I. Общая гражданская дееспособность лица. - II. Непринужденный произвол и согласие 14 страница
Эта возможность уйти без потерь в случаях подлога условлена наличностью ответственного по подлогу лица, которое вызвало ошибку и причинило убыток.
Статья 72 предполагает забывчивость у принимателя векселя, которой воспользовался предъявитель второго образца для подлога.
Но возможен обман и другого рода, где обманутый входит в сделку вовсе не бессознательно, как в указанном случае подлога; а совершенно сознательно хочет войти в такую-то операцию. Его побуждает к этому хорошо, как ему кажется, сделанный расчет. Но основания для этого расчета суть ошибочные. Ему даны были ложные сведения, которые он считал верными. Здесь не отсутствие воли, как в первом случае, а ложно со стороны направленная воля дает основу для волеизъявления. В этих двух случаях (подпись на подсунутом документе и вступление в сделку под влиянием ошибочных данных) такое же различие ошибки, которое Савиньи обозначал названием ошибки неподлинной (для 1-го случая, где, по Савиньи, вовсе не было воли) и подлинной (для 2-го, где воля была налицо, но под действием обмана).
Для случаев, где есть обман, будет ли это подлог или сообщение ложных сведений, ошибка исцелима, если не всегда в смысле инвалидации сделки, то очень нередко в смысле материального вознаграждения за ущерб со стороны обманщика (Ул. о наказ. 1885 г. Ст. 1688 и 1690).
Конечно, и в том и в другом случае спор против силы актов, опровержение их и доказательства подлога или обмана имеют исходить от потерпевшего.
|
|
|
Гражданское законодательство наше касается вопросов о силе подобных актов, о способах их инвалидации и последствиях для правоотношений третьих, не в одном случае, а в целом ряде их. И здесь, так же как в вопросах принуждения и насилия, наряду с ординарными способами ограждения нарушенных прав, т. X, ч. I знает чрезвычайные меры, каково ходатайство перед Высочайшей властью о смягчении участи пострадавших вследствие признания недействительности брака, заключенного под влиянием обмана, самого супруга и детей (ст. 133).
В иных случаях, где в результате обмана получается не это явление недействительного брака (matrimonium putativum), а те или другие невыгодные в имущественном смысле сделки, закон наш, в связи с вопросом о виновности того или другого круга лиц в нанесении вреда и убытка, указывает общие ординарные исковые средства для устранения потерь, проистекающих вследствие обмана.
Для силы сделки определений общих, кроме указанной недействительности ее, наш закон не вырабатывает.
Мы, таким образом, взяли вперед случаи ошибки, где выход из трудной проблемы исцеления порока сделки или устранения вредных ее последствий представляется относительно легким.
|
|
|
Как же быть в тех случаях, где нет внешнего воздействия на волю, а есть ошибка, составляющая последствие пороков воли или сознания совершающего сделку (его рассеянность, забывчивость, недосмотр, незнание, ложный расчет и проч.)?
Мы видели выше два выхода, которые указывают нынешние руководящие писатели из этих трудностей. В основе одного учения лежит принцип воли, на коем в этом лагере строят всю теорию сделки. Отсюда получаются все консеквенции этого учения. Где нет воли, не может быть сделки; где есть воля, но вызванная ошибкой, там надо идти путем оценки ошибки, вменения ее в разных условиях (как это было показано выше*(96)) виновнику и возложения на него лично большей или меньшей тяжести последствий его ошибки. Эта трудная проблема индивидуальных изысканий не только существования ошибки, но и вменимости ее, несомненно, удовлетворяет чувству справедливости. Но в практике она представляет величайшие неудобства. Прежде всего, никакая тщательность изысканий не дает нам в результате полной гарантии от возможного со стороны потерпевшего прямого обмана. Мы только что устранили опасность обманов, где наличность обмана легко установить, ибо он идет извне. Но как устранить обман, когда заинтересованный всеми средствами ищет доказать свое незнание, свою оплошность, которая будто повела к роковой ошибке, в условиях, где весь процесс скрыт в его сознании, и выведение его наружу или вымысел несуществовавшей ошибки составляет ultimum refugium для потерпевшего от собственной оплошности или азарта человека? Здесь самый очевидный соблазн для обмана! И если такая хорошо придуманная ошибка окажется еще извинительной для него, то мы будем вынуждены инвалидировать сделку, как бы это ни было тяжело для стороны, собственно, ни в чем не повинной*(97).
