Книга десятая. История Рима с 1260 по 1305 г 4 страница
В ночь на четверг к Манфреду присоединились 800 немецких всадников; это укрепило его мужество. Он собрал генералов на военный совет. При нем находились графы из рода Ланчиа, занимавшего при его дворе высшие почетные места, братья или родственники его матери Бланки, Гальван и Иордан, Фридрих и Бартоломей, Манфред Малекта; затем гибеллинские предводители из Флоренции и великодушный римлянин Теобальд Анибальди. Некоторые советовали отсрочить сражение до тех пор, пока не подойдут подкрепления, так как Конрад Антиохийский, племянник Манфреда, находился еще в Абруццких горах, а другие войска должны были прийти с юга. Если бы этот совет мог быть исполнен, то войско Карла погибло бы от недостатка продовольствия; но время, а может быть, и рыцарская честь заставляли сражаться, да кроме того, и изменникам нельзя было доверять ни одного дня. Поэтому Манфред решил дать сражение — и такое решение было действием отчаяния со стороны как его, так и Карла. Его астролог признал час благоприятным, но в действительности звезда Манфреда уже склонялась к закату.
Он разделил свое войско на три боевых отряда: первым, состоявшим из 1200 человек немецкой конницы, предводительствовал граф Иордан д'Англано; вторым, состоявшим из тосканцев, ломбардцев и немцев, силой в 1000 человек конницы, командовали графы Гальван и Бартоломей; третий, состоявший из апулийских вассалов и сарацин, силой около 1400 конных и большого числа лучников и пехоты, находился под начальством самого Манфреда. В этом порядке его войско перешло через реку Калоре и выстроилось к северо-востоку от города, у церкви Св. Марка на поле Гранделла, или на «Поле роз», ожидая наступающего сверху врага.
|
|
|
В лагере Карла многие голоса тоже высказывались за отсрочку битвы, так как войска были истощены, но всех их заставил замолчать коннетабль Жилль де Брён. Здесь также были образованы три боевых отряда. Провансальцы, французы, пикардийцы, брабантцы, итальянские и римские войска, апулийские изгнанники стали в боевой порядок под предводительством Филиппа де Монфора, Гвидо Мирепуа, короля Карла, графа Роберта Фландрского, графа Вандома, коннетабля и других испытанных военачальников. Флорентийские гвельфы, страстно желавшие отомстить за Монтаперто, образовали четвертый боевой отряд под начальством графа Гвидо Гверра. Когда они в числе 400 всадников выступили в великолепном вооружении, на превосходных лошадях и с блестящими знаменами, Манфред спросил у своей свиты, откуда взялось это прекрасное войско, те ему отвечали, что это флорентинские гвельфы; тогда он, вздохнув, воскликнул: «Где же мои гибеллины, которым я оказал такие большие услуги и на которых возлагал такие большие надежды?» Епископ Оксеррский и доминиканские монахи ходили по рядам воинов Карла, которые, становясь на колени, получали отпущение грехов, а сам Карл ударами меча раздавал то тому, то другому рыцарское звание.
|
|
|
Битва началась бешеной атакой сарацин: с громким военным криком бросились они на немногочисленную французскую пехоту, так называемую Ribaldi, и перебили ее, стреляя из луков. Тотчас выступила французская конница и переколола толпы сарацин. Могучий удар немецкого рыцарства под предводительством графа Иордана, прискакавшего с воинским криком: «Швабы, рыцари!» — разнес французские эскадроны; но против него выступил сильнейший легион Карла с боевым криком «Монжуа!». Этой битвой двух отрядов рыцарской конницы и была решена участь дня. В знаменитом сражении при Беневенте участвовало не более 25 000 человек с каждой стороны. Долгая и страшная воина между церковью и империей, между романскими и германскими народами решилась на тесном поле битвы в несколько часов при участии небольшого войска, может быть, вследствие случайности. Французы сражались короткими мечами, немцы, по их исконному обычаю, длинными копьями. Романский режущий и колющий удар одержал победу над германской боевой техникой, как то было и раньше в XI веке при Чивита. Пешие солдаты были посажены позади кавалеристов Карла; когда немецкие рыцари падали с заколотых лошадей, то эти пехотинцы соскакивали и убивали их ударами палицы. Легион храброго Иордана пал. Гальван и Бартоломей возобновили было битву на некоторое время, но все было напрасно. Храбрые немцы сражались и погибали с тройским духом, подобно древним готам, как обреченные на смерть представители германской империи, которая скончалась вместе с Фридрихом II.
