ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА 35 страница
И уже отсюда Фрейд ищет объяснение всем загадкам творчества и личной жизни гения. К примеру, в улыбке Джоконды он видит улыбку матери художника. В том, что Леонардо бросал свои произведения неоконченными, – аналогию с тем, как его отец бросил своего ребенка, то есть самого Леонардо, и т. д.
На многочисленные противоречия и нестыковки в этом очерке обращали внимание многие критики Фрейда. Все они подчеркивали бредовый характер идей, связанных с фантазией о коршуне и богине Мут – хотя бы потому, что имя богини ассоциируется со словом «мать» только в немецком языке; что Леонардо да Винчи не мог видеть фресок с изображением богини и знать, каким иероглифом обозначается ее имя, так как жил за столетия до открытия египетских древностей и расшифровки египетской письменности Шампольоном. Словом, по мнению уже не раз цитировавшегося здесь страстного фрейдофоба профессора Виленского, «понять эти рассуждения Фрейда с позиции логики и здравого смысла невозможно, зато всё это укладывается в рамки бредовой идеи на фоне аутистического и символического мышления»[205].
Окончательно абсурдность рассуждений Фрейда о коршуне становится понятной, если учесть, что при написании очерка о да Винчи Фрейд пользовался неудачным переводом. На самом деле в оригинале речь идет не о коршуне, а о грифе, что кардинальным образом всё меняет – никто никогда не считал, что у грифов есть только самки.
|
|
|
Но тут мы снова сталкиваемся с уже не раз упоминавшимся в этой книге «парадоксом Фрейда»: даже столь грубые ошибки и подтасовки не зачеркивают и не умаляют ценности и глубины его стержневых идей. Необычайно точно эту особенность Фрейда подметил в своей оценке очерка «Одно детское воспоминание Леонардо да Винчи» великий русский философ Николай Александрович Бердяев. «У Фрейда нет обычной психиатрической затхлости, у него есть свобода и дерзновение мысли, – писал Бердяев. – Фрейд научно обосновывает ту истину, что сексуальность разлита по всему человеческому существу и присуща даже младенцам. Он колеблет обычные границы нормально‑естественной сексуальности… Но склонность школы Фрейда объяснить всё, вплоть до религиозной жизни, неосознанной сексуальностью принимает формы маниакальной идеи, характерной для психиатров. Ведь и этот пансексуализм может быть объяснен неосознанной сексуальностью его создателей, если применить тот метод сыска и вмешательства в интимную жизнь, которую допускает школа Фрейда. Натяжки Фрейда в объяснении типа Леонардо или объяснении снов доходят до комического. И всё же Фрейд помогает осознанию сексуальности»[206].
|
|
|
Но в том, 1910 году никто в окружении Фрейда никаких натяжек и ничего комического в работе о Леонардо не усмотрел. Этюд был принят на ура. Идея о коршуне так всем понравилась, что первый пастор‑психоаналитик Оскар Пфистер утверждал, что в картине Леонардо «Мадонна с младенцем Иисусом и Св. Анной» разглядел образ коршуна в голубой ткани, прикрывающей бедра Марии. Юнг утверждал, что разглядел контуры коршуна в другом месте: так, что его клюв расположен в области лобка. Когда Ференци показали «коршуна» на картине, он искренне удивился тому, что «не замечал его раньше». Что еще раз доказывает, что при желании в подлинно великом произведении искусства можно увидеть всё что угодно и как угодно это произведение интерпретировать.
Глава двенадцатая
БУНТ НА КОРАБЛЕ
1911 год начался для Фрейда с борьбы с восставшим против него Альфредом Адлером и группой его сторонников. В сущности, это было продолжением конфликта, начавшегося на втором конгрессе, и, как всегда при подобных конфликтах, идеологическое противостояние в нем было самым тесным образом связано с личными мотивами – и Фрейд, и Адлер обладали непомерным честолюбием и властолюбием.
