МУХАММЕД АЛИ И СЕВЕРНАЯ АФРИКА 4 страница
Как это ни странно, большинство депутатов не согласились с Гарибальди, предпочтя четвертый вариант: не сдаваться, а объявить о прекращении огня и остаться в Риме. Эту возможность Мадзини предварительно не рассматривал. В конечном счете он, однако, согласился. Французы, думавшие, что это всем ненавистный тиран, удивились, увидев, что он без боязни расхаживает по улицам и его приветствуют и выражают почтение везде, где он появляется, и не решились арестовать его. Однако Мадзини знал, что даже если и останется на свободе, отныне он будет лишен власти, и через несколько дней отплыл в Лондон. «Италия — моя родина, — сказал он, — но Англия — мой дом, если у меня он есть».
Тем временем Гарибальди обратился к добровольцам. «Я предлагаю, — объявил он, — не жалованье, не жилище и не питание. Я предлагаю только голод, жажду, утомительные марши, сражения и смерть. Те, у кого любовь к родине в сердце, а не только на устах, следуйте за мной». 4000 человек тут же присоединились к нему, однако через месяц лишь совсем немногие остались с ним, спасаясь от целых трех вражеских армий и медленно продвигаясь к маленькой республике Сан-Марино.[358] Здесь отряд был распущен, и Гарибальди с Анитой и несколькими наиболее верными ему людьми отправились в единственную итальянскую республику, которая все еще продолжала бороться за свое выживание, — Венецию.
Увы, судно, на котором они плыли, перехватил австрийский военный корабль. Гарибальди попытался высадиться на отдаленном участке побережья, известном ныне как Порто Гарибальди, и прежде чем достиг венецианских лагун, его возлюбленная Анита скончалась у него на руках. На какое-то время он совсем пал духом. Потом Гарибальди вновь покинул Италию и через несколько недель прибыл в Нью-Йорк. Начался второй период его американского изгнания.
|
|
|
Даже если бы Гарибальди сумел достичь Венеции, то все равно мало что смог бы сделать для нее. В течение всей предшествующей зимы, несмотря на то усиливавшуюся, то ослабевавшую австрийскую блокаду, Даниэле Манин сосредоточил все усилия на создании боеспособной армии — эту задачу он доверил генералу Пепе, который радостно объявил о своей готовности отдать жизнь за Италию и Венецианскую республику. Будучи калабрийцем, Пепе сумел начать вербовку большого числа солдат и офицеров, служивших в неаполитанской армии. В результате к началу апреля 1849 г. образовались достаточно дисциплинированные вооруженные силы численностью примерно 20 000 человек, что дало ассамблее смелость для того, чтобы издать следующий героический декрет: «Венеция будет сопротивляться Австрии всеми силами. Президент Манин для этой цели наделяется неограниченными полномочиями».
|
|
|
Операция по блокированию продолжалась до мая 1849 г., пока наконец австрийский командующий не понял, что полностью охватить лагуну окружностью девяносто миль невозможно, тогда как город с населением 200 000 жителей сможет долго выдерживать голод. Не оставалось ничего, кроме как начать правильную осаду. Первой целью стал форт в Мальгере (ныне Маргера) на том конце железнодорожного моста, что находился на материке. После трехнедельного обстрела этот участок был сдан, однако сам мост с несколькими импровизированными фортами вдоль его линии каким-то образом по-прежнему удерживался защитниками. В начале июля австрийцам пришла в голову экстравагантная идея попытаться бросать бомбы на Венецию с большого воздушного шара. Эксперимент потерпел фиаско и позволил венецианцам по крайней мере посмеяться над осаждающими, но не более того. В конце концов осада привела к нехватке продовольствия, и по прошествии месяца город оказался на грани голода. Даже рыбы, главного продукта для Венеции, уже недоставало, поскольку лагуна была слишком мала, чтобы обеспечивать все население. Ввели нормирование хлеба, однако ситуация продолжала ухудшаться. 28 июля Маний обратился к членам ассамблеи с вопросом: возможно ли дальнейшее сопротивление? Те выразили готовность бороться до конца.
|
|
|
В ночь на 29-е начался мощный обстрел Венеции. Он затронул только западную часть города, поскольку австрийские пушки, установленные даже на самых высоких точках, не могли посылать ядра на большее расстояние. К счастью, Пьяцца не пострадала от вражеской артиллерии. К тому же большинство метательных снарядов были обычными ядрами, которые не разрывались при ударе. Австрийцы часто раскаливали их на огне, но печей не хватало, чтобы раскалить их все, и незначительные локальные пожары тушились венецианскими пожарными бригадами, в работе которых участвовал теперь и Даниэле Манин.