|
|
|
Когда король Манфред увидел, как его боевые отряды колебались и падали, он повел в бой третью часть своего войска, ленных вассалов Апулии и Сицилии. Непонятно, почему он вместо них не сохранил к концу сражения немецкого резерва, потому что итальянцы тотчас обратились в бегство. Даже его родственник Фома ди Ачерра поспешил изменнически убежать с поля битвы, после чего и другие бароны последовали этому примеру: одни кинулись в Беневент, а другие бежали в Абруццы. Когда король увидал, что судьба его решена, то он решился умереть как герой. Те, кто еще оставались с ним, советовали ему спасаться внутри страны или бежать в Эпир, чтобы там при дворе своего тестя дождаться лучших времен. Он презрел этот совет и крикнул своему оруженосцу подать ему шлем. Когда он надевал его на голову, с него упал серебряный орел. «Ессе, signum Domini!» — сказал он и без королевского отличия кинулся на врагов, ища себе смерти, сопровождаемый своим благородным союзником Теобальдом Анибальди, который решился умереть вместе с ним.
|
|
|
Когда ночь сошла на Беневентское поле, мрачный победитель сидел в своем шатре и диктовал следующее письмо папе: «После горячей схватки с обеих сторон мы с помощью Божией опрокинули два первых боевых ряда неприятеля, после чего все остальные искали спасения в бегстве. Резня на поле битвы была так велика, что трупы убитых покрыли собой землю. Не все бежавшие ушли; многих настиг меч преследовавших; много пленных отправлено в наши тюрьмы; между ними Иордан и Бартоломей, которые до сих пор ложно называли себя графами; взят также в плен Пиер Азино (дельи Уберти), нечестивый глава флорентийских гибеллинов. Кто из неприятелей был раньше убит, мы не можем сказать с достоверностью, отчасти вследствие спешности этого сообщения; но многие говорят, что бывшие графы Гальван и Герричеккус убиты. О Манфреде до сих пор ничего не слышно; пал ли он в сражении, или взят в плен, или ушел. Но бывший под ним боевой конь, который теперь находится у нас, доказывает как будто его смерть. Извещаю Ваше Святейшество об этой великой победе, чтобы Вы возблагодарили Всемогущего, даровавшего нам ее и укрепившего моей рукой дело церкви. Если я истреблю в Сицилии корень зла, то будьте уверены, что я возвращу это королевство к его древним обычным вассальным обязанностям относительно церкви, в честь и славу Божию, ради прославления его имени, мира церкви и благоденствия этого королевства. Дано в Беневенте, 26 февраля 9 Индик., в первый год нашего королевства». Через три дня он пишет: «Вновь уведомляю Ваше Святейшество о триумфе, который Бог даровал мне над общественным врагом при Беневенте. Чтобы убедиться в достоверности рассказа, становившегося все более определенным, о том, что Манфред убит в сражении, я велел произвести поиски на поле между убитыми, тем более что не было никакого слуха о том, чтобы он куда-нибудь спасся бегством. В воскресенье 28 февраля нашли его обнаженный труп между убитыми.
Чтобы избежать в таком важном деле всякой ошибки, я велел показать мертвеца моему верному графу Рихарду Казертскому, бывшим графам Иордану и Бартоломею и их братьям, а также и другим лицам, которые близко стояли к Манфреду при его жизни: они узнали его и признали, что это несомненно был труп Манфреда. Движимый естественным чувством, я после этого велел похоронить его с честью, хотя и без церковных обрядов. Дано в лагере у Беневента 1 марта в первом году нашего королевства».