Входивший в венский кружок с самого его основания, Адлер поначалу работал в русле традиционного фрейдизма, став, по сути дела, автором такого понятия, как «комплекс неполноценности». Однако, будучи социалистом по убеждениям, хорошо знакомым с марксизмом и предпочитавшим оказывать помощь неимущим пациентам‑пролетариям, Адлер по определению не мог смотреть на мир глазами Фрейда, бывшими для него глазами благополучного буржуа. Ему были чужды «интеллигентские замашки» Фрейда, и он рубил в своих статьях сплеча, называя все вещи своими именами. Но главное заключалось в том, что уже с 1907 года Адлер стал подвергать сомнению авторитет Фрейда. Гениальность Фрейда, утверждал Адлер, заключалась в том, что он обратил внимание на роль бессознательного в жизни человека, создал новую методологию. Но его учение – не догма, а руководство к действию, к дальнейшему познанию природы человека и – через него – путей развития общества.
|
|
|
Чтобы не утомлять читателя слишком длинным пересказом взглядов Адлера, приведем достаточно емкую справку о его жизни и мировоззрении из «Философского словаря»:
«Адлер Альфред (1870–1937) – австр. врач и психолог. С 1902 г. сторонник Фрейда, в 1911 порвал с ним, выработав собственную концепцию „индивидуальной психологии“ (в 1924 создана Международная ассоциация индивидуальной психологии). Умер в США, где его взгляды оказали влияние на психиатрию и педагогику. В качестве осн. движущей силы развития человеческой психики Адлер постулировал стремление к преодолению чувства недостаточности, „неполноценности“. Это стремление становится стимулом творческой активности индивидуума, развития его дарований, позволяющих компенсировать те или иные физические недостатки, ущербность социального положения и т. д. А. доказывал, что сновидения, фантазии и пр. психические феномены являются не искаженным выражением прошлых травматических переживаний, как утверждал Фрейд, а попытками „предвидения“ перед лицом жизненных проблем личности. Задачей „индивидуальной психологии“ А. считал выявление и соответствующую корректировку „жизненной линии“, бессознательного „проекта“, „плана“, к‑рый, по его мнению, формируется в самом раннем детстве, образуя стержень („шаблон“) жизненного поведения личности, определяя характерные поступки, манеру преодолевать жизненные трудности и т. д. Взгляды А. оказали влияние на тех представителей неофрейдизма, к‑рые подчеркивали важность социальных факторов воздействия на человеческую психику, а также на экзистенциональный психоанализ Сартра»[207].
|
|
|
Фрейд на том этапе развития психоанализа видел слабость концепции Адлера в том, чем потом грешил сам, – в попытке создания глобальной философской системы.
«Психоанализ поставил своей ближайшей задачей объяснение неврозов и взял за исходные пункты оба факта сопротивления и перенесения и, принимая во внимание третий факт – амнезии, дал им объяснение в теориях о вытеснении, сексуальных двигательных силах невроза и о бессознательном… Теория Альфреда Адлера идет гораздо дальше этой цели; она хочет поведение и характер людей объяснять тем же приемом, что и невротические и психотические заболевания…» – писал Фрейд[208].
Далее Фрейд справедливо указывал, что обращение Адлера к социальным мотивам, попытка заменить сексуальность «желанием властвовать» (что было характерно для самого Адлера), по сути дела, ведет к «рационализации бессознательного», то есть убивает саму идею психоанализа.
Наконец, он обращал внимание и на несостоятельность «биологической» части концепции Адлера. «Кажется совершенно невозможным и противоречит прямым наблюдениям, что ребенок – мальчик или девочка начертали план своей жизни, основываясь на первоначальном презрении к женскому полу… Картина жизни, которая вырисовывается из системы Адлера, основана целиком на агрессивном влечении; она не оставляет места для любви. Приходится удивляться, что столь безотрадное мировоззрение обратило на себя внимание, но не следует забывать, что стонущее под игом половой потребности человечество готово воспринять что угодно, если только приманки выставить „преодоление сексуальности“…» – писал Фрейд, не то чтобы не замечая, что некоторые суждения Адлера о мужской и женской сексуальности являются экстраполяцией его собственных взглядов, но выступая против подобной экстраполяции как таковой.
