Утро 1-го дня месяца Дракона.
Белый Мост
Гвенда поежилась. Ночь только-только перевалила за половину, хотелось спать, было холодно, но кохалку и вырит нужно собирать сразу после новолуния по утренней росе, иначе они не дадут нужного аромата и привкуса. Именно потому, что бабка и мать прекрасной корчмарки (а вот уже пятнадцать годков и она сама) не пренебрегали этими правилами, царка из «Белой Мальвы» славилась на всю Фронтеру. Добрая слава стоила того, чтобы пару раз в году встать раньше петухов… Женщина покрепче стянула на груди теплую шаль — когда она будет возвращаться, наверняка придется снять, дни стоят жаркие — и решительно зашагала по тракту на юг. Идти было довольно далеко: нужные травы росли только в одном месте — там, где дорога резко сворачивала в сторону, огибая болото. Если пробраться через придорожные кусты и первые лужи, попадаешь на небольшой холмик, поросший кохалкой, без недозревших ягодок которой царка не царка.
Гвенде повезло, дождей не было довольно давно. Корчмарка перебралась через болотце, почти не замочив ног, и сразу же нарвалась на россыпь низких кустиков, усыпанных круглыми зелеными горошинами. Еще кварта или две, и они побелеют, станут мягкими и будут годиться разве для отвара, чтобы отпаивать не в меру упившихся гостей, что, конечно, тоже нужно. Она, разумеется, пополнит свои запасы, но это потом. Работа двигалась споро, время летело незаметно. Небо на востоке начинало отливать зеленым — верный признак скорого рассвета, когда женщину отвлек какой-то шум на дороге. Она прислушалась. Шум повторился. Раздался крик, затем резкие трескучие звуки, словно кто-то с силой ломал о колено толстые сухие ветки.
|
|
|
Красотка Гвенда, как и положено трактирщице, была женщиной не робкого десятка и к тому же любопытной. Оставив корзинку с собранными ягодами между корней сломанной в прошлую зиму ивы, она осторожно, стараясь не шуметь, вернулась к дороге и выглянула из кустов. На тракте шел форменный бой, вернее, избиение. В неверном сером свете начинающегося утра метались какие-то тени, кричали женщины и кони, хрипло ругались мужчины, вспыхивали желтые огоньки выстрелов, остро пахло пороховым дымом.
Гвенда мало что понимала в воинском деле: во Фронтере разбойники перевелись лет двести назад, а конокрады и воры делали свое дело тихо. Конечно, все знали, что в Арции и Эланде идет война, но Белого Моста она пока не коснулась. И тут такое! Совсем рядом раздался торжествующий мужской рев, женский вопль, перешедший в жуткий булькающий звук, а затем хриплый возглас: «Вот они!» С тракта ответили невразумительным мычанием. Трясясь от страха, Гвенда наблюдала, как с полсотни воинов хладнокровно добивали уцелевших. Затем от мечущейся кучи на дороге отделился высокий человек во фронтерской шапке и подошел к тому мужчине, что возился в кустах.
|
|
|
— Здесь все?
— Смотри сам.
— Все! Хороши, да?
— Хороши, да не про нашу честь.
— Оно и лучше, я ауры предпочитаю, у них имен нет.
— Едешь со мной. Возьми десяток Лойко, и айда. А остальные пусть приберутся… Припозднились мы что-то, как бы кто чего не увидел.
— Ну, такое не скроешь. Всех положили?
— Как договаривались. Хорошо, болото рядом…
Дальше Гвенда не слушала. Отползши по-ужиному, она кое-как добралась до своей корзинки, подхватила ее и быстро, но тихо бросилась в глубь болота. В Белый Мост женщина вернулась к полудню. У дверей «Белой Мальвы» уже сидело несколько жаждущих, которые показались корчмарке самыми лучшими людьми на свете. Подкрепившись царкой и сменив старенькую суконную одежку на свой обычный наряд, она постаралась выбросить из головы пережитый ужас, хотя понимала, что узнает говоривших и через тысячу лет.
Годы в придорожной корчме научили Гвенду нехитрой заповеди: уши держи на макушке, а рот на замке. Вот и о бойне на тракте она не сказала даже Рыгору. Зачем? Жизнь в селе катилась своим чередом. Отыграли две свадьбы, заложили в подполы овощи, опробовали новую царку. На ярмарку, правда, не ездили, да и никто не ездил, попасть под горячую руку расплодившимся, как поганки, синякам желающих не было, тем паче что те промышляли теперь не токмо ловлей колдунов и болтунов, но и недоимщиков, а поди докажи, что ты уплатил все и в срок. Нет уж, пусть торговцы с ними разбираются по-своему, а селяне посидят да подождут, пока к ним не приедут за товаром.
|
|
|
По вечерам в «Мальве» поминали не столь уж старые добрые времена, когда по тракту в Таяну и из Таяны запросто ездили, люди никуда просто так не пропадали и страхов всяких по дорогам не шлялось. Войт Рыгор, самолично проторчавший четыре дня, наблюдая, как синяки вывозили причитающуюся императору да Церкви долю, пребывал в мрачнейшем настроении. Гвенда тоже ходила туча тучей, что не мешало ей цвести так, что другие молодицы выли от зависти. Но если войт полагал, худшее позади, так как что может быть хуже сборщиков податей, то Красотка поговаривала, что мытари — это еще цветочки, как бы ягодок не дождаться…
Год от В.И.
Й день месяца Дракона.
Эланд. Идакона
— Осел! — самокритично проворчал эландский герцог, с отвращением разглядывая свое отражение в темной воде. — Последний осел и тот сообразил бы, что делать!
|
|
|
— Никогда ничего не предпринимай не подумав, а предприняв, не раскаивайся, — заступился за отражение Жан-Флорентин и добавил: — Нельзя объять необъятное. Ты поступил на тот момент вполне рационально и адекватно.
— Может быть, — пожал плечами герцог и поморщился, — проклятая кольчуга, вроде и не тяжелая, а день потаскаешь, ночью костей не соберешь. Старею, наверное… Да и толку от этой сбруи…
— Астрономический возраст ни при чем, — философский жаб выглядел недовольным, — любой из тебе подобных после таких нагрузок ощутил бы определенный дискомфорт, уверяю тебя, многие смертные, родившиеся позже тебя, чувствуют себя еще хуже. Однако нельзя не учитывать возможность покушения, так как ты и Архипастырь являетесь для наших противников наиболее опасными фигурами.
