Они никогда не станут взрослыми 48 страница
– Какие красивые собаки, – сказал мистер Боггис. – Сам я, должен признаться, никогда не охотился с собаками, но, глядя на них, сразу видно – порода отличная.
Ответное молчание не прерывалось, и мистер Боггис быстро перевел взгляд с Рамминса на Берта, потом на Клода, потом опять на Рамминса и заметил, что у всех, судя по тому, как они кривили рот и морщили нос, было одно и то же характерное выражение на лице, нечто среднее между презрительной усмешкой и вызовом.
– Могу я узнать, не вы ли хозяин? – бесстрашно спросил Боггис, обращаясь к Рамминсу.
– Что вам угодно?
– Прошу простить, что беспокою вас, особенно в воскресенье.
Мистер Боггис протянул свою карточку. Рамминс взял ее и поднес близко к лицу. Двое других не двигались, однако скосили глаза, пытаясь что‑то разглядеть.
– А что вам, собственно, нужно? – спросил Рамминс.
Второй раз за утро мистер Боггис подробно объяснил цели и идеалы "Общества сохранения редкой мебели".
– Нет у нас никакой мебели, – сказал ему Рамминс, выслушав объяснение. – Напрасно теряете время.
– Одну минутку, сэр, – сказал Боггис, подняв палец. – Последним, кто мне это говорил, был старый фермер из Сассекса, а когда он впустил меня в дом, знаете, что я обнаружил? Грязный на вид старый стул в углу на кухне, и оказалось, что стоит он четыреста фунтов! Я научил его, как продать стул, и на эти деньги он купил себе новый трактор.
– Да будет вам! – сказал Клод. – Не бывает стульев, которые стоят четыреста фунтов.
|
|
|
– Простите, – с достоинством произнес мистер Боггис, – но в Англии много стульев, которые стоят больше чем в два раза. И знаете, где они? Стоят себе на фермах и в простых домах по всей стране, а хозяева используют их вместо лестниц – встают на них в подбитых гвоздями башмаках, чтобы достать банку джема с верхней полки или повесить картину. Я правду вам говорю, друзья мои.
Рамминс беспокойно переступил с ноги на ногу.
– Вы хотите сказать, что все, что вам нужно, это войти в дом, встать посреди комнаты и оглядеться?
– Именно, – ответил мистер Боггис. Он начал догадываться, что их тревожит. – Я вовсе не собираюсь заглядывать в ваши шкафы или в кладовку. Просто хочу взглянуть на мебель, и если случайно увижу какие‑нибудь сокровища, то смогу написать о них в журнале, который издает наше общество.
– Знаете, что я думаю? – спросил Рамминс, устремив на него плутоватый взгляд. – Думаю, вы тут затем, чтобы самому что‑нибудь купить. Стали бы вы иначе этим делом заниматься.
– Боже упаси! Да у меня и денег‑то нет! Конечно, если бы я увидел что‑нибудь такое, что бы мне понравилось и было бы по средствам, я мог бы войти в искушение... Но, увы, такое редко случается.
|
|
|
– Что ж, – сказал Рамминс, – думаю, большого вреда не будет, если вы заглянете в дом, раз уж вам только это и нужно.
Он первым направился через двор к черной двери фермерского дома, и мистер Боггис последовал за ним; следом шли Берт и Клод с двумя собаками. Они миновали кухню, где единственным предметом мебели был дешевый сосновый стол с лежавшей на нем мертвой курицей, и оказались в просторной и чрезвычайно грязной гостиной.
Ну и ну! Мистер Боггис тотчас же увидел его и, замерев на месте, издал легкий вздох восхищения. Стоял он так по меньшей мере пять, десять, пятнадцать секунд, как идиот, с выпученными глазами, не в силах поверить, не осмеливаясь поверить в то, что видел перед собой. Да этого просто не может быть! Но чем дольше он смотрел, тем сильнее убеждался, что то, что он видит, существует. Предмет стоял у стены. И разве можно ошибиться на сей счет? Пусть он выкрашен белой краской, все равно. Какой‑то дурак выкрасил. Но краску легко снять. Однако вы только посмотрите на него! Да еще в таком месте. О боже!
