Что лучше – дом или квартира?
Люди живут в больших городах, маленьких городишках и в деревнях.
Родным домом может быть хата, усадьба, комнатка в деревянном доме, комната или несколько комнат в высоком каменном здании и дворец. Дом может быть собственностью родителей или сниматься у домовладельца, которому ежемесячно платят за квартиру. Кто не может платить, должен съехать.
Маленькие дети ничего этого не знают, их «легкие» мысли такие: «Здесь мои мама и папа, здесь моя кроватка и игрушки, здесь я сплю и ем, и спешу сюда, когда холодно и идет дождик». Как птица в свое гнездо.
И только позже ребенок знакомится с другими квартирами – смотрит и немножко смущается, немножко боится. Видит других мам, другие столы, кровати и шкафы. Удивляется, думает, сравнивает и наконец твердо знает.
Уже большой мальчик из небольшого городка сказал:
– Я думал, в Варшаве высокие горы, и море, и корабли, и кругом одни памятники, как на кладбище. Сам не знаю, что я думал.
Часто правда переплетается со сном и сказкой. Одна большая девочка сказала:
– Я не могу себе представить, как это люди живут зимой в деревне. Кругом снег, холодно, а они сидят там!
Только когда человек хорошо познакомится со своим жилищем, он начинает интересоваться тем, что далеко и по‑другому. Как бы путешествует мысленно по неведомым странам.
Ребенку изрядно приходится потрудиться, чтобы узнать свой дом. Кто постарше, тот даже уже и не помнит, как он разглядывал комнату, пол, потолок и стены, сколько видел непонятных вещей, сколько его подстерегало неожиданных сюрпризов и тайн. Удивительная лампа, неодинаковая днем, вечером и ночью.
|
|
|
Часы, которые тикают и бьют. Что в них, почему и зачем. Мама взглянет на часы и знает, что скоро придет папа. Словно часы знают, что делается вне дома, знают, когда будет темно, и бьют, чтобы люди ели, ложились спать, вставали, ни на минуту не перестают шептаться на стенке.
Удивительное зеркало. Совсем не такое, как картина.
В нем можно увидеть разные вещи. Если перед зеркалом встанет мама, будет две мамы.
– А это я!
Ребенок поднимает руку, высовывает язык, держит кошку, приподнимает фартучек – в зеркале то же самое. Висят картины и фотографии – и что‑то говорят и объясняют, а малыш любит их или не любит, радуется или боится.
Опрокинул стул – испугался, больно; упал, ушибся о стол, о шкаф. Свалился откуда‑нибудь. Ударили дверью. Обжегся о плиту. И плита тут что‑то делает, все тут что‑нибудь да значит. Иногда хорошо и весело, а иногда бранят. За что?
Говорят, что испортил, сломал, запачкал. Приключается с малышом и беда: написал на пол, сам не знает, как это вышло. Опять огорчение.
|
|
|
Но бывают и победы: впервые сам влез на подоконник, впервые дотянулся до дверной ручки, впервые дорвался до щетки и метет или вытирает тряпкой пыль.
Ребенок постарше, который ходит в школу, уже все это забыл. А жаль: помни он, как ему самому было трудно, не судил бы малыша строго.
Покажу на примере, что и старшим детям не все понятно: почему, например, взрослые не позволяют прыгать на диване? Говорят «портится», а ведь это вовсе не так; а уж как приятно прыгать, как высоко подбрасывают пружины. Дети не знают, что есть дорогие вещи, которые покупаются на долгие годы. Диван от прыганья сразу не испортится, но через год‑другой порвутся веревки, которыми связаны пружины, и придется платить обойщику за починку, а то и за новую обивку.
Малышу родители иногда позволяют попрыгать, не хочется запрещать, и малыш легкий, не так уж испортит.
А на большого очень сердятся, денег нет на ремонт.
Родители сердятся, если царапать ножиком стол, щелкать выключателем, зажигать спички, играть в комнате в мячик. И, надо признать, они правы.
Помню, я разбил, играя в мяч, дорогую вазу. Долго удавалось мне ничего не бить – может быть, целый год. Я обещал бросать мячик только о пол, и мама позволила. И вот то ли я слишком сильно ударил, то ли забыл об обещании. Ваза дрогнула, закачалась и упала. Когда ребята приходят ко мне в комнату, я всегда ставлю лампу и будильник в безопасное место. Не хочу, чтобы у ребят были неприятности, а у меня убыток. И всем советую так делать: лучше вовремя отодвинуть чернила, чем сердиться, что пролили.
|
|
|
Взрослые не очень любят, когда у ребят гости, и хотят знать, спокойные ли твои товарищи и хорошо ли воспитаны. И сердятся, если что‑нибудь приключится: наприглашал, мол, озорников. А ведь неприятно отказывать, когда товарищ просит:
– Я приду к тебе?
Тихому мальчику даже чай пролить неприятно; а уж всегда так бывает, что, когда слишком стараешься, что‑нибудь да не выйдет. Поэтому тихие не любят ходить по знакомым, предпочитают поскучать. А все потому, что не знают, как навещать товарищей и как принимать, чтобы и гостя не обидеть, и самому не иметь неприятностей.
А жаль…
Плохо, что как раз у хороших ребят всегда столько опасений, а бесстыжим на все плевать и именно у чужого они делают все то, что им запрещают дома.
Один мальчик пригласил к себе товарищей. Конечно, мама позволила. Но пришел один непрошеный. Даже в школе он всегда играл как‑то дико, и его звали «бешеный».
|
|
|
А что было делать? Гость!
Хорошо поиграли. Только тот разошелся и разбил большое зеркало, и мама велела всем убираться вон.
– Ты зачем его звал?
– А вот именно и не звал.
– Надо было так ему и сказать.
Мальчик не знал правила, которое учит, что не с каждым можно быть деликатным.
А я знаю случай, когда гость взял у мамы со столика золотые часы.
Где большая квартира, там легче. Тогда дети и взрослые меньше мешают друг другу. А чем больше народу и теснее, тем больше горестей, запретов и убытков. Кто виноват?
Никто.
Я читал в книжке, что когда у тебя неприятность и ты знаешь, из‑за чего она, тебе уже не так больно. А маленькие не знают.
Там, где есть детская, реже скажут:
– Не бегай, не шуми.
Хотя и не всегда так бывает, ведь богатые менее терпеливы, больше думают о своем покое и удобстве.
Очень трудно сказать, где лучше.
Один мальчик, у которого семья ютилась в одной комнатушке, побывал в гостях у богатого товарища и сказал так:
– Хорошо там. У него своя комната. Всякие ковры, картины. Игрушек столько… Только я не хотел бы там жить. У нас лучше – веселее.
Иногда человеку кажется, что он хочет, чтобы все было по‑другому, не так, как есть. Как бы завидует: тому, мол, лучше. Но на самом деле редко кому хочется быть другим, иметь другую маму и жить в другом месте. Не хочется, чтобы все было совсем по‑другому. Хочется только немножко изменить, подправить.
А впрочем, люди бывают разные: один более привязчивый, другой менее.
В тесной квартире могут царить любовь и согласие и быть весело, а в большой – жить недружно, одни строгости да скука. Одинок ребенок может быть и тут и там.
Трудно даже сказать, лучше жить в большом городе или в маленьком. В маленьком дети боятся пожара, в большом – машин и воров. В большом больше развлечений, книжек, кинотеатров, зато в маленьком дальние экскурсии, хороши весна и осень, больше цветов, птиц.
Как приятно ухаживать за растениями, сколько радости, когда сажаешь в горшки семена и они всходят, строгаешь подпорки, пересаживаешь, поливаешь, выставляешь под дождик, окуриваешь! А канарейка в клетке, а рыбки в аквариуме или хотя бы в банке? А в маленьком городке и голуби, и кролики, и собаки, и цыплята…
– Я хочу, чтобы было так, как есть, – сказал один мальчик.
Иногда родители живут в деревне. Там, где жили еще и дедушка, и прадедушка.
Взрослые говорят, что маленькие любят переезжать. И я раньше так думал. Но нет.
Иногда переезжать весело. Каждый рад, когда на лето едет в деревню. И каникулы – и лето – и не навсегда. Хорошо переехать в более веселый дом, где есть балкон, и больше окон, и ближе парк. И родители довольны, говорят, что будет удобно. Но даже и тогда жалко дом, который ты знаешь, и соседей. Пусто делается, когда выносят вещи…
А бывают и совсем невеселые переезды, когда кто‑нибудь умер или у родителей стали плохи дела.
Часто переезд вызывает тревожное чувство: как‑то будет в чужом городе, в дальнем краю? Неужели никогда я не увижу того, что было?
Не всегда маленькие быстро забывают и привыкают.
Иногда у взрослых, занятых на новом месте новыми делами, нет времени думать о прошлом. А ребенок тоскует.
Взрослые дома
Надо прямо сказать, иногда родители многое позволяют, делают мало замечаний, а иногда действительно слишком уж часто слышишь: «Не смей, нельзя, не тронь, перестань, не так, потом». Или: «Поди, возьми, играй, ешь, спи».
Одному легко слушаться, другому трудно. Спокойному ребенку легче, а беспокойный сердится. Говорит: «Мучают, надоедают, покоя не дают, над душой стоят, лезут».
А взрослые про такого: «Непослушный, плохой, баловник».
Вот тогда‑то и приходят (как сказал один мальчик) «поперечные мысли» .
То есть хочется делать наперекор. А взрослые знай свое: «Упрямый, строптивый, пакостник, озорник».