— Спасибо, утешил, — хохотнул герцог, растирая плечо, но смех вышел невеселым.
Какое-то время оба молчали. Рене от усталости, Жан-Флорентин готовясь к новой речи. От Адены тянуло холодком, в темном небе замелькали маленькие трепещущие тени — хафаши[112] вылетели на ночную охоту.
Великий герцог Эланда вернулся в Идакону четыре дня назад и старательно разгребал огромную кучу неотложных дел, свалившуюся на него по приезде. Какими бы прекрасными помощниками и соратниками ни были Шандер и Диман, многое мог решить только Рене. Новости не радовали, хотя дела могли идти и хуже.
На Адене и в Гверганде все было в полном порядке. Мальвани с помощью Архипастыря и Шандера практически закончил все работы. Теперь враг мог приходить, его ждали чуть ли не с нетерпеньем. Неожиданностью из разряда приятных стал странный жест калифа Майхуба. Извечный враг маринеров внезапно отпустил всех пленных эландцев, да в придачу дал три больших корабля с оружием, продовольствием и каменным маслом, которое атэвы берегли как зеницу ока и которым они пожгли немало арцийских и даже эландских кораблей. Прислал Лев Атэва и послание, которое обязательно нужно было обсудить с ближайшими советниками, но это потом. Майхуб подождет, а вот Михай ждать не будет.
Явившийся сразу же по возвращении Рене Прашинко рассказал немало.
Луи Арцийский жив, и его отряд вместе с Хозяйкой топей и Кэриуном изрядно портит жизнь своре Годоя. О том, что творится в Таяне, известно мало, так как за Гремиху Прашинко ходу нет. Всадники, однако, держатся. Настораживает, что ройгианцы прекратили прорываться через Горду. Луи и его люди истребили четыре отряда тех, кого зовут «жнецами», и на этом все прекратилось. Больше из Таяны никакая пакость не выползала, то ли силы копят, то ли что-то задумали. Арцийцы старательно подстерегали на дороге небольшие отряды, следующие в Таяну и обратно, но ничего особо примечательного от пленных узнать не удалось. Жена регента беременна. В Гелани заправляют бледные. В городе и Высоком Замке сильный тарскийский гарнизон, а вот гоблинов почти нет. Тиберий ведет себя так, словно его не сегодня-завтра сделают Архипастырем. Вот и все.
Ну а Годой обосновывается в Мунте. Узурпатор умудрился склонить на свою сторону южные провинции, немилосердно обирая Фронтеру и Нижнюю Арцию. Поладил он и с синяками, которые старательно отлавливают его врагов: в городе идет охота как за теми нобилями, которые были близки с Базилеком, так и за теми, кто ходил в открытых недоброжелателях удравшего императора. Марциал, однако, на коне, равно как и Марина-Митта, которой подарили загородный дворец Валлы.
Синяки раскрывают заговор за заговором и табунами ловят якобы Преступивших, причем часть имущества задержанных идет доносчикам, а часть — самым бедным. В целом Мунт признал нового правителя, но полному его воцарению мешает Церковь. Годой пытается заигрывать с клириками и как будто сговорился с циалианками, но потом промеж них наступила остуда. Говорят, куда-то подевались драгоценности Циалы, которые Годой обещал ордену в обмен на поддержку.
Святая область готовится к войне. Иоахиммиус с Шадой сломали сопротивление тех, кто хотел сговориться с узурпатором, так что Кантиска стала прибежищем всех недовольных Годоем. Если тарскиец рискнет напасть на Церковь, его ожидает теплый прием, хотя обученных воинов в городе мало. Зато стены толстые и на них много пушек, а защитники крепко верят в заступничество святого Эрасти, который недавно явил очередное чудо, спасши Иоахиммиуса от вражеской стрелы…
Значит, Илана будет матерью… А чего он, собственно говоря, ждал? Рене мысленно на себя прикрикнул. Если женщина вышла замуж, вполне естественно, что она ждет ребенка, и нечего вспоминать вчерашний день, когда и без того есть о чем подумать. Пока он бездарно и бесполезно болтался по Пограничью, в Вархе что-то произошло. Хотя почему бездарно? Они спасли немало жизней, уничтожили несколько отрядов «жнецов» и, самое главное, встретились с эльфами… И потом, эта странная сила, так внезапно и жестоко овладевшая Рене. Спору нет, ее помощь пришлась кстати, но непонятное всегда настораживает…
Но как Илана могла… Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ланка всегда была смелой, гордой, искренней, бескорыстной и вдруг превратилась в подобие святой Циалы, которую интересовала лишь власть, одна только власть и ничего кроме власти. А слабенькая и безвольная Герика на поверку оказалась умницей и настоящим другом. Как же ей удалось вдвоем с рысью зимой пройти пол-Арции? Тут никакой талисман не поможет, тут нужна воля к жизни…
Рене сам подивился тому, как обрадовала его встреча со светловолосой тарскийкой, а та, та шарахается от него, как от чумы. Хотя это можно понять, слишком много на нее свалилось. Женщина, сделавшая то, что не под силу сильному мужчине, имеет право на одиночество, хотя жаль…
Эмзар уверяет: дочь Годоя и есть пресловутая Темная Звезда. Что ж, хуже она из-за этого не стала. Но сколько же ей пришлось пережить! Потерять Стефана, а потом Астена… Рене отчего-то казалось, что между возлюбленной Стефана и братом Эмзара что-то было, и герцог сам не понимал, почему это так его задевает. А Шани тоже хорош! Уж с ним-то Герика откровенна, Жан-Флорентин утверждает, что в той волшбе, которую он почуял, не было ничего эльфийского, а колдовать могла только Геро, исцеляя Шандера. И ведь исцелила же! Что ж, молчат — их дело. Он и виду не покажет, что знает про Эстель Оскору. В день похорон Стефана он поклялся себе защищать Герику и защитит ее, во что бы та ни превратилась. Тем паче Эмзар говорит, что сила к Темной Звезде приходит ненадолго, а в остальное время она обычная женщина, слабая, уязвимая, одинокая…
— Какую проблему ты обдумываешь? — философский жаб изнывал от желания поговорить.