Тем не менее сам по себе интенсивный обстрел в течение трех с половиной недель не мог не сказаться на боевом духе венецианцев и теперь город оказался еще и жертвой нового бедствия, самого страшного из всех — холеры. К концу июля болезнь свирепствовала во всех кварталах города. В условиях августовской жары она распространялась еще более активно, особенно в районе Кастелло, где царила страшная скученность, поскольку сюда бежали люди из подвергавшейся обстрелу западной части Венеции. Могильщики работали без устали; похороны в Венеции были делом непростым, и тела ожидали своей очереди в грудах на campo, площади перед старым кафедральным собором Сан-Пьетро ди Кастелло. Запах стоял зловонный.
|
|
|
Не вызывало сомнений, что конец близок. 19 августа две гондолы под белым флагом отплыли к Местре. Три дня спустя было подписано соглашение. Условия, выдвинутые австрийцами, оказались неожиданно великодушными. Главное требование осаждавших состояло в том, чтобы все офицеры и итальянские солдаты, являвшиеся подданными империи, немедленно покинули Венецию. Сорок виднейших венецианцев подлежали изгнанию. 27 августа австрийцы вновь заняли город. В полдень того же дня французское судно «Плутон» отплыло из Джудекки. На его борту вместе с тридцатью семью другими находились Гульельмо Пепе, Никколо Томмазео и Даниэле Манин.
Последний вместе с женой и дочерью поселился в Париже, где стал писать статьи для французских газет и давать уроки итальянского. К этому времени он отказался от республиканских идеалов. Как и Мадзини, он выступал теперь за объединение Италии. «Я убежден, — писал он, — что наша главная задача — сделать Италию реальностью… республиканская партия заявляет савойскому дому: „Если вы создаете Италию, мы с вами; если нет — нет“». Он умер в Париже 22 сентября 1857 г. в возрасте 53 лет. Одиннадцать лет спустя его останки были перевезены в Венецию и захоронены в особой могиле напротив собора Святого Марка. Рядом с его домом на бывшем кампо Сан-Патерниан (ныне кампо Манин) прижался к земле огромный бронзовый лев.
Напрасен ли оказался quarantotto? Осенью 1849 г. это казалось очевидным. Австрийцы возвратились в Венецию и Ломбардию; Пий IX возвратился в оккупированный французами Рим; в Неаполе Король-бомба отменил конституцию и еще более укрепил свою абсолютную власть; Флоренция, Модена и Парма, находившиеся под австрийским протекторатом, пребывали в точно таком же положении. На всем полуострове только Пьемонт оставался свободным, однако он тоже изменился. Высокий, статный, идеалистически настроенный Карл Альберт умер. Его сын и преемник Виктор Эммануил II был низеньким, толстым и уродливым, более всего интересовавшимся (или выглядел так) охотой и женщинами. Но он был гораздо умнее, чем казалось. Несмотря на природную застенчивость и неуклюжесть на публике, он редко ошибался, рассуждая о политике. Трудно представить Рисорджименто без него.
Однако даже Виктор Эммануил мог бы потерпеть неудачу, если бы не его премьер-министр Камилло Кавур, ставший преемником решительного антиклерикала Массимо д’Азельо в конце 1852 г. и остававшийся у власти с короткими перерывами последующие девять лет, которые стали решающими для Италии. Внешность Кавура, как и его повелителя, была обманчивой. Невысокий и толстый, с покрытым пятнами лицом, редкими волосами и глазами немного навыкате, невзрачно одетый, на первый взгляд он не производил особого впечатления. В то же время его ум напоминал рапиру, и едва Кавур начинал говорить, мало кто не поддавайся его обаянию. Внутри страны он продолжал осуществлять разработанную д’Азельо программу церковной реформы — зачастую вопреки мнению благочестивого и набожного короля-католика, — а также делал все, что мог, для укрепления экономики. Внешняя же политика его была направлена на осуществление мечты о единой Италии с Пьемонтом во главе.
