ВИДЕНИЯ НОВОПОСТРИЖЕННОГО ИНОКА МАНУИЛА В ХРАМЕ БОЖИЕМ
Игумен Мануил (в схиме Серафим) был настоятелем Свято-Феодосиевского скита Церковщина (в Гнилецких пещерах, на окраине Киева). В этих пещерах, в двенадцати километрах южнее лавры, любил уединенно молиться преподобный Феодосий. Впоследствии здесь образовалась небольшая пещерная обитель — Пречистенский Гнилецкий монастырь. Разорение Киева в XIII—XV вв. стало причиной угасания обители, к XVI в. пришедшей в запустение. Вновь открыл пещеры святитель Иннокентий (Борисов). В 1900—1902 гг. при пещерах основан монастырь Рождества Богородицы, получивший название «Скита Пречистой». Последним настоятелем обители до ее закрытия большевиками стал ученик преподобного Ионы Киевского иеромонах Мануил (впоследствии схиигумен Серафим (Ковш); † 1920), видения которого и приводятся в нашей книге.
В первые дни моего монашества мне было страшное видение, показавшее тайные козни диавола и послужившее мне предостережением на случай нападения на меня этого исконного клеветника и человекоубийцы.
По уставу Киево-Троицкого монастыря, новопостриженные иноки должны в первые пять дней после пострига пребывать неисходно в храме Божием. Поэтому и мне после пострига моего надлежало провести указанное время в храме. В ночь на пятый день я заснул легким, тревожным сном, и вдруг глазам моим представилось следующее страшное видение.
Чистое поле. На этом поле толпа бесов в образе эфиопов зажигает подземный пламень. Тут же толпа неких белоризцев прилагает усилия, чтобы потушить этот пламень. Среди этих белоризцев я вижу и себя: помогаю и я им в этом деле. Победа остается на стороне белоризцев.
|
|
|
После этого все исчезло, и я остался один среди чистого поля. Вокруг меня необозримое пространство [...] Я пытался разыскивать свою обитель. Подхожу к какому-то громадному зданию и знаю, что мне через него надо пройти. Вхожу в него и вижу, что дно полно уродливых, отвратительно зверообразного вида бесов. Бесы, по-видимому, о чем-то страшно скорбели... У меня не было никакого страха, и смотрел я на них только с любопытством, не испытывая ни смущения, ни боязни... Вдруг вдалеке показался яркий свет адского пламени. Шел сам князь бесовский в сопровождении полчищ бесовских. Вид его был ужасен и подобен льву, ищущему, кого поглотить. На голове его был венец, из-под которого торчали три рога, а сзади был длинный хвост...
Подойдя к скорбевшим бесам, он грозно спросил их:
— Почему вы, друзья мои, так унываете?
Бесы встали перед ним навытяжку, по-военному, и ответили:
— Как же не унывать нам, наш повелитель, когда отец Иона столько народу постригает в монахи?
На это сатана ответил им:
|
|
|
— Ах, какие вы малодушные! Монахов боитесь! Постараемся же, друзья, показать им мир: все тогда наши будут... Этих ли нам монахов бояться?
И при этом пальцем показал на меня. Все бесы при этих словах повалились ему в ноги, как гром, а я в ужасе проснулся.
Предупрежденный этим видением, я усугубил свою осторожность, но не дремал и диавол. Вскоре меня по рухольному послушанию вновь оклеветали в расхищении вверенного мне монастырского имущества. Нашелся среди клеветников один брат, который ложное свое на меня показание подкрепил даже целованием Святого Креста и Евангелия; но этого клятвопреступника Господь вскоре покарал жестоко: терзаемый угрызениями совести, он заболел и через шесть недель умер. Тем не менее, после этого состояние моей души было мучительно тяжелое; я даже говорить не был в состоянии, и вся моя надежда была только на Правосудного Бога и Его Пречистую Матерь: от Них одних я только и ждал избавления от напасти и оправдания.
