Наше пространство как историческая удача
Те, кто говорит о «суровых и экстремальных» просторах России, забывают, что на тех миллионах квадратных километров, которые действительно заслужили такую характеристику, живет лишь незначительная часть российского населения. Подавляющее же большинство наших соотечественников обитает в благоприятных или умеренно благоприятных заселенных зонах. В середине 80-х гг. была сделана попытка оконтурить эти зоны для всего СССР. В границах РСФСР группа исследователей отвела на долю этих зон около 45 % всей территории[37].
Если же опираться не на физиолого-климатические критерии, а на картину реального расселения людей по стране, то выясняется, что 93 % обитателей России живут на еще меньшем пространстве (назовем его «удобным пространством»), которое занимает только 29 % территории России[38], или 4 млн 952 тыс. км2. Всего-то. Столько вместе занимают, по алфавиту, Австрия, Болгария, Великобритания, Венгрия, Германия, Греция, Дания, Ирландия, Испания, Италия, Норвегия, Польша, Португалия, Румыния, Украина, Финляндия, Франция, Швейцария, Швеция. Плотность населения на этом «удобном пространстве» равна у нас 27 чел./км2. Очень хорошая цифра – хотя и несколько выше, чем в Швеции (там 22 чел./км2), сравнения с которой для нас по многим причинам вполне уместны.
10 млн человек, которые не вошли в число жителей «удобного пространства», – обитатели так называемых северных и приравненных к ним местностей. Как ни малолюден этот наш Север (0,9 чел. /км2), северные территории Канады несоизмеримо малолюднее и заселены почти исключительно индейцами и эскимосами. А вот американский штат Аляска как по плотности населения (0,42 чел./км2; чуть выше, чем в Магаданской области), так и по скромной доле коренных жителей гораздо ближе к большинству российских «северов».
|
|
|
Обитатели наших суровых местностей – это 7 % населения страны. Отчасти это коренные жители (например, Якутии); отчасти – люди, связанные с добычей ресурсов, поскольку наиболее ценные природные богатства у нас приурочены преимущественно к наименее гостеприимным частям страны. То, что ныне подобные места небезлюдны, – в большой мере наследие ГУЛАГа, «заселившего» долину Колымы и Магадан, Охотск и Северный Сахалин, Комсомольск-на-Амуре и Советскую Гавань, Братск и Тайшет, Усть-Кут и Тынду, Норильск и Талнах, Игарку и Дудинку, Ивдель и Красновишерск, Салехард и Воркуту, Котлас и Ухту, Инту и Печору, Краснотурьинск и Северодвинск. И почти весь Кольский полуостров. Но надо ясно понимать, что почти во всех перечисленных местах население, пусть менее многочисленное, появилось бы в любом случае, как появился на северном берегу канадского озера Атабаска город Ураниум-Сити. Природные кладовые не остались бы без внимания при любом строе.
|
|
|
Один самобытный мыслитель уверяет, что величайшие в мире богатства достались нам не случайно, что они – Божье воздаяние за величайшие муки, перенесенные Россией, а далеко упрятаны они затем, чтобы такое благоволение к нашей стране не слишком бросалось в глаза завистливым соседям по планете. На мой взгляд, считать себя величайшими страдальцами в истории – разновидность мании величия. Но и опровергнуть идею о воздаянии невозможно, как всякий вопрос веры, а не резона и логики.
Как бы то ни было, причитания по поводу слишком большой страны напоминают жалобы на слишком большой дом, полный всякого добра. Дескать, убирать его сложно, да по лестницам за день набегаешься – поясница заболит. А добра хоть и много, но все в дальних чуланах, на чердаке и в погребе – ужас, как неудобно.
