настоящее время денежная оплата составляет общее правило. Уже из этого следует, что каково бы ни было движение реальной заработной платы, её денежное выражение должно было повыситься.

«До голода сельскохозяйственный подёнщик имел клочок земли, на котором он возделывал картофель и держал свиней и птицу. В настоящее время ему не только приходится покупать все свои жизненные средства, но от него уходят также те доходы, которые он получал от продажи свиней, птицы и яиц».[1236]

В самом деле, сельскохозяйственные рабочие раньше сливались с мелкими фермерами и обыкновенно составляли только арьергард средних и крупных ферм, на которых они находили работу. Только со времени катастрофы 1846 г. они начали составлять часть класса чисто наёмных рабочих, особое сословие, связанное со своими хозяевами исключительно денежными отношениями.

Мы уже знаем, каковы были их жилищные условия до 1846 года. С того времени они ещё больше ухудшились. Некоторая часть сельскохозяйственных рабочих, впрочем, день ото дня уменьшающаяся, живёт ещё на земле фермеров в переполненных хижинах, отвратительное состояние которых далеко превосходит всё наихудшее, что только представляют в этом отношении английские земледельческие округа. И такое положение повсеместно, за исключением некоторых местностей в Ольстере; таково оно на юге в графствах Корк, Лимерик, Килкенни и т. д.; на востоке в Уиклоу, Уэксфорде и т. д.; в центре Ирландии в графствах Кинге и Куинс, в районе Дублина и т. д.; на севере в Даун, Антрим, Тирон и т. д.; наконец, на западе в Слайго, Роскоммон, Мейо, Голуэй и т. д. «Это, – восклицает один из инспекторов, – позор для религии и цивилизации нашей страны». Видимо, для того чтобы сделать для подёнщиков жизнь в их берлогах более сносной, у них систематически отнимают клочки земли, которые с незапамятных времён принадлежали к жилищам.

«Сознание этого рода опалы, которой они подвергнуты лендлордами и их управляющими, вызвало у сельскохозяйственных подёнщиков соответствующее чувство антагонизма и ненависти к тем, кто обращается с ними как с бесправной расой».[1237]

Первым актом революции в земледелии было то, что в колоссальном масштабе и как бы по команде свыше совершилось уничтожение хижин, расположенных на месте работ. Многие рабочие были вынуждены искать прибежища в деревнях и городах. Там их, как какой‑нибудь хлам, рассовали по чердакам, конурам, подвалам и вертепам наихудших кварталов. Тысячи ирландских семей, которые, даже по свидетельству англичан, проникнутых национальными предрассудками, характеризуются своей редкостной привязанностью к домашнему очагу, своей беззаботной весёлостью и чистотой семейных нравов, вдруг оказались перенесёнными в рассадники порока. Мужчинам пришлось теперь искать работу у соседних фермеров, которые нанимают их только подённо, т. е. на основе самой ненадёжной формы заработной платы; при этом «они вынуждены теперь проделывать длинный путь до фермы и обратно, часто мокнуть до костей под дождём и подвергаться другим невзгодам, которые нередко ведут за собой упадок сил, болезнь и, следовательно, нужду».[1238]

«Городам из года в год приходилось принимать тех рабочих, которые оказывались излишними в сельских округах»,[1239] и после этого ещё удивляются тому, «что в городах и местечках наблюдается избыток рабочих, а в деревне – недостаток рабочих!».[1240] Истина заключается в том, что недостаток этот ощущается лишь «во время срочных земледельческих, работ, во время жатвы или весной, в остальное же время года многие руки остаются незанятыми»,[1241] «что после сбора урожая, с октября до начала весны, едва ли найдётся для них какая‑нибудь работа»[1242] и что и в то время, когда у них есть работа, «они часто теряют целые дни, и их работа подвергается перерывам всевозможного рода».[1243]

Эти последствия революции в земледелии, т. е. превращения пахотной земли в пастбища, применения машин, строжайшей экономии на труде и т. д., ещё более обостряются теми образцовыми лендлордами, которые вместо того, чтобы потреблять свои ренты за границей, благоволят жить в Ирландии, в своих владениях. Чтобы не нарушать закона спроса и предложения, эти господа извлекают