Однако можно спросить: какое отношение имела к объединению Италии Крымская война, в которую Пьемонт вступил в январе 1855 г. вместе с западными державами? В пользу этого у Кавура были следующие доводы. Прежде всего он знал, что Англия и Франция надеются втянуть в войну Австрию; это могло привести к длительному австро-французскому союзу, который уничтожил бы шансы на ликвидацию австрийского господства на Апеннинском полуострове. С другой стороны, если бы Италия могла продемонстрировать миру свой боевой дух, то это был бы подходящий случай; чем больше ее военная слава, тем скорее Англия и Франция воспримут ее устремления всерьез. Опыт оказался не вполне удачным: пьемонтцы приняли участие только в одном сражении, к тому же не самом значительном. 28 из их числа погибли — совсем не много по сравнению с двумя тысячами умерших от холеры к концу года. Особенно неприятно было то, что именно угроза вступления в войну Австрии побудила Россию искать мира. Но если пьемонтцы не слишком преуспели в своем желании показать себя на поле боя, то Виктор Эммануил по крайней мере получил приглашение нанести государственные визиты королеве Виктории и Наполеону III в декабре 1855 г. и занял место среди победителей при заключении мира двумя месяцами позже. Более того, в ходе переговоров с Францией у Кавура появились новые и весьма воодушевляющие надежды: после бесполезных усилий прошлых лет Наполеон III будет теперь готов к тому, чтобы посодействовать долгожданному изгнанию австрийцев.
Любопытно, что взяться за оружие на стороне Италии, кажется, императора побудил в конечном счете заговор итальянских патриотов с целью его убийства. Попытка последнего имела место 14 января 1858 г., когда он и императрица направлялись в театр слушать оперу «Вильгельм Телль» и в его карету бросили бомбу. Монарх не пострадал, хотя несколько охранников и просто находившихся рядом людей получили ранения. Руководитель заговора, Феличе Орсини, был хорошо известен как республиканец, организовавший немало заговоров. Ожидая в тюрьме суда, он написал императору послание, которое во всеуслышание зачитал во время открытого суда и опубликовал во французской и пьемонтской печати. Оно заканчивалось словами: «Помните, что, поскольку Италия не является независимой, мир для Европы и вашего величества остается лишь пустой мечтой… Сделайте мою родину свободной, и ее двадцатимиллионный народ будет благословлять вас везде и всегда».
Хотя эти благородные слова и не спасли Орсини от расстрела, но, как представляется, засели в уме Наполеона III, который в середине лета 1858 г. окончательно пришел к мысли о совместной операции по вытеснению австрийцев с Апеннинского полуострова раз и навсегда. Однако он руководствовался не совсем идеалистическими мотивами. Правда, Наполеон искренне любил Италию, и ему нравилась мысль, что мир будет видеть в нем ее освободителя. Но он также знал, что его престиж и популярность падают, и отчаянно нуждался в войне, и притом победоносной, чтобы восстановить их. Австрия являлась единственным потенциальным противником, над которым можно было одержать победу. Далее требовалось обсудить положение дел с Кавуром, и они тайно встретились в июле 1858 г. на маленьком курорте Пломбьер-ле-Бен в Вогезах. Им удалось быстро прийти к соглашению. Пьемонт должен был затеять распрю с герцогом Моденским и ввести войска якобы по призыву населения. Австрия, обязанная помочь герцогу, объявит войну Пьемонту, который обратится за поддержкой к Франции. В обмен он уступит ей Савойю и город Ниццу. Отказ от Ниццы, родного города Гарибальди, был горькой пилюлей для Кавура, но ее приходилось принять в качестве платы за освобождение.