Адлер, надо заметить, не менее четко выявлял слабые стороны учения Фрейда. Он обратил внимание, что Фрейд вращается в порочном кругу, объясняя причины вытеснения в бессознательное влиянием культуры и одновременно объявляя культуру причиной возникновения вытеснения.
Опасность Адлера, как объяснял Фрейд в письме Юнгу в конце 1910 года, заключалась в том, что «он сводит на нет сексуальное желание, и наши оппоненты могут заговорить об опытном психоаналитике, выводы которого радикально отличаются от наших. Естественно, в своем отношении к нему я разрываюсь между убеждением, что его теории однобоки и вредны, и страхом прослыть нетерпимым стариком, который не дает молодежи развернуться».
Но полная правда, как уже было сказано, заключалась в том, что идеологические разногласия между Адлером и Фрейдом чем дальше, тем больше накладывались на растущую взаимную личную неприязнь. Фрейд видел в Адлере «массу мелочной злобы, которая искажает его труды, и черты необузданной страсти, которые скрываются в них»[209]. Адлер не оставался в долгу и обвинял Фрейда в схожих грехах, прежде всего в желании быть богом и держать всех остальных в тени своей славы. Самое интересное, что правы в своих обвинениях были оба.
В январе 1911 года Фрейд решил, что пришло время решительно выкорчевать «ересь» Адлера. Поводом для первой атаки стали небольшие ошибки в «Центральном журнале по психоанализу», которые Фрейд объявил недопустимыми. В январе и феврале Венское психоаналитическое общество провело собрания, на которых резко осудило вероотступничество Адлера. «Теории Адлера слишком далеко отклонились от правильного пути. Пришло время открывать против него фронт… Конечно, я всегда ставил во главу угла желание быть терпимым и не давить авторитетом, но в жизни это не удается», – писал Фрейд в феврале пастору Пфистеру.
После этих собраний Адлер сложил с себя полномочия президента Венского психоаналитического общества, но всё еще продолжил оставаться в его рядах. Соратник Адлера Штекель даже на какое‑то время примирился с Фрейдом и вернул себе его расположение, но колесо конфликта продолжало раскручиваться. В мае, после очередной острой дискуссии с Фрейдом об этиологии неврозов, Адлер покидает Венское общество.
Любопытно, что тогда же, в январе, Фрейд стал страдать от головной боли и забывчивости. Он решил, что это признаки старости и сужения артерий, и запаниковал. Однако вскоре выяснилось, что в его настольной лампе постоянно происходила утечка газа, но из‑за своих сигар Фрейд не чувствовал запаха газа и медленно себя отравлял. Дело вообще могло бы закончиться взрывом, но, к счастью, всё обошлось. Фрейд написал Юнгу, что, заметив ослабление памяти: «…я не приписал всё неврозу и очень этим горжусь».
21 сентября в Веймаре организуется новый конгресс психоаналитиков, в котором принимают участие 55 делегатов. По окончании конгресса всем последователям Адлера было предложено либо присягнуть на верность учению Фрейда, либо покинуть Психоаналитическое общество.
Окончательный откол адлерианцев состоялся в октябре. Вскоре вместе с еще девятью бывшими учениками Фрейда Адлер создал Общество свободных психоаналитических исследований (в пику «несвободных» исследований Фрейда), которое в 1912 году было преобразовано в уже упоминавшееся Общество индивидуальной психологии.
Какие‑либо контакты между двумя обществами не допускались, а Фрейд объявил Адлера жертвой тяжелого невроза, переросшего в паранойю, – как, впрочем, он делал и до, и после того со многими бывшими друзьями.
Таким образом, казалось, ряды психоаналитиков были очищены, и можно было продолжать плодотворную работу.
Между тем в 1912 году судьба готовила Фрейду новый удар.
* * *
Первые тучи в отношениях между Фрейдом и Юнгом появились уже на раннем этапе их общения, но Фрейд упорно не замечал их, убеждая себя, что наконец нашел «сына» и подходящего преемника. Так же, как и Адлер, Юнг был слишком амбициозен и самостоятелен, чтобы пребывать в тени Фрейда, по меньшей мере до конца жизни последнего. Он искал свой путь в науке, свое место в будущей истории человеческого духа и в январе 1911 года, в те самые дни, когда в Вене бушевали страсти вокруг Адлера и Штекеля, кажется, начал нащупывать его.
