ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА 24 страница
И тут же Фрейд делает скачок, своего рода заявку на будущее, выдвигая гипотезу, что этот закон касается не только психологии индивидуума, но и всего общества: «Детские воспоминания индивидов приобретают – как общее правило – значение „воспоминаний прикрывающих“ и приобретают при этом замечательную аналогию с воспоминаниями детства народов, закрепленными в сказаниях и мифах»[137].
Как и следовало ожидать, Фрейд убежден, что с помощью психоанализа можно докопаться до того самого пласта памяти, который прикрыт «маскирующими воспоминаниями», и в качестве доказательства тому приводит два, скажем честно, не слишком убедительных примера.
Один из них представляет собой историю молодого человека, который сохранил в памяти, как тетка учила его распознавать буквы и ему никак не удавалось усвоить различие между такими вроде бы непохожими друг на друга буквами, как t и n . В итоге Фрейд приходит к выводу, что на самом деле это воспоминание скрывает появившийся у героя этой истории ранее интерес к тому, в чем заключается различие между мальчиками и девочками, и возникшее неосознанное сексуальное влечение к тетке.
Еще более странным выглядит другой пример – уже цитировавшийся ранее анализ Фрейдом собственного детского воспоминания о няньке и матери, которых он с подачи брата Филиппа искал в ящике шкафа.
Для любого психоаналитика данное здесь Фрейдом объяснение вряд ли является удовлетворительным. Скорее он увидит в нем доказательство того, что и на сорок третьем году жизни Фрейда мучила тайна его рождения и взаимоотношений матери с братом, а также истинная причина изгнания из дома и судебного преследования слишком хорошо знакомой с семейными тайнами Фрейдов няньки.
|
|
|
Однако для истории главное заключается в том, что статья «О маскирующем воспоминании» в итоге подсказала Фрейду идею и стала некой основой его следующей книги – «Психопатология обыденной жизни».
Это вновь был своеобразный прорыв: теперь Фрейда интересовали уже не невротики, а соотношение сознательного и бессознательного в жизни «нормальных», то есть не страдающих внешне какими‑либо психологическими или психиатрическими проблемами людей. В течение большей части 1900 года он собирал материал для этой книги, к написанию которой он приступил осенью.
Если судить по письмам самого Фрейда и по его различным биографиям, это был один из самых противоречивых периодов жизни Фрейда. Он зарабатывал в тот период 500 флоринов в неделю (чтобы читатель понял, о какой сумме идет речь, скажем, что 40 флоринов в те времена в Вене стоил очень приличный мужской костюм). У него было время и на встречи с друзьями для игры в тарок и шахматы, и на чтение. Словом, вроде бы он с полным правом мог заявить, что «жизнь удалась». Однако вместо этого он пишет о постоянных «невротических колебаниях настроения», говорит о то и дело накатывающей неприязни к «мучителям»‑пациентам, мечтает о долгом отдыхе и жалуется, что не может себе его позволить.
|
|
|
Одновременно он признаётся Флиссу, что «перестал заводить детей». Некоторые, особо наивные фрейдофилы трактуют эту фразу в том смысле, что в 1900 году Фрейд окончательно прекратил сексуальную жизнь. Однако, по мнению фрейдофобов, это означало, вероятнее всего, что Фрейд почти прекратил сексуальную жизнь с Мартой, но не исключено, что он продолжал ее с Минной, а также с некоторыми из учениц, а возможно, даже и пациенток (как мы увидим, многие его ученицы были одновременно и его пациентками).
Впрочем, на основании намеков, разбросанных по ряду писем, более серьезные биографы сходятся во мнении, что эта фраза попросту означает, что Фрейд наконец начал пользоваться какими‑то методами контрацепции (скорее всего, презервативами). Во всяком случае, судя по оброненному в одном из писем признанию, его сексуальная жизнь с Мартой продолжалась как минимум до 1915 года, а может, и позже.
|
|
|
Когда в мае семья отметила его 44‑летие, Фрейд с горечью констатировал: «Да, теперь мне действительно 44, и я старый, немного жалкий на вид еврей!»