— Что? Ах да… Разумеется, я думаю о Вархе и хотел бы знать твое мнение.
— Магия, — прошипел жаб, — отвратительная магия, и очень сильная, иначе бы Прашинко смог туда проникнуть.
Про Варху стало известно утром. Собственно говоря, все началось, когда Рене еще болтался по Чернолесью. Комендант крепости, обычно аккуратный и обязательный до невозможности, не прислал еженедельного отчета о том, что поделывают Базилек и его свита и как обстоят дела на таянском берегу Ганы. Подождали пару дней, полагая, что что-то случилось с гонцом, но когда не пришел и второй отчет, Диман забил тревогу и послал в крепость разведчиков. У тех хватило ума не лезть в зубы к Проклятому, а понаблюдать издали.
Укрыв лодку за излучиной, ибо проще и быстрее всего было добираться по реке, наблюдатели высадились на таянском берегу, вознамерившись подобраться почти к самой цитадели. Не удалось. Ощущение ужаса, охватившее в общем-то смелых и бывалых людей, заставило их одного за другим остановиться. Дальше всех прошли двое — известный своей бесшабашностью маринер Эдгар и арциец Риче, привезший в Эланд письмо от Луи. Он и обратил внимание на странную тишину в лесу и легкую дымку, висящую в воздухе, несмотря на ясный летний день. Арциец рассказал про «рогатых», он уже видел подобное и не сомневался, что во всем виноваты именно они. С ним согласились, так как других объяснений не было — все, даже отойдя на полвесы от Вархи, чувствовали себя как-то неуютно, да и вряд ли без помощи магии удалось бы захватить практически неуязвимую цитадель. Какой бы затерянной в болотах ни была вверенная ему крепость, комендант свое дело знал, он и стражники помнили в лицо всех входящих и выходящих, прорваться по узкому подъемному мосту было задачей сложной, да и мост с началом войны был поднят. Разведчики сочли свою миссию выполненной и вернулись.
Получив донесение, Шандер с Диманом посовещались и выдвинули к берегу Ганы тайные посты, а в устье реки на всякий случай ввели несколько кораблей. Конечно, флота в Таяне и в помине не было, но годоевцы могли соорудить плоты, которые корабельные пушки живо бы пустили на дно. Приличной же сухопутной дороги из Вархи в Эланд и вовсе не было. Нет, ожидать из Вархи военного вмешательства не приходилось… И все же… Как и зачем крепость оказалась в руках ройгианцев? Разве что Михаю во что бы то ни стало понадобилась голова бывшего императора…
По просьбе Рене, которому происшедшее очень не понравилось, Прашинко, несмотря на реку и болота, сходил к крепости и вернулся очень расстроенным. До самой цитадели пылевичок так и не добрался, но все и так было ясно: присутствие Осеннего Кошмара в Вархе ощущалось сильнее, чем даже в Гелани, но как выкурить его из крепости, никто не представлял.
— Дожили, — проворчал Рене.
— Стратегической роли Варха не играет, — заметил жаб, — расположена она в малонаселенном месте, и оттуда никто не выходит.
— Что ж, придется смириться с тем, что в Вархе засела эта зараза….
— Через текущую воду она не перейдет, — утешил Жан-Флорентин, — Гана — часть древней Явеллы…
— Будем надеяться на древний запрет?
— Мудрость и сила Прежних не превзойдена по сию пору, — ответствовал жаб, — впрочем, ты можешь спросить совета у эльфов, если кто и может разузнать, в чем дело, так это они.
— А то я бы не догадался, — поддразнил Аррой своего приятеля.
— Ты хватаешься за двадцать дел одновременно и поэтому вполне можешь упустить нечто важное, — заметил Жан-Флорентин, — и потом, ты слишком эмоционален и уделяешь излишнее время обдумыванию отношений с женщинами таянского королевского дома. Впрочем, тебя извиняет то, что ты еще должен обрести великую любовь и спасти Тарру…
Дальше Аррой не слушал, так как рассуждения философского жаба о его миссии стали для него такой же обыденной неприятностью, как дождь со снегом в месяце Волка или вечные туманы в устье Агаи. Мысли Рене уносились к легендарной Явелле — горной речке Джавейке, впадающей в реку побольше, которая, в свою очередь, вливалась в Гану, по словам академиков, проторившую собственную дорогу к морю не столь уж давно, а до этого вливавшуюся в Адену. Сейчас Явеллу взялись патрулировать эльфы, возможно, они поймут, что происходит в Вархе.
Проклятье, почему это кажется ему столь важным? Ведь потеря в общем-то никому не нужной крепости не сравнима с лагской катастрофой. Откуда же уверенность, что он что-то сделал не так? Хорошо хоть эльфы поблизости… Эмзар решил не показываться в Идаконе, и Дети Звезд расстались с Рене недалеко от Старой границы.
Рене был с ними согласен — он не желал раньше времени кому бы то ни было демонстрировать свои связи с родичами Романа. Ройгианцы, если они знали о существовании в Арции эльфов, могли догадываться, кто приложил руку к исчезновению «жнецов» и «мечей тумана», но не наверняка, так как свидетелей (Рене очень на это надеялся) не осталось, а раз так, пусть остаются в сомнениях и дальше….
Со стороны ведущей к воде лестницы раздался быстрый топот.
— Проше дана, на вас ждуть!!
— Хорошо, Зенек, скажи, я сейчас.
— Слухаю, монсигнор!
— После войны я тебя на три год загоню в Академию, — пригрозил Рене, — будешь изучать изящную словесность…
Глава 22
Год от В.И.
Й день месяца Дракона.
Арция, Мунт
Марциал Этьен Виктор Одуа ре Изье с небрежной улыбкой сбежал по покрытой черно-желтым ковром главной лестнице императорского дворца. На красивом лице новоявленного вице-маршала не отражалось ничего, кроме уверенности в себе и удовлетворения от продолжительной беседы с императором, однако внутри его все кипело. Хуже всего, что он не понимал, был ли приказ Годоя наградой за оказанную на Лагском поле помощь или же замаскированной под милость ссылкой, если не смертной казнью.