Но маме, а еще больше папе приходится уступать. Обычно, хотя и не всегда, более строг бывает отец. Так ли, эдак ли, только каждый знает, что у мамы и у папы есть право приказывать и запрещать.
На маму и папу трудно долго обижаться. Нельзя сказать, чтобы их не любили.
Вот ребенок и старается, а если надо, и повинится, и попросит прощения. Даже тогда попросит, когда не считает их вполне правыми.
Иногда бабушка слишком снисходительна, и можно не слушаться. Но потом бабушку делается жалко. Да и опасно: выйдет из себя и нажалуется маме или папе.
А свяжись со взрослым братом или сестрой – наверняка поколотят…
Правило жизни гласит: «Никогда ничего не скрывать от родителей». Иногда ребенку кажется, что он беспомощен и беззащитен, но если бы родители все знали, помогли бы.
Иногда ребенку кажется, что и он виноват. Ничего: родители простят и помогут. А нет родителей, можно пожаловаться тетке, дяде, бабушке, даже полиции, если уж совсем никого нет.
Неприятно это слушать тому, кому хорошо, кого окружают любящие люди. Что ж? Пускай знает, не будет тогда кукситься по пустякам…
Разные люди бывают на свете: и взрослые, и подростки, и малыши. Разные люди бывают: и тети и дяди. И взрослые гости.
Чужие тети бывают приятные и неприятные. Вообще взрослые точно так же, как и твои ровесники, делятся на тех, кого ты любишь и не любишь.
Один только поздоровается, а потом все с мамой разговаривает; иногда даже обидно, что не обращает внимания. А другой отпустит неудачную шутку или задаст вопрос, на который не всегда хочется отвечать. «А ты это любишь, а ты это умеешь делать, а ты это хочешь?» Или с подарком придет. Взрослым кажется, что дети лакомки и жадные. Нет. Если кого не любишь, и подарок от него не мил.
Хуже, когда гости вмешиваются, делают замечания.
И уж хуже всего, когда ласкают и целуют. Или руку тебе так крепко стиснет, что больно, или обслюнявит, целуя, или посадит на колени. По какому праву?
Всегда неспокойно на сердце, когда подходишь ко взрослым гостям, никогда не известно, что тебя ждет.
Общее правило жизни гласит, что со взрослыми надо быть вежливым, а с гостями и любезным. Но и взрослые должны быть вежливыми и не делать неприятностей.
Раз знакомый отца подхватил мальчика и, взмахивая им, сказал:
– Вот брошу тебя в воду!
Шли тогда по мосту.
Все это вышло так внезапно, что мальчик закричал и расплакался. Взрослые стали смеяться и стыдить:
– Такой большой и такой глупый. Трусишка!
А этот господин, вместо того чтобы извиниться и больше не напоминать, потом еще всякий раз приставал:
– Привет, моряк! Здорово, герой!
Противный!
Бывают и такие гости, которым доставляет удовольствие раздразнить человека. Иные стараются подладиться. А в общем, детям часто непонятно: над чем они смеются?
Раз в гостиной собралось многочисленное общество.
Мальчику велели угостить конфетами. Конечно, приятно угощать, да только чем‑нибудь своим и одного, того, кого любишь. Но ничего не поделаешь: велели. А мальчик поскользнулся и чуть не упал. Перепугался: ведь мог просыпать конфеты. А все стали смеяться над ним и подшучивать.
Есть гости, с которыми надо быть исключительно любезным. Какой‑нибудь приятель отца, кто‑нибудь, кто приехал издалека или надолго уезжает. Тут еще больше приходится стараться, это хуже даже, чем экзамен. Детей заставляют декламировать, петь при гостях. Ох, как это подчас неприятно!
Иногда незнакомый гость приводит с собой ребенка, и вам говорят:
– Идите играйте.
А не всегда можно играть по приказу.
Взрослые знают, как и с кем разговаривать, с кем надо быть сдержанным, а с кем можно чувствовать себя свободно. Знают, как завести разговор, хотя и не очень хотелось бы. (А ведь начало всего труднее.)
И взрослые не конфузятся так, как дети. За ними не следят и не сердятся, когда они скажут что‑нибудь или сделают не так, как надо. И могут выбирать, с кем хотят познакомиться.
Похоже на то, что с младшим каждый вправе заговаривать, даже если его мало знает или не знает вовсе.
И я раньше так думал, а научил меня уму‑разуму один маленький мальчик; я ему очень благодарен.
Я тогда был военным врачом. Наш отряд стоял в небольшом городке. Этот мальчик играл у себя перед
домом.
Я шел мимо и сказал:
– Здравствуй!
– Почему ты не отвечаешь? – сердито спросила у него мать.
– Да я его совсем не знаю, – ответил мальчик.
С тех пор я стал осторожнее.
Улица
Не все любят улицу, и не все одинаково по ней ходят.
Я знаю мальчика, которого мама вынуждена просто гнать на улицу.
– Ну выйди ненадолго.
– Зачем?
– Прогуляешься немножко.
– Куда?
– Купишь мне то‑то и то‑то.
– Да я не знаю где, да я, может быть, куплю плохо.
Мальчик и умен, и весел, и совсем здоров, а предпочитает сидеть дома.
– Не люблю слоняться попусту, – говорит.
Бывают такие, которые, конечно, и пойдут, да только с мамой или с кем‑нибудь из взрослых. Или с приятелем, который скажет, куда идти.
– Не люблю один ходить.
А бывают и такие, которые неохотно ходят со взрослыми, им даже товарищ не нужен.
– Приятнее всего одному.
Можно остановиться там, где хочется, и смотреть, сколько понравится.
Разные бывают люди на свете: один любит как раз то, что другому неприятно; каждый хочет, каждого интересует что‑нибудь свое.
Один любит главные улицы с большим движением, где много людей и машин, а другого шум и толкотня раздражают. Один любит знакомые улицы, а другой выбирает те, где еще никогда не был. Любит ходить на реку, едет за город.
– Я воображаю, что я путешественник, посещаю незнакомые города и дальние страны, – говорит мальчик.
Один присматривается ко всему, а другой ходит задумавшись и даже не замечает, что вокруг. Такому все равно, идет ли он мимо высоких домов с красивыми витринами или старых деревянных лачуг.
– Когда хожу по городу, у меня больше всяких мыслей.
Да, так: не увидишь – не подумаешь.
Увидел нищего – и думаешь о бедных; увидел похороны – думаешь о тех, кто умер; увидел калеку, слепого, пьяницу – и думаешь о том, зачем это только люди пьют водку и курят папиросы; увидел офицера – задумываешься о войне; тут скандал или драка, там полицейский ведет вора…
Другому хотелось бы обсудить все с приятелем, а этот предпочитает сам себе задавать вопросы и сам отвечает.
– Люблю глазеть на витрины.
Остановится перед книжным магазином, кондитерской, кинотеатром, цветочным киоском, перед магазином канцелярских принадлежностей, фарфоровых изделий, перед часовщиком и сапожником.
А иные знают, где продаются спорттовары или велосипеды, фотоаппараты, почтовые марки, радиопринадлежности. И толпятся только тут.
У одного в кармане нет ни гроша, а ему хоть бы что, а другой лучше будет дома сидеть, чем пойдет на улицу без денег.
Один говорит:
– А зачем мне деньги? У меня все есть. Ничего мне не надо.
А другой:
– Что за удовольствие смотреть, если нельзя купить?
Один любит и умеет покупать, другому стыдно, не хочется. Один покупает всегда в одном и том же магазине и даже не думает, что где‑то может быть дешевле и лучше, а другой покупает каждый раз в новом месте, чтобы сравнивать.
– Давай зайдем, спросим, сколько стоит.
– Иди один, я подожду у магазина.
Один покупает лишь тогда, когда нужно, и лишь то, что нужно, а другому хочется иметь все новое, что в первый раз видит.
– Зачем тебе это?
– Увидим, может, пригодится.
Взрослые говорят, что дети тратят деньги на сласти. Да, конечно, только не все дети и не всегда. Один любит фрукты и не любит конфеты; другой вообще никогда ничего не покупает из еды, зато хочет, чтобы у него были хорошие краски, или циркули, или картинки, солдатики, книжки, или долго копит деньги на одну, зато дорогую вещь. Или тратит все деньги на кино.
Неправда, что ребята любят ходить на картины, на которые дети не допускаются. Я знаю мальчика, который ходил в кино раз в неделю, но ежедневно просматривал кадры рекламы, чтобы не попасть по ошибке на фильм про любовь.
Улица требует знания многих правил жизни. Ребята, которые проводят ежедневно по многу часов на улице, знают их. Только прошу не думать, что это уличные мальчишки.
Обычно валят в одну кучу: «газетчики, уличные мальчишки».
И думают, что газетчики – это испорченные мальчишки, которые курят папиросы и говорят нехорошие слова.
Нет. Уличным может быть мальчик, за которым дома очень даже следят и неохотно пускают одного. Но стоит ему вырваться на улицу, он словно ума лишается. Ему кажется, что в толпе можно делать все, что хочешь, в голову лезут разные злобные шалости. Толкает, задирает и всячески хулиганит и все выискивает, какую бы еще штуку отмочить и удрать. Подберет себе такого же товарища или товарищей и вместе с ними рыщет и шкодит. Горе девочке, дворнику, торговке, еврею, малышу! Такой словно нарочно хочет, чтобы все видели, что он хулиган. И тупо и зло смеется, когда обругает кого‑нибудь или напугает.