В качестве гарантии соглашения оба монарха пошли на династический брак. Старшей дочери Виктора Эммануила, принцессе Клотильде, предстояло выйти замуж за племянника императора, принца Наполеона. Когда об этих обязательствах стало известно, то нашлось немало тех (особенно в Пьемонте), кого они привели в ужас. Принцесса была в высшей степени умной, благочестивой и привлекательной пятнадцатилетней девушкой, а жених — всем известным распутником тридцати семи лет от роду со скандальной репутацией. Виктор Эммануил, с которым, очевидно, заранее не посоветовались, не скрывал своего неудовольствия и оставил окончательное решение вопроса за самой Клотильдой. Она согласилась на этот брак (что свидетельствует о ее высоком чувстве долга), который, ко всеобщему удивлению, оказался вполне счастливым.
Свадебная церемония состоялась в конце января 1859 г. Тем временем Франция и Пьемонт активно и открыто готовились к войне. Вскоре после этого у Наполеона III начали меняться взгляды на все дело. Они весьма обеспокоили Кавура, который прекрасно знал, что его страна не может противостоять Австрии в одиночку. Хуже всего было то, что Англия, Пруссия и Россия поговаривали о созыве международного конгресса, где почти наверняка встал бы вопрос о добровольном разоружении Пьемонта. Таким образом, Кавур оказался лицом к лицу с серьезной угрозой. Спасение пришло в самый критический момент от Австрии, которая 23 апреля предъявила ультиматум Турину, потребовав того же самого разоружения в течение трех дней. Теперь она сама выступила в роли агрессора. Наполеон мог больше не скрывать своих планов, да и не пытался. Он приказал немедленно начать мобилизацию французской армии. Ее численность составила 120 000 человек, из которых одна часть вступила в Италию, перейдя Альпы, тогда как другая переправилась морем и высадилась у Генуи.
Кавур отлично понимал, что все это требует времени; австрийцы уже были на марше. По крайней мере в течение двух недель пьемонтцам предстояло один на один противостоять австрийцам — пугающая перспектива. К счастью, ему опять повезло — время было потеряно из-за проливных дождей и споров по поводу стратегии в австрийских штабах. Задержка дала время для прибытия французов. Их возглавлял сам император, который высадился в Генуе 12 мая, впервые в жизни приняв на себя командование армией. 4 июня произошло первое крупное сражение — при Мадженте, деревушке приблизительно в четырнадцати милях западнее Милана. Здесь французские войска под Руководством генерала Мари Патриса де Мак-Магона, которого Наполеон впоследствии повысил в чине до маршала и сделал герцогом Маджента, разбили пятидесятитысячную австрийскую армию. Потери были огромными с обеих сторон и оказались бы еще больше, если бы пьемонтцы, задержавшиеся из-за нерешительности их командующего, не подошли лишь какое-то время спустя после окончания сражения. Однако эта неприятность не помешала Наполеону и Виктору Эммануилу с триумфом вступить в Милан через четыре дня.
После битвы при Мадженте франко-пьемонтская армия соединилась с Гарибальди, который в 1854 г. возвратился из Америки, полный прежней энергии и энтузиазма. Теперь Виктор Эммануил предложил ему сформировать бригаду cacciatori delle Alpi — альпийских стрелков, и тот одержал замечательную победу над австрийцами примерно за десять дней до того при Варезе. Армия и cacciatori затем наступали вместе и 24 июня столкнулись с крупной австрийской армией при Сольферино, к югу от озера Гарда. Разгоревшееся сражение, в котором приняло участие более 250 000 человек, приобрело масштабы, неслыханные со времен Лейпцигской битвы 1813 г. В это время Наполеон III оказался не единственным монархом, который принял на себя командование: то же самое сделали Виктор Эммануил и двадцатидевятилетний австрийский император Франц Иосиф, ставший преемником своего дяди Фердинанда в 1848 г. Однако лишь французы смогли продемонстрировать секретное оружие — нарезную артиллерию, которая значительно повысила точность и дальность огня их пушек.