«Опасно яйцу пытаться быть умнее курицы. И всё то, что заключено в яйце, должно в конце концов набраться храбрости и выбраться наружу», – писал он Фрейду 18 января 1911 года. Намек был более чем прозрачный, но Фрейд, во‑первых, всё еще безоговорочно верил Юнгу и в Юнга, а во‑вторых, был слишком занят борьбой с Адлером, чтобы обратить на это внимание. Известие Юнга о том, что он собирается написать очерк по мифологии, также нисколько не встревожило Фрейда – напротив, он считал, что мифы представляют собой огромное поле деятельности для психоаналитика, так как несут в себе информацию о первичных неврозах человечества. Он сам в это время приступил к написанию книги «Тотем и табу», но работа не клеилась – возможно, начала сказываться многолетняя усталость и трата сил на войну с тем же Адлером, да и возраст, безусловно, уже давал о себе потихоньку знать.
Тем временем Юнг упорно не хотел посвящать Фрейда в детали своей работы и в письмах уходил от вопросов о ней. Впервые он решил раскрыть карты осенью 1911 года, на уже упоминавшемся Веймарском конгрессе. В своем докладе он рассказал о наблюдениях за рядом своих пациентов‑шизофреников, а также «провидцев» (в наши дни мы бы назвали их экстрасенсами или просто людьми с паранормальными способностями). В ходе изучения их фантазий Юнг, по его словам, обнаружил, что все они в той или иной степени могут быть сведены к мотивам, встречающимся в мифах разных народов. Отсюда он сделал вывод, что существуют некие универсальные мифологические мотивы, которые, проникая в бессознательное людей, делаясь частью их психики, могут в итоге определить характер психопатических явлений, от которых они страдают. «Таким образом, – констатировал Юнг, – при шизофрении пациент страдает от воспоминаний человечества», то есть, по сути дела, перефразировал Фрейда, заменив личные воспоминания на память всего человечества.
Как уже говорилось, у Фрейда были сходные идеи, и потому даже когда первая часть очерка Юнга «Трансформации и символы либидо» вышла в свет, он не увидел в нем ничего, что противоречило бы классическому психоанализу. Лишь когда Эмма Юнг в письмах Фрейду рассказала, что Юнг опасается того, как Фрейд воспринял его очерк, отец психоанализа насторожился, перечитал «Трансформации…» более внимательно и попытался выяснить у Юнга, куда же тот «гнёт» во второй части очерка.
В ноябре Юнг наконец признался, что во второй части он подходит «к фундаментальному обсуждению теории либидо» и… собирается расширить это понятие. Для Фрейда эти слова прозвучали как удар грома: либидо как всеобъемлющее сексуальное желание было базовым понятием психоанализа, и любое изменение этой трактовки означало осквернение святая святых.
Словно предчувствуя возможный поворот событий, Фрейд пишет статью о библейской эпохе, проявляя неожиданный интерес к истории христианства. Точнее, к одному ее эпизоду: созданию апостолом Павлом общины в Эфесе, которая затем предала его и попала под влияние апостола Иоанна. Посыл был ясен, особенно если учесть, что Юнг вырос в семье пастора и был и без Фрейда хорошо знаком с этой историей. Но Юнг уже сделал выбор. В своих лекциях он уже начал подвергать сомнению всеобъемлющий характер сексуальности, а также высказывал скептицизм по поводу существования детской сексуальности и эдипова комплекса – одних из базовых положений теории Фрейда. Он понимает, что Фрейд считает его еретиком, но пишет ему, что он таков по самой своей натуре: он бы никогда не примкнул к Фрейду, если бы в его крови изначально «не было ереси».
В мае 1912 года произошло событие, которое сам Юнг назвал «кройцлингским жестом» Фрейда: отправившись в гости к Людвигу Бинсвангеру, жившему относительно недалеко от Юнга, Фрейд слишком поздно известил об этом своего «кронпринца». В результате Юнг уже отправился в путешествие по озеру Цюрих на яхте, и они не смогли встретиться. Впрочем, если Юнг считал, что это Фрейд не пожелал с ним встречаться, то Фрейд думал с точностью до наоборот (и именно так трактуют это и сегодня все убежденные фрейдисты).