Когда пленные графы, приведенные в цепях на поле битвы, нашли голый труп короля, то на вопрос, это ли Манфред, все они боязливо ответили: «Да!» Только благородный Иордан д'Англано в глубокой горести воскликнул: «О мой король!» — закрыл лицо руками и горько заплакал. Рядом с Манфредом лежал убитый Теобальд Анибальди, его брат по оружию, один из воинов, достойных имени римлянина, украсивший прекрасной славой свой собственный гибеллинский род. По приказанию победителя Манфред был зарыт в землю возле моста через Калоре около Беневента; французские воины, отдавая честь его геройскому мужеству, принесли на его могилу каждый по камню и таким образом сложили курган. Но вскоре после того низкий Пиньятелли, епископ Казенцкий, заклятый враг Манфреда, велел по распоряжению папы вырыть мертвеца из его могилы и, как проклятого церковью, выбросить на берег реки Верде, т. е. Лириса, на границе Лациума.
Манфреду было 34 года, когда он умер. В жизни и в смерти он был также прекрасен, как Тотила. Подобно этому готскому герою, который, победоносно еще в юности, восстановил империю Теодориха, Манфред также поднял из развалин империю Фридриха в Италии и в течение нескольких лет поддерживал ее в блестящем состоянии; затем и он погиб, побежденный счастьем вторгшегося из чужой страны, вооруженного папой завоевателя. Гвельфы из партийной ненависти клеймили его именами отцеубийцы и братоубийцы и взвалили на него самые ужасные прегрешения; папы проклинали его, как ядовитого змея и безбожного язычника; но его тень явилась благороднейшему уму Средневековья, жившему уже, когда умер Манфред, не между осужденными в аду, как бы следовало по мнению духовенства, а в приветливом образе в чистилище, где он с улыбкой сказал ему, что проклятие священников не имеет никакой власти над примиряющей любовью. Лучшие его современники, даже некоторые из гвельфской партии, ценят в нем цвет прекрасного мужества; они прославляют его щедрое великодушие, кроткое благородство его нрава, его светскую образованность и душевную доброту, которая лишь редко нарушалось хитрыми или гневными поступками.
Карл Анжуйский над трупом своего благородного противника представляет собой одно из тех бывших в мире противоречий, когда зло, по-видимому, торжествует над добром. Однако гибель Манфреда имела такой высокотрагический смысл, что в ней нельзя не видеть силы исторического рока, который вместе с пережившим мировым строем уничтожает и его наследников. Практические причины его падения указывает нам, кроме того, история Южной Италии, страны без национального сознания, без верности и постоянства, в которой ни одна династия не могла удержаться надолго и где даже до нашего времени удавалось всякое вторжение и завоевание. Мудрые законы Фридриха II могли в ней создать монархическое правление, но не могли из нее сделать национального государства; трон Манфреда держался ненадежно на вассальных обязательствах аристократии, которая, по выражению гвельфа Саба Маласпина, сначала поделила с ним сицилийскую добычу, а затем вероломно изменила ему. Немецкие наемники и сарацины были единственными верными опорами его владычества. Когда эти опоры были сломлены при С.-Джермано и Беневенте, оно уже не могло удержаться долее. Духовенство, величайшая сила в этой суеверной стране, было враждебно Манфред, а истощенные податями города тоже не были его друзьями. Они следовали общему стремлению к муниципальному самоуправлению, с которым Гогенштауфены не хотели считаться. При вступлении Карла в королевство, говорит гвельфский историк, настроение народа стало колебаться; оно направилось против Манфреда и было очень радостно, так как все думали, что желаемое спокойствие будет снова восстановлено и что с прибытием короля Карла всюду снова возвратится свобода.
Как эти ожидания осуществились, какое счастье получили Неаполь и Сицилия в разбойничьих руках графов Анжуйских, об этом известно из истории этих стран. Мы бросим только беглый взгляд на страшное кровопролитие в Беневенте, собственном городе папы, который Карл принужден был отдать в качестве награды в добычу своим войскам. Эти «ратники Божий» кинулись с поля битвы на дружественный им город, не обращая внимания на умилостивительные просьбы вышедшего им навстречу процессией духовенства, и в течение восьми дней убивали без различия невинных жителей с такой же фанатической яростью, как их предки во время альбигойских войн. Они совершили такие ужасы, что у Климента IV вырвался крик отчаяния и он возмутился, увидев, какой образ стал теперь принимать Карл, богатырь и Маккавей церкви.
