Кто такой Герман, черт возьми? 3 страница
Однажды вечером меня пригласили в дом одного из польских профессоров (молодого, с молодой женой). В Польше обычно выделяют по 7 квадратных ярдов жилплощади на человека, но ему и его жене повезло: у них 21[15] – на жилую комнату, кухню и ванную. Он немного нервничал из‑за своих гостей (меня, профессора Уилера с женой и еще одного гостя) и словно непрерывно извинялся за маленькие размеры своей квартиры. (Я прошу счет. Все это время официант обслуживал два или три столика, включая мой.) Но его жена вовсе не волновалась и целовала свою сиамскую кошку «Бубуш» точно так же, как ты делаешь это с Киви. Она проделала чудную работу, чтобы развлечь гостей – обеденный стол пришлось вынести из кухни, трюк, для выполнения которого потребовалось сначала снять с шарниров дверь в ванную комнату. (Теперь в ресторане всего четыре занятых столика и четыре официанта.) Приготовленный ею ужин был очень вкусным, и все мы получили от него удовольствие.
Да, я упомянул об одном здании в Варшаве, на которое любопытно взглянуть. Это самое большое здание в Польше: «Дворец культуры и науки», который был подарен Советским Союзом. Его спроектировали советские архитекторы. Дорогая, в это просто невозможно поверить! Я не могу даже начать его описывать. Это самое величайшее уродство в мире! (Прибыл счет – его принес другой официант. Я жду сдачу.)
Здесь мое письмо должно заканчиваться. Я надеюсь, что мне не придется дожидаться сдачи слишком долго. Я отказался от кофе, потому что подумал, что это отнимет слишком много времени. И даже несмотря на это, посмотри, какое длинное письмо я могу написать во время воскресного ужина в «Гранд‑отеле».
|
|
|
Я еще раз напоминаю, что я тебя люблю и что мне хотелось бы, чтобы ты была здесь – или, что еще лучше, чтобы я был там. Дома хорошо.
(Прибыла сдача – они немного ошиблись (на 0,55 злотых = 15 центов), но я махнул рукой).
А теперь до свидания.
Ричард.
Суббота, 29 июня, (?), 3 часа дня
Отель «Ройал Олимпик». Около бассейна.
Дорогие Гвинет, Мишель[16] (и Карл?),
Это мой третий день в Афинах.
Я пишу, сидя у бассейна, держа лист на коленях, потому что столы слишком высокие, а стулья слишком низкие.
Самолет прилетел вовремя, но перелет все равно было некомфортабельным, потому что рейс Нью‑Йорк‑Афины был переполнен до отказа – все места в самолете были заняты. Меня встретили профессор Иллиапулос, студент и племянник профессора, одногодок нашего Карла.
Я очень удивился, обнаружив, что погода здесь очень похожа на погоду в Пасадене, но градусов на 5 холоднее: растительность тоже очень похожа на нашу, холмы выглядят голыми и напоминают пустыню – те же растения, те же кактусы, такая же низкая влажность и такие же прохладные ночи. Но на этом сходство заканчивается. Афины – это всеохватывающее, уродливое, шумное, переполненное выхлопными газами скопление улиц, до предела заполненных действующим на нервы транспортом, который несется как стадо кроликов, когда зажигается зеленый свет, и останавливается, визжа тормозами, когда загорается красный, – и дружно гудит, когда горит желтый. Это очень похоже на Мехико‑Сити, за исключением того, что люди не кажутся такими бедными – на улицах лишь изредка можно встретить нищих. Тебе, Гвинет, Афины понравились бы, потому что здесь много магазинов (все маленькие), а Карлу понравилось бы бродить по сводчатым галереям с их причудливыми поворотами и неизменными сюрпризами, особенно в старой части города.
|
|
|
Вчера утром я отправился в археологический музей. Мишель понравились бы все великие греческие статуи коней – особенно одна, где запечатлен маленький мальчик на огромной, галопом несущейся лошади, все это из бронзы, – очень впечатляет. Я столько всего посмотрел, что у меня даже заболели ноги. Я все перепутал – на предметах нет ярлыков, написанных должным образом. Кроме того, это начинает несколько надоедать, потому что мы и прежде видели много чего похожего. Но есть одно исключение: посреди всех этих предметов искусства была одна вещь, которая настолько от них отличалась и выглядела так странно, что казалась почти невероятной. Ее достали со дна моря в 1900 г., и она представляет собой механизм с зубчатыми передачами, весьма напоминающий внутренности современного будильника с механическим заводом. Зубья сделаны очень точно, и множество колес находится в правильном зацеплении друг с другом. Там есть градуированные круги и надписи на греческом языке. Мне стало интересно, не подлог ли это. По поводу этого предмета была даже статья в «Сайантифик Американ» за 1959 г.