Младший брат некогда всесильного, а ныне сгинувшего в болотах Внутреннего Эланда Бернара никогда не страдал щепетильностью, заботясь лишь о своих интересах и своих удовольствиях, но дураком он не был, скорее наоборот. Высокий пост в арцийской армии он получил вполне заслуженно, это признавали даже многочисленные недоброжелатели семейства Одуа, полагавшие обоих братцев и их престарелого папашу выскочками и казнокрадами. Младший вполне мог греться в лучах братней удачи, прожигая жизнь, но Марциал, с младых ногтей испытывавший тягу к армии, повел себя совсем не так, как от него ожидали. Он не чурался утомительной гарнизонной службы, внимательно выслушивал опытных офицеров, не позволял себе никаких барственных выходок по отношению к товарищам по оружию.
Всех удивило, когда молодой Одуа накоротко сошелся с сыновьями безземельных, но лихих южных дворян, в огромном количестве съезжавшихся в Мунт за удачей. Именно ему принадлежала идея собрать всю эту вольницу в один полк, капитаном которого он и стал. Как женоподобный брат ненавистного всем арцийским дворянам выскочки-временщика добился уважения и безоговорочного подчинения горячих южан, оставалось личной тайной Марциала, но его молодцы готовы были за него огонь глотать. Правда, за их верность младшему Одуа щедро расплачивалась арцийская казна, но это никого не волновало.
Заносчивые и смелые, южане объявили негласную войну арцийским гвардейцам, и потасовки между двумя привилегированными полками стали неотъемлемой частью столичной жизни. Жители Мунта решительно встали на сторону своего любимца маршала Франциска, что лишь сплотило южан вокруг их молодого командира.
Марциал и Франциск вечно вступались за своих подчиненных, надо и не надо хватавшихся за шпаги, так что неожиданное согласие брата Бернара с маршалом поразило императорский двор, как громом. Марциал в отличие от своего брата и выстарившегося Базилека встал грудью против антиэландского соглашения, предусматривавшего появление в Арции тарскийско-таянского войска. Когда же поступили сведения о том, что Годой вместо того, чтоб идти на Гверганду, повернул на Мунт, капитан южан прилюдно залепил своему брату пощечину, снискав одобрение Франциска. Оба отнюдь не обольщались насчет исхода кампании, понимая, что она будет трудной и непредсказуемой. Оба надеялись победить. Казалось, старые враги примирились.
На Лагском поле Марциалу и его южанам Франциск уступил решающую роль в конечной стадии боя. Когда Годой бросит в огонь все имеющиеся у него резервы и завязнет перед укрепленным лагерем, Марциал должен был нанести завершающий удар из засады. Это вполне устраивало младшего Одуа. Перед началом сражения он и не помышлял о предательстве, если бы все шло по плану, брат Бернара и его молодцы, без сомнения, сыграли бы свою роль с блеском. Марциал всей душой желал победы Арции, хотя бы потому, что быть третьим человеком в имперской армии и братом всемогущего канцлера было куда выгоднее, нежели родичем падшего временщика. Однако все пошло наперекосяк. Франциск погиб, идиот вице-маршал повел армию под таянские пушки, и Марциал встал перед выбором — положить преданных ему людей, а возможно, и собственную голову в безнадежном бою или же… перейти на сторону очевидного победителя, благо письмо от него он обнаружил в своем собственном кармане. Здраво рассудив, что губить свой полк ради в любом случае лишавшегося трона императора не стоит, он сделал то, что сделал.
Южане, которым, в сущности, было все равно, от кого получать деньги, с готовностью пошли за своим командиром. Предателями они себя не считали. Если арцийцы имели глупость так бездарно проиграть сражение, тем хуже для арцийцев, но гибнуть вместе с ними?!
На первых порах казалось, что их услугу оценили. Марциал получил пост вице-маршала, при том, что звание маршала возложил на себя сам Годой. Южане разделили меж собой жалованье, причитавшееся погибшим, и решили, что новому императору служить лучше, чем старому. Полтора месяца они пили в мунтских тавернах за своего капитана и нового императора, но все рано или поздно кончается. Сначала показали дно кошели и кисеты, а затем Марциала пригласил Годой и велел до зимы взять Гверганду и прорваться во Внутренний Эланд.
Вице-маршалу Одуа предоставлялся карт-бланш, в помощь ему передавались две трети пришедших с Годоем угрюмых звероподобных воинов, половина передвижной артиллерии и часть баронских дружин. Сил вполне хватало, чтоб разбить хорошую армию, особенно с учетом того, что бравые вояки успели растранжирить свои ауры. Гверганда слыла городом богатым, а император отдавал ее на три дня своим солдатам. На первый взгляд все выглядело вполне привлекательно, но Марциал с детства привык не доверять тому, что лежит на поверхности.
Проезжая по ставшим на удивление тихим и чистым улицам Мунта, обедая, переодеваясь для встречи с командирами переданных ему полков, отдавая им приказания и выслушивая здравицы в адрес Годоя и себя, вице-маршал Одуа лихорадочно размышлял, с каждой орой укрепляясь в мысли, что оказался в ловушке. Любой военный прежде всего стал бы обдумывать план кампании, но Марциал вырос среди политиков и прежде, чем задать вопрос «как», задал вопрос «зачем», и напрашивающийся ответ ему очень не понравился.
Гверганду брать было незачем. Запершиеся там арцийцы были совершенно безопасны и могли сидеть за Аденой сколько их душе угодно. Михай Годой показал себя умелым политиком, время работало на него. Отсутствие Феликса в Кантиске позволяло надеяться, что скорее рано, нежели поздно Церковь признает в Годое наследника Циалы Благословенной и коронует его, выторговав себе что-то вкусное. Рене Аррой даже вместе с армией Мальвани не располагал силами, достаточными, чтобы совладать с Михаем, причем солдаты Мальвани весной наверняка начнут дезертировать, а гвергандские торговые старшины тосковать по барышам. Эландцам же, лишенным таянского хлеба и железа, останется вернуться к своему старинному промыслу — морскому разбою.