К этому времени всё уже было ясно, и Фрейд, совсем недавно утверждавший, что неевреи не могут и не должны руководить мировым психоаналитическим движением, пишет письмо Ференци, призывая всех сторонников его теории объединиться против Юнга и его сподвижников, апеллируя в числе прочего и к национальной еврейской солидарности. «Неважно, чем это закончится, но похоже, что мое намерение объединить евреев и гоев[210] в служении психоанализу не осуществилось. Они не смешиваются, как масло и вода».
Ференци немедленно подхватывает тему и называет Швейцарское общество психоанализа «бандой антисемитов», что, кстати, было не так уж далеко от истины – сам Юнг изначально был не чужд антисемитских настроений, которые отступили назад после знакомства с Фрейдом, но время от времени накатывали на него. Со временем, как мы увидим, Юнг также, независимо от Фрейда, стал рассматривать конфликт с Фрейдом, как конфликт между евреями и христианами, и к нему вернулась прежняя антипатия к евреям. Все представители швейцарской школы выражали свои симпатии «нововведениям» Юнга. Верность Фрейду – что было любопытно и, как поймет чуть позже читатель, неожиданно – из всех «швейцарцев» сохранил только пастор Пфистер.
В ответ летом 1912 года вокруг Фрейда сплотились его ближайшие сподвижники – Шандор Ференци, Карл Абрахам, Отто Ранк, Ганс Закс (Сакс) и Эрнест Джонс. Как легко заметить, неевреем в этом списке был только Джонс, чья любовница Лоу Канн была еврейкой. Собственно, он и появился у Фрейда в надежде, что тот поможет Лоу избавиться от пристрастия к морфию. Фрейд назвал эту организацию «тайным комитетом», или просто «комитетом», призванным стоять на страже чистоты теории психоанализа, выявлять и пресекать любые попытки «еретического» толкования базовых положений Фрейда. Он и в самом деле был тайным, так как Фрейд запретил предавать факт его существования огласке. Не по возрасту пылкий Джонс сравнил это братство с гвардией Карла Великого, проводящего политику своего владыки. Хотя если продолжить аналогию между психоаналитическим обществом и католической церковью, то правильнее говорить об инквизиции. Сам Фрейд писал: «Мне было бы легче жить и умереть, если бы я знал, что существует организация, которая будет защищать мое творение».
Забегая вперед скажем, что на состоявшемся 25 мая 1913 года заседании «комитета» Фрейд вручил всем его членам греческую гемму с изображением головы Зевса. Все члены «комитета» вставили свои геммы в перстни, и это было их тайным знаком. Сначала таких колец было шесть, затем, когда в состав «комитета» ввели Макса Эйтингона, их стало семь, а Фрейд, соответственно, стал повелителем «ордена семи колец».
Осенью 1912 года Джонс, будучи у друга в Баварии, сумел познакомиться с гранками второй части очерка «Трансформация и символы либидо», которую Юнг собирался опубликовать в «Психоаналитическом ежегоднике». Очерк, по оценке Джонса, был бессвязным, значительную его часть составлял простой пересказ мифов разных народов, но главное было ясно: у Юнга либидо перестало быть исключительно сексуальным. Фрейд тут же поспешил списаться с Эммой Юнг и вскоре уже сам мог прочесть гранки второй части очерка «преемника». Работа эта, по его собственному признанию, произвела на Фрейда удручающее впечатление.
Вслед за этим Фрейд получил письма от активистов Американского общества психоанализа с их впечатлениями о лекциях Юнга, прочитанных им осенью в Америке. По их мнению, в трактовке Юнга психоанализ утратил главное – свой материалистический, естественно‑научный характер, превратившись в метафизическое учение. Вместо либидо он стал использовать понятие «жизненная сила», влияние эдипова комплекса свел к минимуму, детскую сексуальность игнорировал.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!