Цена не была чрезмерной
Почему в Европе – да и повсюду, где население достигало достаточной плотности, – и в древности, и в Средние века, и в Новое время не стихали войны? Изучив сотни войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин в своей книге «Голод как фактор» еще в 1922 г. показал, что, «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны», в конечном счете они ведутся за выживание, за пищевые ресурсы. Исключения, вроде сугубо династических войн, на этом фоне редки.
|
|
|
Очень часто путь к выживанию – простое сокращение числа едоков. Вершина Возрождения – это войны Чезаре Борджиа. Всего один эпизод: по его приказу 7 тыс. жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. Английская «королева-девственница» Елизавета I казнила 89 тыс. своих подданных – и это тоже был способ борьбы с перенаселением. За время Тридцатилетней войны Германия практически обезлюдела, кромвелевская расправа над Ирландией стоила жизни большинству ирландцев. Не менее ужасными были зверства испанцев в Нидерландах, шведов в Польше. В Вандее храбрые революционеры уничтожили от 400 тыс. до 1 млн человек. И так далее. (Правда, в кино все эти события выглядят очень романтично.)
Едва достигалась предельная (для местного уровня развития и использования природных ресурсов) плотность населения, какой-то регулятор снижал ее. Как ни кощунственно это звучит, но в очередной раз, избавившись – благодаря войне, гражданской смуте или эпидемии – от части своего населения, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Возникал рынок рабочей силы, она дорожала, а это поощряло новшества и изобретения, потребление на душу населения росло. Лишь у ростовщиков и арендодателей благосостояние временно снижалось.
|
|
|
Но даже развивая производительные силы и торговлю, Европа прибавляла «в весе» крайне медленно, на грани своей вместимости. Со времен римского императора Августа, когда в нынешней Западной Европе жило примерно 26 млн человек, и до конца XV столетия, т. е. за 1500 лет, ее население едва удвоилось.
Между Иваном Калитой и Петром Первым на большей части территории исторической России пределы вместимости достигнуты еще не были. По расчетам демографа и статистика В. И. Покровского, в конце XV в. во всей тогдашней России (тогда же появилось и слово «Россия») жило чуть больше 2 млн человек, вшестеро меньше, чем во Франции. На протяжении веков почти не отмечено земельных конфликтов во Владимиро-Суздальской и Московской Руси. Углубленно изучавший этот вопрос А. Д. Горский[39] пишет о сохранявшемся там «земельном просторе». Гармония со «вмещающим ландшафтом» способствовала другим видам гармонии.
А как обстояло дело с пределами вместимости в более поздние времена? Перед этносом с такими возможностями территориального расширения, как русский, проблема перенаселения вставала во весь рост редко, хотя исследование под этим углом зрения, например, предпосылок Смутного времени, кажется, еще не предпринималось.
Из своего относительно безопасного, но достаточно изолированного усилиями природы и соседей укрытия России было необходимо выходить к морям и ресурсам, и эта задача была за несколько веков блестяще выполнена.
Общий итог российской экспансии (слово Б. Н. Миронову) «оказался положительным не только для властной русской элиты, но для всего Российского государства и большинства входивших в его состав народов. Если даже допустить, что на начальных этапах исторического развития природа обделила Россию ресурсами или не была к ней достаточно щедрой, то этот недостаток был с лихвой компенсирован в ходе ее территориального расширения, которое превратило Россию в мощную державу, богатую природными ресурсами. … Цена, которую заплатили русские за свою территориальную экспансию, не была чрезмерной. В конечном счете от российской экспансии выиграло и большинство народов, входивших в состав империи, в том числе те, которые потом вышли из нее… Под крышей России многие народы создали свою письменность, интеллигенцию, высокое искусство, государственность со значительно меньшими издержками, чем они могли [или не могли. – А. Г.] это сделать вне России».