Сражение, во многих местах перешедшее в рукопашный бой, началось ранним утром и продлилось большую часть дня. Лишь вечером, после потери 20 000 своих солдат, в условиях проливного дождя, Франц Иосиф отдал приказ начать переправу через реку Минчо. Но это была пиррова победа: французские и пьемонтские войска понесли почти такой же урон, что и австрийцы. После битвы началась эпидемия, вероятно, тифа, которая унесла еще несколько тысяч жизней с обеих сторон. Сцена кровавого побоища произвела глубокое впечатление на молодого швейцарца Анри Дюнана, который находился там и организовал вспомогательную службу помощи раненым. Через пять лет прямым следствием этого опыта стало то, что он создал организацию Красный Крест.
Но Дюнан оказался не единственным, кто испытал отвращение от увиденного при Сольферино. Наполеона III это также глубоко шокировало, и его неприязнь к войне и тем ужасам, которые она несет, стала, вероятно, одной из причин того, что немногим более чем через две недели после сражения император заключил сепаратный мир с Австрией. Имелись и другие. Дела у австрийцев шли плохо, но они находились в безопасности в так называемом четырехугольнике, который образовывали четыре большие крепости — Пескьера, Верона, Леньяго и Мантуя, и вытеснить их оттуда Наполеон особых надежд не имел. Его также беспокоила реакция Германии. Германская конфедерация мобилизовала примерно 350 000 человек; если бы они перешли в наступление, то 50 000 французских солдат, оставшихся на родине, были бы уничтожены.
Наконец назрела ситуация в самой Италии. Недавние события заставили некоторые малые итальянские государства, особенно Тоскану, Романью, герцогства Модену и Парму, задуматься о свержении своих правителей и подумать о вхождении в состав Пьемонта. В результате могло возникнуть большое государство, непосредственно граничащее с Францией, куда вошла бы вся Северная и Центральная Италия, и которое со временем поглотило бы частично или полностью Папскую область и даже Королевство обеих Сицилий. Не за это ли отдали свои жизни те, кто пал при Сольферино?
И вот 11 июля 1859 г. императоры Франции и Австрии встретились в Виллафранке близ Вероны, и будущее Северной и Центральной Италии решилось в одночасье. Австрия удерживала за собой две крепости в четырехугольнике — Мантую и Пескьеру; остальная Ломбардия отходила к Франции, которая должна была передать ее Пьемонту. Прежних правителей Тосканы и Модены надлежало восстановить на их престолах[359], а папу сделать почетным президентом Итальянской конфедерации. Венеция и Венето должны были стать членами последней, но при сохранении над ними австрийского суверенитета.
Легко представить себе ярость Кавура, когда он ознакомился с условиями соглашения в Виллафранке. Без Пескьеры и Мантуи Ломбардия не могла стать полностью итальянской. Что же касается Центральной Италии, то ее потеряли, не успев получить. Сам он не собирался мириться с договором в Виллафранке. После долгих неприятных бесед с Виктором Эммануилом он согласился подать в отставку. «Мы опять пойдем по пути заговоров», — писал он другу. Постепенно, однако, он пришел в себя. По крайней мере в соглашении не было упоминания о присоединении Савойи и Ниццы к Франции, с которым он неохотно согласился в Пломбьере. Нынешняя ситуация была лучше, чем год назад, — если не во всех, то в некоторых отношениях.
Через несколько месяцев положение еще более улучшилось, поскольку постепенно стало ясно, что Тоскана и Модена отказываются смириться с той судьбой, которая им уготована. Они дали понять, что не собираются принимать обратно своих прежних правителей. Во Флоренции, Болонье, Парме и Модене появились фактически диктаторские режимы. Все они выступали за слияние с Пьемонтом. Единственным препятствием был сам Пьемонт. Условия соглашения в Виллафранке вошли в состав договора, подписанного в Цюрихе, и генерал Альфонсо Ла Мармора, преемник Кавура на посту премьер-министра, без особого энтузиазма относился к акциям неповиновения. Но диктаторы были готовы ждать своего часа. Тем временем Флоренция провозгласила свою независимость. Романья (включая Болонью), Парма и Модена объединились, создав новое государство, которое назвали Эмилией, поскольку римская Эмилиева дорога (via Aemilia) пересекала территорию всех троих.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 196; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!