Я знаю тихих и разумных газетчиков, которые и должны, да не любят проводить ежедневно по многу часов на улице.
«Ах, счастливчик!» – думает о них уличный мальчишка, за которым присматривают родители.
Нет, тяжел, неприятен и опасен труд маленького газетчика. Через несколько дней от беготни и крика начинаешь уставать. Болят от беганья ноги, надорвано криком горло.
Беспокоишься, как бы продать газеты, и боишься потерять деньги, и как бы их не украли и не подсунули фальшивую монету, и как бы не ошибиться, давая сдачу, и не попасть под машину или трамвай. Газетчики перебегают улицу быстро и ловко, но настороженно, напрягая внимание.
В школе невнимательный получит лишь плохую отметку, а тут минутное невнимание – и увечье на всю жизнь.
Юные газетчики и продавцы конфет это понимают и знают правила, которые для их счастливых ровесников остаются тайной. Знают, как избежать несчастного случая и встречи с нечестными людьми: ведь плутов и авантюристов в большом городе всегда хватает. Говорят даже, что есть люди, которые крадут, похищают детей.
Один мальчик рассказал о таком своем приключении.
Стоит он у кино и смотрит кадры. К нему подходит большой, уже почти совсем взрослый парень и спрашивает:
– Пошли в подъезд, хочешь, я тебя бесплатно проведу?
Ладно, пошли они в подъезд.
– Снимай сапоги, мы пройдем черным ходом.
Снял дурачок сапоги.
– Давай подержу.
Привел в какие‑то сенцы.
– Погоди, я схожу погляжу, открыли ли кинозал.
Ушел и, ясное дело, не вернулся.
– Пришлось мне идти домой босиком. Я к дяде побежал, боялся, мама поколотит.
Еще один рассказ (уже другого мальчика):
– Какой‑то хорошо одетый господин спросил меня, не хочу ли я заработать злотый, дал письмо и велел отнести на пятый этаж. Иду я с письмом, стучу, дверь открыл какой‑то верзила, похожий на бандита, взглянул на конверт и как даст мне по морде – и толкнул меня, я чуть с лестницы не скатился. Я даже не знаю, что в этом конверте было. А того, кто дал мне письмо, я больше не видел.
Эти два случая еще не так плохо кончились, а могло быть и хуже.
Поэтому родители правильно предупреждают ребят, чтобы они ни с кем из посторонних на улице в разговор не вступали и не ходили по чужим квартирам.
Иногда спросит у тебя кто‑нибудь улицу или про трамвай, или старушка попросит перевести на другую сторону.
Приятно оказать услугу, но долгих разговоров лучше не заводить. Можно вполне вежливо ответить, как это сделала одна девочка:
– Простите, пожалуйста, но мама не разрешает мне разговаривать на улице.
Иногда пьяницу или сумасшедшего сразу узнаешь, а иногда они выглядят как нормальные люди. Лучше быть осторожнее.
Живая, веселая, любопытная бывает улица, а подчас и очень печальная и печальные будит мысли.
Дома родители стараются, чтобы все вели себя хорошо, подавали хороший пример, никого не обижали, а на улице ты видишь разных людей, разные дела, слышишь разные слова.
Портит ли это ребенка?
Мне кажется, нет. Тот, у кого сильная воля и кто знает, каким он хочет быть, выработает для себя свои собственные правила жизни и не будет, видя что‑нибудь неумное и злое, ни подражать этому, ни брать с этого пример.
Человек не только помнит, но и забывает, не только ошибается, но и исправляет свои ошибки, не только теряет, но и находит. Можно научиться запоминать то, что хорошо и полезно.
Я знаю многих, кого улица совсем не испортила, а закалила, выработала сильную волю и помогла стать честными и рассудительными людьми.
Школа
Много книжек печатают про школу, да только для взрослых и совсем не пишут про школу для учеников. Просто удивительно! А ведь ученик столько в ней проводит часов, так много о ней думает, столько видит в ней радостей и горестей!
Я часто говорю с учениками младших классов про школу; одни любят и хвалят, другие жалуются, но знать по‑настоящему школу, ее историю никто не знает: все думают, что все всегда было так и так и останется.
Я знаю: маленький ребенок думает, что мама всегда была мамой, а бабушка бабушкой и что всегда была именно такая квартира и так же тикали на стенке часы. Ему кажется, что и город, и улица, и магазины были всегда такие же, как теперь.
И ученику кажется, что парты, доска, губка, мел везде такие же, как у него в школе, так же выглядят учителя и так же выглядят книжки, тетрадки, ручки, чернила.
Конечно, родители вспоминают, что в их времена было по‑другому, но столько слышишь всякой всячины, что не всегда знаешь, правда это или сказка.
Один мальчик после экскурсии в королевский замок сказал:
– Вот теперь я верю, что короли были на самом деле.
Пожалуй, в каждом большом городе должен быть музей истории школы, и в этом музее должны быть такие классы, какие были сто и пятьдесят лет назад, старые парты, древние карты и старинные книги, одежда учеников, игрушки и даже розга, которой тогда еще секли ребят.
Во время японской войны я был в Китае, видел китайские школы и купил у одного учителя линейку, которой бьют учеников. На одной стороне линейки было написано красной краской: «Тот, кто учится, станет умным, полезным человеком»; надпись на другой стороне была черная[36]. Эту линейку я потом показывал, и все разглядывали ее с большим интересом.
Мне кажется, знай ученик, какие школы были раньше и какие они в других местах еще и теперь, он меньше жаловался бы и больше любил свою школу, легче мирился бы с тем, что в школе подчас бывают неприятности, устаешь и скучаешь.
Если поговоришь с учеником по душам, всегда услышишь жалобу на трудный предмет, на приставалу соседа, на строгого учителя, на то, что много задают и что много разных забот, а развлечений мало.
А спросишь, не хочет ли он лучше сидеть дома, скажет:
– Хочу ходить в школу.
Школьник рад, что учитель не пришел, что раньше отпустили домой, любит праздники, но он хочет оставаться учеником.
Случалось, мне надо было убедить мальчика, что дома учиться лучше.
– Сам видишь, ты слабенький, тебе трудно рано вставать. Ты сможешь дольше лежать в постели. Ты простуживаешься, кашляешь, а в школу надо ходить и в дождь, и в стужу. В школе ты должен пять часов сидеть спокойно, а дома можно и поиграть подольше, и пойти в сад. Если у тебя болит голова, можно не сделать уроков, и на тебя не рассердятся. Учение дается тебе с трудом… Товарищи задирают, дразнят…
Мальчик слушает‑слушает и говорит:
– Это ничего, я хочу в школу.
Почему? Почему школа приятна и нужна?
Дома думают обо всех и занимаются разными делами; комнаты и обстановка дома для всех; школа думает только об ученике; каждый зал, каждая парта, каждый уголок именно для ученика. Все свое время в школе учитель отдает ученику. Здесь не слышишь неприятного: «У меня нет времени. Не знаю. Оставь меня в покое. Не морочь мне голову. Мал еще».
Во‑вторых, школа упорядочивает день; знаешь, что будет впереди, куда идти и что делать. У тебя есть план, каждый час на что‑нибудь предназначен. Тебе не скучно, даже приходится торопиться.
Правда, иногда не хочется вылезать из теплой постели или выходить в дождик на улицу. Но часы призывают спешить, и тебе некогда размышлять, что приятно, а что неприятно, что ты чувствуешь и чего хочешь.
Один одевается быстро и вообще любит все делать быстро; другой наденет чулок и отдыхает, зашнурует башмак и задумается. Один готов слоняться полдня неодетый, другой сразу вскакивает с постели:
– Ну а дальше что делать?
Хватает книжки и вылетает на улицу, часто даже не узнав, какая погода. Дождик? Шагает быстрее: в школе тепло, сухо! Приятно вытереть ноги, сбросить мокрое пальто и шапку… И сразу друзья. Еще на улице повстречался товарищ. И улица какая‑то своя, взрослых на ней не больше, чем школьников, да и те словно знакомые.
Как и с кем познакомишься без школы? Разве только зайдет двоюродная сестра или сосед, да и то не часто, и, может быть, не твоего возраста, и, может быть, даже не очень симпатичные. Вот в школе можно выбрать настоящего товарища!
Одни долго выбирают, а другие меньше знают класс и сходятся с теми, с кем сидят на одной парте или живут поблизости и чаще встречаются. Одни часто меняют товарищей, другие дружат очень подолгу. Одни любят, чтобы был кто‑нибудь один, другие со всеми живут хорошо, ни любят как‑нибудь особенно, ни не любят. А девочки даже влюбляются в старшеклассниц.
Когда идешь в школу, никогда не знаешь, что расскажут тебе интересного товарищи и кто именно. Каждый со вчерашнего дня что‑нибудь видел или слышал. А разговор, может быть, оттого еще такой интересный, что вот‑вот прервет его звонок. Всякому хочется успеть рассказать до учителя, и мысли текут как‑то быстрее и легче.
Иногда и не успеешь – значит, доскажешь на перемене.
А пока, на уроке, можно подумать о том, о чем говорилось.
Входит учитель. Как будто и знаешь, какой первый урок, но всегда бывают неожиданности, никогда точно неизвестно, что именно будет сегодня. Иногда и не очень интересный предмет, а как раз сегодня было приятно слушать.
Вызовет ли учитель к доске, и в каком он будет настроении – в хорошем или в плохом, – похвалит или побранит, рассердится на всех или на одного и на кого именно?