Часть вторая
Сквозь тернии
Глава четвертая
Муки и радости
Ордынское иго
Первой национальной катастрофой в истории Руси стало нашествие Батыя (1237–1241) и длительное ордынское иго. Многие города, чьи названия известны из летописей, исчезли, и об их былом местонахождении спорят археологи. О масштабах регресса говорит хотя бы то, что надолго исчезают сложные ремесла, на многие десятилетия прекращается каменное строительство. Русь платила завоевателям дань («выход»). Они не держали на Руси гарнизонов, но предпринимали карательные походы против строптивых князей.
Ордынское иго иногда по старинке называют «татарским» или «татаро-монгольским», хотя булгары, предки современных татар, были первыми жертвами Орды Чингисхана. Вот цитата из историка XIV века: «Они [монгольские царевичи] сошлись все вместе в землях булгар. От множества их войск земля стонала и гудела, и даже дикие звери столбенели от шума их полчищ. Прежде всего они захватили штурмом город Булгар, который на весь мир славился крепостью своих стен и обилием запасов; и как предостережение другим они убили жителей или увели их в плен» («Чингисхан. История завоевателя мира, записанная Ала-ад-Дином Ата-Меликом Джувейни». – Москва, 2004. С. 185).
Ордынское иго не вылилось в утрату русской государственности. Более того, Орда на полвека прекратила княжеские междоусобицы, да и возобновившись, они уже не достигали прежнего размаха. Как показали Л. Н. Гумилев и другие авторы, Русь, хоть и была данницей, не утрачивала независимости, вступая в сношения с соседями по своему усмотрению, а дань в Орду была платой за защиту. Под этой защитой начался процесс консолидации русских земель. Этому способствовала и церковь, освобожденная от дани.
С усилением Московского княжества ордынский гнет слабеет. Князь Иван Калита (княжил в 1325–1340 гг.) добился права собирать «выход» со всех русских княжеств, чем сильно обогатил Москву. Распоряжения ханов Золотой Орды, не подкрепленные военной силой, русскими князьями уже не выполнялись. Московский князь Дмитрий Донской (1359–1389) не признал ханские ярлыки, выданные его соперникам, и силой присоединил Великое княжество Владимирское. В 1378 г. он разгромил карательное ордынское войско на реке Воже, а два года спустя одержал победу на Куликовом поле над ханом Мамаем, которого поддерживали Генуя, Литва и Рязанское княжество.
В 1382 г. Русь вновь ненадолго была вынуждена признать власть Орды, но сын Дмитрия Донского, Василий, вступил в 1389 г. в «великое княжение» без ханского ярлыка. При нем зависимость от Орды стала носить номинальный характер, хотя символическая дань выплачивалась. Впрочем, эта дань, как показал С. М. Каштанов, с самого начала была весьма невелика, знаменитая «десятина» раскладывалась на 7–8 лет. Попытка хана Едигея восстановить прежние порядки (1408) обошлась Руси дорого, но Москву он не взял. В ходе десятка последующих походов ордынцы разоряли окраины Руси, но главной цели не достигли. А там и сама Орда распалась на несколько ханств.
С «ордынским периодом» нашей истории многое неясно. Родословные книги пестрят записями вроде: «Челищевы – от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 г.»; «Огаревы – русский дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 г. из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы – от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 г. к великому князю Московскому Даниилу»; «Елагины – от Вицентия, из цесарского шляхетства, прибывшего в 1340 г. из Рима в Москву к князю Симеону Гордому»; «Мячковы – от Олбуга, сродника Тевризского царя, выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 г.». И так далее. То есть во времена «ига» (Гумилев часто брал это слово в кавычки) иностранцы идут на службу к князьям побежденной, казалось бы, Руси! И каждый шестой – из Орды[40].
Велико ли было влияние Орды на русскую государственность? На это долгое время полагалось отвечать утвердительно, но, как это часто бывает, первое же углубленное исследование показало, что традиционный ответ не опирается на факты. Сегодня этот вопрос исследован достаточно основательно, и ответ на него звучит так: «Легковесные декларации, будто московская государственность являлась преемницей Золотой Орды, не выдерживают научной критики и должны быть отброшены. Московия была прежде всего православным христианским царством, наследником Киева и Владимира, а вовсе не Сарая»[41].
