Э. МакКормак. Когнитивная теория метафоры. 37 страница
[НЕРАСЧЕТЛИВО (F)] (х)}],
что перифразируется как «Делать нечто быстро значит делать это нерасчетливо»; общая мысль здесь та, что для любого F ( x ) быстро можно заменить на нерасчетливо. Так же как для сочетания Haste makes waste 'Спешка ведет к потерям', тут неясно, выражается ли здесь вообще сходство или аналогия; отношение, присутствующее здесь, — это скорее каузация или идентичность. Если рассматривать эти примеры как метафоры, они являются контрпримерами нашей теории. В них, как и в метафорах, присутствует эллипсис; но, в отличие от метафор, в них нет сравнения.
Не следует преувеличивать достоинства правил реконструкции. Возможно, случаи, не содержащие подобия, следует считать исключениями, так же как и случаи, не содержащие метафорических употреблений именной группы, предикатной группы или предложения (в выражении Дилана Томаса одну печаль назад слово назад не является предикатом).
Большинство метафор, обсуждавшихся в обширной литературе на эту тему, можно почти механически реконструировать как сравнения; несомненно, однако, что дотошный критик всегда сумеет найти контрпример. [...]
Интерпретация. В предложениях типа Джон ест, где опущен один аргумент, читатель понимает, что Джон ест что-то. Чтобы понять, что утверждается, необязательно знать, что именно ест Джон. Так же точно и в предложениях типа Джон — волк, где опущены свойства двух аргументов, читатель понимает, что какие-то свойства волков необходимо приписать Джону. Чтобы понять, что утверждается, не обязательно знать, какое свойство волков следует приписать Джону. Так же точно, как предложение Джон ест не может привести к однозначному определению того, что Джон ест, и предложение Джон — волк не может привести к однозначному определению волчьих свойств Джона.
|
|
|
Тем самым интерпретация не есть поиск единственно верного основания для уподобления и метафоры. Тем не менее существует определенное множество правдоподобных интерпретаций. В случае Джон ест отсутствующий аргумент понимается как нечто съедобное: ленч, клубничный кекс или что-нибудь еще. Контекст задает ограничения на понимание, не определяя его однозначно. Сходным образом и в случае Джон — волк опущенные свойства понимаются как нечто, что можно приписать и человеку, и волку: это свойства, описывающие внешность, характер, поведение или что-нибудь еще. Ограничения для Джон ест конвенциональны, в отличие от метафоры Джон — волк. Тем самым в случае уподоблений и метафор оказывается необходимым обратиться к тексту и контексту в поиске оснований автора сказать то, что он сказал. Этот поиск и есть интерпретация. Интерпретация — это не поиск единственной парафразы имплицитного сходства а скорее поиск оснований для отбора правдоподобного множества альтернатив.
|
|
|
Иногда основания для утверждения сравнения относительно очевидны, но,, когда они не столь ясны, роль интерпретации повышается. Примеры неочевидных сравнений дают оксюмороны — фигуры типа печальный оптимист или трудовое безделье — где надо обнаружить основания для соположения антонимов.
Являются ли оксюмороны метафорами? Если да, то они бросают особенно серьезный вызов сравнительным теориям метафоры [3]. Поскольку оксюморон сочетает противоположности, кажется, что он выражает контраст, а не сравнение; можно доказывать, что с точки зрения сравнительной теории они должны описываться иначе, чем метафоры.
Обработаем выражение жестокая доброта правилом М 2, как если бы оно было предикативной метафорой:
(38) ЖЕСТОКАЯ (доброта) →
( 
F) ( y) {SIM [F (доброта), ЖЕСТОКИЙ (у)]}.В виде сравнения это звучит так: «некоторое свойство доброты похоже на нечто жестокое». Эта парафраза не кажется мне абсурдной, особенно если я рассматриваю ее как относящуюся к некоторому конкретному проявлению доброты, а не к доброте в общем. Более того, это сравнение может объяснить направление переноса: жестокая доброта значит не то же самое, что добрая жестокость; оксюморон достигает большего, чем простой контраст противоположных идей.
|
|
|
Однако остающаяся загадка заключается в том, чтобы найти обстоятельства, при которых доброта может быть жестокой, а эта загадка — та же для утверждения сравнения, что и для оксюморона. Была ли доброта столь подавляющей, что облагодетельствованный оказался в жестоком долгу? Проблема оксюморона не в том, что он не может быть переформулирован как сравнение, а в том, что реконструкция сравнения так мало помогает нам понять, что же именно имел в виду автор.