Кто будет отвечать, и знает он или не знает? Приятно слушать, когда отвечает хороший ученик, а иногда даже интереснее, когда вызывают лентяя или озорника: может, скажет что‑нибудь смешное. Сразу в классе шум: всем делается весело.
Раз слушаешь более внимательно, раз менее. Но никто не мешает думать, и в голове у тебя возникает воспоминание, рождается вопрос, появляется какая‑нибудь идея.
Иногда приятно даже просто посидеть спокойно, ни о чем не думая.
И звонок – и так каждый час. Раз занятия кончаются раньше, раз позже. Сегодня был трудный день, зато назавтра задано меньше, или будет другой предмет, или учитель, которого любишь.
Важно, что ты знаешь, что будет завтра, но не совсем: может выйти и немножко не так.
Еще один рабочий день кончился, близится день отдыха.
Раздумываешь, что тебе делать, куда пойти в праздник, чтобы не было скучно. Считаешь, сколько недель осталось до двухнедельных зимних каникул, до Пасхи, до двухмесячных летних каникул, – в чем надо подтянуться.
Всегда что‑нибудь повторяется, а что‑нибудь – новое; одно уходит, другое наступает. Одно ждешь со страхом, другое с радостью. Неприятную неожиданность уравновешивает другая – приятная. Надежды и победы, разочарования и поражения.
Школа – дом. Дом – школа. То бежишь, торопишься домой к обеду, то идешь дальней дорогой, провожая товарища, или видишь что‑нибудь интересное и заходишь купить.
А вот и конец года:
– Еще только месяц остался, три недели.
Напишут ли внизу табеля красными чернилами «переводится» или, может, – на второй год?
Предпоследняя контрольная работа, последний ответ – переэкзаменовка! Есть еще время подтянуться. У каждого есть предмет, в котором он уверен, и такой, которого он боится.
А развлечения? Экскурсия, кино, театр, выставка; а библиотека, спектакль, клуб?
Я заметил, что на школу жалуются те, кому дома хорошо, у кого дома много разных развлечений, или те, от кого родители требуют, чтобы они хорошо учились, хотя они неспособные и учение дается им с трудом.
Не всегда виноват отец в том, что он мало зарабатывает, не всегда виноват ученик, что у него нет хороших отметок. Часто взрослые говорят: «Если бы ты хотел».
Да бедняга и хочет, да не может одолеть. «Способный, но ленивый».
Может быть, к одному и способен, а к другому нет. Один хорошо пишет сочинения, а не может решать задачи. Один робеет и всегда хуже отвечает, другой не умеет быстро думать, у третьего плохая память. У одного легко пропадает охота, у другого сильная воля.
Если слышишь, что школа трудная, скучная, суровая, несправедливая, то это значит, что ничто не может быть совершенным. Бывает и так и эдак, и то и это. Радость, веселье, добро; но и скорбь, и гнев, и бунт.
Приятно получить часы или велосипед, но хватишь горя, когда их испортишь. Приятно иметь хорошего товарища, но будут и ссоры, и тоска возьмет, когда заболеет.
Может быть, и школьные хлопоты интересны, а неуспехи и трудности будят мысль? Дуралей тот, кто хочет, чтобы все всегда было легко.
Один неспособный мальчик придумал себе такую игру.
– Когда я решаю задачу, цифры – это солдаты. А я полководец. Ответ – крепость, которую я должен взять. Если мне пришлось туго, я вновь собираю разбитую армию, составляю новый план битвы и веду в атаку.
Стихи, которые я должен выучить наизусть, – это аэропланы. Каждое выученное слово – сто метров вверх.
Если я выучу стихотворение без ошибки, я беру высоту в три километра. Так приятно ни разу не сбиться.
Когда я пишу, я шофер. Переписанные буквы и слова – проделанный путь. Если удается написать всю строчку красиво – это лес, а плохо написал – пески или болото. Когда я кончу писать и чернила высохнут, веду по бумаге палочкой и ворчу, как мотор.
Разное выдумываю, чтобы не было скучно.
Каждый ищет свой способ облегчить работу. Иногда поможет товарищ, часто что‑нибудь поначалу кажется трудным и неинтересным, а потом вдруг поймешь – и пошло хорошо.
Развлечения
«Легкие» мысли были такие: «Работа нужна, учение нужно, а развлечения – это как бы награда, придача».
И точно так же: «Хлеб, суп, молоко – это пища, а конфеты и фрукты только вкусные и, значит, ненужные».
Раньше люди думали именно так.
И только позже поняли, что все это по‑другому. Теперь уже есть много книжек об играх и развлечениях, и в газетах пишут о спорте и состязаниях как о важных делах. Уроки гимнастики в современной школе – это уроки подвижных игр и забав. Люди уважают и труд, и отдых, и учебу, и забавы. Впрочем, сказать, что – работа, а что – развлечение, не так просто.
Один читает книжку и думает, что работает, а для другого чтение – лучший отдых. Приятно ведь копать землю, резать картон, пилить фанеру, рисовать, лепить, вырезать, играть на гармонике и на скрипке, – так что же это, развлечение или работа?
Пешеходные экскурсии, плавание, гребля, велосипед, коньки, бег, прыжки. Болят руки, ноги, спина, человек устал, но доволен.
Правда ведь: каждый работает по‑своему и по‑своему отдыхает. Один любит одиночество, другой – общество, один – тишину, другой – шум. Игры девочек и мальчиков, младших и старших несколько отличаются. Одному скучно от того, от чего другому весело; одного раздражает и даже сердит то, что другой как раз любит. Люди бывают и спокойные, и подвижные, все любят что‑нибудь свое и по‑своему, и потому не мешайте друг другу!
Я заметил, что больше всего ребята сердятся, если им мешать играть. Раньше я считал, что это пустяки. И очень сердился, когда кто‑либо мешал другому делать уроки: хватал тетрадь, ручку, поддразнивал, что не отдаст. Если то же самое проделывалось во время игры с мячом, я считал, что это шутка и не стоит сердиться. Если ребята играли в догонялки и кто‑нибудь останавливал догонявшего или убегавшего, – тоже, мол, несерьезное дело. Играли в прятки и выдали место укрытия, – тоже, мол, невинная шутка. Даже на обман во время игры, казалось мне, не стоит сердиться. Например, не попал, а говорит, что попал, или была не его очередь, и он сделал то, что ему не полагалось.
– Ерунда, стоит ли злиться!
Наконец однажды в колонии я понял. Дело было так.
На веранде было мало народу: двое мальчиков играли в шашки, еще один строил домик из кубиков, один читал, один играл в мяч. Остальные бегали в лесу и перед домом.
Вдруг входит на веранду этакий всеми нелюбимый надоеда. Сперва он разозлил игравших в шашки: стал вмешиваться и давать советы. Потом стал хватать кубики и дразнить того, кто делал домик. Затем полез к тому, кто читал:
– Покажи, что читаешь, покажи, есть ли картинки.
Наконец принялся мешать игравшему в мяч.
Иногда девочки танцуют, а какой‑нибудь мальчишка начинает толкаться, дурачиться, паясничать. Или вся группа поет хором, а один нарочно фальшивит и визжит.
Или кто‑нибудь рассказывает сказку, а такой вот не хочет слушать.
– Уйди, – говорят ему.
– А что, и посидеть с вами нельзя?
Назло перебивает, мутит всех и выводит из себя.
Я составил следующие правила игры:
1. Нельзя, нельзя и еще раз нельзя мешать в игре, ничуть не меньше, чем в учебе.
2. Нельзя брать без разрешения чужой мяч, коробочку, палочку, камушек, так же как нельзя брать без разрешения чужую ручку, тетрадь, книжку.
3. Если тебе одному не хочется, если тебе одному не нравится, отойди и не играй, а не говори: «Раз вы со мной не хотите или не хотите играть так, как я хочу, я буду вам мешать».
Раньше меня удивляло, почему ребята так быстро узнают нового товарища, так сразу знают, кто будет хорошим товарищем, а кто нет. Потом я понял: легче всего узнать во время игры. Ребята сразу говорят: «Задавала, командир, ломака, недотрога, подлиза, псих, злюка, ябеда, плакса». Неправда, что дети легко ссорятся. (Взрослые больше злятся, если им мешать.) Сколько раз случалось мне слышать, как ребята говорили: «Ну ладно, скажи, как ты хочешь?»
Или: «Мы хотим так, а если кому не нравится, может не играть».
Я видел, как охотно ребята принимают в игру и маленьких, и слабых, и неловких, лишь бы они не ссорились и не требовали, чтобы им дали делать то, чего не умеют.
Неправда, что в играх ребята готовы слушаться только взрослых. Наоборот, в массовых играх ребята сами хотят, чтобы нашелся кто‑нибудь из них самих умный, справедливый и всеми любимый, кто указывал бы, как должна проходить игра и кому что надо делать; кто уступал бы, если ребята хотели играть по‑другому или хотя бы один заупрямился; умел бы мирить спорящих и следил бы за тем, чтобы ребята не слишком расходились, не разбили чего, не рвали и не было драк и слез.
– Хороший товарищ, с ним приятно играть, – говорят ребята.
Я заметил одно любопытное явление, но долго не мог его объяснить.
Когда в игре приходится бегать, долго все идет хорошо.
Вдруг ребята ссорятся, и, что меня удивляло, ведь из‑за пустяка! И что как легко ссорятся, так легко тотчас и мирятся.