Д. С. Лихачев напоминает: «Все восточные сюжеты, которые есть в древней русской литературе, пришли к нам с Юга через греческое посредство или с Запада. Культурные связи с Востоком были крайне ограниченны, и только с XVI в. появляются восточные мотивы в нашем орнаменте»[42]. Мы, возможно, и рады бы быть не-Европой, но не получается. Россия слишком увязла в Европе, а Европа – в России.
Исследователи по-разному относятся к периоду XIV–XV вв. в отечественной истории. Для одних это время «собирания русских земель», для других – эпоха заката вечевой демократии и «старинных вольностей», пора возвышения авторитарной Москвы и удушения городов-республик Новгорода, Вятки и Пскова. Повелось даже считать, что послеордынская Русь – свирепое гарнизонное государство. Но вот что пишет знаток этой эпохи, историк Александр Янов: «Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта «наследница Золотой Орды» первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего Средневековья – церковную реформацию… Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость»[43].
Будь в Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV в. пребывала в расцвете, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто – совсем как брежневские власти – называл их изменниками («зрадцами»)? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи. «Москва твердо стояла за гражданские права! – пишет Янов. – Раз беглец не учинил «шкоды», не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора».
Москва и Литва поменялись ролями позже, в царствование Ивана Грозного, продолжает А. Л. Янов. Теперь Москва заявляет, что «во всей вселенной, кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет». А король Сигизмунд разъясняет царю Ивану, что «таковых людей, которые отчизны оставили, от зловоленья и кровопролитья горла свои уносят», выдавать нельзя. (Тут налицо некоторое упрощение: из Литовской Руси перебегали в Русь Московскую и при Иване Грозном, особенно в 1569–1584 гг., после Люблинской унии и с началом полонизации в западнорусских землях, когда католичество усилило свой напор на православие.)
Святая Русь
Известный эмигрантский богослов А. В. Карташев утверждал, что русский народ не случайно назвал свою страну Святой Русью. «По всем признакам, это многозначительное самоопределение… низового, массового, стихийного происхождения, – писал он, поясняя: – Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву церкви именно к святости, свойству Божественному», лишь Россия «дерзнула на сверхгордый эпитет и отдала этому неземному идеалу свое сердце». Поразительно, если вдуматься. Не «добрая старая» (как Англия), не «прекрасная» (как Франция), не «сладостная» (как Италия), не «превыше всего» (как Германия), а «святая». Ряд авторов, включая известного математика и православного мыслителя Виктора Тростникова, считают, что этот идеал был достигнут, что Святая Русь, признававшая веру и служение Правде Божьей своим главным делом и главным отличием от других народов, была духовно-социальной реальностью.
Это была историческая вершина русской религиозности. Ее носители не считали слишком важными успехи в хозяйственной сфере или в соперничестве с другими государствами (если только речь не шла о спасении единоверцев).
Сегодня нам уже трудно представить себе людей, для которых вера составляла главный смысл жизни. Им, вероятно, еще труднее было бы представить себе нас.
Люди Святой Руси воспринимали православие как образ жизни и норму поведения. «Служба Правде Божьей», пусть и не вполне воплотимая в жизни, жила в народном сознании как идеал, помогая обращать в православие народы русской периферии.
Если Европа приняла эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за 10–11 веков саморазвития пришла к идее гуманизма, то Русь почти пять веков оставалась под духовным патронатом «Греческого царства» – живой и все еще могущественной Восточной Римской империи (условно названной историками, во избежание путаницы, Византией), где, как считается, постепенно побеждало нечто иное – исихазм, учение о пути человека к Богу через «очищение сердца». Гуманизм породил европейское Возрождение, исихазм на русской почве – этический и общественный идеал святости. Не видя реальной Византии с ее недостатками и пороками, русские представляли себе Царь-град почти как Царство Небесное. Греческие пастыри на Руси поддерживали это убеждение.