Спору нет, купцам придется туго, но это заставит их шарахнуться под крылышко нового императора, обходя ставшие опасными морские пути ради охраняемых имперских трактов. Пройдет лет пять, и Эланду как державе конец. Так зачем городить огород и штурмовать прекрасно укрепленный город?
Марциал видел лишь два объяснения, и оба ему не нравились. Или Годой убирал из столицы тех, кто ему так или иначе мешал, сокращая их численность с помощью Рене Арроя, или же это был способ отвлечь всех от какой-то очередной каверзы, на которые тарскиец был великий мастак. Была у Марциала мыслишка, которую он не доверял даже собственной подушке, а именно, пользуясь неприязнью, которую вызывали у арцийцев горцы, а также собственной популярностью в войсках, подготовить почву для военного переворота, и… Бернар не был императором, он довольствовался лишь тем, что правил за своего безвольного тестя, намереваясь после его смерти править и за сына. Марциал Одуа в своих мечтах шел дальше. Однако про проклятого Годоя поговаривали, что тот читает чужие мысли. Было бы крайне неприятно, если б это было так.
Хотя в таком случае куда проще было бы подослать к нему убийцу. В последнее время больше дюжины арцийских аристократов, вопреки здравому смыслу так или иначе задиравших императора, неожиданно скончались. Синяки же разоблачили огромное количество святотатцев, занимающихся запрещенной волшбой. А поскольку Годой оказался настолько щедр, что три пятых имущества разоблаченных колдунов делилось между разоблачителями и стражами, одна пятая шла на помощь сиротам и вдовам, а еще одна отписывалась Церкви (которая, правда, пока эти дары не принимала, и они тщательно фиксировались и складывались в казначействе), то оказаться в дюзе мог практически каждый.
Нет, если бы Годой подозревал Марциала, он бы не дал ему армию, а тихо или громко с ним покончил. Скорее всего тарскиец намерен использовать вице-маршала как пешку в своей игре, пешку, которой сознательно жертвуют. Но тогда… Тогда единственным спасением для него является взять Гверганду до холодов!
Конечно, сделать это непросто, но раз другого выхода нет, он это сделает. Марциал прекрасно представлял, что ему предстоит. Мальвани и Феликс — сильные стратеги, и, безусловно, они не теряли времени даром. Что до Рене Арроя, то Проклятый его знает, каков он на земле, но о море придется забыть, на воде с эландцами не совладать, значит, придется нападать с суши. Легко сказать, нападать! Гверганда стояла в устье Адены на ее обеих берегах и была основательно укреплена и с моря и с суши. Именно потому, что от маринеров можно было ждать любых каверз, подступы к городу со стороны империи были укреплены в той же степени, как и с эландского берега, ведь эландцам ничего не стоило высадить десант на южном берегу. Стены города были крепкими и высокими, да и пушек там хватало. Взять Гверганду измором было невозможно опять же из-за доступности с моря, а воды в Адене хватит на пол-Арции, а даже если представить, что реку удастся каким-то образом отравить, в городской черте бьют по меньшей мере четыре источника. Нет, осада явно неуместна. Остается штурм.
Однако главное — не взятие Гверганды, хотя это заманчиво, особенно с учетом трех дней на разграбление, а прорыв в Эланд. Для этого нужно всего-навсего перейти Адену. Реку, по которой до порогов запросто поднимаются самые тяжелые корабли. Реку, у которой, Проклятый ее побери, эландский берег много выше арцийского, да еще на нем в излучине маячит холм, который Мальвани наверняка как следует укрепил. Лично он, Марциал, так бы и поступил. Не говоря уж о том, что участок, годящийся для переправы, не столь длинен: выше река теряется в горах, куда соваться даже летом дело почти безнадежное, а для обороны каких-то пяти вес от устья сил у эландцев хватит, тем паче что с высокого берега переправляющиеся будут как на ладони.
Марциал задумался. Что ж, отступать ему некуда, с ходу Гверганду не взять, остается одно. Выказать себя тупоголовым идиотом, пробивающим лбом стену. Для этого ему, конечно, придется положить изрядное количество народу (лучше всего этих горских образин, они только для этого и годятся). Пусть Мальвани и Аррой решат, что имеют дело с придурком, и ослабят бдительность. Или даже напьются, одержав «крупную» победу. Он же скрытно подготовит средства для переправы и, форсировав Адену у самых гор, выйдет в тыл береговым укреплениям, уничтожит их защитников и переправит основные силы, после чего, наплевав на оставшуюся в тылу Гверганду, форсированным маршем прорвется во Внутренний Эланд, оставив достаточно сильный гарнизон в захваченном форте на вершине холма, если только Мальвани его построил… Должен был построить. Времени вполне хватило, а выхода другого у командора нет!
Год от В.И.
Й день месяца Дракона.
Эланд. Идакона
— И ты им веришь?!
— Представьте себя, да, — отрезал Рене Аррой. — Майхуб — враг нам, но не Благодатным землям, и он умен, иначе его бы уже тысячу раз зарезали или отравили. Да и вообще вся воинская наука держится на том, чтобы поставить себя на место противника и просчитать, что он станет делать. Так вот, будь я на месте калифа, я бы поступил точно так же, как и он.
— Книга Книг, однако, советует опасаться суриан,[113] даже дары приносящих, — заметил доселе молчавший Максимилиан.
— Книга Книг молчит и о Белом Олене, и о том Морском Зле, про которое пишет Майхуб. Не думаю, что нам стоит слепо следовать ее советам, по крайней мере до тех пор, пока мы не победим.
Кардинал собрался было возмутиться, но потом махнул рукой и рассмеялся:
— Представляю, что сказал бы Трефилий и иже с ним, окажись они на моем месте.
— Но в том-то и дело, Ваше Высокопреосвященство, — откликнулся Старый Эрик, — что НА ВАШЕМ месте они не оказались бы никогда. Рене, будь добр, прочти нам еще раз письмо, а то я не мастак продираться через всю эту словесную патоку.
— Изволь. «Лев Юга приветствует Волка Севера и шлет ему пожелания всех благ и радостей, коими расцвечена земная юдоль.