Победитель не имел в себе человеческого чувства; это был холодный, молчаливый тиран. Елена, молодая, прекрасная жена Манфреда, тотчас после первого известия о его гибели, полученного ею в Лучерии, полумертвая сама, убежала, захватив с собой детей. Покинутая в несчастии баронами, она в сопровождении нескольких великодушных людей прибежала в тот самый Трани, где она в 1259 г. была встречена, как королевская невеста, блестящими торжествами. Она хотела здесь сесть на корабль, чтобы ехать в Эпир, но бурное море помешало ее бегству. Нищенствующие монахи, бродившие по стране в качестве шпионов, узнали о ее пребывании в замке Трани, напугали кастеллана изображениями вечных мук и заставили его выдать эту жертву рейтарам Карла (6 марта). Елена умерла через пять лет в заключении в Ночере в феврале или марте 1271 г., не достигнув 29 лет; ее дочь Беатриса в течение восемнадцати лет томилась в крепости Кастель-дель-Ово в Неаполе; малолетние сыновья Гейнрих, Фридрих и Энциус росли и погибали в тридцатитрехлетней муке тюремного заключения, более жестокого, чем заключение их дяди в Болонье. Ни Анжуйская, ни Арагонская династии, когда они владели островом Сицилией, не сочли себя обязанными освободить из тюрьмы законных наследников Манфреда. Гибель его невинного рода трогает у всех благородное чувство; но за сценой в Трани есть другая (почти единственное явление в истории), которой она была роковым отражением; это — сцена в замке Кальтабелотта в Сицилии. Сюда убежала от завоевателя королева, такая же вдова и такая же несчастная, как Елена, и также с четырьмя детьми: Сибилла, жена последнего норманнского короля Танкреда. Она и ее дети были жестоко закованы в цепи; вероломный враг, истребивший норманнский дом Сицилии при таких ужасах, с которыми сравнялись только деяния Карла Анжуйского, был император Генрих VI, дед Манфреда, и время, когда была схвачена Сибилла и когда благороднейшие люди Палермо были варварски передушены, были как раз те Святки, когда императрица Констанца родила отца Манфреда.
Карл Анжуйский совершил свой въезд в Неаполь в великолепном вооружении, верхом на коне, бывшем с ним при Беневенте, в сопровождении блестящих французских рыцарей и победоносных воинов своей армии, при ликующих криках подкупленного народа, осыпавшего его цветами, и смиренно приветствуемый подкупленными баронами Апулии и торжествующим духовенством. Гордая королева Беатриса, достигшая вершины своих честолюбивых желаний, ехала в открытой карете, обитой голубым бархатом. Таким образом, французская тирания вступила в Неаполь, и неспособный к свободе народ подпал под власть чуждого, приготовленного ему папой деспота.
Цель, к которой столько лет стремились папы, была достигнута; на троне Сицилии сидел новый правитель, их орудие и вассал; господство немцев в Италии и их вековое влияние на эту страну и на папство было уничтожено; романская народность победила германцев. Немецкая империя не существовала более: ее геройский род Гогенштауфенов был истреблен; Генрих VI, Фридрих II, Конрад IV, Манфред и другие члены этого рода лежали в могилах в этой же стране: в Палермо, в Мессине, в Козенце, под каменным курганом Беневента; Энциус был в цепях в Болонье; дети Манфреда тоже в цепях; только Конрадин, последний из Гогенштауфенов, был еще жив и свободен, но он был беден, находился в пренебрежении и вдали от Италии. Климент IV с восторгом получил известие о победе Карла; все колокола Перуджии звонили и благодарственные молебствия возносились к небу, потому что не стало более всадников и колесниц фараоновых. Но если бы взор папы получил дар пророчества, то он смутился бы, увидев страшные явления, вызванные его действиями: 37 лет спустя он увидел бы папу, своего преемника, оскорбляемого в своем, взятом приступом дворце министром французского короля; Святой престол, перенесенный в провинциальный город Прованса и в течение семидесяти лет занятый французами, креатурами и слугами их короля, в то время как покинутый Рим превращался в развалины!