Современные психологи наверняка определили бы состояние Фрейда как типичный кризис среднего возраста, но тогда этого понятия еще не знали. Накануне лета 1900 года Фрейд сделал в Венском университете заявку на чтение четырехмесячного курса «Психология сновидений», на который записались четыре человека – не так уж плохо, если считать, что в марте 1899 года на аналогичный курс записался только один человек.
На лето Фрейд снова вывез семью в «Бельвю», и первые его недели прошли во встречах с родственниками: из Англии приехали брат Эммануил с сыном Сэмом, из Америки – сестра Анна с тремя дочерьми. Фрейд в письме Флиссу отметил, что его племянницы настоящие красавицы и развиты не по летам, как и положено американкам. За этими фразами легко угадывается, что в какой‑то момент он испытал к девочкам отнюдь не платонические родственные чувства, но, разумеется, подавил их в себе.
Но если с этими страницами жизни Зигмунда Фрейда всё более или менее ясно, то дальше начинается череда загадок.
|
|
|
Летом 1900 года наметился разрыв дружбы с Флиссом и произошла первая в их жизни ссора. Место и время ссоры приблизительно известны: с 31 июля до 4 августа Фрейд и Флисс провели на берегу альпийского озера Ахензее, окруженного крутыми скалистыми склонами. Фрейд, как известно, был любителем пеших прогулок по таким труднодоступным местам, в то время как Флисс отнюдь не разделял эту склонность друга. Могло ли это стать поводом для ссоры? В принципе да. И всё же более обоснованной выглядит версия, что причиной ссоры стало то, что Флисс позволил себе усомниться в правильности каких‑то мыслей Фрейда и стал настаивать на том, что без учета его теории биоритмов психоанализ бессмыслен. Это вызвало у Фрейда вспышку ярости такой силы, что он набросился на друга с кулаками.
Спустя годы Флисс не раз утверждал, что тогда Фрейд пытался убить его, сбросив со скалы и инсценировав это убийство как несчастный случай. Фрейд, до которого доходили эти высказывания, объяснял их тем, что у Флисса в итоге развилась паранойя, и целый ряд исследователей полагают, что так оно и было. Но нельзя исключать и другое: что та вспышка насилия, которую вдруг позволил себе Фрейд по отношению к другу у Ахензее, как раз и была очередным проявлением параноидальных черт его собственной личности. Как бы то ни было, у Ахензее явно произошла какая‑то неприятная история, ознаменовавшая начало конца отношений с Флиссом.
Дальше события того лета разворачивались следующим образом. Распрощавшись с Флиссом, Фрейд вместе с Мартой и Минной отправился в Италию, где снова с увлечением совершал горные походы. Спустя неделю Марта вернулась в Вену к детям, а Фрейд продолжил бродить по горам с Минной. Затем он на короткое время уехал со встреченными случайно друзьями в Венецию, но 26 августа снова встретился с Минной. 8 сентября Фрейд отвез Минну на горный курорт Мерано, где она почему‑то должна побыть «в связи со слабостью легких», а сам 10 сентября вернулся в Вену.
Всё тот же Питер Суэйлз убежден, что проблема Минны заключалась отнюдь не в слабости легких, а в необходимости сделать аборт[138]. По мнению Суэйлза, глава «Забывание иностранных слов» из книги «Психопатология обыденной жизни» рассказывает как раз о переживаниях самого Фрейда. Герой этой главы приводит в ходе разговора цитату из Вергилия, но неожиданно забывает слово «aliquis». Затем в ходе анализа это слово расчленяется на «а» и «liquis» и возникает ассоциативный ряд «реликвии» – «ликвидации» – «жидкость», в результате чего выясняется, что герой думал «об одной даме», от которой мог «получить известие очень неприятное для обоих» – «о том, что у нее не наступило месячное нездоровье». А беременность Минны, вне сомнения, была неприятностью для обоих, так как рождение ребенка от свояченицы означало бы грандиозный скандал и крушение не только семьи Фрейда, но и всей его жизни. Но, повторим, другие биографы всё еще продолжают настаивать, что отношения Минны и Зигмунда носили исключительно характер платонической дружбы.