|
|
|
Отсюда, как было видно выше, реакция в пользу другой основы правоотношений, возникающих из сделки. Сделка односторонняя или договор конституируются не наличностью воли или консенза, а наличностью волеизъявления или совпадения волеизъявлений. Я обязываюсь силой выраженного мною акта моей воли, хотя бы самой воли и не было. Или контракт возникает, ибо оферта принята в том виде, как она была выражена, хотя бы это выражение оказалось впоследствии или ошибочным, или допускающим двоякое понимание, в той или другой мере не соответствующим внутреннему моменту, воле, мыслям, сознанию в лице волеизъявляющего.
|
|
|
Исключительность и односторонность каждой из этих доктрин совершенно очевидны. Но дело в том, что та и другая доктрина не представляет собой чисто теоретической продукции. В большей или меньшей мере и та и другая составляют более или менее удачную абстракцию взглядов, свойственных разным эпохам в развитии права, и та и другая есть формула более или менее близко выражающая правовоззрение, характеризующее институты известного типа.
Мы уже указывали это различие, разбирая выше учения о природе самой юридической сделки, независимо от того или другого практического приложения к отдельным вопросам, касающимся волеизъявления (вынужденного, ошибочного). Здесь нам приходится лишь применять те общие воззрения к этим отдельным проблемам.
Система права, характер сделок, может носить типические черты общности, неприменительности к разным условиям, узости и строгости концепции, как строг, общ, неприменителен сплошной счет дней для определения текущих сроков. Все и вся должны подчиняться одному шаблону, кто бы это ни был, как бы ни сложились в данном случае обстоятельства дела.
Эта черта сильного развития формализма в эпохе, в системе, в отдельных институтах, в отдельных сделках.
Есть внешние данные, есть право, нет их, нет права. И эта мера внешнего распознавания права обнимает не только нормы, но и весь юридический стиль эпохи.
Мы говорили об эпохе, о системе... Можно выбросить и эпоху и систему в целом и взять отдельное явление системы, сделку. На ней будет виден весь стиль, как он виден и на целой системе.
Что ж дает этот строгий стиль сделки для вопроса об ошибке? Ее нет и быть не может, не полагается в сделках этого стиля. Почему? Потому что здесь нет метода индивидуального исследования, нет внутренних критериев вменения. Все обще, все шаблонно, и всякое уклонение от шаблона ложится, без всякой возможности поправки, на того, кто не дорос до этой выправки воли, до этой дисциплины бесповоротного самоопределения.
Все приемы строения сделки, весь ее состав, способ обращения с ней будут иными в других бытовых условиях. Едва на место старого ригоризма нормы является потребность и способность к применительности, известная гибкость форм, обилие способов действия, характер сделки локализованный, в кругу лиц того или другого склада, как тотчас же в праве, в способах разумения, толкования, начинает развиваться на место старых шаблонов метод индивидуализации, допускающий в принципе исследование не юридической только обрядности, а всех особенностей случая, всей внутренней стороны отношения, всего конкретного содержания данного казуса. Здесь и время считают не так (tempus utile), и скалу зрелости делают мельче и применительнее к действительному преуспеванию сознания человека вместе с возрастом, и, наконец, развивают такое обилие форм сделок, в коих, смотря по стилю сделки, по типу лиц, по свойству операции, она носит на себе или черты подлинного формализма воли, или, наоборот, моменты далеко не законченного, а длящегося воздействия воли на окончательное образование ее состава.