В таком-то горестном состоянии, возвратясь однажды вечером с послушания в свою келию, я заснул с чувством великой скорби. И представилось мне, что будто бы я уже умер. Душа моя, расставшись с телом, имела вид малого ребенка. Я смотрел на лежащее передо мной мертвое мое тело и так рассуждал сам с собою: «А где же те Ангелы, где же демоны, которые, как говорится в слове Божием и в Священном Предании, являются при разлучении души с телом?»
|
|
|
В то же время я обернулся лицом по направлению к Киеву и увидел, что весь город как бы озарился адским пламенем, а с неба, как сливы с дерева, когда его трясут, падали звезды. Весь народ стонал и кричал неистовым голосом.
Невозможно описать, какой ужас испытывала тогда душа моя при этом страшном зрелище!
И вдруг явились два Ангела. Одеты они были в светлые диаконские одежды, опоясанные крестообразно орарем; в руках у них были хоругви с двумя наконечниками, как это обычно пишется на иконах Воскресения Христова. От кроткого и лучезарного взора их мучительное состояние моей души мгновенно перешло в неизреченную радость.
— Куда же мы определим его? — спросил один из них, указывая на меня.
— Ты его блюститель, — сказал другой, — ты и должен позаботиться о нем.
— Что ж, — продолжал первый, — нужно его окрылатить.
И вдруг при этих словах у меня, как у птицы, выросли на спине крылья. Ангелы сказали мне лететь на восток, чтобы поспеть к ранней обедне, и показали мне дорогу. Дорога шла среди глубочайшего мрака и представляла собою как бы луч солнечного света шириной аршина в полтора, пробивающийся в скважину темного места.
|
|
|
На этой дороге я встретил свою сестру. Сестра была без крыльев. Я схватил ее и стал тащить, хватая то за руки, то за волосы. С обеих сторон дороги клубились адские огни и слышны были неумолкаемые человеческие стоны и вопли... Наконец мы вместе с сестрой прилетели в неведомую прекрасную обитель.
Сестру приняли внизу, а мне свет указывал лететь выше, как бы на второй этаж. И здесь я увидел дивное зрелище:
«Предо мною — безпредельное поле, и поле это было сплошь покрыто как бы полками святых угодников Божиих. Полк святителей стоял отдельно; тут же, отдельно, стояли полки преподобных, мучеников, хоры Ангелов: и все они воспевали величие и славу Творца небесного. Увидел я тут вдали и себя в том же образе ребенка. Группа иноков, среди которых я не усмотрел никого из своих, приняла меня на руки, как младенца, и я услышал невыразимо сладкое пение: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Исполнь небо и земля славы Твоея. Осанна в вышних!..» И я чувствовал и сознавал, что недостоин этой славы, и скорбел, что так плохо жил на земле с братией и не любил их так, как здесь любят... И услышал хор Ангельский, и пел он на лаврский напев: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа». Пения того ни изобразить, ни даже представить себе невозможно: нет слов на языке человеческом, нет подобия, которому бы уподобить было можно это сладкое пение. От пения того сердце мое бысть аки воск таяй, и сам я точно растаял, как бы превратился в некую жидкость не чувственную, а духовную, умную, коей я и пролился с неба на землю. Проливаясь или летя на землю (изъяснить сего состояния человеческим языком невозможно), я сохранял, однако, в себе свои человеческие чувства и сознавал, что возвращаюсь с неба на землю.
Когда очнулся я от этого видения, то в течение нескольких часов не мог прийти в себя от изумления, быв вне себя от пережитого и перечувствованного, и не знал, где я нахожусь — на небе ли или на земле. Стал я ощупывать себе лицо, руки, ноги — все тело свое: я ли это или не я? Сон ли это или явь? Объяснить того состояния, в котором я тогда находился, совершенно невозможно... Наконец я ощупал стенку келии и, ползком, на ощупь, добравшись до двери, выбрался на двор. Была прекрасная, ясная, светлая звездная ночь. Я с горьким плачем присел на лавку и только тут понял, что мне было видение, а не простой сон. На душе у меня стало так тихо и мирно, что сердце мое было готово принять все страдания и муки с полной покорностью воле Творца моего и Бога, посетившего скорби души моей Своею милостью. Тут постиг я самим опытом, что значит озарение души благодатью Божией, коею Христовы апостолы, мученики, исповедники и все святые победили мир подножию Креста Господня, ни во что вменяя все страдания свои и муки.