Хотя для оксюморонов необходимость интерпретации в дополнение к реконструкции особенно очевидна, интерпретация также необходима и для более обычных метафор. И тут, и там, располагая реконструированным сравнением, читатель должен попытаться оценить, в чем и почему, по ощущению автора, референт похож на релят и что именно сходство добавляет к более крупному концепту того текста, в котором оно было указано. Реконструкция, которая кажется приемлемой вне контекста, может оказаться совершенно неприемлемой в более широкой перспективе, и тогда может оказаться необходимым искать альтернативные реконструкции. Тем самым реконструкция и интерпретация — процессы взаимодействующие. Их разделение в теории — не жесткая дихотомия, а скорее разница в акценте.
|
|
|
Поиск подходящих классов референтов и релятов входит, строго говоря, в задачу интерпретации. Чтобы говорить более конкретно, предположим, что автор предложил нам предикатную метафору структуры G( x ), где х таков, что G в нормальной ситуации к нему не предицируется. Конечно, выражение G ( x ) будет добавлено к образу, но понято оно будет (в соотношении с другими знаниями) через нахождение правдоподобных оснований для произнесения такого выражения, то есть через реконструкцию концепта вида ( F) ( у){SIM [F(х), G( y )]}и его интерпретацию. В этом случае степень свободы нашей интерпретации будет определяться возможностями выбора значений F и у. Два читателя, которые выберут разные значения для F и у, вне всякого сомнения, придут к разным интерпретациям метафоры, но даже и одинаковый выбор F и у может привести к разным интерпретациям. Выбор этих значений — лишь часть задачи интерпретации.
Рассмотрим сначала выбор у, поскольку он, видимо, менее существен. Чаще всего достаточно за у принять наиболее общий аргумент, к которому G обычно предицируется. Если, к примеру, метафорический концепт имеет вид СОВЕРШИТЬ (х), то мы ищем такой у, чтобы СОВЕРШИТЬ (у) было предсказуемо: бестактность, адюльтер, самоубийство, убийство или, более общо, преступление. Мы выберем более общий, родовой аргумент, так как автор говорит нам, что х принадлежит родовому классу вещей, к которым может предицироваться СОВЕРШИТЬ. Возьмем, к примеру, строки Одена:
Thou shalt not sit
With statisticians nor commit
A social science.
[букв.: Да не воссядешь
Со статистиками, да не совершишь
Общественную науку.]
Здесь концепт, выраженный метафорой, — это COMMIT (a social science) 'СОВЕРШИТЬ (общественную пауку)'; тем самым общественные науки относятся к тому классу вещей, которые совершаются, а именно к преступлениям. Какое именно преступление (если вообще какое-либо) Оден имел в виду, мы в точности никогда не узнаем.
На вопрос, какие свойства переносить с у на х, я отвечу: «какие бы ни понадобились для того, чтобы х был помещен в класс вещей, к которым обычно предицируется G». К каким последствиям это может привести для концепта х — вопрос, который нужно рассматривать отдельно в каждом конкретном случае (в некоторых случаях ответ будет гораздо более очевиден, чем в других); так или иначе, реинтерпретация х как вид у — это часть, иногда самая важная, интерпретации метафоры.
Однако более сложный шаг — это выбор такого F, которое находилось бы в подходящих отношениях как к G, так и к ж. Конечно, мы могли бы действовать, как раньше, а именно выяснить, какая функция чаще всего предицируется к х. Однако уже в рассмотренном случае — совершать общественную науку — эта процедура вряд ли нам поможет, поскольку нет ничего, что бы можно было выделить в качестве основного предиката для данного аргумента: предикаты изучать, заниматься, любить, субсидировать все приемлемы, но так же точно приемлемы и предикаты забывать, игнорировать, не любить, критиковать. Загадка: откуда мы знаем (а мы это-таки знаем), что в основе метафоры Одена лежит сравнение вида «заниматься общественными науками — это все равно что совершить преступление», а не вида «критиковать общественные науки — это как совершить преступление»?
За помощью в нахождении подходящего F обратимся к G. Рейнхарт [25 ] предполагает, что влияние F должно состоять в вычеркивании некоторых семантических признаков G — то есть G должна быть оставлена в качестве функции, примененной к х, но реально действующими должны быть только те семантические признаки G, которые совместимы с F. Совершать значит 'выполнять', или — более обобщенно — 'делать', 'заниматься чем-либо', но с отрицательными коннотациями. Если опустить все семантические признаки, ограничивающие совершать от делать, сравнение примет вид «заниматься общественными науками — это все равно что совершать преступление»; поэт призывает не заниматься общественными науками. С другой стороны, если удалить все семантические признаки, которые разграничивают совершать и критиковать, отрицательные коннотации глагола совершать сохранятся, поскольку критиковать также их имеет. Поэтому сравнение станет таким: «Дурно обходиться с общественными науками — это все равно что совершать преступление», и призыв поэта будет звучать иначе: «Да не сотвори ничего дурного с общественными науками», то есть не критикуй их, или, если Оден имел в виду еще и игру слов, не заключай их в тюрьму*.