Дошло до меня, что дей[114] Миджед, недостойный сын шакала и гиены, по недомыслию не утопленный при рождении, возмечтал о недоступном и недозволенном и что он, позабыв сказанное сынами мудрости, уподобился напившемуся в жаркий день из скверного источника и унесшему в себе Черную Болезнь. Мор не остановить, если не убить несущего заразу и всех, с кем он пил из одной чаши, ел из одного котла, спал под одной крышей, если не сжечь дом его и не изгнать соседей его. Ставший голосом Творца Баадук Блаженный и Мудрый сказал: «Когда идет Черная Болезнь, прекращайте войны ваши, и торговлю вашу, и любовь вашу, поступитесь и обидами, и барышами, ибо Черная Болезнь голодна, как стая гиен, равно готовых пожрать и льва, и быка, если те не забудут о проходящем и не оборотят клыки и рога против мерзких». Так сказал Великий и Справедливый. И я, недостойный целовать прах из-под копыт его коня, говорю — прекратим вражду нашу, пока не повержен обезумевший Миджед.
И еще скажу то, о чем поведали наши старейшие, ибо Творец в великой мудрости своей сразу высыпал в сотворенный им мир все, что можно высыпать, и не может поэтому быть того, чего однажды не случалось уже под семью небесами. Рассказывают, что если идти от моря много дней и ночей, придешь к свинцовым горам, где обитают стерегущие золото грифы. Никто и никогда не переходил эти горы, но однажды нашелся безумный. Он не боялся смерти и не хотел золота, и звезды покровительствовали ему, и он перешел через горы и оказался в стране зловонных болот и густых лесов, населенных кошмарными тварями, приходящими в грезы курильщиков эреа.[115] В центре черных болот стоял храм из красной яшмы, зеленого нефрита и синей бирюзы. Стерегли храм семеро жрецов. Старший был древним старцем, младшего же едва можно было назвать юношей, но были они похожи лицами, как листья одного дерева, и говорили, отрицая очевидное, что суть они единое и берут они от мира все, так как каждый возраст имеет свои радости, которые уходят, дабы им на смену пришли иные.
И многое жрецы говорили своему гостю, но тот слушал лишь то, что хотел слышать, и понимал лишь то, что хотел понять. А хотел он мести, власти и бессмертия. И узнал он, что в храме заточен великий мудрец и чародей, замысливший обмануть свою судьбу и отказавшийся от единожды данной клятвы. И пришелец убил тех, кто принимал его, лечил и учил, и освободил узника, и тот из крови семиликого жреца создал великое проклятье, и то было первое зло, которое он причинил.
И научил освобожденный мудрец своего спасителя, как воззвать к Древнему Злу, побежденному в начале мира, и это было второе зло, которое он причинил. И вскипели моря, и стало гаснуть солнце, и посыпались с небес звезды, как винные ягоды со стола, и восстали древние твари, слизистые и ядовитые, коим должно было исчезнуть задолго до появления человека, дабы не осквернять мир своим присутствием. И первым был пожран призвавший их. Но затем разверзлось небо, и оттуда явились сверкающие воины. Семь сотен лет длилась битва, и мерзостные создания были повержены и уничтожены, а о том, кто из мести и ненависти отпустил их, позабыли. Мудрец же, научивший неразумного смертного, как содеять такое, сумел бежать и укрыться в дальних морях, но до этого совратил одного из небесных воинов. И задумался тот, зачем ему быть одним из многих, если можно стать единственным. И думал он, что сам дошел до этой мысли, и лелеял он эту мысль, а затем от мысли перешел к делу. И это было третье и самое великое Зло, свершенное освобожденным клятвопреступником.
И смотрел он из своего укрывища, и радовался, что все идет так, как он хочет, что сначала он сделал своим орудием человека, затем чудовищ и, наконец, Небесного Воина, которому доставало силы исполнить замысел клятвопреступника. А замысел его был страшен, а Отступник ослеп и оглох и не смотрел на следы ног своих, думая, что сам избрал свою дорогу, в то время как его вели, как ведут осла или верблюда.
Но братья оступившегося распознали угрозу и извергли паршивую овцу из стада своего. И бежал он, теряя силы, на север, где, говорят, укрылся в холодной пещере, оплакивая былое величие и лелея мечту о мести.
Великое же Проклятье за века рассыпалось на куски и было во время Второй войны унесено великой водой. И куски эти по сию пору ищут друг друга и ловят души тех, что открыты их голосу. И все они: и Великое Проклятье, и падший Небесный Воин, и колдун-клятвопреступник — ждут своего часа, и все они ищут разное, но несут одно — разрушение и гибель, дабы стать калифами над обломками, подобно змеям, поселяющимся в развалинах, когда оттуда уходят построившие их.
Вот что рассказывают старейшие, и никто пока не опроверг их, равно как и не подтвердил, пока не пошли слухи о делах дея Миджеда, владельца ледяных гор. И еще скажу, что корабельщики наши видели несметные косяки рыбы, что сворачивали с привычных путей и выбрасывались на сушу, но не шли на нерестилище в Серое море, что добытый в этом году у Звездных островов жемчуг был цвета бычьей крови, а альбатросы не свили гнезд. Я велел трем лучшим мореходам выйти в Серое море. Они ушли и не вернулись. Я велел еще троим пройти запретным путем, но те отказались и были казнены. И потому я сказал себе, что близится час Зверя, предсказанный Баадуком, и пора загасить огонь вражды тем, кто встанет против беды.
Я возвращаю тебе всех воинов-северян, которые могут держать саблю. Я посылаю тебе оружие, сработанное оружейниками Красных гор. Я знаю, что на твоих камнях растут великие мореходы и воины, но не хлеб и вино, и я посылаю и то и другое.
Бородой Баадука, подножием Трона Творца и кровью любимого сына клянусь, что мысли мои чисты и рука не держит ножа. Да пребудет мир между нами, пока не обезглавлена змея Прошлого.
Я сказал, а ты выслушал.
Писано в 8-й день Третьего месяца 985 года[116]».
Печать Майхуб приложил свою тайную. Лев, рассекающий мечом леопарда.
— Похоже, ты уже решил, — поднялся с места Эрик, — разубеждать тебя бесполезно, хотя лично я этому шелковому убийце не верю.
— То, о чем он пишет, глупые, цветистые сказки, — пожал плечами Максимилиан, — за кого нас принимает этот атэв?