«теперь почти весь необходимый для них труд из своих мелких фермеров, которые, таким образом, вынуждены, когда бы от них этого ни потребовали, трудиться на своих лендлордов за такую заработную плату, которая в общем ниже заработной платы обычных подёнщиков, не говоря уже о неудобствах и потерях, возникающих вследствие того, что фермеру приходится оставлять свои собственные поля в критическое время сева или уборки».[1244]

Таким образом, необеспеченность и непостоянство занятий, частая и продолжительная безработица – все эти симптомы относительного перенаселения фигурируют в отчётах инспекторов попечительств о бедных как бич ирландского земледельческого пролетариата. Вспомним, что подобные же явления мы наблюдали и среди английского сельскохозяйственного пролетариата. Но различие в том, что в Англии, промышленной стране, промышленная резервная армия рекрутируется в деревне, между тем как в Ирландии, земледельческой стране, земледельческая резервная армия рекрутируется в городах, являющихся убежищем изгнанных сельскохозяйственных рабочих. В Англии избыточные сельскохозяйственные рабочие превращаются в фабричных рабочих; в Ирландии же изгнанные в города, хотя они и оказывают давление на заработную плату в городах, тем не менее остаются сельскохозяйственными рабочими и в поисках работы постоянно отправляются обратно в деревню.

Авторы официальных отчётов следующим образом резюмируют свои выводы о материальном положении сельскохозяйственных рабочих:

«Хотя они живут крайне бережливо, однако их заработной платы едва хватает на питание и оплату жилища для себя и своего семейства. Для покупки одежды требуются дополнительные доходы… Атмосфера их жилищ, вместе с другими лишениями, сделала этот класс в особенности подверженным заболеванию тифом и чахоткой».[1245]

После этого нисколько не удивительно, что, по единодушному свидетельству авторов отчётов, мрачное недовольство охватывает ряды этого класса, что он призывает назад прошлое, ненавидит настоящее, отчаивается в будущем, «поддаётся пагубным влияниям демагогов» и живёт только одной мечтой – эмигрировать в Америку. Вот в какой благословенный край превратила зелёный Эрин ¹⁹¹ великая мальтузианская панацея – уменьшение населения!

Как благоденствуют ирландские промышленные рабочие, это достаточно покажет один пример.

«Во время недавней моей инспекционной поездки по северу Ирландии», – говорит английский фабричный инспектор Роберт Бейкер, – «меня поразило, как один искусный ирландский рабочий старался на свои самые скудные средства дать образование своим детям. Я буквально воспроизвожу его рассказ, как я слышал из его собственных уст. Что он действительно искусный фабричный рабочий, видно из того, что его трудом пользовались для производства товаров на манчестерский рынок. Джонсон: По профессии я трепальщик и работаю с 6 часов утра до 11 часов ночи, с понедельника до пятницы; по субботам мы кончаем в 6 часов вечера и имеем 3 часа на обед и отдых. У меня пять человек детей. За эту работу я получаю 10 шилл. 6 пенсов в неделю; моя жена тоже работает и зарабатывает 5 шилл. в неделю. Старшая девочка, двенадцати лет, присматривает за домом. Она наша кухарка и единственная помощница. Она готовит младших к школе. Моя жена встаёт и уходит одновременно со мной. Одна девушка, которая проходит мимо нашего дома, будит меня в 5½ часов утра. Перед уходом на работу мы ничего не едим. В течение дня двенадцатилетняя смотрит за младшими детьми. Завтракаем мы в 8 часов и для этого приходим домой. Чай мы пьём один раз в неделю; вообще же у нас бывает кисель (stirabout), иногда из овсяной муки, иногда из кукурузной муки, смотря по тому, что мы в состоянии купить. Зимой кроме кукурузной муки у нас есть только немного сахара и вода. Летом мы собираем немного картофеля, который сами сажаем на клочке земли, а когда картофель кончается, опять переходим на кисель. И так изо дня в день, по воскресеньям и будням, на протяжении всего года. Закончив работу, я всегда чувствую вечером большую усталость. Кусочек мяса мы видим в исключительных случаях, очень редко. Трое из наших детей посещают школу, за что мы платим по 1 пенсу в неделю за каждого. Наша квартирная плата составляет 9 пенсов в неделю, торф для отопления стоит по меньшей мере 1 шилл. 6 пенсов в две недели».[1246]

Вот она ирландская заработная плата, вот она ирландская жизнь!