|
|
|
Вчера днем я ходил в Акрополь, который расположен прямо в центре города – высокое каменное плато, где выстроили Парфенон и другие раки и храмы. Парфенон выглядит довольно прилично, но Храм в Сегесте, который мы с Гвинет видели в Сисили, впечатляет ничуть не меньше, потому что в него можно входить и гулять вокруг – подниматься к Парфенону или гулять между его колоннами запрещено. С нами была сестра профессора Иллиапулоса, которая с помощью блокнота – она профессиональный археолог – провела для нас экскурсию со всевозможными подробностями, датами, цитатами из Плутарха и т.п.
|
|
|
Оказывается, что греки очень серьезно относятся к своему прошлому. Они изучают древнегреческую археологию в начальной школе в течение 6 лет, причем у них бывает по 10 часов этого предмета в неделю. Это своего рода поклонение предкам, ибо они постоянно подчеркивают, насколько прекрасны были древние греки – и они действительно были удивительными людьми. Когда же ты стараешься приободрить их, сказав: «Да, и взгляните, насколько дальше древних греков продвинулся современный человек», – подразумевая экспериментальную науку, развитие математики, искусство эпохи Возрождения, великую глубину и понимание относительной ограниченности греческой философии и т.д и т.п., – они отвечают: «О чем это вы? А что было не так с древними греками?» Они непрерывно принижают свой век и возвышают старые времена до тех пор, пока твое указание на чудеса настоящего не начнет им казаться неоправданным недостатком восхищения прошлым.
Они очень огорчились, когда я сказал, что самым важным достижением в области математики в Европе было открытие Тартальей способа решения кубического уравнения: хотя само по себе это открытие практически бесполезно, но оно, должно быть, было чудесным в психологическом плане, поскольку оно показало, что современный человек может сделать то, чего не могли делать древние греки. Тем самым оно помогло войти в век Возрождения, который освободил человека от страха перед древними. Однако греки еще в школах учатся этому страху; они уверены, что им далеко до своих суперпредков.
Я спросил леди‑археолога о том механизме, который видел в музее, – находили ли когда‑нибудь другие подобные механизмы или более простые механизмы, которые привели бы к тому, что видел я, или чему‑то более сложному, – однако, оказалось, что она о нем не слышала. Тогда я встретился с ней и с ее сыном, одногодком нашего Карла (который относится ко мне как к древнегреческому герою, поскольку изучает физику), в музее, чтобы показать ей этот механизм. Она попросила, чтобы я объяснил, почему считаю такую машину интересной и удивительной, так как: «Разве Эратосфен не измерял расстояние до Солнца и разве для этого не нужны были искусно сделанные научные инструменты?» О, насколько же невежественны люди, получившие классическое образование. Неудивительно, что они не ценят свой век. Они воспитаны не на этом веке и не понимают его. Однако через некоторое время она поверила, что, может быть, инструмент действительно поразителен, и отвела меня в служебные комнаты музея – несомненно, должны быть другие примеры, и она найдет полную библиографию. Что ж, других примеров не нашлось, а полной библиографией оказался каталог, состоящий из трех статей (одной из которых была та самая статья в «Сайантифик Американ») – все они были написаны одним человеком: АМЕРИКАНЦЕМ из Йеля!
Я думаю, что греки считают всех американцев, которые интересуются только механическим оборудованием, скучными людьми, тогда как существуют все эти прекрасные статуи и изображения прекрасных мифов и историй богов и богинь, которыми можно любоваться. (На самом деле, одна леди из штата музея, когда ей сказали, что американский профессор хочет более подробно узнать об экспонате 15087, заметила: «Из всех прекрасных вещей, которые есть в этом музее, почему он выбрал именно ЭТОТ? Что в нем такого особенного?»)
Все здесь жалуются на жару и переживают из‑за того, как ты ее переносишь, тогда как погода действительно очень напоминает погоду в Пасадене и даже в среднем на 5 градусов прохладнее. Но все магазины и учреждения закрыты примерно с 1:30 до 5:30 («из‑за жары»). Оказывается, что это действительно хорошая идея (все спят), потому что потом они работают до поздней ночи – ужин между 9:30 и 10 часами вечера, когда становится прохладно. Сейчас люди всерьез жалуются на новый закон: в целях экономии энергии все рестораны и таверны должны закрываться в 2 часа ночи. Это, по их словам, испортит всю жизнь в Афинах.