В этих условиях обыкновенно сходят со сцены*(98) старые cantatores formularum, дельцы на все руки, и уступают место мастерам другого рода, юристам, разумеющим различие стилей, вооруженным не одной интуицией, но и широким познанием то в области практики специфической, в тех или других областях деловых сношений, то в задачах исследования вглубь, в сфере психических процессов, предшествовавших волеизъявлению.
Вот этот дуализм систем и сделок, преемственный и одновременный, и должен всегда быть на виду в задачах применения того или другого из двух указанных методов обращения с цивильной сделкой, когда по требованию заинтересованных суд должен рассмотреть отношение волеизъявления к внутреннему состав сделки, к подлинной воле лиц.
Есть случаи, где и ныне нельзя допустить никакой поправки наличных данных по основаниям, до известной поры вовсе не обнаруживавшимся ни в каких признаках. Какие эти случаи? Их очень трудно исчерпать, и ничто здесь не может заменить жизненного опыта суда. Но, однако, есть сделки, в коих преобладающая черта внутреннего формализма воли до того очевидна, что разумение их природы доступно очень широким кругам людей. Таков переводный вексель, коего назначение выходит очевидным образом вовсе из узкого круга людей, лично знакомых со свойствами каждого участника сделки. Таковы вообще операции торгового типа, рассчитанные на скорейший обмен товаров. Таков в сделках общего права оборот с предъявительными бумагами и особенно ипотечные операции.
Применение формализма воли, внутреннего, в сделках первого рода безопасно ввиду нормальных свойств людей, занимающихся торгом. Применение тех же критериев для ипотечных сделок обставлено обилием обрядностей, гарантирующих от случайности ошибки.
Где, однако, ошибки могли бы обнаружиться, там, как мы видели в статье 72 (116-й нов. Уст. о веке), вопрос о силе сделки совершенно отрешается от вопроса о материальных невыгодных ее последствиях. Векселеприниматель обязан платить, несмотря на свою ошибку, но в то же время потери свои он может взыскивать по таким признакам, коих на самой сделке совсем не видать. Сила сделки ограждена от колебания вследствие этого выделения болезненного процесса в особое производство. Точно то же видно и в ипотечной системе. Ошибка возможна здесь в ряду случаев, как и везде в жизни. Всякий такой вопрос об ошибке обособляется и составляет проблему отдельного изыскания. Ошибка служебного персонала вменяется ему в вину. Ошибка заинтересованных постигает своим последствием их лично. Самая сделка, рассчитанная на вещный эффект, остается вне всех этих потрясений и колебаний. Она изолирована совершенно от проблемы возмещения убытков между ошибавшимся и потерпевшим. Наконец, не в этого только рода сделках, а и в других, в сделках общего права, могут быть условия, где пересмотр совершившегося факта, как бы ни была вероятна ошибка, недопустим по непрактичности. Таковы массовые расчеты, при производстве коих допускается поверка, только немедленная, произведенной операции, о чем заинтересованные обыкновенно и предупреждаются (просьба поверять выдачу, не отходя от места).
Нельзя сказать, что ригоризм бесповоротных волеизъявлений составляет технику юристов, чуждую естественному чувству права. Нетрудно доказать, что незыблемость сделок не составляет вовсе излюбленной темы только у юристов. Признаки такого строгого, формального отношения к делу видны в поговорках, свидетельствующих о народной, а не о профессиональной мудрости в вопросах этого рода.
Wer narrisch kauft muss weislich bezahlen (Hecusler. § 14. C. 61).
Wer die Augen nicht aufthut thue den Beutel auf.
Возможна в отдельных трудных операциях оговорка о последующей поверке сделанного волеизъявления ближайшим изучением подробностей*(99).