В самом деле, нищета Ирландии опять сделалась в Англии злободневной темой. В конце 1866 и в начале 1867 г. один из ирландских земельных магнатов, лорд Дафферин, принялся на страницах «Times» за решение этого вопроса. «Как это гуманно со стороны такого важного господина!»[1247]

Из таблицы E мы видели, что в 1864 г. из общей прибыли в 4 368 610 ф. ст. всего три капиталиста получили 262 819 ф. ст., а в 1865 г. те же три виртуоза «самоотречения» из 4 669 979 ф. ст. общей прибыли положили в свой карман уже 274 528 ф. ст.; в 1864 г. 26 капиталистов получили 646 377 ф. ст., в 1865 г. 28 капиталистов – 736 448 ф. ст.; в 1864 г. 121 капиталист – 1 076 912 ф. ст., в 1865 г. 150 капиталистов – 1 320 906 ф. ст.; в 1864 г. 1 131 капиталист – 2 150 818 ф. ст., почти половину общей годовой прибыли; в 1865 г. 1 194 капиталиста – 2 418 833 ф. ст., более половины общей годовой прибыли. Но та львиная доля годовой суммы национальной арендной платы, которую поглощает ничтожная кучка земельных магнатов Англии, Шотландии и Ирландии, столь чудовищно велика, что английская государственная мудрость находит целесообразным не давать относительно распределения земельной ренты такого статистического материала, какой она даёт относительно распределения прибыли. Лорд Дафферин – один из этих земельных магнатов. Что рента и прибыль могут быть когда‑либо «избыточными» или что их изобилие стоит каким‑либо образом в связи с изобилием народной нищеты, – это представление, разумеется, столь же «irrespectable» [ «непочтительное»], сколь и «нездоровое» (unsound). Лорд придерживается фактов. Факты же таковы, что с уменьшением численности ирландского населения ирландские земельные ренты растут, что уменьшение населения «благодетельно» для земельного собственника, а следовательно, и для земли, а потому и для народа, который является лишь принадлежностью земли. Итак, лорд заявляет, что Ирландия всё ещё перенаселена и что поток эмиграции течёт всё ещё слишком медленно. Чтобы достигнуть совершенного счастья, Ирландия должна расстаться ещё по меньшей мере с ¹/₃ миллиона рабочих. Не подумайте, что этот, помимо всего прочего и поэтический, лорд является врачом из школы Сан‑градо, который, если он не замечал у своего больного улучшения, предписывал кровопускание, потом опять кровопускание, пока, наконец, не оставалось ни крови, ни болезни. Лорд Дафферин требует нового кровопускания всего в ¹/₃ миллиона вместо почти 2 миллионов, без удаления которых на Эрине действительно не водворится тысячелетнее царство. Доказательство не трудно представить.

Число и размеры ферм в Ирландии в 1864 г.

 

 

20 319 924 акра[1248]

Централизация в период 1851–1861 гг. уничтожила преимущественно фермы первых трёх категорий размером до 15 акров. Они должны исчезнуть прежде всего. Это даёт 307 058 «избыточных» фермеров и, считая, что каждая семья состоит, в среднем, по меньшей мере из 4 душ, в общей сложности получается 1 228 232 человека. При невероятном предположении, что по завершении революции в земледелии ¼ из них будет снова поглощена, всё же оказывается, что 921 174 лицам приходится эмигрировать. Категории ферм 4, 5 и 6 размером свыше 15, но не более 100 акров, как давным‑давно известно в Англии, для капиталистического зернового хозяйства слишком мелки, для овцеводства же – совсем ничтожны. Следовательно, при том же предположении, эмигрировать придётся ещё 788 761 человеку, что даёт в сумме 1 709 532 человека. А так как l'appétit vient en mangeant [аппетит приходит во время еды], то глаза крупных земельных собственников скоро откроют, что Ирландия и при 3½ миллионах населения – всё ещё нищенская страна, и нищенская она потому, что перенаселена, следовательно, уменьшение её населения должно пойти ещё значительно дальше, чтобы она могла выполнить своё истинное предназначение – страны овец и пастбищ для Англии.[1249]

Этот прибыльный метод, как и всё хорошее в этом мире, имеет свои недостатки. Параллельно с накоплением земельной ренты в Ирландии идёт накопление ирландцев в Америке. Ирландец, вытесненный овцами и быками, воскресает по ту сторону океана как фений.[1250] И против старой владычицы морей всё более и более грозно поднимается исполинская юная республика.

Acerba fata Romanes agunt

Scelusque fraternae necis.[1251]

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!