Тут мистер Боггис вспомнил о трех мужчинах – Рамминсе, Берте и Клоде, которые стояли у камина и внимательно за ним наблюдали. Они видели, как он застыл, открыл рот от изумления и уставился на то, что было перед его глазами. И, должно быть, видели, как лицо его покраснело, а может, и побелело, но в любом случае они видели слишком много и нужно было срочно что‑нибудь предпринять. Мистер Боггис мгновенно схватился за сердце, пошатываясь дошел до ближайшего стула и, тяжело дыша, рухнул на него.
|
|
|
– Что с вами? – спросил Клод.
– Ничего, – с трудом ответил Боггис. – Сейчас все будет в порядке. Прошу вас стакан воды. Сердце.
Берт принес воды, подал ему и так и стоял рядом, бессмысленно поглядывая на него сверху вниз.
– Мне показалось, будто вы что‑то увидели, – сказал Рамминс.
Его широкий лягушачий рот чуточку раздвинулся в лукавой ухмылке, обнажив остатки разрушенных зубов.
– Нет‑нет, – сказал мистер Боггис. – Вовсе нет же. Просто прихватило сердце, простите меня. Это у меня бывает. Но быстро проходит. Через минуту все будет хорошо.
Нужно подумать, сказал он про себя. И еще важнее успокоиться, прежде чем он произнесет хоть одно слово. Спокойнее, Боггис. И что бы ты ни делал, сохраняй невозмутимость. Эти люди могут быть невежественны, но они не такие глупые. Они подозрительны, недоверчивы и хитры. А если это действительно правда... нет, этого не может быть, не может быть...
|
|
|
Он прикрыл рукой глаза – этот жест должен был изображать страдание – и потом осторожно, незаметно раздвинул два пальца и украдкой посмотрел между ними.
Ну конечно же, вещь по‑прежнему стояла на месте. Он был прав с самого начала! Никакого сомнения! Просто невероятно!
За то, что он увидел, любой знаток отдаст немало, лишь бы только заполучить. На неспециалиста вряд ли он произвел бы сильное впечатление, будучи покрыт грязной белой краской, но перед мистером Боггисом сияла мечта его жизни. Он знал, как знает всякий торговец в Европе и Америке, что среди самых знаменитых и вожделенных образцов английской мебели восемнадцатого века, какие только существуют, есть три предмета, известные как "комоды Чиппендейла". Он знал всю их историю – первый обнаружили в 1920 году в каком‑то доме в Моретон‑ин‑Марше и в том же году продали на аукционе Сотби; два других появились в тех же аукционных залах годом спустя, оба поступили из Рейнхэм‑холла, графство Норфолк. Все они ушли за огромные деньги. Точную цифру за первую вещь и даже за вторую он не помнил, но знал наверняка, что за последний комод выручили три тысячи девятьсот гиней. И это в 1921 году! Сегодняшняя цена наверняка составит десять тысяч фунтов. Кто‑то – мистер Боггис не мог вспомнить кто – относительно недавно осмотрел эти комоды и доказал, что все три из одной и той же мастерской, сделаны из одного и того же бревна и в конструкции их использованы одни и те же шаблоны. Счета за них не были найдены, но эксперты сошлись в том, что эти три комода могли быть исполнены самим Томасом Чиппендейлом, его собственными руками, в самый вдохновенный период его творчества.
А здесь, без конца повторял про себя мистер Боггис, подглядывая сквозь пальцы, здесь стоял четвертый комод Чиппендейла! И это он его нашел! Он станет богатым! Да еще и знаменитым! Каждый из трех получил в мире мебели особое название: Часлтонский комод, Первый Рейнхэмский комод, Второй Рейнхэмский комод. Этот же войдет в историю как комод Боггиса! Только представьте себе, как вытянутся лица там, в Лондоне, когда кое‑кто увидит комод завтра утром! А какие предложения, ласкающие слух, будут поступать от воротил отовсюду из Вест‑Энда – от Фрэнка Партриджа, Моллета, Джетли и прочих! В "Таймс" появится фотография, а под ней будет написано: "Изумительный комод Чиппендейла, недавно обнаруженный мистером Сирилом Боггисом, лондонским торговцем мебелью..." Боже милостивый, ну и шуму он наделает!