Но нельзя представить себе ничего более опасного, чем поверка уже состоявшейся юридической сделки ex post оказавшимися пороками внутренней стороны ее состава.
Современные законодательства, особенно французское и имперское немецкое, очень коротко формулируют сюда относящиеся правила.
В обоих кодексах различены случаи обмана от простой ошибки, не условленной ничьим внешним воздействием на волеизъявление (Нем. код. 123, Cod. civ. 1110, 1117). В обоих кодексах сделки, вызванные обманом, или волеизъявления, происшедшие под влиянием ошибки, не признаются ничтожными, а требуют, для признания их недействительности, предъявления спора против них (С. с. 1117, Нем. код. 119).
Code civ. допускает уничтожение сделки по поводу ошибки только при условии, что ошибка касается самой сущности той вещи, которая составляет предмет сделки, и в известных условиях тождество лица, с коим контрагируют (1110). Надо сознаться, что это определение свойства ошибки оставляет юриспруденции очень большой простор для толкования всего вопроса об ошибке на тех или других рациональных основаниях, без всякого общего руководящего легального принципа. В последнем отношении Нем. код. 1896 г. много ближе подходит к существу дела.
Прежде всего Нем. код. выставляет очень существенный для предъявления спора против сделки реквизит, который при общем 30-летнем сроке давности состоит в том, чтобы опровержение сделки было предпринято без виновного промедления, т.е. немедленно (imverzuglich, ohne schuldhaftes Zogern). Опровергать, по art. 119, волеизъявление по поводу ошибки в его содержании, которого субъект сделки вовсе не хотел выразить, можно только тогда, когда следует допустить предположение, что при знании действительного положения дела и при разумной оценке случая субъект сделки отнюдь в эту сделку не вошел бы.
То, что не входит в содержание сделки и не касается ее состава, должно остаться в стороне от исследования и в споре о ее действительности. Таковы в особенности мотивы волеизъявления, не введенные в состав сделки и не образующие юридически-каузального ее момента (о чем будет еще речь впереди). Почитается ошибкой насчет содержания сделки также ошибка, которая касается таких свойств лица или вещи, которые рассматриваются в обороте как существенные для сделки.
В этих условиях ошибка может послужить основанием для инвалидации сделки и тогда, когда она совершена посредствующим лицом или установлением (120).
Потерпевший от инвалидации сделки вследствие ошибки, если сам он вовсе не виноват в этом исходе, может искать вознаграждения вреда, который он вследствие этого потерпел (122).
Возможно ли сомневаться в том, что в этих статьях нового кодекса мы частью имеем дело со знакомыми параграфами маленького Виндшейда, которые возбуждали столько споров в немецкой юридической литературе последнего времени? Они пристроены, так сказать, в штат нового кодекса в качестве своих, близких, заботливым Эннекцерусом, одним из последователей указанной выше Willenstheorie.
Что скажут на это учители другого лагеря? Вот ответ покойного Отгона Бэра в его Gegenentwurf'е.
Если волеизъявление, которое не соответствует действительной воле изъявляющего, сделано им ошибочно, то оно не менее того обязывает его, если оно было сделано так, что ему именно должно быть приписано (или вменено, in einer ihm zuzurechenden Weise).
Этого положения нельзя применять, если принявший волеизъявление знал или должен был знать ошибку.
Оно тоже не применяется, если бы при удержании волеизъявления в силе дело шло только о выигрыше для принявшего волеизъявление, а не об имущественной его потере (§ 108).
Здесь явно мы имеем дело с теорией волеизъявления, которую новое Уложение не хотело принять принципиально, а искало согласовать с так назыв. Willenstheorie.
Но может ли тот или другой принцип, в его полной исключительности, оказаться пригодным для удовлетворительного разрешения всех проблем, которыми изобилует в вопросах этого рода имущественный обмен Германии или другой высококультурной в экономическом смысле страны нашего времени? Нет сомнения, что сделками одного стиля нельзя исчерпать всех потребностей такого обмена.