С 1:30 до 5:30 – время для сна, и я его использую, чтобы написать тебе письмо. Я скучаю по тебе, и мне действительно было бы лучше дома. Похоже, что я действительно утратил свою страсть к путешествиям. Мне осталось провести здесь еще полтора дня, меня просто завалили всевозможными книгами о прекрасном (галечном) пляже здесь, об очень важном древнем месте (хотя уже почти полностью разрушенном) там и т.п. Но я не пойду ни туда, ни сюда, потому что, оказывается, для этого нужно ехать на экскурсионном автобусе от двух до четырех часов в один конец. Нет. Я просто останусь здесь и подготовлю свое выступление на Крите. (Мне дали прочитать три дополнительные лекции двадцати греческим студентам, которые приезжают на Крит только ради того, чтобы услышать меня. Я прочитаю что‑то вроде ново‑зеландских лекций[17], но у меня нет даже набросков! Мне придется написать лекции заново!)
Я скучаю по всем вам, особенно, когда ложусь ночью спать – не скребутся собаки, и некому пожелать доброй ночи!
С любовью, Ричард.
P.S. ЕСЛИ ТЫ НЕ СУМЕЕШЬ РАЗОБРАТЬ ПОЧЕРК ВЫШЕ, НЕ ПЕРЕЖИВАЙ – ЭТО НЕВАЖНЫЕ И БЕССВЯЗНЫЕ МЫСЛИ. СО МНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ, И Я В АФИНАХ.
Мак‑Фаддин Холл
Корнеллский университет
Итака
19 ноября 1947 г.[18]
Моя дорогая семья,
Пишу вам короткое письмо перед отъездом в Рочестер. Каждую среду у нас проводится семинар, на котором кто‑либо рассказывает о каком‑то предмете исследования, и время от времени этот семинар проводится совместно с Рочестерским университетом. Сегодня мы едем на такой семинар в первый раз в этом семестре.
День великолепный, и путешествие должно быть прекрасным. Рочестер находится на северо‑западе отсюда, на берегу озера Онтарио, так что мы будем проезжать через дикую местность.
Я еду в машине Фейнмана, и это будет ужасно весело, если мы выживем. Фейнман – это человек, к которому я начинаю питать заметное восхищение; он – первый экземпляр, которого мне удалось встретить, чрезвычайно редкого рода: коренной американский ученый. Он разработал частный вариант квантовой теории, который всеми принят как хорошая работа и для некоторых задач может оказаться полезнее общепринятого варианта этой теории. А в общем, из него просто сыплются новые идеи, большая часть которых скорее импозантна, чем полезна, и вряд ли хоть в одной из них он продвигается далеко, так как скоро любую идею заслоняет более новое вдохновение. Его самым ценным вкладом в физику является поддержание боевого духа: когда он врывается в комнату со своей самой последней плодотворной идеей и начинает излагать ее во всех подробностях с весьма обильными звуковыми эффектами и энергичным размахиванием руками, то жизнь, по крайней мере, становится нескучной.
Ричард и Арлин на прогулке в Атлантик‑Сити
В день их свадьбы
Арлин в больнице
Вождь племени Бали‑Хаи на южном побережье Тихого океана, 1982 (Калтех)
Час кофе в Студенческом центре «Виннет», 1964 (Калтех)
Жестикуляция во время лекции на Встрече бывших выпускников Калтеха, 1978 (Калтех)
В постановке «Фиорелло» Калтехом, 1978 (Калтех)
С сыном Карлом в день получения Нобелевской премии, 1965 (Калтех)
Описывая фейнмановские диаграммы, 1984 (Фаустин Брей)
Модулирование звуков «сумасшедшего барабана» с Ральфом Лейтоном, 1984 (Фаустин Брей)
С Мишель (3 года) и Карлом (10 лет) в Йоркшире, Англия (Би‑Би‑Си, Йоркширское телевидение)
Ричард и Гвинет в день их серебряной свадьбы, 1985 г. (Фотография Ясуши Онуки)
Ричард Фейнман начал брать уроки рисования в возрасте 44 лет и продолжал рисовать до конца жизни. Среди этих набросков присутствуют портреты профессиональных моделей, его друга Боба Садлера и дочери Мишель (в возрасте 14 лет). Все свои работы Фейнман подписывал псевдонимом «Офей», чтобы никто не узнал, кто же на самом деле их нарисовал.