Тот, что стоит здесь, думал мистер Боггис, почти в точности похож на Второй Рейнхэмский комод. (Все три – комод из Часлтона и два Рейнхэмских – отличались незначительными деталями.) Эта впечатляющая вещь, исполненная Чиппендейлом во французском стиле рококо в период Директории[66], представляла собою толстый комод, покоящийся на четырех резных желобчатых ножках[67], которые поднимали его на фут от пола. В нем шесть ящиков – два длинных посередине и два покороче по сторонам. Волнообразный спереди, комод замечательно декорирован сверху, с боков и снизу, а сверху вниз между рядами ящиков тянулась замысловатая резьба в виде гирлянд, завитков и кистей. Медные ручки, хотя и заляпанные белой краской, были великолепны. Вещь, безусловно, тяжеловесная, однако исполнена настолько элегантно и изящно, что тяжеловесность отнюдь не отталкивает.
– Как вы себя сейчас чувствуете? – услышал мистер Боггис чей‑то голос.
– Спасибо, спасибо, мне гораздо лучше. Это быстро проходит. Мой врач говорит, что волноваться в таких случаях не стоит, нужно лишь отдохнуть несколько минут. Да‑да, – прибавил он, медленно поднимаясь на ноги. – Так лучше. Теперь все в порядке.
Он принялся неуверенно двигаться по комнате, рассматривая мебель. Ему было ясно, что, кроме комода, его окружают весьма убогие вещи.
– Приличный дубовый стол, – говорил он. – Но боюсь, недостаточно старый, чтобы представлять собою какой‑нибудь интерес. Хорошие, удобные стулья, но уж очень современные, да‑да, современные. Вот этот шкафчик, что ж, довольно мил, но, опять же, никакой ценности не представляет. Комод, – он небрежно прошел мимо комода Чиппендейла и презрительно щелкнул пальцами, – стоит, я бы сказал, несколько фунтов, не более. Боюсь, довольно грубая подделка. Изготовлен, наверное, во времена королевы Виктории[68]. Это вы выкрасили его белой краской?
– Да, – сказал Рамминс, – работа Берта.
– Очень разумный шаг. Будучи белым, он не кажется таким отталкивающим.
– Отличная вещь, – заметил Рамминс. – И резьба красивая.
– Машинная работа, – с видом превосходства ответил мистер Боггис, нагнувшись, чтобы получше рассмотреть изысканное исполнение. – За милю видно. Но по‑своему весьма неплохо. Что‑то тут есть.
Он неторопливо двинулся в сторону, как вдруг остановился и повернулся. Упершись кончиком пальца в подбородок, он склонил голову набок и нахмурился, будто погрузился в глубокое раздумье.
– Знаете что? – сказал он, глядя на комод и едва слышно произнося слова Я кое‑что вспомнил... Мне давно нужны ножки вроде этих. У меня дома есть любопытный столик, из тех, что ставят перед диваном, что‑то вроде кофейного столика, и в Михайлов день[69], когда я переезжал в другой дом, бестолковые грузчики повредили у него ножки, на них теперь лучше не смотреть. А столик мне очень нравится. Я всегда держу на нем большую Библию, а также все мои проповеди. – Он умолк, водя пальцем по подбородку. – Я вот о чем подумал. Эти ножки от вашего комода могли бы вполне сгодиться. Да, пожалуй, что так. Их легко можно отпилить и приладить к моему столику.
Он оглянулся. Трое мужчин стояли совершенно неподвижно. Три пары глаз, таких разных, но в равной степени недоверчивых, подозрительно смотрели на него – маленькие свинячьи глазки Рамминса, бессмысленные глаза Клода и два разных глаза Берта: один странный, какой‑то затуманенный, с маленькой черной точкой в середине, похожий на рыбий глаз на тарелке.
Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой.
– Ну и ну, да что это я несу? Я так говорю, будто это моя вещь. Прошу прощения.
– Вы хотите сказать, что желали бы купить его, – сказал Рамминс.
– Хм... – мистер Боггис оглянулся на комод и нахмурился. – Не уверен. Можно, конечно... но опять же... если подумать... нет‑нет... думаю, с ним хлопот не оберешься. Не стоит он того. Оставлю его, пожалуй.
– И сколько вы хотели бы предложить? – спросил Рамминс.
– Видите ли, вещь‑то не подлинная. Обыкновенная подделка.