Как бы то ни было, вернувшись в Вену, Фрейд засел за работу над книгой в явной надежде создать психологический бестселлер, который заинтересует самую широкую публику. И в это самое время в его кабинете появляется Дора, она же Ида Бауэр – родная сестра одного из лидеров европейских социалистов Отто Бауэра.
* * *
Сегодня, когда все маски давно сорваны, мы знаем всех героев «случая Доры» под их подлинными именами. Отец Доры‑Иды – Филипп Бауэр – был преуспевающим бизнесменом. Господин К. и его жена – это друзья семьи Бауэр Ганс и Пепина Зелленка. Бауэр, лечившийся у Фрейда в середине 1890‑х годов от рецидива сифилиса (как у конвенционального невропатолога, а не психоаналитика), впервые привел дочь к понравившемуся ему врачу летом 1898 года.
«Впервые я увидел ее шестнадцатилетней, в начале лета, обремененной кашлем и хрипотой. Уже тогда я предложил психическое лечение, от которого потом отказались, так как и этот несколько дольше затянувшийся припадок прошел спонтанно», – писал Фрейд во «Фрагменте одного анализа истерии (История болезни Доры)» (1905). Далее Фрейд сообщает, что первые проблемы Доры начались еще тогда, когда ей было восемь лет (у нее случались приступы удушья «на нервной почве»), и со временем они только усиливались. Второй раз отец привел Иду к Фрейду в 1900 году, после того как родители обнаружили на ее письменном столе записку, из которой следовало, что девушка намерена покончить с собой. Понятно, что Ида хотела, чтобы родители увидели эту записку, обратили внимание на ее тяжелое душевное состояние и сделали выводы. Они и сделали – привели дочь к Фрейду, чтобы тот вернул ей душевное равновесие.
«Главным признаком ее болезни было дурное настроение и изменения в характере. Очевидно, она была недовольна близкими. Своего отца она встречала недружелюбно и вообще больше не переносила присутствия матери… Она пыталась избегать общения. Насколько усталость и рассеянность, на которые она жаловалась, могли позволить, она занималась слушанием докладов для дам и серьезной учебой».
Надо заметить, что, вопреки критикам, Фрейд отмечает, что у Иды с учетом истории ее семьи была явная наследственная предрасположенность к психическим заболеваниям, но подчеркивает, что не считает ее определяющей. Такая предрасположенность, по его мнению, может проявиться в жизни человека, а может и нет. И далее Фрейд начинает психоанализ Доры, в ходе которого выясняется, что девушка прекрасно знает, что у ее отца давний роман с госпожой Зелленкой, ухаживавшей за ним, когда он страдал от сифилиса; что она сама как‑то спала с Пепиной Зелленкой в одной спальне и ее белое тело вызвало у нее восхищение. Попутно выясняется, что, когда Доре было 13 лет, Ганс Зелленка (который в очерке представлен как импотент) прижал и поцеловал девочку. В этот момент она почувствовала его эрегированный член (и это у импотента?!), что вызвало у нее отвращение. Спустя два года Зелленка повторил попытку соблазнить Дору, пожаловавшись, что ничего не может получить от жены. Девушка дала ему пощечину, а потом рассказала обо всем матери, а та пожаловалась на Ганса Зелленку мужу. В разговоре с Филиппом Бауэром Зелленка, естественно, всё отрицал.
На основе полученной в ходе психоанализа Доры‑Иды картины Фрейд и выстраивает свою версию причин ее «невроза». Начинается всё с того, что Дора с детства испытывала тягу что‑то сосать, то есть была ребенком с явной тягой к оральной эротике. Затем у нее возникло сексуальное влечение к отцу, далее – сексуальное влечение к Гансу Зелленке, которое она заставила в себе подавить, а также гомосексуальное влечение к его супруге, то есть любовнице отца. Зуд в горле и кашель – это проявление бессознательных фантазий об оральном сексе, которым ее отец занимался с любовницей и т. д. Болезнь Доры, приходит к выводу Фрейд, явилась следствием ее тайного желания, чтобы Зелленка развелся с женой и женился на ней.