Вайскопф, главный теоретик в Рочестере, – также очень интересный и способный человек, но нормального европейского типа; он родился в Мюнхене, где был другом Бете со студенческих времен.
Главным событием прошлой недели стал приезд Пайерлса, который… остановился на две ночи у Бете, прежде чем вернуться домой… В понедельник вечером Бете устроили вечеринку в его честь, на которую пригласили большинство молодых теоретиков. По нашему приходу нас познакомили с Генри Бете, которому сейчас пять лет; но мы на него не произвели никакого впечатления. На самом деле, он сказал лишь одно: «Хочу видеть Дика! Ты мне сказал, что он придет!» Наконец, его пришлось отправить в кровать, так как Дик (иначе называемый Фейнман) не материализовался.
Примерно через полчаса в комнату ворвался Фейнман, сказал лишь: «Мне так жаль, что я опоздал – просто, когда я сюда шел, мне в голову пришла блестящая мысль», – и тут же убежал наверх, чтобы утешить Генри. Беседа внизу прервалась, и вся компания слушала радостные звуки, доносившиеся сверху, которые иногда принимали форму дуэта, а иногда – одного человека, изображавшего целый оркестр ударных инструментов…
С любовью,
Фримен
Урабана, Иллинойс
9 апреля 1981 г.
Дорогая Сара[19],
Я только что провел три чудесных дня с Диком Фейнманом, и мне очень жаль, что тебя не было с нами, чтобы и ты могла разделить этот восторг. Шестьдесят лет и серьезная операция по удалению раковой опухоли ничуть не изменили его. Он по‑прежнему остается тем Фейнманом, которого мы знали в Корнелле в старые добрые денечки.
Мы оба приехали на небольшую встречу физиков, которую Джон Уилер организовал в Техасском университете. По какой‑то причине Уилер решил провести это встречу в гротескном месте под названием «Мир тенниса», сельском клубе, куда техасские нефтяные магнаты приезжают, чтобы расслабиться. Итак, мы туда явились. Все тут же начали ворчать по поводу дороговизны и экстравагантной уродливости своих комнат. Но поехать больше было некуда – или нам так казалось. Однако Дик думал иначе. Он просто сказал: «К черту это. Я не собираюсь здесь спать», – взял свой чемодан и отправился в лес.
Утром он вернулся, причем выглядел ничуть не хуже после ночи, проведенной под звездами. Он сказал, что поспал лишь немного, но это того стоило.
Мы очень много разговаривали о науке и истории, как и в старые времена. Но теперь у него появилась новая тема для разговоров: его дети. Он сказал: «Я всегда считал, что буду особенно хорошим отцом, потому что не стану пытаться подталкивать своих детей в каком‑то определенном направлении. Я бы не стал пытаться сделать из них ученых или интеллектуалов, если бы они того не захотели. Я был бы не меньше счастлив, если бы они решили стать шоферами или гитаристами. На самом деле, я бы даже больше обрадовался, если бы они вышли в мир и сделали что‑то реальное вместо того, чтобы быть профессорами, вроде меня. Но дети всегда находят способ поступить по‑своему. Например, мой мальчик, Карл. Он учится уже на втором курсе МТИ, и все, что он хочет сделать со своей жизнью, – это стать чертовым философом!»[20]
Когда мы сидели в аэропорте в ожидании самолета, Дик вытащил блокнот и карандаш и начал рисовать лица людей, сидящих в зале ожидания. Он рисовал их поразительно хорошо. Я сказал, что мне очень жаль, что у меня нет таланта к рисованию. Он ответил: «Я всегда думал, что у меня тоже нет таланта. Но чтобы заниматься такими вещами, талант не нужен»…
С уважением,
Фримен
17 февраля 1988 г.
Лондон, Англия[21]
Дорогая миссис Фейнман,
По‑моему, мы встречались не так часто, чтобы сознательно запомнить друг друга. Поэтому я прошу Вас простить мне мою дерзость, но я не мог позволить, чтобы смерть Ричарда прошла незамеченной, и поэтому я просто не мог упустить возможность добавить свое ощущение потери к Вашему.
Дик был лучшим и любимым из нескольких «дядюшек», которые окружали меня в детстве. Пока он работал в Корнелле, он был частым и всегда желанным гостем в нашем доме; человеком, на которого всегда можно было рассчитывать в том, что он найдет время, чтобы оторваться от бесед с моими родителями и остальными взрослыми и подарить свое внимание детям. Он умел как играть в разные игры, так и обучать нас уже тогда, и именно он открыл нам глаза на окружающий нас мир.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 161; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!