Если эта реконструкция верна, Святая Русь была страной преобладания счастливых людей, неважно – богатых или бедных, главное – глубоко верующих и счастливых своей верой.
При вести о пленении Царьграда агарянами в 1453 г. Русь ощутила себя сиротой. Зато теперь она уже с полным основанием могла отнести к себе Первое послание апостола Павла, обращенное к христианам, живущим среди язычников: «Вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованы». Наши предки окончательно пришли к убеждению, что они богоизбранный народ. Это убеждение держалось долго. Русские правители на столбах кремлевского Архангельского собора соотнесены с библейскими царями, в росписях 1564–1565 гг. образы русских князей продолжают генеалогию Христа и праотцев.
Восприятие себя богоизбранным народом порождало, конечно, и грех гордыни. Гордыня распространялась на отношение к иностранцам, не мешая, впрочем, купеческим делам. Адольф Лизек, секретарь австрийского посольства ко двору Алексея Михайловича, писал, что русские «в делах торговых хитры и оборотливы, презирают все иностранное, а все свое считают превосходным». Сирийский араб-христианин Павел Алеппский, сын антиохийского патриарха Макария, описавший поездку отца в Россию в 1655 г., свидетельствует («Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII в., описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским». – М., 2005): «Торговля московитов деспотичная, торговля сытых людей <…>. Один еврей (принявший христианство), состоявший переводчиком при врачах царя, говорил нам, что евреи превосходят все народы хитростью и изворотливостью, но что московиты и их превосходят». Эти черты мы видим сегодня в самых прямых наследниках Святой Руси – старообрядцах. Они сохранили и чувство превосходства (если чужой прикоснулся к их посуде, они ее выбрасывают), и предпринимательскую хватку.
Хронологические рамки и даже географические очертания Святой Руси, конечно, расплывчаты. Напоминая, что в истории долго хорошо не бывает, В. Н. Тростников отводит ей, тем не менее, три с половиной века: от времен Ивана Калиты до начала Петровских реформ. Святую Русь не смогли поколебать, по его мнению, ни правление Ивана Грозного, ни Смута, ни даже Раскол (в последнем можно усомниться), потому что культурная надстройка оставалась идеально соответствующей своему православному базису. Соответствие было достигнуто, видимо, к XIV в. «Элементы языческой культуры были переосмыслены, – поясняет Тростников. – Перун превратился в Илью-пророка, Радоница – в день поминовения усопших и так далее». Новые же элементы, заимствованные из Византии, были усвоены столь органично, что это дает право говорить об «исключительной пластической одаренности русского народа».
Русский народ нравственно вырос на Библии, вернее, на ее конспекте, Псалтыри. Не зря это источник наших пословиц. В России даже был построен Новый Иерусалим (на Истре). Ирония судьбы состоит в том, что Русь не сомневалась в своем превосходстве над другими царствами как раз до патриаршества Никона, строителя Нового Иерусалима. И вдруг: и книги у нас неправильные, и персты складываем не так, и даже имя Спасителя произносим неверно. Это был страшный удар по мироощущению. Ощущение святости неотделимо от чувства превосходства. Святую Русь, пережившую потрясение Раскола и продолжающую ощущать себя святой, представить сложно. Никоновская реформа была одним из поворотных пунктов в эволюции русского этноса. Многие источники отмечают последовавший за ней упадок нравов. Хронологически совпадает она и со становлением крепостничества.
Исключая Святую Русь из рассмотрения, как это делают практически все исследователи, невозможно понять нашу историю и наш характер, невозможно понять и особое обаяние старой России, сохраненное кое-где литературой (назову «Лето Господне» Ивана Шмелева) и обрывочно ощутимое в старых городах – в провинциальных и даже в столичных, но более всего – в церквях.
Глава пятая
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 281; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!