Этот вариант теории фильтра работает достаточно хорошо — но он все еще не объясняет, почему мы предпочитаем положительное, а не отрицательное F. Я думаю, ответ на этот вопрос содержится в контексте. Все стихотворение в целом указывает на отношение Одена к общественным наукам. Коль скоро это отношение задано, единственную внутренне согласованную интерпретацию дают глаголы делать, заниматься, выполнять, практиковать и т.п.; если F = критиковать, стихотворение взрывает себя изнутри. Читатель, понявший Да не совершишь общественную науку как совет не изучать ее, не вводить в свою память (to commit to memory), не распознал, что здесь встретилась метафора, а читатель, который понял эту строчку как призыв не заключать общественную науку в тюрьму, то есть не подвергать ее гонениям, по-видимому, рассматривает строку как пример метонимии. Читатель же, понявший стихотворение, может интерпретировать метафору только как означающую 'Не практикуй занятия общественными науками'.
Мораль здесь не только в том, что интерпретация сложна,
* Слово commit имеет, помимо значения 'совершать', также и значение 'помещать' (куда-либо). — Прим. перев.
но и в том, что она требует внутренне непротиворечивой и согласованной конфигурации всех четырех членов. Интерпретация референта не может быть независима от интерпретации релята. Когда Ричарде [26] говорит о «взаимодействии» двух идей для порождения новой результирующей идеи, отличной от каждой из них, отдельно взятой, он имеет в виду именно это. [...]
При поисках теории интерпретации обычно предполагается, что она должна начинаться с лексических концептов, которые можно приписать х, у, F и G, включая, возможно, любые общие знания, ассоциированные с этими концептами, а также любые эмоции, которые эти концепты могут вызывать. Тем самым обсуждение интерпретации метафор естественным образом ведет к обсуждению лексических знаний. Поскольку это — гигантская тема, о которой я довольно подробно писал в другом месте [18], здесь я попытаюсь привести лишь неполное, на уровне гипотез, описание.
Лексикализация. Организация памяти, содержащей значения слов данного языка, с недавних пор стала популярной темой психологических рассуждений и исследований. Привлекательность метафоры для психологов когнитивного направления состоит также и в том, что она может помочь лучшему пониманию лексической памяти. Суждение, что слово может буквально обозначать новые сущности, опирается на оценку сходства данной сущности с ранее встречавшимися; SIM представляет собой важнейшую психологическую сущность. И, как указывает Паивио [23], значения, сочетаемые в метафоре, должны быть извлечены из памяти читателя, содержащей сведения о том, что слова обычно значат и как они нормально употребляются.
Для интерпретации сходства, лежащего в основе новой метафоры, часто требуется всего-навсего предпочесть побочное значение слова его ядерному значению. Например, Рейнхарт [25 ] говорит, что интерпретация выражения зеленые идеи основывается на выборе побочного значения слова зеленый, а именно значения 'незрелый' (не значит ли это, что это выражение — не метафора?). Заметим, однако, что зеленые идеи можно реконструировать по правилу М 2:
(39) ЗЕЛЕНАЯ (идея) → SIM [НЕРАЗВИТАЯ (идея), ЗЕЛЕНЫЙ (фрукт)].
Рейнхарт подчеркивает, что, когда мы слышим буквальное предостережение Не ешь это яблоко, оно зеленое и если данное яблоко на самом деле не зеленого цвета, мы должны сделать в точности то же, что и для зеленых идей: а именно предпочесть цветовому значению слова зеленый его значение 'незрелый'. Если считать, что слово зеленый имеет несколько альтернативных значений, проблема выделения подходящего значения в явно метафорическом употреблении по сути ничем не отличается от проблемы выделения подходящего значения в буквальном употреблении. Быстрое разрешение неоднозначности полисемичных слов на основе контекста — одна из классических загадок, стоящих перед теорией понимания языка.
Эти соображения еще увеличивают правдоподобность предположения, что зеленое яблоко обрабатывается так же, как и зеленая идея:
(40) ЗЕЛЕНОЕ (яблоко) → СЛЕДУЕТ [НЕЗРЕЛОЕ (яблоко), ЗЕЛЕНЫЙ (фрукт)].