Дуализм стилей в современной практике не подлежит никакому сомнению, как истинно живая ее черта. Этому явлению отвечает, как мы только что показали, именно двойственность доктрин, разделяющих немецкую юриспруденцию в этом вопросе на два лагеря.
Есть ли смысл в этих условиях насильственно унифицировать юриспруденцию в таком живом вопросе, как самоопределение лица в цивильной сделке?
Ответ может быть только отрицательный. В этих условиях надо искать не единства принципа, а размежевания сфер применения того и другого в духе сделки, института, системы, в которой зарождается вопрос. Скудное доктринерство кодекса не ответит на эту потребность, и живая и свободная практика выбьется вновь на широкий и свободный путь дальнейшей детальной разработки задачи на основах латинского права, с его богатой казуистикой и роскошной скалой то поднимающегося, то ослабляющегося внутреннего формализма воли в составе сделки по различию самого правоотношения, которое подлежит ее воздействию.
Нельзя предполагать, чтоб немецкая юриспруденция, в распоряжении коей находятся такие классические работы, как учение Савиньи об ошибке, позднейшие труды Отгона Бэра, Цительмана, Леонгарда*(100), обмелела на тех параграфах кодекса, которые мы только что привели. Если некоторые передовые люди делают ныне вид поклонников кодекса в любом вопросе, то это с их стороны не ошибка в понимании дела, а скорее вынужденная покорность перед совершившимся фактом (своего рода Zwang или Nothstand) или просто симуляция (патриотическая), к определению коей мы скоро перейдем.
За этой неустраненной двойственностью строения цивильных институтов и соответствующим ей различием стилей сделок (о чем, кроме сказанного выше, еще далее, в анализе содержания сделки), а также ввиду неприложимости учения об инвалидации сделки, в целом его составе, к институтам семейного и наследственного права, нам остается далее свести, взамен детальной догмы Савиньи, все основы этого трудного учения к следующим общим руководящим положениям:
1) Ошибка только тогда может повести к инвалидации сделки, когда к этому направлено требование (явка, иск, возражение) заинтересованного. Теза эта имеет в своей основе самоопределение лица, которое характеризует цивильные акты любого типа в области гражданских правоотношений.
2) В требовании, направленном на инвалидацию юридической сделки, недостаточно доказать, что волеизъявление не соответствует воле субъекта сделки. Лицо может оказаться в ошибке по отношению к его расчетам на известный эффект сделки. Но не всякая такая ошибка в расчете (мы разумеем не одни расчеты на материальную выгоду) способна влиять на юридический эффект волеизъявления. Недостаточно также бесспорно установить, что ищущий инвалидации считает ошибку для себя, для его интересов крайне важной. Такой субъективный критерий опасен для интересов гражданского обмена. Необходимо в определении значительности ошибки иметь в виду объективный масштаб. Это имеет тот смысл, что важность ошибки установляется не личной оценкой, а общим разумным основанием, на котором держится такая личная оценка. Надо, чтобы не заинтересованный только, а всякий, по правилам добросовестного обмена, как это водится в сношениях деловых, находил различие между представлением заинтересованного и действительным содержанием сделки, составляющее последствие его ошибки, настолько важным, что при наличности этого различия никто разумным образом не вступил бы в данную сделку. Обыкновенно такой объективный критерий для определения важности ошибки будет налицо тогда, когда ошибка касается тожества лица, вещи, ее существенных качеств, природы сделки, которой сила оспаривается. Но и это требует особого изучения в каждом данном случае. Тожество лица бесспорно важно при продаже в кредит и может не иметь никакого веса при продаже на наличные. Тожество вещи или ее качеств может быть крайне существенно при ее покупке для личного обладания или пользования и не иметь вовсе значения, когда вещь предназначается для эвентуального обеспечения ее стоимостью кредита покупателя.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!