– А вот я так не думаю, – возразил Рамминс. – Он здесь уже больше двадцати лет, а до этого стоял в замке. Я сам его купил на аукционе, когда умер старый сквайр[70]. Так что не рассказывайте мне, будто эта штука новая.
– Она вовсе не новая, но ей точно не больше лет шестидесяти.
– Больше, – возразил Рамминс. – Берт, где бумажка, которую ты как‑то нашел в ящике? Этот старый счет?
Юноша отсутствующим взглядом посмотрел на отца. Мистер Боггис открыл было рот, потом быстренько закрыл его, так и не произнеся ни слова. Он буквально трясся от волнения и, чтобы успокоиться, подошел к окну и уставился на пухлую коричневую курицу, клевавшую во дворе рассыпанные зерна.
– Да, в глубине вон того ящика лежала, под силками для кроликов, – говорил Рамминс. – Достань‑ка ее и покажи священнику.
Когда Берт подошел к комоду, мистер Боггис снова обернулся. Не смотреть он не мог. Он видел, как юноша вытащил средний ящик, и еще обратил внимание на то, как легко ящик выдвигается. Он видел, как рука Берта скрывается внутри ящика и роется среди проводов и веревок.
– Эта, что ли?
Берт извлек пожелтевшую сложенную бумажку и отнес ее отцу, который развернул ее и приблизил к лицу.
– Не будете же вы говорить, что это не старинный почерк, – сказал Рамминс и протянул бумажку мистеру Боггису, чья рука, когда он брал ее, неудержимо тряслась.
Бумажка была ломкая и слегка хрустела у него между пальцами. Наклонными буквами, каллиграфическим почерком было написано следующее:
"Эдвард Монтегю, эск.,
Томасу Чиппендейлу.
Большой комод красного дерева чрезвычайно тонкой работы, с очень богатой резьбой, на желобчатых ножках, с двумя весьма аккуратно исп. длинными ящиками в средней части и двумя такими же по бокам, с богато отд. медными ручками и орнаментом, все вместе полностью закончено и выполнено в изящном вкусе... 87 фунтов".
Мистер Боггис всеми силами старался сохранить спокойствие и побороть волнение, которое распирало его изнутри и вызывало головокружение. Боже мой, в это трудно поверить! Со счетом цена его еще повышается. Сколько же он теперь будет стоить? Двенадцать тысяч фунтов? Четырнадцать? Может, пятнадцать или двадцать? Кто знает?
Ну и дела! Он с презрением бросил бумажку на стол и тихо произнес:
– То, что я вам и говорил, подделка викторианской эпохи. Это обыкновенный счет – тот, кто изготовил эту штуку, выдал ее за старинную вещь и отдал своему клиенту. Таких счетов я много видел. Обратите внимание, что он не пишет, что сам сделал эту вещь. Тут бы сразу все раскрылось.
– Говорите что хотите, – заявил Рамминс, – но бумажка старинная.
– Разумеется, мой дорогой друг. Вещь викторианской эпохи, конца ее. Примерно 1890 год. Шестьдесят‑семьдесят лет назад. Я таких сотни видел. То было время, когда массы столяров‑краснодеревцев только тем и занимались, что подделывали красивую мебель предыдущего столетия.
– Послушайте, святой отец, – сказал Рамминс, тыча в него толстым грязным пальцем, – я уж не буду говорить о том, что вы ничего не смыслите в мебели, но скажу вам вот что. Откуда у вас такая уверенность, что это подделка, когда вы даже не видели, как он выглядит под краской?
– Подите‑ка сюда, – сказал мистер Боггис. – Подите сюда, и я покажу вам кое‑что. – Он встал рядом с комодом и подождал, пока они подойдут. – Нож есть у кого‑нибудь?
Клод достал карманный ножик с ручкой из рога, мистер Боггис взял его и вынул самое маленькое лезвие. Затем, действуя с видимой небрежностью, но на самом деле чрезвычайно аккуратно, принялся отколупывать белую краску на крошечном участке верхней части комода. Краска легко отслаивалась от старого твердого покрытия. Очистив примерно три квадратных дюйма, он отступил и сказал:
– Взгляните‑ка!
Это было прекрасно. Теплое пятнышко красного дерева, сияющее, как топаз, подлинным цветом двухсотлетней давности, сочным и насыщенным.