Эта формула соответствует правилу Е 2; СЛЕДОВАТЬ уместно, так как все свойства зеленых фруктов являются свойствами незрелых яблок. Высказанное предположение размывает четкую границу между буквальными и переносными употреблениями слов, что согласуется с легким переходом стертых метафор в побочные значения — в рассмотренном примере (велений) это переход от метафоры, основанной на цвете незрелого фрукта, к побочному смыслу 'незрелый', применимому к множеству других существительных.
Метафора часто приводится как источник полисемии. Например, в истории английского языка, по всей видимости, было время, когда слово ножка не использовалось для обозначения части стола. Тем самым, в то время выражение ножка стола могло бы быть метафорой, основанной на сравнении вида:
(41) НОЖКА (стол) → SIM [ПОДДЕРЖИВАТЬ (стол), НОЖКА (животное)].
Однако с частым употреблением слово ножка приобрело другое значение в качестве имени для части стола (Стерн [31] называет этот тип изменения значения "adequation" («выравнивание»). Мы все еще способны распознать сходство, которое привело к исходной метафоре, но мы понимаем выражение ножка стола буквально путем отвержения, в соответствующем контексте, смысла 'часть животного' в пользу смысла 'часть мебели'.
Выравнивание метафоры — это лишь один путь, которым побочные значения могут проникнуть в лексикон. В другом месте [17] я говорил о семантических расширениях, общих для многих слов, и предложил называть такого рода регулярные лексические соотношения конструктивными правилами (construal rules). Я не буду обсуждать утверждение, что мы чувствуем регулярные соотношения между ядерным и различными расширительными смыслами многих слов, поскольку статус подобных правил еще предстоит изучать. В любом случае, как бы ни формулировались эти регулярные соотношения, некоторые расширения без труда понимаются при первом же столкновении с ними. Поскольку метафорическая интерпретация слова может рассматриваться как семантическое расширение его ядерного значения — иногда вплоть до полного изменения, — очевидно, стоит попытаться найти соответствия между конструктивными правилами и метафорическими интерпретациями. Коль скоро метафора часто связана с предпочтением расширительного значения слова его ядерному значению, исследователей метафоры должно интересовать, каким образом эти расширительные значения возникают.
Однако, по-моему, понимание метафорического употребления слова как всего-навсего расширения значения этого слова опасно тем, что оно вводит нас во искушение чрезмерно упростить наше понимание метафоры. В новых метафорах меняются не значения слов, но скорее наши убеждения и чувства, касающиеся тех вещей, которые эти слова обозначают. Я утверждал, что читатель должен представить себе мир, в котором метафора, какой бы внутренне противоречивой она ни казалась, будет истинной. Читатель пытается сохранять консерватизм в воображении столь различных, миров, но это упражнение само по себе не может не вынудить его расширить свои представления о том, каким вообще может быть мир. Если мы думаем, что метафора лишь наполняет слова новыми значениями, нам будет очень и очень нелегко понять, каким образом метафора может обогатить наше видение мира, или почему лексические значения меняются так медленно.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Психологическая теория метафоры должна иметь в виду две цели. С одной стороны, она должна стремиться описать понимание метафорического языка в тех же терминах, которые используются для понимания языка неметафорического. С другой стороны, она должна представить буквальное понимание таким образом, чтобы в его терминах объяснялось понимание метафор. Взятые вместе, эти цели требуют от нас дальнейшего развития теорий буквального понимания до тех пор, пока они не станут достаточно мощными, чтобы охватить понимание метафор.
Я рассматривал апперцепцию как центральный процесс понимания текста — процесс ассимиляции новой информации путем соотнесения с тем, что уже известно. Синтез концепта текста основан на презумпции, что все сочиненное автором будет истинно в том концептуальном мире, который он описывает, а читатель пытается воспроизвести. Однако то, что верно в тексте, может очень сильно отличаться от того, что верно в реальном мире; смешивать текстовой концепт и концепт реальности ни в коем случае нельзя.
Метафора ставит апперцептивную проблему в силу того, что метафоры либо ложны в реальном мире, либо очевидным образом не имеют никакого отношения к текстовому концепту. Хотя читатель должен принять то, что говорит метафора, за истину в том мире, который он пытается синтезировать из текста, он может понять этот мир только на основе реального мира, который привел автора к данной метафоре. Этот поиск начинается с обращения к свойствам текстового мира, которые обладают сходством с тем, что известно о реальном мире, поскольку именно эти свойства могут заложить основу для соотнесения текстового мира с уже имеющимися знаниями читателя.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 219; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!