Две недели после этого видения я находился как бы вне мира сего и даже вне себя. Все видимое и окружающее меня было как прах или пепел. Идет братия в трапезную, а я стараюсь незаметно забраться или в кусты, куда-нибудь подальше, или в темный коридор, и сижу там неподвижно, углубившись в себя, пока не хватятся меня и не отыщут.
11 октября 1887 года я был рукоположен во иеродиакона.
Оставаясь на послушании заведующего рухольной, я продолжал нести тяжкое иго гонений, скорбей и всяческой напраслины. Хлопот было много, а неприятностей и того больше. Дело было в том, что наш настоятель, великий старец отец Иона, нося сам старческую, плохонькую одежду, ходя и зиму и лето в валеных сапогах, требовал той же скромности и от братии, и потому в рухольной запасов, особенно одежды, не делалось; братия же с этим не мирилась, и от меня, как от рухольного, требовали одежды приличной, которою удовлетворить всех я не мог. Отсюда и все мои скорби, ибо меня многие обвиняли во всем, не желая подчиниться духу простоты и смирения, которыми столь изобиловал дивный наш настоятель. Чтобы избавиться от нареканий и обвинений, я неоднократно отказывался от своей должности, но старец отец Иона и слушать меня не хотел. Доходил я иногда, бывало, до того, что с себя самого снимал последнюю одежду, чтобы сколько-нибудь удовлетворить нуждающихся, но это было каплей в море, и я тогда начал роптать и осуждать своего старца, забывая все величие и святость своего наставника, отца и благодетеля.
И вот заснул я однажды и во сне увидел лежащего на земле нагого человека. Подойдя к нему, я снял с себя одежду и прикрыл его наготу. Тут подошли ко мне какие-то двое, ставшие около него и, видимо, власть имеющие; подошли они ко мне и сказали:
— Так как ты живешь старым языком, то ты наш пленник.
Связали они мне руки, повели по какому-то незнакомому пути. На пути пришлось нам переходить через балку. По правой стороне ее шло пять прекрасных дев. Эти девы остановили ведущих меня и спросили:
— Куда вы его ведете?
Те ответили:
— Он наш пленник, так как живет старым языком.
Тогда старшая из дев сказала:
— Еще жив Господь Бог: мы не допустим его до обиды и берем его на поруки.
Затем, обратившись ко мне, она сказала:
— Если ты обещаешься жить новым языком, то мы тебя отпустим.
Я понял, что это означает не осуждать ближних и творить Иисусову молитву, и обещал жить новым языком. Тогда говорившая со мной дева, развязав мне руки, взяла меня за них и довела до некоего чудного места, огороженного оградой, в которой были только одни ворота. Когда мы дошли до этих ворот, то они сами собой раскрылись, и глазам моим представился чудесный сад, в котором росли прекрасные цветы и деревья. От них исходил такой аромат, что от чрезмерного благоухания, казалось, даже и дышать было трудно. В саду этом я увидел души праведников в белых ризах. Зрелище было до того поразительное и так было прекрасно место это, что я боялся даже ступать по земле дивного этого сада. И услышал я голос:
— Это селение, в котором говорят на новом языке.
На этом я проснулся и, проснувшись, решил, что это мне вразумление, чтобы я не осуждал старца, не смел роптать и занялся бы изучением великого умного делания молитвы Иисусовой. На сем я и успокоился.
Так прожил я год.