— За людей, способных видеть дальше собственного носа, — взорвался герцог. — Вы, Ваше Высокопреосвященство, годами читаете себе и другим сказки ничуть не лучше этих, а ты, Эрик, уж прости меня, вообще не признаешь того, чего не видел лично… Думаю, те, кто не был в Башне Альбатроса, тоже не поверят, что три десятка вооруженных маринеров ничего не могли поделать с тарскийским колдуном…
— Я не о том, — с досадой махнул рукой старик, — а об этом проклятом атэве. Налюбовался я на них…
— Так ведь и они, — улыбнулся одними глазами Рене, — на таких, как ты, налюбовались. Вижу, все остаются при своем, жаль…
Кардинал Максимилиан что-то хотел сказать, но передумал, и они с Эриком с достоинством вышли.
— Шани, ты тоже считаешь, что Майхуб лжет? Ты как-то странно отмалчивался.
Граф Гардани поднял темную бровь:
— Сказано же, что лучше не спорить с клириками и стариками, хотя эти еще из лучших. Заметь, они живут как кошка с собакой. Эрик не любит Церковь, а Максимилиана раздражают ваши, как он выражается, суеверия. Но ради Майхуба они отложили свои распри… Почему бы вам с калифом не последовать их примеру, ведь речь идет о гораздо большем? Но ты, по-моему, понял атэва лучше, чем все мы.
— В послании атэвского владыки, — сообщил незамедлительно обнаруживший свое присутствие Жан-Флорентин, — безусловно, присутствуют весьма интересные места. К сожалению, мы очень плохо знаем историю Сура, а там, без сомнения, имели место примечательные события.
— Я не так уж хорошо знаю этот народ, хотя мне приходилось бывать и там, — Рене задумчиво потер лоб, — но южных легенд я наслушался достаточно, и вот что я вам скажу. В половине атэвских легенд героя неправедно изгоняют, он бежит за Свинцовые горы и встречает самых разных тварей, которые помогают ему отомстить. Храмы из нефрита в их сказках тоже сплошь и рядом присутствуют, равно как и триединые и семиединые жрецы… Видно, до Баадука там молились чему-то подобному и до конца не забыли, как мы не забыли Великих Братьев. Так что зачин, я думаю, можно отбросить.
— И что у нас тогда остается, — вздохнул Шани, — мудрец-клятвоотступник и три Зла, им причиненных… У меня мелькнула было какая-то мысль, но потом все опять запуталось.
— Надо отбросить невозможное, — посоветовал философский жаб, — и тогда у нас останется истина, какой бы невероятной она ни казалась. Главное, найти точку отсчета, с которой мы начнем строить систему наших доказательств.
— Уймись, Жан, — вздохнул Рене, — лично мне из всей этой шелухи в глаза бросилось то, что в Сером море творится неладное. Я заходил дальше атэвских мореходов, — Рене дерзко взглянул в глаза Гардани, — и готов поклясться, что там действительно не все чисто.
— Так вот где поседел Счастливчик Рене…
— Именно. Я не люблю вспоминать тот поход. Все, кроме меня, погибли, я спасся чудом. Кто или что не пускает корабли дальше некоей черты, ни я, ни кто другой не знает. Может быть, там и вправду засел этот самый клятвопреступник, совративший одного из богов.
— Это вполне вероятно, — встрял жаб, — так как грань, отделяющая богов от прочих мыслящих и чувствующих созданий, отнюдь не столь непреодолима, как внушают религиозные догматы. Если потенциально мы, — жаб поднял лапу, — равны богам, то и боги потенциально обладают теми же слабостями, что и мы.
— Ты полагаешь, — Шандер выглядел несколько обескураженным, — что под «Небесными воителями» Майхуб подразумевает тех, кого раньше называли богами?
— Майхуб — последователь Баадука, — кивнул Рене, — а они, как и наши клирики, почитают единого Творца, а все остальные силы числят или в его слугах, или во врагах. Взбунтовавшийся и поверженный своими собратьями древний бог, то ли заточенный в северных горах, то ли туда сбежавший, — разве тебе это ни о чем не напоминает?
— Ройгу?!
— Разумеется, так как он обладает всеми теми признаками, на которых основывается описание, — подтвердил жаб, хотя его никто не спрашивал.
— И Ройгу как-то связан с тем, что находится в Сером море, — медленно проговорил Рене Аррой. — А это значит, что если даже мы справимся с Михаем Годоем, опасность никуда не исчезнет. Майхуб это понимает, вот почему он протягивает нам руку. Если мы выживем, нужно будет разузнать, что же там творится…
— Разузнавать, разумеется, будешь ты, — вздохнул Шандер.
— Вряд ли кто-то еще сможет это сделать, — махнул рукой Рене, — но не оставлять же нам корни зла… Один раз такое уже сделали. Причем недоглядели боги, а расхлебываем мы…
— Задачи нужно решать последовательно, — жаб явно был недоволен, — экспедиция в Серое море может состояться лишь после победы над Ройгу. К тому же ты еще не решил, что делать с письмом калифа.
— Отчего ж не решил, — Рене Аррой улыбнулся, — я принимаю его помощь. Я напишу Майхубу, а Иоганн отвезет мое письмо и… Пожалуй, нужно ему вернуть кое-какие драгоценности. Негоже уступать атэвам в щедрости!
Год от В.И.
Й день месяца Дракона.
Фронтера. Ласковая пуща
— Этот подвиг ставит графа Шандера в один ряд с величайшими героями, — Луи Арцийский возбужденно стиснул руку Лупе, — но мы отомстим за всех. И за Гардани, и за Стефана, и за эту девушку. Клянусь тебе, пока я жив, я не опущу оружия!
Лупе ласково и печально смотрела на принца. Как же он молод и искренен. Убить Годоя… Вряд ли это под силу кому-нибудь, кроме Рене, но, даже если они победят, мертвые останутся мертвыми. Леопина вспомнила последнюю встречу с Шандером. Он стал для нее всем, а она, она даже не почувствовала, когда граф умирал. Арциец был похож на Шани. Тот, наверное, был таким, когда влюбился в свою Ванду, — молодым, отважным, свято уверенным, что все в конце концов будет хорошо.