Разумеется, большинство психологов и психиатров отнеслись бы к болезни Иды Бауэр по‑другому. Психиатры, подобно профессору Виленскому, усмотрели бы в этой картине признаки параноидальной шизофрении. Психологи – подавленное состояние, вызванное нездоровой атмосферой в семье и небезосновательным ощущением девушки, что отец готов «подложить» ее под Ганса Зелленку, чтобы тот не устраивал скандала по поводу измены жены. Таким образом, в данном случае следовало бы начать сеансы психологической поддержки девушки, а заодно поработать с ее родителями. В любом случае ни один современный клинический психолог или психиатр со сделанными Фрейдом выводами не согласится.
Не согласилась с ними и Ида Бауэр, которая 31 декабря 1900 года заявила, что решила прекратить сеансы психоанализа. Фрейд, который считал, что «вот‑вот» вылечит юную пациентку, был разочарован и пришел к выводу, что Дора приняла такое решение, перенеся на врача свое отношение к отцу и Зелленку – и это помешало продолжению курса.
Учитывая, что семья Бауэр была хорошо известна в Вене, Фрейд решился опубликовать «Историю болезни Доры» лишь в 1905 году, постаравшись как можно более тщательно завуалировать детали, по которым можно было узнать реальные прототипы. Разумеется, это не помогло – «сливки» венского общества мгновенно догадались, кто есть кто. Но к тому времени Ида Бауэр уже была два года замужем. Ее брак оказался несчастливым. На протяжении всей супружеской жизни она безосновательно обвиняла мужа в изменах. Она возненавидела всех мужчин. В 1922 году она обратилась за помощью к психоаналитику Феликсу Дейчу с жалобами на невыносимый шум в правом ухе. При этом она сама объясняла этот шум тем, что ее единственный сын увлекся женщинами и она напряженно ждала его возвращения, вслушиваясь в «звуки ночи».
Но все эти подробности, согласитесь, не имеют никакого значения для истории. Для последней значение имеет только то, что во «Фрагменте одного анализа истерии (Истории болезни Доры)» Фрейд впервые подробно описал процесс психоанализа, детально рассмотрел «перенос» пациентом своих эмоций на лечащего его психоаналитика и, само собой, страстно обосновывал идею сексуальной идеологии неврозов.
Фрейд этого и не скрывал. «Мне надо было также показать, – говорит он в финальной части очерка, – что сексуальность вмешивается не только в качестве лишь один раз появившейся dues ex machina в каком‑нибудь характерном месте в ходе характерных для истерии процессов, но и является движущей силой любых единичных симптомов и каждого отдельного проявления какого‑либо симптома. Проявления болезни, говоря прямо, являются сексуальной деятельностью больных».
В медицинских кругах «История болезни Доры» вызвала сарказм и насмешки, но большинство претензий к Фрейду сводилось не к тому, что данную работу можно было скорее отнести к беллетристике, чем к науке, а к его излишнему вниманию к сексуальности. Спустя почти 90 лет после публикации «Истории болезни Доры» одна из внучек Фрейда, доктор Софи Фрейд, выражая мнение современных американских феминисток, напишет, что случай Доры – «это история талантливой, умной еврейской женщины среднего класса, которая провела подростковый возраст в дисфункциональной семье в женоненавистнической и антисемитской Вене под эмоциональным гнетом враждебного окружения».
