Из страха смерти не давать жизни 3 страница
Ребенок переменился. С ним что‑то случилось. Мать не всегда умеет сказать, в чем перемена, зато у нее всегда готов ответ на вопрос, чему следует ее приписать.
– Ребенок переменился после прорезывания зубов, после прививки от кори, после отнятия от груди, после того как выпал из кроватки.
Уже ходил и вдруг перестал ходить; просился на горшок и опять мочится; «ничего» не ест, спит неспокойно, мало или чересчур много, стал капризен, слишком подвижен или слишком вял, похудел.
Другой этап:
После поступления в школу, после возвращения из деревни, после кори, после прописанных ванн, после испуга из‑за пожара. Изменился сон, аппетит, изменился характер: раньше ребенок был послушный, теперь озорник; раньше прилежный, теперь рассеянный и ленивый.
Бледненький, сутулится, какие‑то некрасивые выходки.
Может, невоспитанные товарищи, может, учеба, может, болен?
Двухлетнее пребывание в Доме Сирот и скорее разглядывание ребенка, чем изучение, позволили установить: все, что известно как неуравновешенность периода созревания, переживается ребенком на протяжении ряда лет в виде небольших и неярких переломов, равно критических, лишь менее бросающихся в глаза и потому еще не замеченных наукой.
Стремясь к единству взглядов на ребенка, некоторые рассматривают его как организм быстро утомляющийся.
Отсюда большая потребность в сне, слабая сопротивляемость болезням, уязвимость органов, малая психическая выносливость. Взгляд правилен, да не для всех этапов развития. Ребенок бывает попеременно то сильным, бодрым и жизнерадостным, то слабым, усталым и угрюмым. Если он заболевает в критический период, мы склонны думать, что организм его уже был подточен болезнью: я же считаю, что болезнь развилась на почве мимолетного ослабления, что или она притаилась и ждала наиболее благоприятных условий для нападения, или, случайно занесенная извне, расхозяйничалась, не встретив сопротивления. Если мы перестанем в будущем разбивать цикл жизни на искусственные: младенец, ребенок, юноша, зрелый человек и старик, то основанием для периодизации явятся уже не рост и внешнее развитие, а еще не известное нам глубокое преобразование всего организма в целом, которое Шарко[15] проследил в лекции об эволюции артрита на двух поколениях от колыбели и до могилы.
|
|
|
Между первым и вторым годом жизни ребенка часто меняют домашнего врача. В это время ко мне поступали пациенты – дети матерей, разобиженных на моего предшественника, который якобы не проявил должной компетенции, и наоборот, матери бросали меня, обвиняя, что то или иное нежелательное явление возникло по моей оплошности. И те и другие правы постольку, поскольку врач считал младенца здоровым, как вдруг выплывал не предусмотренный им ранее незаметный изъян. Но стоит терпеливо переждать критический момент, и ребенок, слегка отягощенный наследственностью, восстановит мимолетно нарушенное равновесие, а в состоянии более сильно отягощенного наступит улучшение, и дальнейшее развитие юной жизни опять протекает спокойно.
|
|
|
Если в этот первый – как и во второй, школьный, – период нарушенных функций применять определенные меры, улучшение приписывается именно им. И если сегодня нам уже известно, что улучшение при воспалении легких или тифе наступает после завершения цикла болезни, тут неурядица должна продолжаться до тех пор, пока мы не установим этапы развития ребенка и не наметим особые кривые развития для детей разного типа.
В кривой развития ребенка есть и весны, и затишья осени, периоды и напряженного труда, и отдыха в целях доделки, завершения выполненной в спешке работы и предварительного сбора запасов для дальнейшего построения организма. Семимесячный плод уже способен жить, а ведь еще два долгих месяца (почти четвертую часть беременности) он дозревает во чреве матери!
|
|
|
Младенец, утраивающий за год исходный вес, имеет право на отдых. Молниеносный путь, который проделывает его психическое развитие, дает ему также право забыть кое‑что из того, что он уже умел или знал и что мы преждевременно записали в прочные завоевания.