Сперва все сразу бросают игру, обе партии сходятся и поднимают спор. И также вдруг кто‑нибудь один скажет:
– Ну, баста. Кончай. Все равно. Начали.
И все дружно возвращаются к прерванной игре. Иногда лишь немножко что‑нибудь изменят или один выйдет из игры и его место займет другой.
Наконец я догадался.
Когда игра удалась на славу, жалко прерывать, а все очень устали. Но сознаться, что ты устал и хочешь отдохнуть, никому не хочется. Поэтому не нравится, мол, в игре то‑то и то‑то. Это даже не ссора, а просто разговаривают.
Если поблизости есть скамейка, некоторые сядут и ждут, пока те не кончат.
Взрослые отдыхают не так, как ребята. Уставший взрослый отдыхает час, полчаса; ребенок же, весь в поту, валится, запыхавшись, на лавку, а через три минуты уже вскакивает.
Мать говорит:
– Посиди немножко, отдохни. Смотри, как ты выглядишь, как у тебя бьется сердце.
Да нет: он уже отдохнул.
Однажды я долго сидел в поле и слушал, как пели жаворонки. И я подумал, что сердце жаворонка должно походить на сердце здорового, веселого мальчишки: любит доводить себя до изнеможения и быстро отдыхает.
Человек любит усилие, любит, чтобы удавалось, хочет знать, сумеет ли и на что он способен, хочет, несмотря на трудности, закончить, победить, доказать себе и другим, что он сильный и ловкий.
Да и устаешь от сидения. Если в человеке накопится сила и он не может ее израсходовать, он сидит как отравленный, изголодавшись, соскучившись по движению.
Именно потому так хаотичны и неприятны школьные перемены, особенно если нет просторного рекреационного зала. Ребята больше толкаются и пихаются, чем играют; несколько человек безобразничают, остальные забились в угол: все равно из игры ничего не выйдет.
Это печально: тихие ребята не учатся отстаивать свои права, а хулиганье командует и наглеет.
Много было у меня архитруднейших мыслей на тему: что делать, чтобы дерзкий кулак заменить справедливостью. Я пробовал по‑разному.
Двадцать мальчишек. Я хочу дать им мяч. Кто, проталкиваясь вперед, первым крикнет:
– Мне!
Кто поймает и что будет делать?
Теперь все чаще вместо настырного эгоистического «мне» слышишь благородное «нам» и вместо своеволия встречаешь предписания и законы игры. Бывают и судьи, к сожалению не всегда справедливые.
Часто эгоизм отдельных личностей сменяется одинаково неприятным и низменным эгоизмом партии, группы, лагеря. Надо уметь проигрывать с достоинством и честно оценивать положительные качества противника.
Помню, ребята играли в «двойной бой». С одной стороны оставалось трое, с другой – только один. И тут случилась необыкновенная вещь: он сразу выбил всю тройку.
Мячик сам как‑то к нему отскакивал, а те опешили и совсем не защищались.
Раздались рукоплескания. Кричали «браво» и поздравляли и победители и побежденные, и свои и противники, радовались все. На глаза мои навернулись слезы умиления, и я не стыжусь этих слез.
Да, так и должно быть! Не ревность, не недовольство и жалобы, не хвастовство и унижение противника, а рыцарское сознание своего и его достоинства, гордая вера, несмотря на неуспех, в свои силы, убеждение, что равный тягается с равным, уважение к человеку.
Многое стало лучше. Помню злые проклятые времена бандитских драк и бросания камнями. Много драк перевидал я на своем веку. Под влиянием спортивных игр даже драки облагородились.
Когда я вижу, что дерутся двое мальчишек одинаковой силы, я не прерываю, а смотрю вместе со всеми.
Лучше обождать, ведь если сразу вмешаться, ожесточение возрастает.
Драка редко возникает случайно, часто взрыву предшествует долгая взаимная обида. Конечно, водятся еще такие ребята, которые охотно пихнули бы или ударили младшего или более слабого, но это я строго запрещаю, да и товарищи не допустят. Я знаю, даже буяну и злюке драка не по вкусу, если он знает, что получит на орехи.
Так вот, раньше дрались так, чтобы причинить как можно больше боли, а теперь только чтобы обезвредить противника. Это уже похоже на спортивные состязания.
Кончая эту коротенькую главку, я дам вам важное правило: «Не надо стыдиться играть. Детских игр нет».
«Не надо стыдиться играть. Детских игр нет»
Зря взрослые говорят, а зазнайки за ними повторяют: «Такой большой, а играет как маленький. Такая большая, а играет еще в куклы».
Важно и не то, во что играть, а как и что при этом думать и чувствовать. Можно умно играть в куклы и глупо и по‑детски играть в шахматы. Можно интересно и с большой фантазией играть в пожар или в поезд, в охоту или в индейцев и бессмысленно читать книжки.
Я знал мальчика, который не только читал, но и сам писал хорошие стихи и рассказы, а любимой игрушкой у него были солдатики: у него были целые полки разного рода войск разных стран, и он расставлял их на столе, окне, на полу, стульях и рисовал карты и планы.
Не зазорно играть с девочками и с младшими.
Я заметил, что ребята не всегда охотно говорят о своих играх и стесняются, если взрослый их слышит: боятся, как бы не высмеял, потому что не умеют защищать свои юные мечты.
Я не говорю: «Играйте в то‑то и то‑то. Играйте с теми, а не с этими».
Для игры нужен хороший товарищ и вдохновение, а значит, свобода.
Богатый – бедный
Есть люди, которые думают, что дети не должны ничего знать о деньгах и что деньги им не нужны. «Подрастут, сами узнают» и «Живут у родителей на всем готовом, а на свои деньги покупают ненужные вещи и только портятся».
Обычно деньги дают время от времени, как награду, когда отец или мать в хорошем настроении. Очень редко родители назначают определенный еженедельный оклад и говорят:
«Покупай что хочешь».
И только один отец давал каждую неделю по пятидесяти грошей. Он сказал:
– Даже если ты не будешь слушаться или принесешь из школы плохую отметку, все равно будешь получать по пятидесяти грошей на разные свои расходы. Я хочу, чтобы ты научился тратить деньги.
Ну да: надо уметь не только зарабатывать, но и тратить.
Я знавал таких: заведись что, сразу должен потратить на какую‑нибудь ерунду. Даже еще в долг возьмут и не подумают отдать. А иной раз старший – легкомысленный, а осмотрительный как раз младший.
Я целых десять лет заведую ссудной кассой и, если окажется, что ребята хотят читать научные книжки, напишу книжку про то, кто и как берет в долг, как отдает и на что тратит – или же экономит, копит, чтобы купить себе что‑либо, что дорого стоит, например коньки, часы, велосипед, или на подарок папе или маме.
Я знал мальчика, который полгода собирал деньги на футбольный мяч и бутсы, а потом отдал свои двенадцать злотых матери, которая заболела.
Много горя приходится хлебнуть бедным в школе, ведь даже бесплатные школы дорого стоят.
Хорошо ученику, которому родители в начале учебного года покупают все необходимое – книжки и тетрадки, и спортивные башмаки, и портфель – и охотно платят взносы.
Неприятно просить, когда у родителей нет денег.
Один вырывает из тетрадки страницы, а грязную тетрадку выбрасывает, и никто даже и не знает; ему и дела нет, что потерял карандаш. А другой пишет маленькими буковками, чтобы надольше хватило.
У одних ребят есть своя комната, или по крайней мере столик с ящиком, запирающимся на ключ, или полка.
Эти могут спокойно делать уроки. А другие окоченевшей рукой при темной лампе на колченогом столе пишут плохим пером и бледными чернилами на скверной дешевой бумаге.
Не каждый завтракает перед тем, как идти в школу. Может быть, он даже и не чувствует голода, привык, только какой‑то усталый, сонный и голова болит.
Иногда у одного все есть, а учится он неохотно, а другой и хочет учиться, да родители говорят, что хватит, пора на жизнь зарабатывать.
Я долго считал, что каждому ученику хочется повзрослеть, и лишь недавно убедился, что это не так. А если ребята хотят быть большими, так затем, чтобы зарабатывать и помогать родителям, «чтобы мама не мучилась».
Говорят: бедняк, бедный, убогий, малосостоятельный, состоятельный, богач, магнат.
Разные бывают степени избытка и недостатка. А можно еще и иначе делить людей: на тех, у кого есть столько, сколько надо, и тех, кто тратит больше, чем зарабатывает.
Отец мало зарабатывает – по десяти злотых в день, – семья живет спокойно, а можно расходовать по пятидесяти злотых на одних детей, и дети несчастны. Бедные родители могут быть веселыми и говорить о приятных вещах, а состоятельные – нервными, раздражительными, сердитыми, озабоченными.
Точно так, когда один довольствуется пятью грошами на конфетку и редко ходит в кино, а другому и злотого мало, и он все думает, где бы еще добыть?
Может быть, потому взрослые не всегда охотно объясняют, что считают это слишком трудным – дети, мол, не поймут.
Ошибаются взрослые! Ребенок хочет знать и имеет право знать, ведь горе родителей тяжелее своего собственного. Впрочем, в бедных семьях дети знают, отчего раз бывает целый обед, а другой – только хлеб да чуть подслащенный чай; знают, сколько стоят подметки и новая шапка.
Знают, что лучше, когда у отца пусть меньше заработок, да верный.
Потому что больше всего печалей там, где раз удается получить даже и много, а потом уже долго ничего и ничего. Безработица – это большое несчастье.