Но как бы то ни было, под именем Доры Ида Бауэр заняла свое место в галерее фрейдовских героев, и оттуда ее уже не вычеркнешь. Как не вычеркнешь и того, что в этом очерке Фрейд, по его собственному выражению, «назвал кошку кошкой» и провозгласил принцип относительности понятия о «нормативном сексуальном поведении» как с точки зрения медицины, так и с точки зрения общественных представлений. Он настаивает в нем на «отсутствии определенных границ, в которые можно было бы заключить так называемую нормальную половую жизнь, характерную для разных рас и эпох», и, апеллируя к личному опыту и опыту своих пациентов, утверждает: «Каждый из нас в своей собственной половой жизни то здесь, то там переходит узкие границы того, что считается нормальным». Идея о том, что попытка подавить в себе желание выйти за эти границы может стать причиной невроза, что каждый, по меньшей мере на своем супружеском ложе, имеет право реализовывать свои самые смелые сексуальные фантазии, станет в итоге неотъемлемой частью не только психоанализа, но и современной сексологии.
Пол Феррис, обращая внимание на несуразности и нестыковки этого очерка Фрейда, выдвигает теорию, что на самом деле Фрейд испытывал сексуальное влечение к Доре, а ее рассказы об интимных подробностях своей жизни его возбуждали. Не исключено, что это и в самом деле так: позже Фрейд признается, что процесс «переноса» может быть взаимным, и на определенном этапе лечения психоаналитик начинает испытывать сексуальное влечение к пациентке, которому порой очень нелегко противостоять.
Но всё это будет позже. Тогда же Фрейд был одержим работой над одной из самых своих необычных и знаменитых книг.
* * *
Если попробовать сформулировать суть книги «Психопатология обыденной жизни» в одной фразе, то она может быть сведена к известной еврейской мудрости: «Если у хасида на улице ветер сорвал шляпу, он должен остановиться и задуматься, почему это произошло именно с ним».
Но если еврейский мистицизм толкует эти слова в том смысле, что ничто в мире не случайно, а является волей Бога, и задача человека – понять, что именно хочет от него Всевышний, посылая ему любые, самые незначительные на первый взгляд знаки, то для атеиста Фрейда любое событие в жизни человека – это еще один ключ к познанию самого себя. На протяжении всей книги Фрейд пытается доказать, что на самом деле в поведении человека нет ничего случайного. Выпадение из памяти каких‑то имен и понятий, обмолвки, описки, оговорки, якобы ошибочные действия – всё это игры бессознательного, прорывающегося время от времени в сознание человека, чтобы сказать ему о нем самом ту правду, которую он пытается от себя скрыть. Либо наоборот – это попытка скрыть от самого себя, оттеснить в бессознательное эту самую неприятную правду.
По большому счету эта работа и принесла Фрейду всемирную славу и сделала его самого частью «обыденной жизни» человечества. Сегодня мы говорим «оговорка по Фрейду», «описка по Фрейду» и т. д. почти автоматически, апеллируя при этом именно к идеям книги «Психопатология обыденной жизни».
Фрейд открывает книгу с уже упоминавшейся статьи «Забывание собственных имен», в которой он подробно анализирует, почему он в разговоре со знакомым забыл имя художника Синьорелли, и приходит к выводу, что имя художника выпало у него из памяти не случайно, а в связи с целым рядом, казалось бы, совершенно не связанных между собой событий его жизни. В финале этой главы Фрейд пытается сформулировать общий закон, побуждающий человека время от времени забывать имена, которые ему вроде бы хорошо известны: «1) известное расположение, благоприятное для забывания, 2) незадолго перед тем происшедшее подавление, 3) возможность установить внешнюю ассоциативную связь между соответствующим именем и подавленным элементом».
При этом он далеко не так категоричен в своих выводах, как это порой представляют его критики. «Я не решусь утверждать, – пишет Фрейд, – что к этому разряду могут быть отнесены все случаи забывания имен. Но думаю, что буду достаточно осторожен, если, резюмируя свои наблюдения, скажу: наряду с обыкновенным забыванием собственных имен встречаются и случаи забывания мотивированного, причем мотивом служит вытеснение».
Во второй главе – «Забывание иностранных слов» – Фрейд развивает эту идею, показывая, как из опасения беременности его любовницы и напряженного ожидания начала у нее месячных попутчик Фрейда не забыл слово «aliquis», так как в его бессознательном оно выстраивалось в звуковую ассоциативную цепочку «реликвия» – «ликвидация» – «жидкость».
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 118; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!