Ребенок не хочет есть.
Простенькая задачка по арифметике.
Ребенок родился 8 фунтов с лишним, через год он утроил свой вес и весит уже 25 фунтов. Продолжай он расти в том же темпе, к концу второго года он весил бы 25 ф. х 3 = 75 ф.
К концу третьего года: 75 ф. х 3 = 225 ф.
К концу четвертого года: 225 ф. х 3 = 675 ф.
К концу пятого года: 675 ф. х 3 = 2025 ф.
Чтобы прокормить это пятилетнее чудовище, весящее 2000 фунтов и потребляющее ежедневно количество пищи, равное 1/6–1/7 своего веса, как это имеет место у младенцев, требовалось бы ежедневно 300 фунтов продуктов питания.
В зависимости от механики роста ребенок ест мало, очень мало, много, очень много. Кривая веса поднимается медленно или внезапно, а то и не меняется месяцами. Она неумолимо последовательна: недомогая, ребенок в течение нескольких дней теряет в весе, зато в последующие на столько же и прибавляет, повинуясь внутреннему голосу, говорящему: «столько, и не больше». Когда здоровый, но недокармливаемый по бедности ребенок переходит на нормальную диету, он за неделю восполняет недостачу и достигает своего веса. Если каждую неделю взвешивать ребенка, через некоторое время он уж угадывает, прибыл в весе или убыл: «На прошлой неделе я убыл на триста граммов, видно, нынче прибавлю на пятьсот. – Сегодня я вешу меньше, я не ужинал. – Опять я на пятьсот прибавил, спасибо…»
|
|
|
Ребенок хочет угодить родителям: неприятно огорчать мать, выполнение родительской воли приносит ему неисчислимую пользу. А значит, если не съест котлетку и не выпьет молоко, это оттого, что не может. Если же заставлять, повторяющееся через определенные промежутки времени расстройство желудка с соответствующей диетой отрегулируют нормальное увеличение в весе.
Принцип: ребенок должен есть столько, сколько хочет, не больше и не меньше. Даже при усиленном питании больного ребенка меню можно составлять лишь при его участии и вести лечение лишь под его контролем. Заставлять детей спать, когда им не хочется спать, преступление. Таблица, устанавливающая, когда и сколько часов спать ребенку, – абсурд. Определить необходимое для данного ребенка количество часов сна легко, если есть часы: надо определить, сколько он проспит не просыпаясь и проснется выспавшимся. Я говорю: «выспавшимся», а не «бодрым». Бывают периоды, когда ребенку требуется больше сна, и такие, когда ребенок, хотя и устал, хочет не спать, а просто полежать в постели.
Период утомления: вечером неохотно ложится – не хочется спать; утром неохотно поднимается – не хочется вставать. Вечером делает вид, что не спится, а то не позволят вырезать, лежа в постели, картинки, играть в кубики или в куклы, погасят свет и запретят разговаривать. Утром делает вид, что спит, а то велят сейчас же вставать и умываться холодной водой. С какой радостью приветствует он кашель или жар, которые позволяют оставаться в постели!
Период безмятежного равновесия: быстро заснет, но проснется ни свет ни заря, полон энергии, потребности движения, озорной инициативы. Его не остановят ни пасмурное небо, ни холод в комнате: босой, в одной рубашке, разогреется, прыгая по столу и стульям. Что делать?
Класть поздно спать, даже, о ужас, в одиннадцать часов.
Позволить играть в постели. Спрашивается, почему разговоры перед сном должны «перебивать сон», а нервничанье, что поневоле приходится быть непослушным, не «перебивает сон»?
Принцип – не важно, правильный ли – рано ложиться, рано вставать – родители ради собственной выгоды сознательно исказили; получилось: чем больше сна, тем полезнее для здоровья. К ленивой дневной скуке добавляют нервирующую скуку вечернего ожидания сна. Трудно вообразить более деспотичный, граничащий с пыткой приказ:
– Спи!
Люди, которые поздно ложатся спать, бывают больны потому, что ночью они пьянствуют и распутничают, а должны ходить на работу рано, и они недосыпают.