Неприятно, если ты знаешь урок, а учитель не вызывает, но гораздо хуже, когда ты умеешь и хочешь работать, а сидишь без работы, хотя тот, кто поплоше, устроился.
Даю теперь важное правило жизни: «Милый мой, хороший мальчик, не пей водку, не пей эту отраву проклятую».
Говорят, водку выдумал сатана. Пожалуй, это так.
На водку не только уходят деньги, часто последние; водка лишает сил, здоровья, рассудка, убивает волю и чувство чести, отравляет детей, вышвыривает тебя с работы, растлевает душу.
Когда живешь долго, видишь много страшных несчастий, отворачиваешься, чтобы не глядеть, сердце щемит – так и бежал бы без оглядки и ни о чем не думал.
Я видел три войны. Видел покалеченных, которым руку, ногу оторвало, живот разворотило, так что кишки наружу; ранения лица, головы; раненых солдат, взрослых, детей.
Но говорю вам: самое худшее, что можно увидеть, это когда пьяница бьет беззащитного ребенка или когда ребенок ведет пьяного отца и просит:
– Папочка, папочка, пошли домой.
Водка тихо ползет, как змея: начинается с рюмочки, а потом больше и больше. А иной паренек и не с водки начинает, а с папирос.
И я курю папиросы. Жалею, что привык. Да ничего не поделаешь. И не перед людьми мне стыдно, курят почти все, а перед собой, что не могу отучиться. Но я не теряю надежды.
Ребенку стыдно за пьяного отца, словно бедняжка виноват в чем, стыдно, что ходит голодный, что дома нищета. Я не знаю, почему это так, не могу понять. Иногда – назло – посмеется над своими дырявыми башмаками и поношенным платьем, а в глубине души – тоска и обида.
Даю вам еще одно правило жизни. Есть ребята, которые любят держать пари. Чуть что, тотчас:
– Спорим?
Много горя и жульничества из‑за пари. Проиграет, а отдать нечем.
Я заметил, что если мальчишка часто держит пари, то потом он играет в карты. А пристрастился к картам, так уже не смотрит, есть у него деньги или нет, свои проигрывает или чужие.
Вот из‑за водки‑то да из‑за карт и попадают больше всего люди в тюрьмы!
Многие отцы не могут работать из‑за болезней. Поэтому люди все время думают о том, как защитить себя от болезней.
Уже есть прививка от оспы, разные лекарства и больничная касса.
Я давно живу на белом свете и многого навидался. Я видел бедных, которым повезло, и они стали богатыми, а чаще – обедневших людей, когда‑то состоятельных. И именно из‑за болезней.
«Пока отец был здоров, нам жилось хорошо…»
«Когда отец захворал и больше не мог работать…»
Так начинаются невеселые рассказы ребят.
Разница между богатым и бедным в том и состоит, что благополучие бедняка непрочно. Запасов у него нет никаких, и одна болезнь, одна неудача сразу валят с ног всю семью.
Знаю, на больничную кассу жалуются, знаю, что больничная касса не совсем хорошая. Но и такая нужна и приносит пользу.
Больничная касса – это самая умная и важная вещь, какую выдумали люди, важнее аэропланов.
Здоровые люди платят взносы, чтобы иметь, когда захворают, медицинскую помощь, врача, лекарства.
Здоровье – это главное жизненное благо; больной богач – тот же бедняк; подумай же, какое это сокровище – здоровье для бедняка! А без больничной кассы бедный человек болел, но не имел права болеть. И пропадал ни за грош. Небольшое заболевание без врачебной помощи сразу превращалось в смертельную болезнь.
Ребятам кажется, что легко сделать, чтобы не было на свете бедных, несправедливости, обид.
«А почему не выпускают больше бумажных денег, что такое налоги, чем занимается министр финансов и как одна страна дает в долг другой?» Я хотел бы все это объяснить, да сам толком не знаю. Да и невелико утешение знать, коли ничего нельзя поделать: это не от нас зависит.
Но от нас зависит, чтобы мы друг друга в школе любили, знали и взаимно помогали. А бедные и богатые не знают друг друга и не очень‑то любят.
Есть ребята, которых мало трогает, сколько у кого денег и как он одет, а ведь иные бедные не любят богатых сверстников, и, наоборот, богатые не любят бедных.
Бедным кажется, что все богатые зазнаются, что у них злое сердце и все они барчуки и модные барышни – корчат из себя деликатных и думают об удовольствиях. А богатым опять‑таки кажется, что бедные завистливы, неискренни и плохо воспитаны.
Я знаю, почему это так происходит.
Потому что порядочный бедный чаще знакомится с богатым распоряжалой и задавалой, а порядочный богатый – с бедным подлизой и шалопаем. Богатый задавала ищет бедных, чтобы хвастать, а бедный пройдоха – богатых, чтобы что‑нибудь выманить. А порядочные бедные и порядочные богатые сторонятся друг друга.
Порядочный бедный думает: «Зачем мне с ним разговаривать? Еще подумает, что я хочу, чтобы он меня угощал.
И будет ему казаться, что милость мне делает».
Порядочный бедный боится несправедливых подозрений, злых товарищей, стыдится, что не так хорошо одет.
А порядочный богатый думает: «Может быть, он сердится на меня за то, что у меня все есть? Может быть, сердится, что я хотел оказать ему услугу?»
Я часто слышу, как про ребят говорят: «Все они такие».
Например: «Все мальчишки – хулиганье и грязнули».
Или: «Все девчонки – плаксы и ябеды».
Неправда, каждого надо узнавать особо и особо оценивать, и узнавать не поверхностно, а основательно. Важно не только то, что человек говорит, но и что он думает и чувствует и почему он такой, а не иной.
Только ленивый человек, который не любит думать, говорит: «Все они такие».
Когда я был маленьким, я был богат, а потом стал бедным и знаю и то и это. И я знаю, что можно быть порядочным и добрым и так и эдак и что можно быть и богатым, да очень несчастным.
Надо многое перевидать и многое самому передумать, да и тогда человек часто ошибается и всего не знает.
Мысли – чувства
Удивителен этот мир! Удивительные деревья, как удивительно они живут! Удивительные маленькие червячки – живут так недолго! Удивительные рыбы – живут в воде, а человек задыхается в ней и умирает. Удивительно все, что прыгает и порхает: кузнечики, птицы, бабочки. И звери удивительные – кошка, собака, лев, слон. И на редкость удивителен сам человек.
Каждый человек как бы заключает в себе весь мир.
Если я смотрю на дерево, получается как бы два дерева: одно на самом деле, а другое у меня в глазах, в голове, в мыслях. Я ухожу и забываю о нем, а потом опять увидел – узнал, вспомнил. Значит, дерево как бы пряталось где‑то в моих мыслях.
Все существует как бы два раза: раз само по себе, а другой раз у меня в глазах, в голове, в мыслях.
И всегда мне что‑нибудь нравится, а что‑нибудь не нравится.
Или стою я на берегу реки и знаю, что это такая‑то река. Но в этой реке все время другая вода, вода в ней ни минуты не бывает одна и та же, все капли одной и той же реки постоянно меняются, постоянно другие.
То же самое, когда я иду по улице, мимо домов и людей.
Каждый дом другой, и каждый человек другой, и все это в течение одной минуты. Из минут складываются часы, из часов – дни и ночи, из дней – недели. Зима, лето – и опять долгие вечера, затем опять весна, почки, зеленые листья. Солнце, ночная тьма, месяц, звезды – тучи, дождь, белый снег.
Все постоянно другое и по‑другому.
То же самое и со мной.
Словно бы и все тот же, но ведь я расту, делаюсь старше. Я смотрю на часы: стрелка движется, прошла минута.
Словно бы и все тот же, но то я весел, то грустен и все время вижу что‑то другое и о чем‑то другом думаю. И даже не знаю, что будет дальше: буду ли я играть, или товарищ рассердит меня, и я подерусь.
Или думаю, что сделаю так, а выйдет как раз наоборот.
Раз мне кажется так, а раз – эдак. Вот и получается, что я сам себя не знаю.
Если спросить: «Ты хороший мальчик?»
Он ответит: «Сам не знаю… Кажется, хороший».
Или: «Стараюсь».
Как будто странно, что человек не знает, какой он на самом деле, даже себя хорошо не знает.
Мудрец сказал по‑гречески: «Гноти сеаутон».[37]
Это значит: «Познай самого себя».
Значит, даже взрослым трудно познать самих себя, даже мудрецам. Ведь детям кажется, что взрослые знают все и могут ответить на любой вопрос. А мы не знаем, мы на самом деле не знаем.
Если я разговариваю и играю с кем‑нибудь и знаю, как его зовут, я уже говорю:
– Я его знаю.
Так ли это? Часто мне кажется, что он такой, а потом вижу, что он другой, что я ошибся.
Даже сам я: весело мне – я один, грустно или сержусь – другой.
Когда мне весело, мне все кажутся хорошими, милыми; я охотно уступаю, легко прощаю; я даже не чувствую, что меня толкнули или что я ушибся. И мне кажется, что и всем должно быть весело. А когда человек сердит, все ему не так; он и сам потом удивляется, что такие дурные мысли лезли в голову. Даже выглядишь ты, когда злишься, по‑другому. Лицо перекошено, бледное или красное, и глаза совсем другие.
Когда я смотрю, как двое мальчишек дерутся, я думаю: «Что за вихрь, что за буря мыслей и чувств?»