Карл слагает с себя сенаторскую власть. — Конрад Бертрами Мональдески и Лука Савелли, сенаторы 1266 г. — Демократическое правление в Риме при Анджело Капоччи. — Дон Арриго Кастильский, сенатор, 1267 г. — Гибеллины собираются в Тоскане. — Посланники отправляются в Германию звать Конрадина в Рим. — Он решается на это предприятие
Падение Манфреда было также и поражением гибеллинов во всей Италии, большинство городов которой признали теперь Карла своим протектором. Церковное государство тотчас восстало из своего долгого угнетения; папа, желавший снова быть единственным господином в Риме, потребовал теперь, чтобы Карл согласно договору сложил бы с себя власть сенатора. Король медлил, хотел еще на некоторое время сохранить свою должность и наконец с плохо скрываемым неудовольствием объявил римлянам, что он слагает свой сан, чтобы не обидеть церковь, которая признает себя имеющей право на сенаторство. Это было им сделано в конце мая 1266 г., и папа вскоре должен был в этом раскаяться.
Климент IV надеялся теперь без затруднения восстановить все свои верховные права в Риме, так как Карл обязался по договорам оказывать ему в этом содействие. Между тем город вовсе не показывал вида, что он хочет передать папе сенаторскую власть или даже вообще пригласить его вернуться. Еще в апреле папа переехал из Перуджии в Орвието, а оттуда, в полной надежде поселиться в Латеране, отправился в Витербо, где и остался жить. Рим в это время находился не в более близких отношениях к нему, чем республики Флоренция или Лукка; римляне считали права папы прекратившимися, а Карл не заботился их защищать. Когда надо было вновь заместить сенаторскую должность, то римский народ выбрал снова по старой системе двух сенаторов: Конрада Бертрами Мональдески из Орвието и Луку Савелли из Рима. Они тотчас же потребовали уплаты сумм, данных римским купечеством под залог церковных имуществ, и папа назвал их ворами и разбойниками внутри и вне Рима.
Амнистия возвратила в Рим многих гибеллинов, которые вместе с гвельфами заседали снова в парламенте. Многие приверженцы Манфреда, как, например, Иаков Наполеон из рода Орсини, покорились папе, но только для виду. Как только побежденная партия оправилась от смущения, так она со свойственной итальянцам ловкостью организовалась повсюду — в Ниме и в Тоскане, в Неаполе и в Ломбардии — в тайные союзы. Невыносимое высокомерие гвельфской аристократии так ожесточило римский народ, что уже в первой половине 1267 г. римляне восстали, установили демократическое правление из 26 доверенных лиц и назначили народным военачальником Анджело Капоччи из партии гибеллинов. Климент принужден был признать этот переворот; народный военачальник даже апеллировал к нему, когда аристократы, подстрекаемые, как говорили в Риме, из Витербо, начали борьбу с новым правительством, и тогда папа, чтобы особенно отметить свою невиновность, послал двух епископов для установления мира.
Между тем Капоччи, которому римский народ поручил назначение сенатора, обратил свое внимание на испанского инфанта дона Энрико, сына Фердинанда III кастильского и младшего брата Альфонса Мудрого, носившего титул римского короля, талантливого авантюриста с великокняжеским честолюбием. Изгнанный из отечества как мятежник, он пребывал в английских владениях в Южной Франции и уже в 1257 г. хотел, состоя на службе у Генриха III, принять участие в походе против Манфреда, но поход этот не состоялся. В 1259 г. он на английском корабле отправился в Африку в сопровождении своего брата Федериго и других испанских изгнанников и с тех пор служил правителю Туниса на войне против мавров. Переворот в Италии побудил его искать новой арены для своего честолюбия. Весной 1267 г. он с двумя сотнями кастильцев прибыл ко двору своего родственника Карла, который принял его с почетом, но неохотно, так как был ему должен большую сумму, которую медлил возвратить, и потому старался учтивым образом отделаться от докучливого кредитора. Инфант выступил рядом с Иаковом арагонским в качестве претендента на корону острова Сардинии, которую церковь считала своей собственностью и оспаривала у Пизанской республики. Он отправился к папскому двору в Витербо, где своим тунисским золотом привлек на вою сторону кардиналов, но Климент IV был более расположен удовлетворить его посредством арагонского брака, чем уступить ему Сардинию, на которую заявлял претензию также и Карл. Он обманывал и своего родственника, тайно ставя препятствия исполнению его желании.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 173; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!