Неврастеник, который как‑то встал на рассвете и чувствовал себя прекрасно, поддался внушению.
Что ребенок, рано ложась спать, меньше находится при искусственном освещении – не такой уж большой плюс в городе, где нельзя с зарей выбежать на лужайку, и он валяется при опущенных шторах в постели уже обленившийся, уже мрачный, уже капризный – дурное предзнаменование для начинающегося дня…
Я не могу здесь в нескольких десятках строк развить тему (это относится ко всем затронутым в книге проблемам). Моя задача – пробуждать бдительность…
Взрослый – зрелый
Что представляет собой ребенок как отличная от нашей душевная организация? Каковы его особенности, потребности, каковы скрытые, не замеченные еще возможности? Что представляет собой эта половина человечества, живущая вместе с нами, рядом с нами в трагичном раздвоении? Мы возлагаем на нее бремя завтрашнего человека, не давая прав человека сегодняшнего.
Ребенок – это сто масок, сто ролей способного актера.
Иной с матерью, иной с отцом, с бабушкой, с дедушкой, иной со строгим и с ласковым педагогом, иной на кухне и среди ровесников, иной с богатыми и с бедными, иной в будничной и в праздничной одежде. Наивный и хитрый, покорный и надменный, кроткий и мстительный, благовоспитанный и шаловливый, он умеет так до поры до времени затаиться, так замкнуться в себе, что вводит нас в заблуждение и использует в своих целях.
В области инстинктов ему недостает лишь одного, вернее, он есть, только пока еще рассеянный, как бы туман эротических предчувствий.
В области чувств превосходит нас силой, ибо не отработано торможение.
В области интеллекта по меньшей мере равен нам, недостает лишь опыта.
Оттого так часто человек зрелый бывает ребенком, а ребенок – взрослым.
Вся же остальная разница в том, что ребенок не зарабатывает деньги и, будучи на содержании, вынужден подчиняться.
Ребенок неопытен.
Приведу пример, попытаюсь объяснить.
– Я скажу маме на ушко.
И, обнимая мать за шею, бормочет таинственно:
– Мамочка, спроси доктора, можно мне булочку (шоколадку, компот).
При этом поглядывает на доктора, кокетничая улыбкой, чтобы подкупить, вынудить позволение.
Старшие дети шепчут на ухо, младшие говорят обычным голосом…
Был момент, когда окружающие признали, что ребенок достаточно созрел для морали: «Есть желания, которые нельзя высказывать. Эти желания бывают двоякие: одни вовсе не следует иметь, а если уж они есть, их надо стыдиться; другие допустимы, но только среди своих».
Нехорошо приставать; нехорошо, съев конфетку, просить вторую. А иногда вообще нехорошо просить конфетку: надо ждать, когда сами дадут.
Нехорошо делать в штанишки, но нехорошо и говорить: «Хочу пись‑пись», будут смеяться. Чтобы не смеялись, надо сказать на ухо.
Порой нехорошо вслух спрашивать:
– Почему у этого дяди нет волос?
Дядя засмеялся, и все засмеялись. Спросить можно, да только шепотом, на ухо.
Ребенок не сразу поймет, что цель говорения на ухо – чтобы тебя слышало лишь одно доверенное лицо; и ребенок говорит на ухо, но громко:
– Я хочу пись‑пись, я хочу пирожное.
А если и тихо говорит, все равно не понимает. Зачем скрывать то, о чем все присутствующие и так от мамы узнают?
У чужих ничего не надо просить, почему тогда у доктора можно, да еще вслух?
– Почему у этой собачки такие длинные уши? – спрашивает ребенок тихим‑претихим шепотом.
Опять смех. Можно было и вслух спросить, собачка не обидится. Но ведь нехорошо спрашивать, почему у этой девочки некрасивое платье? Ведь и платье не обидится?
Как объяснить ребенку, сколько здесь скверной зрелой фальши?
И как потом растолковать, отчего вообще нехорошо говорить на ухо?
Ребенок неопытен.