Интересно, поняли бы они друг друга, если бы встретились раньше? Вряд ли… Ее в юности привлекал внешний блеск и красивые слова, а Шани, Шани искал нежное и беззащитное создание, напрочь лишенное кокетства. Потери и разочарования сделали их другими, и эти другие поняли и приняли друг друга. Лупе не сомневалась, что с Шандером она обрела бы счастье, но он ушел и не вернулся. У него нет даже могилы, а теперь судьба свела ее с этим юношей, который вполне мог быть младшим братом Шани Гардани. Они так похожи, только глаза у Шани темно-карие, почти черные, а у Луи темно-синие, как вечернее небо.
— Почему вы молчите, дана Лупе?
— Простите, задумалась… Вы так похожи на Шандера Гардани… Это странно.
— Чего же тут странного, — Луи бережно отвел с пути женщины тонкую ветку, усыпанную розоватыми цветами, — моя бабушка по матери, урожденная графиня Шаготи, родная сестра матери Шандера Гардани. Дядька Шарль… — голос принца предательски дрогнул, — он заставил меня выучить всю мою родословную. Я не понимал зачем, а он опять оказался прав…
— Значит, Гардани ваши родичи?
— И я горжусь этим! Дана Леопина… Я должен это сказать… Я понимаю, у меня нет никакой надежды… Вы знали таких рыцарей, как Рене Аррой, Роман Ясный, Шандер Гардани, а я что… Принц без королевства, я мало знаю и еще меньше умею… Я бы вам ничего не сказал, но вечером нам опять идти в бой… Я… Я люблю вас!
Лупе молча повернулась и пошла назад. Что она могла ему ответить? Он так походил на Шани и был так молод… Луи не виноват, что жив, когда Шандер Гардани погиб, и погиб страшно, но маленькая колдунья не хотела ни видеть просящие глаза арцийского принца, ни слышать то, что он говорил…
Год от В.И.
Й день месяца Дракона.
Эланд. Идакона
— Что с тобой? — Герика встревоженно смотрела на Шандера.
— Так, ерунда, — Шани виновато улыбнулся, — что-то сердце зашлось. Никогда такого не было… Устал, наверное…
— Слава Творцу и Церкви, — тарскийка возвела очи горе, пародируя святую Циалу, — неужели ты наконец догадался, что устал? Иди и немедленно ложись, за несколько ор мир не рухнет, тем паче герцог с командором на ногах, приглядят, если что…
— Хорошо, сейчас…
— Никаких «сейчас», — Герика засмеялась, — ляжешь здесь, у меня, а то твой Сташко тебя живо из-за какой-нибудь ерунды через полторы оры разбудит… Я не шучу. Попробуй только выйти…
Гардани не протестовал, он действительно не спал три ночи, мотаясь вдоль Зимней гряды. Недоступность недоступностью, но проверить не мешало. Для почтенных купцов обрыв был и правду непреодолим, но для шпионов… Выросший в горах Шани умел лазать по скалам не хуже тарскийцев и немногим уступая, если уступая, гоблинам, и нашел-таки четыре места, где лично он вполне мог пробраться на побережье. Теперь у каждого спуска караулило по десятку людей Феликса, обладавших упорством кошки над мышиной норой. Шани же, пользуясь случаем, заскочил в Идакону навестить Герику. С тарскийкой он мог быть откровенным, и она платила ему тем же. И еще с ней был Преданный, к которому любивший до самоотречения Стефана граф испытывал какую-то щемящую нежность. Дикий кот платил ему взаимностью.
Герика с улыбкой посмотрела на Гардани, уснувшего, лишь только его голова коснулась подушки. Пусть спит, она не позволит его разбудить раньше вечера, хотя бы начинался конец света. Сама Герика устроилась в кресле со старинным фолиантом. В последнее время женщина пристрастилась к чтению, выискивая из хранящихся в замке книг самые старые. Чем непонятнее и расплывчатее был смысл, тем с большим вниманием дочь Михая вчитывалась в выцветшие строчки. Она сама не знала, что ищет, но искала.
Эстель Оскора
Я с трудом разбирала полустершиеся чернила, хорошо хоть почерк у Эты Идаконской был четким и разборчивым, несмотря на присущие ее времени завитушки. Мне нравилась эта женщина, жившая и любившая еще до Анхеля Светлого, к тому же обладавшая несомненным даром слова. И все равно я не могла понять, как можно доверить свое сердце пергаменту, тем паче зачарованному специальным образом, такой пролежит и тысячу лет, и больше, храня на себе следы боли и радости давным-давно ушедших. Эта была горда, умна, скрытна, и все же она записала историю собственной жизни, озаботившись о том, чтобы с записями ничего не сделалось… Почему? Я прочла рукопись от начала до конца, подумала и принялась читать снова, обращая на сей раз внимание на всяческие мелочи. В конце концов, Эта была прапрапрабабкой Рене, а предавший ее возлюбленный, судя по всему, приходился пращуром не только адмиралу, но и мне…
Я еще раз внимательно прочла про детство в маленьком горном княжестве, приезд Стефана Старого, поездку в Гелань, описание тогдашнего Высокого Замка и пресловутого турнира, на котором Эта встретила Риберто… И тут меня как обухом по голове ударило!
На дочери таянского короля были рубины! Те самые рубины, которые я отдала Ланке и которые считались фамильными драгоценностями тарских господарей! Все сходится! Тарску Стефан Старый отдал в приданое за своей дочерью, возжелавшей Риберто, от них и пошли Годои, я — последняя из рода, начавшегося так мерзко! Но до этого-то моя прародительница была просватана за тогдашнего владыку Эланда, который привез ей в подарок найденные где-то за Запретной чертой красивые красные камни! Камни, которые и моя мать, и я прямо-таки ненавидели, а бедная Марита шарахнулась от них, как от змеи…
Да, я почти не помнила того, что чувствовала полтора года назад в Высоком Замке, но зато события крепко держались в моей голове. Ланка резко изменилась после того, как я отдала ей эти чертовы камни, да и Циала, предавшая Эрасти, с ними не расставалась… Ох, лучше бы Рикаред Идаконский оставил эти рубины там, где нашел…
Год от В.И.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 232; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!