А когда расходятся, запыхавшись, я прикладываю ухо к груди: бедное сердце колотится так часто и сильно, что останавливается в изнеможении, а потом еще и еще и никак не успокоится.
Один вспыльчивый, легко впадает в гнев, другой редко злится; один умеет хоть немного, да владеть собой и сдерживается, другой сразу приходит в неистовство, словно убить хочет. Про таких говорят: «Раб своих страстей».
Правильно говорят: тот, кто не умеет сам себе приказать – «Перестань!», у кого нет сильной воли, – тот раб: всякий доведет его до белого каления. Мудрец сказал, что приказывать другим легко, а вот научись‑ка быть господином своих собственных мыслей и чувств…
Бывает, злость сразу проходит, сменяясь чувством раскаяния. Я заметил, что если очень сердиться на кого‑нибудь и кричать, тот стоит злой, взбунтовавшийся: опустит голову, насупит брови, молчит. Тогда я перестаю сердиться и ласково говорю:
– Вот видишь, и самому тяжело, и всем с тобой тяжело. Больше так не поступай.
После этого он начинает, хотя и стыдно ему, плакать и каяться.
Мне кажется, взрослые не должны сердиться на детей, потому что это не исправляет, а портит. Часто взрослым кажется, что ребенок назло им упрямится – не желает что‑либо сделать, сказать. Нет, ему стыдно.
А если кому‑нибудь стыдно, он не может говорить, язык отнимается, трудно пошевельнуть. В голове пустота, мысли словно улетучились. И ты говоришь и делаешь не то, что хочешь. Стараешься быть смелее, а выходит еще хуже.
Сразу можно понять, что человек притворяется: говорит слишком смело и громко, движения чересчур развязные.
Или губы прыгают, теребит платье и не может отвечать.
Как парализованный.
Удивительно это чувство страха. Все кажется опасным.
Словно кто на мысли набросил черную шаль и душит. Даже дышать трудно.
Конечно, страх страху – рознь. По‑одному боишься днем, в школе, по‑другому – ночью, по‑третьему – если тебя кто‑нибудь напугает внезапно, по‑четвертому – если всегда кого‑нибудь бояться. Бывает, знаешь, чего боишься, а то и не знаешь.
Взрослые думают: «Озорной, ничего он не боится, ничего он не стыдится».
Вовсе это не так.
Врачи, те хоть скажут:
– Нервный, боится.
Да и то не всегда.
А уж хуже всего высмеивать.
Я много раз беседовал с такими, которые боятся по ночам: они очень несчастны. А родители думают, что все это пустяки.
Стукнет что‑нибудь ночью, или сон приснится, а часто даже не знаешь, во сне это или наяву.
Смеяться над детскими страхами или нарочно пугать – жестоко.
Я часто думал о том, что значит «быть добрым»? Мне кажется, добрый человек – это такой человек, который обладает воображением и понимает, каково другому, умеет почувствовать, что другой чувствует. Если кто‑нибудь мучает лягушку или муху, такой сразу скажет:
– А если тебе так сделать?
Или, например, бабушка: то старушка как старушка, а то кажется такой бедной, слабой, что хочется помочь, проявить внимание, развеселить.
Я уже давно заметил, что если я на какого‑нибудь мальчишку очень рассержусь, его сразу обступают ребята и принимаются утешать, объяснять.
Признаюсь со стыдом, это меня даже злило. Что такое?!
Ругаю, – значит, заслужил. А если вокруг него толпа, выглядит так, словно виноват я, а не он.
Теперь я отношусь к этому иначе: и хорошо, так и должно быть, каждый, попав в беду, должен найти у людей поддержку. Не нравится мне это школьное наказание, чтобы с кем‑нибудь не разговаривать.
Надо уметь сочувствовать добрым, злым, людям, зверям, даже сломанному деревцу и камушку.
Я знаю мальчика (теперь он уже большой), который собирал на дороге камушки и относил в лес: там их уже никто не потопчет.
Чувства бывают сильные и острые или мягкие и нежные, бывают яркие, бывают спокойные.
Что такое любовь? Любишь ли всегда или за что‑нибудь и всегда ли ты любишь тех, кого ты должен любить, и так, как должен? Одинаково или то больше, то меньше? И что такое благодарность и уважение? Какая разница между: любить и очень нравиться? Как узнать, кого больше любишь?
Я заметил, что ребята не любят говорить о своих чувствах.
Может быть, им просто трудно? Даже маленькие не любят.
А взрослые часто задают детям вопрос:
– Любишь? А кого ты больше любишь?
Я спросил у одного мальчика, как он узнал, что любит эту девочку больше, чем других? Он ответил:
– Раньше я говорил с ней, как со всеми, а тут вдруг я ее стал стыдиться.
Порой даже и не знаешь, что кого‑нибудь любишь, но, когда ее или его нет, тобой овладевает чувство беспокойства и какой‑то пустоты, сиротливости и одиночества. И хочется, чтобы она или он вернулись. Это называется тоской.
Тосковать можно по родителям, по товарищу, по дому.
А самая сильная тоска – это тоска по родине.
Столько разных чувств, что всех не сочтешь. Можно попробовать выписывать их из словаря в тетрадку. Потому что тут, в этой книжке, я могу вкратце упомянуть лишь о некоторых наиболее важных чувствах (о которых ребята говорили со мной по душам, а не потому, что их подучили). И об обычных чувствах, повседневных.
Упомяну еще о трех чувствах: разочаровании, обиде и оскорблении.
«Я разочаровался. Думал, будет хорошо. И ошибся. Вышло не так, как хотелось».
Люди говорят:
– Мучительное разочарование, горькое разочарование.
Да, подчас чувствуешь как бы боль, а подчас только неприятный горький, терпкий привкус.
Часто к чувству разочарования примешивается и другое – обида. Мы обижаемся, что нас ввели в заблуждение, обманули наше доверие. Если товарищ выдаст тайну, наговорит на тебя, обманет, тебе неприятно, ты обижен.
Упомяну, наконец, и об оскорблении. Если хотят меня унизить, или осмеют, или оскорбят кого‑нибудь, кого я люблю и уважаю, мне грустно, больно, я сержусь.
– От удара не так больно, как от слова, – сказал один мальчик.
– Чем смеяться, лучше бы уж побили, – сказал другой.
Когда взрослые хотят унизить и оскорбить детей, дети чаще всего делают вид, что им все равно. А не делают, значит, уже утратили стыд. Чувства ведь, если не уметь обращаться с ними, ослабевают, как говорят, притупляются.
Разные бывают люди. Один часто бывает веселым и редко грустным, а другой как раз наоборот. Один любит почти всех, ни к кому не питает неприязни; а другой словно сердит на всех, трудно на него угодить. Некоторые легко привыкают к новым людям, а другие, недоверчивые, долго приглядываются, прежде чем скажут:
– Люблю.
Один долго помнит, другой быстро забывает.
Разные бывают люди.
Раньше я думал, как и все: ребята легко сердятся и легко прощают.
Час назад подрались и опять вместе играют. Только что играли и уже поссорились. Конечно, кто‑нибудь скажет в сердцах: «Никогда больше не буду с ним разговаривать. Никогда уже больше не буду с ним играть». Или наоборот: «Мы всегда будем дружить».
Но так говорится только в исключительные минуты, да и у взрослых то же самое. Иногда нарастает исподволь неприязнь, а иногда дружба длится годами.
Здоровье
Взрослым кажется, что дети не заботятся о своем здоровье: если за ними не смотреть, они повыпадали бы все из окон, поутонули бы, попали бы под машины, повыбили бы себе глаза, поломали бы ноги и позаболевали бы воспалением мозга и воспалением легких – и уж сам не знаю, какими еще болезнями.
Нет. Детям совершенно так же, как и взрослым, хочется быть здоровыми и сильными, только дети не знают, что для этого надо делать. Объясни им, и они будут беречься. Нельзя только чересчур запугивать и слишком много запрещать. Если запугивать, они перестанут верить, а если очень уж стеснять, потеряют терпение и назло станут делать тайком как раз то, что запрещено.
Люди бывают благоразумные и легкомысленные – как дети, так и взрослые. Ничего с этим не поделаешь. Дети любят больше бегать и все пробовать. И опять ничего уж не поделаешь. Нужна книга, которая объяснила бы все это ребятам спокойно и без запугивания.
Итак, надо знать, что у одного здоровые зубы и он не знает, что такое зубная боль и зубные врачи, а другой не одну ночь проплакал напролет: болели зубы. У одного болит голова или живот, а другой посмеивается: «Животик у него болит, головка; у меня вон никогда ничего не болит».
Один порежется, и ничего. Я знал одного очень подвижного мальчика, который проходил лето босым. По возвращении из деревни у него было на обеих ногах семнадцать порезов, ссадин и синяков.
– Ну и что? Ерунда, заживет.
А у другого малюсенькая ранка болела неделями.
Значит, один должен беречь себя, а другой может больше себе позволить.
Я лучше знаю как раз этих слабых, но никогда не говорю: «У тебя будет воспаление легких». А лишь: «Схватишь насморк». Не говорю: «Сломаешь руку». А лишь: «У тебя заболят руки», когда уж чересчур рьяно борются. Небольшая мышечная боль для здорового человека даже приятна, например: после катка, после гребли, после дальней экскурсии.
Не следует слишком часто говорить, что будет потом.
Надо помнить, что может много раз сойти безнаказанно, и предсказание не исполнится.
Однажды потный мальчик ел очень быстро мороженое.