Смотрит с любопытством, жадно слушает и верит.
«Яблоко, тетя, цветочек, коровка» – верит!
«Красиво, вкусно, хорошо» – верит!
«Бяка, брось, нельзя, не тронь» – верит!
«Поцелуй, поздоровайся, поблагодари» – верит!
«Ушиблась, детусенька, дай мамочка поцелует; уже не больно».
Ребенок улыбается сквозь слезы, мамочка поцеловала, уже не больно. Ушибся – бежит за лекарством‑поцелуем.
Верит!
– Любишь меня?
– Люблю…
– Мама спит, у мамы головка болит, маму будить нельзя.
Так он тихонько, на цыпочках подходит к маме, осторожно тянет за рукав и шепотом спрашивает. Он не разбудит, он только задаст вопрос. А потом: «Спи, спи, мамочка, у тебя головка болит».
– Там, наверху, Боженька. Боженька непослушных детей не любит, а послушным дает булочки, постряпушечки.
Где Боженька?
– Там, высоко, наверху.
Идет странный человек по улице, весь белый.
– Кто это?
– Пекарь, он печет булочки, постряпушечки.
– Да? Что он, Боженька?
Дедушка умер, и его в землю закопали.
– В землю закопали? – удивляюсь я. – А есть ему как дают?
– А его выкапывают, – отвечает ребенок, – топором выкапывают.
– Коровка дает молочко.
– Коровка? – спрашивает недоверчиво. – А откуда коровка берет молочко?
И сам себе отвечает:
– Из колодца.
Ребенок верит, ведь всякий раз, когда сам хочет что‑нибудь придумать, он ошибается – приходится верить.
Неопытность
Ребенок неопытен.
Уронил стакан на пол. Вышло что‑то очень странное. Стакан пропал, зато появились совсем другие предметы. Ребенок наклоняется, берет в руки осколок, порезался, больно, из пальца течет кровь. Все полно тайн и неожиданностей.
Двигает перед собой стул. Вдруг что‑то мелькнуло перед глазами, дернуло, застучало. Стул стал другой, а сам он сидит на полу. Опять боль и испуг. Полно на свете чудес и опасностей.
Тащит одеяло, чтобы извлечь из‑под него себя. Теряя равновесие, хватается за материну юбку. Встав на цыпочки, дотягивается до края кровати. Обогащенный опытом, стаскивает со стола скатерть. Опять катастрофа!
Ребенок ищет помощи, потому что сам не способен справиться. При самостоятельных попытках терпит поражение. Завися же от других, раздражается.
И если даже и не доверяет или не совсем доверяет – его много раз обманывали, – ему все равно приходится следовать указаниям взрослых так же, как неопытному работодателю терпеть недобросовестного работника, без которого он не может обойтись, или как паралитику сносить грубости санитара.
Подчеркиваю, всякая беспомощность, всякое удивление незнания, ошибка при использовании опыта, неудачная попытка подражать и всякая зависимость напоминают ребенка, несмотря на возраст индивида. Мы без труда находим детские черты у больного, у старика, солдата, заключенного. Крестьянин в городе, горожанин в деревне удивляются, как дети. Профан задает детские вопросы, человек несветский делает детские промахи.
Ребенок подражает взрослым
Лишь подражая, ребенок учится говорить и осваивает большинство бытовых форм, создавая видимость, что сжился со средой взрослых, которых он не может постичь, которые чужды ему по духу и непонятны.
Самые грубые ошибки в наших суждениях о ребенке происходят именно потому, что истинные его мысли и чувства затеряны среди перенятых им у взрослых слов и форм, которыми он пользуется, вкладывая в них совершенно иное, свое содержание.