Ежедневные недоразумения по делу заведования рухольной довели все-таки в конце концов меня до того, что я окончательно решил отказаться от заведования ею. Решив так, я взял ключи, принес их к старцу и заявил ему, что отказываюсь заведовать рухольной. Отец Иона сначала пытался меня уговаривать добром, успокаивая меня, а затем, видя, что уговоры не действуют, строго объявил мне, что бросить послушание мне не позволит и что для меня лучше будет, если я возьму ключи обратно. Но я снова наотрез отказался и вышел из келии старца, бросив ключи от рухольной у него на столе и сказав при этом:
— Лучше из монастыря уйду, нежели приму ключи.
Прошла неделя, прошла другая, а оставленные мною ключи как лежали на столе у старца, так и продолжали лежать, пока не созвали собора и на нем не постановили возвратить ключи мне же, оставив меня на том же послушании в рухольной. Вызвали меня на собор и объявили мне его решение. Я схватил шапку и со словами: «Господь с вами и с вашими ключами» — убежал и заперся в своей келии.
От сильного волнения я прилег и не заметил, как уснул. И увидел я во сне дивное и знаменательное для меня видение:
Вижу я рай Божий, обнесенный высокой оградой с воротами неописанной красоты. У райских врат сидела Матерь Божия, одетая в власяное рубище. Я хотел было пройти в райский сад, минуя Ее, но врата были закрыты; пошел искать других, но не нашел. Тогда стоявшие у врат стражи сказали мне, указывая на Божию Матерь:
— Что ты врат ищешь, а Вратарницы не спросишь?
Тогда я пал ниц перед Нею, стал целовать пречистые Ее ноги и говорю Ей:
— Матушка, Царица небесная, пусти меня в рай.
Предо мною предстала отвратительно обезображенная и необыкновенно уродливая женщина: нос ее отгнил, все конечности отгнили, и от нее шел тяжелый смрад.
Пречистая указала мне на эту женщину, велела ее поцеловать и при этом сказала:
— Поцелуй эту женщину — тогда пущу в рай!
Ослушаться я не посмел и, прикоснувшись осторожно и брезгливо к носу женщины, поцеловал ее. Тогда Матерь Божия сказала женщине:
— Покажи ему дела человеческие.
И страшная эта женщина своими руками разодрала прямо против сердца утробу свою, и я с ужасом увидел там безчисленное множество разнообразнейших и отвратительнейших гадов, которые там копошились, извивались и ползали, смешиваясь друг с другом, как каша.
Святая Вратарница рекла женщине:
— Набери и дай их ему в припол (то есть в одежду).
Та набрала гадов обеими руками и подала мне. И что же это было за ужасное зрелище! Гады извивались, высовывали жала, тянулись ко мне своими отвратительными, злобными головами... Я оцепенел от ужаса...
— Бери, бери еще, — услышал я голос Царицы небесной, — иначе не попадешь в рай!
Я взял вторично и проснулся.
Поразительно было это сновидение, и я в нем ясно усмотрел волю Царицы небесной, чтобы я продолжал нести свое послушание, несмотря на все чинимые мне скорби, клеветы и нарекания, и что если я буду ослушником Ее велению, то не спасусь и рая не удостоюсь. Сон этот произвел на меня глубочайшее впечатление, означая под гадами монастырскую братию, досаждавшую мне всевозможными клеветами.
Наутро меня позвали в келию отца Ионы, где уже были собраны соборные старцы. Отец Иона, обратясь ко мне, погрозил на меня пальцем и сказал:
— Матери Божией угодно, чтобы ты был рухольным, а иначе ты, батюшка, не попадешь в рай!
Я горько заплакал и, пораженный прозорливостью старца, покорно принял от него ключи, поклонился ему и всем присутствующим и, ни слова не говоря, вышел.
Прошел я в свою келию, забрался на чердак, положил несколько поклонов, прося помощи и заступничества Царицы небесной, и принялся вновь за свое послушание, почувствовав себя сильно укрепленным в духе против наветов вражеских и клеветы человеческой.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 461; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!