Я сказал:
– Увидишь, горло заболит.
На другой день осматриваю горло: красное, но не больно. Я дал мальчику зеркало, чтобы убедился.
Другой после крутых яиц наелся слив, а потом стал пить сырую воду. Я сказал:
– У тебя заболит живот.
Спрашиваю его вечером.
– Немножко только поболел, но это ничего.
Я долго предупреждал одного мальчика, чтобы он, играя, так не расходился, он все не слушался. И наконец, в школе во время борьбы действительно сломал себе руку. А ведь не все переломы одинаковы. Иногда наложат гипс, потом через несколько недель снимут, и все опять так, как было. А вот этому мальчику, о котором я говорю, кость пробила кожу, он пролежал три месяца в больнице и теперь совсем не может сгибать руку. Хуже всего, если кость сломается в суставе.
Иногда ты тотчас расплачиваешься за неосторожность и добываешь опыт сразу. Но бывает и по‑другому…
Летом ребята жалуются, что чешутся уши или пухнут и горят пальцы.
– Правильно, ведь ты их зимой отморозил.
Не всегда болезнь проявляется сразу. Заразился сегодня, а болезнь разовьется по‑настоящему только через неделю. Это называется: инкубационный период.
И не всегда болезнь, иногда просто легкое недомогание.
Нехорошо преувеличивать.
Говорят: «Солнечный удар… Не бегай без шапки… Воспаление мозга…»
Нет: кружится и болит голова, тошнит и вообще как‑то нехорошо. «Плохо себя чувствует. Нездоров. Сам не свой. Недомогает». Ребенок сам не знает, что с ним, но он подавлен, раздражен, недоволен. А сколько бывает из‑за этого ссор, драк, неприятностей дома и в школе?!
«Живот да головка – лентяйская уловка». Не совсем верная пословица. Не следует недооценивать легких недомоганий.
«Неженка. Ничего с тобой не сделается. Не умрешь».
Один преувеличивает, другой недооценивает.
Верно, от насморка не умирают, но он неприятный.
Несчастные дети, у которых часто бывает насморк!
И дышать трудно, и нос больно, и вообще ни к чему душа не лежит. Да еще пристают.
«Сопливый. Сопли распустил. Утри нос».
Иногда и вытирание не помогает, а вытирать очень больно, не у всех ведь натура одинаковая.
Чтобы быть веселым, нужно хорошее самочувствие; здоровые сердце, нос, голова; здоровая радость свободна от боли и забот.
И старику неприятно бояться и беречься, а каково это маленькому.
Я долго не мог понять, почему некоторых ребят товарищи не любят – и что эти ребята действительно неприятные.
Стоял прелестный весенний день. Все выбежали во двор и весело играли. Один мальчуган продолжал сидеть у меня в комнате, тихий, грустный и бледный. Сначала читал – надоело, потом лег на диван, потом принялся глядеть в окно. Мне стало жаль его. И я говорю:
– Иди поиграй немножко.
А он:
– Ой, не хочется.
Посидел, посидел, а потом говорит:
– Пойти, что ли.
Ладно. Смотрю в окно – что будет дальше?
Мальчик сошел во двор, постоял немножко и присоединился к играющим. Бегает и бегает, но я ясно вижу, что ему трудно, он запыхался и уже устал. Потом как‑то сразу поссорился, и поднялась свалка.
Я думал, он вернется ко мне, но нет: верно, стыдился.
Когда у кого‑либо болит голова, ему труднее сдерживаться. Даже если играет, он в себе не уверен: а может быть, опять эта дикая боль?
Я знал одного мальчика, который часто ходил злой, недовольный. У него часто болел живот. Наконец мальчуган расхворался по‑настоящему: поднялась температура, он слег. Его положили в больницу и сделали операцию.
Эта болезнь называется воспалением червеобразного отростка слепой кишки, или иначе аппендицитом. Врач в больнице сказал, что он уже давно был болен. Мальчик вышел из больницы здоровым. И теперь он стал веселым, как все.
Часто кто‑нибудь ходит несколько дней грустный, злой и уже только потом заболевает. Если за это время он наделает со зла глупостей и возникнут неприятности, про него говорят, что заболел от огорчения.
Я заметил, что слабых часто преследуют. Говорят: «Размазня, растяпа, увалень, мямля, пижон, маменькин сынок».
В своих суждениях о человеке надо быть снисходительным и осторожным. Не следует думать, что все должны быть одинаково здоровыми и сильными. А смеются даже не со зла, а по легкомыслию.
Дают прозвища: «Горбун, Хромоножка, Слепой, Заика».
Один привыкает и лишь держится от ребят подальше, все больше читает и, грустный, затаив обиду, живет в одиночестве, а другой, выведенный из себя несправедливостью, действительно становится неприятным и злым.
Ребята преследуют и высмеивают толстых. Говорят: «Обжора, жирный, жирняк». Неверно. Ведь это тоже болезнь.
– Болезнь? Что толстый‑то?
Худых опять злючки зовут: «Чахоточный. Скелетик».
В медицинских книжках пишут, что и очень худые, и очень полные люди – нездоровые, а такой ничего не знает, да еще спорит.
– Такой большой парень и делает под себя! Грязнуля! Вонючка!
Опять преследования.
– У него слабый мочевой пузырь, слабые нервы.
– Какой там пузырь и нервы…
– Молчать, осел! – закричал я.
И я поступил плохо, оскорблять нельзя, но не всегда хватает терпения.
Раз я торопился, сказал что‑то, а мальчик не понял. Я обозлился и спрашиваю:
– Не слышишь, что тебе говорят? Глухой?
И тут вдруг вспоминаю, что он действительно плохо слышит, после скарлатины у него болели уши. Мне было очень неприятно: я дал себе слово никогда больше так не поступать.
Один известный писатель написал книжку, в которой высмеивает веснушчатого мальчика. Очевидно, писатель просто не подумал. Ничего не поделаешь: и опытному писателю случается ошибиться.
Я сам долго делал такую ошибку.
Если был какой‑нибудь слабый, или не очень умный, или некрасивый, или несимпатичный ребенок, я всегда просил:
– Будьте с ним подобрее, отнеситесь поласковее, уступайте ему.
И вот попался мне глупый и нахальный мальчишка. У него были больные глаза, больные уши и больной нос. Дома его били. Мне и захотелось показать, что уж тут‑то о нем позаботятся. Славные ребятишки делали так, как я просил: позволяли ему брать мячик, втираться без очереди и вообще все. И этот глупец решил, что теперь он самая важная персона, и принялся командовать и скандалить. Наконец смотрю я, а он подмял под себя и колотит спокойного, умного и доброго мальчика. Тут уж я схватил нахала, оторвал от жертвы и втолкнул к себе в комнату.
– Хватит доброты! Привык к палке, а здесь не бьют, так и ты не бей! Не умеешь играть, так пошел вон, живо! Не твой черед, так не хватай мяч, ясно?
И настал покой. Потом над этим мальчишкой взял шефство хороший мальчуган, но уже по собственному желанию.
Нелепо ведь, чтобы один, хотя бы и в невинной форме, отравлял жизнь всем. Нельзя требовать от группы слишком многого. Здоров ребенок или болен, умен или глуп, – каждый должен приспосабливаться к общим законам, не может он быть каким‑то исключением. Но и такому не следует докучать.
Знаю, есть дети, страдающие от отсутствия заботы, но есть и такие, кому чрезмерная забота приносит вред, утомляет и сердит. Мне жалко детей, которым нечего есть и которые недосыпают, но жалко и тех, кого насильно заставляют есть и лежать в постели.
Я знаю девочку, которую даже рвало за обедом, а отец бил ее за то, что не хотела есть. От любви бил. Но ведь это ужасно и совершенно бессмысленно!
А в некоторых колониях детям – летом – велят вылеживать в постели по пятнадцати часов. Хотя это и делается по указанию врачей, я заявляю, что это глупо. И говорю так не потому, что не уважаю здоровье, а, наоборот, именно потому, что знаю ему цену.
Способности
Такие разные
Люди стараются изобрести приборы, которые показывают, здоров человек или нет. Термометр для измерения температуры, силомер, весы, ростомер; есть рентгеновский аппарат, с помощью которого можно видеть кости человека, и легкие, и сердце, не разрезая. Исследуются кровь и моча. Есть специальные зеркала для уха и горла. Очень много инструментов и приборов, и все новые и новые лекарства.
И, несмотря на это, доктор не всегда может помочь больному, не все знает.
Еще труднее определить способности человека. И здесь есть разные способы испытания памяти, внимания, умственного развития и способностей к труду и учению.
Один услышит раз и уже понимает, раз прочтет стишок и уже повторит без ошибки. Один легко заучивает, но быстро забывает, другой помнит долго.
Один предпочитает отвечать устно, другой письменно.
Одному легко начать говорить, другому трудно. У одного охота и терпение пропадают скоро, а другой любит, чтобы было трудно, легкое ему наскучивает.
Наконец, один отвечает смело, подскажи ему словечко, и он уже знает, что дальше, и так вывернется, что выйдет хорошо. А другой, робкий и неуверенный, даже если и знает и умеет, все равно отвечает, словно наугад, запинаясь.
Одному учитель говорит:
– Не спеши.
Другому повторяет:
– Ну дальше. Ну скорее.
И бывает, что у одного отметки лучше, чем он заслуживает, и он переходит из класса в класс как бы играючи, а другой из кожи лезет, старается, но переползает в следующий класс с трудом, в вечном страхе, через силу.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!