Будущее, любовь, родина, Бог, уважение, долг – все эти окаменевшие в словах понятия рождаются, живут, растут, меняются, крепнут, слабеют, являясь чем‑то иным в каждый период жизни. Надо сделать над собой большое усилие, чтобы не смешать кучу песка, которую ребенок зовет горой, со снежной вершиной Альп. Кто вдумается в душу употребляемых людьми слов, у того сотрется разница между ребенком, юношей и взрослым, невеждой и мыслителем; перед ним предстанет человек интеллектуальный независимо от возраста, класса, уровня образования и культуры, существо, мыслящее в пределах большего или меньшего опыта. Люди разных убеждений (я говорю не о политических лозунгах, подчас насильно внедряемых) – это люди с разным опытом.
Ребенок не понимает будущего, не любит родителей, не догадывается о родине, не постигает Бога, никого не уважает и не знает обязанностей. Говорит «когда вырасту», но не верит в это, зовет мать «самой‑самой любимой», но не чувствует этого; родина его – сад или двор. Бог для него добрый дядюшка или надоеда‑ворчун. Ребенок делает вид, что уважает, уступая силе, воплощенной для него в том, кто приказал и следит. Надо помнить, что приказать можно не только с помощью палки, но и просьбой и ласковым взглядом. Подчас ребенок угадывает будущее, но это лишь моменты, своего рода ясновидение.
Ребенок подражает? А что делает путешественник, которого мандарин[16] пригласил принять участие в местном обряде или церемонии? Смотрит и старается не отличаться, не вызывать замешательства, схватывает суть и связь эпизодов, гордясь, что справился с ролью. Что делает человек несветский, попав на обед к знатным господам? Старается приспособиться. А конторщик в имении, чиновник в городе, офицер в полку? Не подражают ли они речью, движениями, улыбкой, манерой стричься и одеваться патрону?
Есть еще одна форма подражания: когда девочка, идя по грязи, приподнимает короткое платьице, это значит, что она взрослая. Когда мальчик подражает подписи учителя, он проверяет до известной степени свою пригодность для высокого поста. Эту форму подражания мы легко найдем и у взрослых.
Эгоцентризм детского мировоззрения – это тоже отсутствие опыта.
От эгоцентризма личного, когда его сознание является средоточием всех вещей и явлений, ребенок переходит к эгоцентризму семейному, более или менее длительному в зависимости от условий, в которых воспитывается ребенок; мы сами укореняем его в заблуждении, преувеличивая значение семьи и дома и указывая на мнимые и действительные опасности, угрожающие ему вне досягаемости нашей помощи и заботы.
– Оставайся у меня, – говорит тетя.
Ребенок со слезами на глазах льнет к матери и ни за что не остается.
– Он ко мне так привязан.
Ребенок с удивлением и испугом смотрит на чужих мам, которые даже ему не тети.
Но настает минута, когда он начинает спокойно сопоставлять то, что видит в других домах, с тем, что есть у него.
Сначала ему хочется только такую же куклу, сад, канарейку, но у себя дома. Потом замечает, что бывают другие матери и отцы, тоже хорошие, а может, и лучше?
– Вот если бы она была моей мамой…
Ребенок городских задворок и деревенской избы приобретает соответствующий опыт раньше, познавая печаль, которую никто с ним не делит, радость, которая веселит лишь домашних, понимает, что день его именин – праздник лишь для него самого.
«А мой папа, а у нас, а моя мама» – это столь часто встречающаяся в детских спорах похвальба своими родителями скорее полемическая формула, а подчас и трагичная защита иллюзии, в которую хочешь верить, но начинаешь сомневаться.
– Погоди, вот я скажу папе…
– Очень я твоего папу боюсь.
И правда, папа мой страшен только для меня самого. Эгоцентричным я назвал бы и взгляд ребенка на текущий момент – по отсутствию опыта ребенок живет одним настоящим. Отложенная на неделю игра перестает быть действительностью. Зима летом кажется небылицей. Оставляя пирожное на завтра, ребенок отрекается от него поневоле. Ребенку трудно понять, что испорченный предмет может стать не сразу негодным к употреблению, а лишь менее прочным, быстрей поддающимся износу. Рассказ о том, как мама была девочкой, – интересная сказка. С удивлением, граничащим с ужасом, смотрит ребенок на чуждого пришельца, который зовет его отца – товарища своих детских лет – по имени.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 122; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!