– Ну и что тут не так? – спросил Рамминс.
– Да он же обработан! Сразу видно!
– И откуда это видно, мистер? Ну‑ка, расскажите нам.
– Должен признаться, объяснить это довольно трудно. Тут все дело в опыте. Мой опыт подсказывает мне, что дерево, вне всякого сомнения, обработано известью. Ее используют для того, чтобы придать красному дереву темный цвет, свидетельствующий о приличном возрасте. Для дуба используется поташ, а для ореха – азотная кислота, для красного же дерева – всегда известь.
Трое мужчин придвинулись поближе, чтобы поглядеть на очищенное дерево. Похоже, в них пробудилось что‑то вроде интереса. Всегда любопытно узнать о новом виде мошенничества или обмана.
– Посмотрите внимательнее на структуру дерева. Видите характерный оранжевый оттенок темно‑красного и коричневого цвета. Это признак извести.
Они потянулись носами к дереву – первым Рамминс, за ним Клод, а потом Берт.
– И потом, эта патина, – продолжал мистер Боггис.
– Чего?
Он объяснил им значение этого слова применительно к мебели.
– Мои дорогие друзья, да вы представить себе не можете, на что готовы негодяи, лишь бы только сымитировать великолепный вид настоящей патины, с насыщенным цветом бронзы. Это страшно, просто страшно, и мне больно говорить об этом!
Он презрительно выпаливал слова и корчил кислую физиономию, изображая крайнее отвращение. Мужчины молчали, ожидая новых откровений.
– На какие только ухищрения не пускаются смертные, чтобы ввести в заблуждение невинных! – кричал мистер Боггис. – Все это в высшей степени отвратительно! Знаете, что они здесь сделали, мои друзья? Я‑то отлично понимаю. Я вижу, как они это делали. Долго протирали дерево льняным маслом, покрывали его щелочной политурой с добавлением коварного красителя, чистили пемзой и маслом, натирали воском вместе с грязью и пылью и, наконец, подвергали тепловой обработке, чтобы полировка потрескалась и стала похожа на покрытие двухсотлетней давности! Не могу без горечи даже думать о таком бесстыдстве!
Трое мужчин продолжали глазеть на небольшой участок темного дерева.
– Дотроньтесь до него! – приказал мистер Боггис – Приложите к нему свои пальцы! Ну и как, теплое оно или холодное на ощупь?
– Да вроде холодное, – сказал Рамминс.
– Именно, мой друг! А дело‑то все в том, что липовая патина всегда на ощупь холодная. Настоящая патина на ощупь удивительно теплая.
– Эта на ощупь нормальная, – сказал Рамминс, намереваясь поспорить.
– Нет, сэр, она холодная. Но, конечно же, нужно иметь опытный и чувствительный кончик пальца, чтобы вынести положительное суждение. Трудно ожидать, чтобы вы были способны судить об этом, как трудно ожидать, что я могу судить о качестве вашего ячменя. Все в жизни, мой дорогой сэр, достигается опытом.
Трое мужчин неотрывно глядели на чудаковатого круглолицего священника, но теперь уже не так подозрительно, потому что кое‑что о своем предмете он все‑таки знал. Однако доверять ему они пока не собирались.
Мистер Боггис наклонился и указал на металлическую ручку комода.
– Вот где еще мошенники приложили руку, – сказал он. – У старой бронзы обыкновенно есть и цвет, и отличительные особенности. Хоть это‑то вам известно?
Они глядели на него во все глаза, ожидая дальнейших откровений.
– Но вся беда в том, что есть мастера необычайно ловко подделывать цвет. По сути дела, почти невозможно отличить настоящий, подлинный цвет от фальшивого. И мне не стыдно признаться, что часто это и меня ставит в тупик. Потому нет никакого смысла соскабливать краску с ручек. Вряд ли это нам что‑нибудь даст.
– Как это можно делать так, чтобы новая медь казалась старой? – спросил Клод. – Медь ведь не ржавеет.
– Вы совершенно правы, мой друг. Но у этих негодяев есть свои способы, которые они хранят в тайне.
– Какие например? – спросил Клод.
Сведения такого рода он не мог пропустить мимо ушей. Никогда не знаешь, вдруг что‑то и пригодится.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 154; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!